Толбузины Монастыревы

из архива 2007 г.

В.В. Кавельмахер

ФРАГМЕНТ ПАМЯТНОЙ ПЛИТЫ ПЕРВОЙ ПОЛОВИНЫ XVII ВЕКА

ИЗ ИОСИФО-ВОЛОКОЛАМСКОГО МОНАСТЫРЯ

Источник: Кавельмахер В.В. Фрагмент памятной плиты первой половины xvii века из Иосифо-Волоколамского монастыря. В кн.: Материалы научно-практической конференции. Архитектурный ансамбль Иосифо-Волоколамского монастыря. Проблемы изучения, реставрации и музеефикации. 30-31 октября 1986 г. М., 1989. С. 30-37. Все права сохранены.

Сканирование, форматирование и размещение электронной версии материала в открытом доступе произведено С.В.Заграевским в 2007 г. Все права сохранены.

В конце 60-х гг. нашего века при реставрационных работах в Иосифо-Волоколамском монастыре, вблизи Успенского собора, был найден обломок украшенной жгутовидным орнаментом могильной плиты с фрагментарно сохранившейся надписью:

«ЛЕТА 5 (клеймо) (Ц» ...........

ИЮНЯ В «А» ДНЬ НА ПАМЯТ ..........

ПРОРОКА УСТИНА ФИЛ ...............

В ВЕЛИКОМ НОВЕГРАДЕ В Е)Г) .......

СКОМ МОНАСТЫРЕ ПРЕСТ .............

..Б...............................»

Надпись выполнена в трехгранновыемчатой технике, красивой четкой вязью. По орнаменту и палеографическим особенностям надписи плита может быть датирована началом – первой половиной XVI в. Поставленная на плите дата смерти неизвестного нам лица из-за ее неполноты может быть условно раскрыта как «между 1393–1492 гг.» Монастырь в Великом Новгороде, где это лицо умерло, – вероятно, Егорьевский или Юрьев монастырь, других монастырей в древнем Новгороде, начинающихся с «Ег...», нам обнаружить не удалось. В реконструированном виде сохранившаяся часть текста может быть прочината следующим образом:

«ЛЕТА ШЕСТЬ ТЫСЯЧ (ДЕВЯТЬСОТ) ...ГО) ИЮНЯ В ПЕРВЫЙ ДЕНЬ НА ПАМЯТ)Ь СВЯТОГО) ПРОРОКА УСТИНА ФИЛ)ОСОФА) В ВЕЛИКОМ НОВЕГРАДЕ В Е)ГОРЬЕВ) СКОМ МОНАСТЫРЕ ПРЕСТ)АВИСЯ) (РА)Б)БОЖИЙ) ........................»

Найденный фрагмент необычен. Известно, что в Древней Руси могильные плиты начали подписывать только с 90-х гг. XV в. Поскольку время изготовления плиты как ремесленного изделия сомнений не вызывает, самую плиту как эпиграфический памятник можно было бы счесть поздней копией пришедшего в ветхость оригинала одного из надгробий монастырского кладбища. Однако такому выводу противится, помимо содержания надписи (лицо, умершее в большом особо чтимом Юрьеве монастыре до 1491 г., вероятнее всего, там же было и погребено), сама развернутость надгробной эпитафии: упоминание места смерти погребенного, да еще в чужом монастыре, – элемент определенно лишний и более всего другого говорит о позднем времени ее составления. Перед нами фрагмент не могильной, а памятной плиты, хотя для этой цели и был использован, как видим, могильный камень.

Однако этими выводами значение памятника не исчерпывается. Известно, что обычай творить церковные памяти выглядел в XVI–XVII вв. значительно проще: внесение имени поминаемого в Синодики, Помянники и Кормовые книги считалось делом для устройства его души вполне достаточным, и никаких памятных досок для этого не требовалось. Появление в Иосифо-Волоколамском монастыре столь необычного типа плиты должно было быть вызвано какими-то особыми, неординарными обстоятельствами. Какими, например?

Для ответа на этот вопрос попробуем обратиться к аналогам. Единственным известным нам аналогом данному памятнику остается могильная плита с поминальной надписью, найденная в середине XIX в. на церковном кладбище в с. Новом в Полеве Даниловского уезда Ярославской губернии1. Нашедший плиту Н.Астров в своем описании отметил ее трапециевидную форму, орнамент, «имеющий вид перевитых шнурков» с полукруглым клеймом в головах, и исполненную вязью надпись, которую из-за неудовлетворительного состояния памятника «местами было очень трудно разобрать». Списанный им текст выглядит следующим образом:

«Лета stнs-го мсца декабря в

день на память Стаго Пророка Наума преставися

рабъ Бжий в великом Новгороде удельной

князь Феодор Юрьевич Фоминской тело ево

погребено в Спс...комъ в мнстре .......

...ркве каменной во Стом Георгии Поминъ

на иждивение дши ево мца майя въ ts

день Стаго мчн... ...ирона».

Не умея датировать сам памятник, Астров отнесся к проставленной на нем дате – 1347 г. – с полным доверием. Вместе с тем, недвусмысленный текст надписи и обстоятельства находки позволили ему безоговорочно определить плиту как памятную, устроенную в «отчине» покойного, «чтобы память о нем для местного духовенства сохранялась свято на сколь возможно долгие времена». Среди окрестных топонимов Астров легко отыскал деревню Фоминскую (в полуверсте от с. Нового) и даже пытался (разумеется, безрезультатно) отыскать в ней старое «церковное место». Этими сведениями фактическая часть публикации Н.Астрова исчерпывается. В остальной части своего, не лишенного интереса, очерка он пытается установить личность кн. Ф.Ю. Фоминского по источникам, в чем, однако, терпит неудачу: источники такого князя явно не знают (сам Астров остановился на гипотезе, что фамильное прозвище князя было изменено, что на самом деле им мог быть кн. Ф.Ю.Ржевский).

В описанном Н.Астровым памятнике мы без труда находим общее с плитой из Иосифо-Волоколамского монастыря. Обе плиты изготовлены в один период времени – между концом XVI и серединой XVII века; обе являются памятными, но исполненными на могильных плитах; обе повествуют о лицах, умерших задолго до создания посвященных им памятных досок, почему-то – в Великом Новгороде и почему-то – в тамошних монастырях погребенных (или – в монастыре? Астров мог ошибиться при считывании: В Спас-Хутынском монастыре, на который намекает опубликованная им надпись, церкви Георгия, насколько мы знаем, не было); и, наконец, среди эпиграфических памятников указанного периода обе плиты уникальны: другие памятные доски с подобными характеристиками пока не встречены. Кому посвящена плита из Иосифо-Волоколамского монастыря, и кто является ее заказчиком, мы пока не знаем. Не знаем мы, вопреки предположению Астрова, и кто был князь Федор Юрьевич Фоминский, – такого лица, в чем, нам кажется, убедился сам автор, в природе не существовало. Зато узнать, кто был заказчиком второй плиты, труда не составляет.

Село Новое в Полеве Даниловского уезда Ярославской губернии во второй половине XVII в. значилось в стане Корзле Костромского уезда, на Луговой его стороне2. Название «в Полеве» село получило от имени владельца – Алексея Ивановича Полева, в вотчине которого находилась дер. Новая, ставшая ок. 1657 г., после постройки в ней церкви Рождества Богородицы, селом. До этого времени центром вотчины А.И.Полева была соседняя с Новой дер. Фоминская. Однако, двора вотчинника в первой половине XVII в. не было ни в Новой, ни в Фоминской (в Фоминской был двор прикащика): на Луговой стороне Костромского уезда у А.И.Полева было еще несколько вотчин, в том числе одна значительно больших размеров – с. Михашювское с двумя церквами.

Алексей Иванович Полев – последний представитель вымершей ветви боярского рода Полевых – получил Фоминскую вотчину во владение в 1619 г. – «из старого ево поместья», т.е. из земель своего отца Ивана Осиповича Полева3, – и владел ею до своей смерти в 70-е гг. XVII в., после чего село Новое с деревнями навсегда «ушло из рода». Сопоставив время владения А.И.Полевым Фоминской вотчиной с археологической датировкой памятной плиты из Нового, мы приходим к неопровержимому выводу, что А.И.Полев был не только ктитором построенной в его бытность церкви Рождества Богородицы, но и строителем плиты Федора Фоминского: ранее 1657-58 гг., когда «новоприбылая» церковь Рождества стала платить дань в Патриаршую казну, памятная плита на этом месте появиться не могла4.

Кто такие Полевы, что связывало их с князьями Фоминскими, и зачем Алексею Ивановичу понадобилось сотворить память далекому Федору Юрьевичу Фоминскому?

В отечественной генеалогии Полевы (наряду с Еропкиными) известны как утратившие свою родословную представители смоленской ветви Рюриковичей. Перешедшие на московскую службу задолго до падения Смоленского княжества и не занявшие в ней сколько-нибудь видного положения, титулованные предки Полевых не оставили заметного следа в источниках, и Полевы вынуждены были вести свое древо от боярина вел.кн. Василия Дмитриевича Александра Борисовича Поле, упомянутого под 1390 г., что ставило их в своей среде в довольно трудное, а подчас и унизительное, положение. В Государевом родословце Полевы с Еропкиными занимали два последних места. Естественно, что Полевы время от времени предпринимали попытки восстановить начало своего родословия. Среди полностью сошедших с исторической сцены смоленских княжат, которые вполне могли быть их предками, были Фоминские-Березуйские и Хлепеньские, к которым уже в силу их исчезновения, сохранялась возможность приписаться. Родословия этих княжеских фамилий были в столь же безнадежном состоянии по тем же причинам, что и родословие Полевых. Над всеми смоленскими выходцами тяготело своего рода проклятье: Смоленск пал в 1404 г., и его падение заслонило всю предыдущую историю взаимоотношений Москвы и Смоленска, богатую своими событиями, – но, действительно, слабо отраженную источниками. В результате многочисленные смоленские выходцы, в том числе и Полевы, прослужившие до того Москве уже целое столетие, были неписаными законами устной генеалогической традиции поставлены перед необходимостью в своих частных родословцах выводить себя от последнего смоленского князя Юрия Святославича и его сына Федора Юрьевича, бежавших сначала в Москву, а потом – в Новгород. Сплошным издевательством над историей и хронологией назвал эти доморощенные росписи исследователь XIX века. Естественно, что такого рода опыты только компрометировали Полевых и им подобных.

Одним из таких генеалогов-любителей был Алексей Иванович Полев. В 1649 г. он подал в Разрядный приказ оригинальное челобитье, в котором изложил результаты своих собственных родословных исследований. Челобитье А.И.Полева хорошо знакомо всем специалистам. Вот что он пишет: «Царю Гдрю и Великому князю Алексею Михайловичи всеа Росии бьет челом холоп твой Алешка Полев отец Гдри мой Иван Осипович Полев на вашей гдрве службе убит в Торках, а я холоп твой после отца своего остался мал, прародителей было моих мне холопу твоему сказать некому, а которые, гдрь, росписи были после отца моего и те в московское разорение в пожар пропали и ныне я холоп твой сыскал сродичей своих в Великом Нове городе в Юрьеве мнстре, а иных в Осипове мнстре, написал свое родство прадеда своего Василя Федоровича Меншево Полева. В лето зт в-го княжение Великого князя Дмитрея Александровича Невского дети сын княз Юри Дмитреевич Городецкий, а князя Юря Дмитреевича Городецкого дети сын княз Федор Юрьевич Фоминский в лето STМИ-го году кнз Федор Юревич Фоминский был в воеводах со князем Василем Ивановичем Суждалским под городом под литовским под Смоленским, а у кнзя Федора Юрьевича у Фоминского дети Борис Федоровия Хлепенский, а у кнзя Бориса Федоровича Хлепенского дети Александр Борисович Полев...» и т.д. – до самого Алексея Ивановича5. Начиная с Александра Борисовича Поле (а не Полева, как в челобитьи), роспись соответствует действительности, вся же первая ее часть, по единодушному мнению исследователей, – фантастична.

Так это или нет, – для нас не столь существенно. Челобитье А.И.Полева замечательно тем, что раскрывает нам историю создания такого оригинального памятника, как плита Федора Фоминского, демонстрируя приемы и методы, какими способны были действовать родословные люди в случае реальной (или мнимой, как в данном случае) угрозы их социальной деградации. Совершенно очевидно, что затея А.И.Полева зиждилась на возрождении фоминского топонима, что с этой целью он строит церковь, нанимает священника и учреждает, надо полагать, вечный помин по своему предку, вымышленному или истинному, – неважно.

Сейчас трудно судить, насколько А.И.Полев был правдив в своем челобитье. В отношении ссылки на московское разорение и гибели, якобы, родословных росписей, он был неискренен: у Полевых таких росписей не было, и в этом была их трагедия. Нам трудно также проверить его утверждения относительно сведений, собранных в Юрьеве монастыре. Что он мог там обнаружить, кроме Синодиков и Памятей, да еще после разорения Смутного времени? Ведь обычай вести учетные кормовые и записные книги возник только в начале XVI в., а могильные плиты раньше этого времени, как мы уже сказали, не надписывались.

Иное дело – Иосифо-Волоколамский монастырь – старинная богомолия Полевых, в которой предки Алексея Ивановича занимали одно из самых видных мест. Здесь Алексея Ивановича ждал огромный родословный материал в виде монастырских Синодиков и Помяников, Вкладных записных и дачных кормовых книг, подлинных отдельных актов, в которых умершие Полевы встречаются целыми списками, начиная с прапрадеда Алексея Ивановича Федора Дмитриевича Полева, во иноцех Феодосия, а вовсе не с прадеда В.Ф.Меншика-Полева, как он сам об этом пишет. Однако все это были нетитулованные потомки А.Б.Поле, – не то, что в действительности волновало Алексея Ивановича. Все же скромные следы своих титулованных предков А.И. должен был встретить и здесь. В двух монастырских синодиках (один – XVI в., другой – 1646 г., переписанный с древнего) после основного списка Полевых, – иноков и мирян, – вписаны шесть княжеских имен: «князя Феодора, князя Бориса, князя Константина, князя Остафея, князя Юрия, князя Михаила»6, Как видим, три имени из шести оказались включенными в собственноручную роспись Алексея Ивановича.

Возвращаясь к плите из Иосифо-Волоколамского монастыря, позволим себе высказать, – в порядке рабочей гипотезы, не более того, – предположение, что и она, как и плита Федора Фоминского, – плод генеалогических трудов А.И.Полева, и что в утраченной части она могла быть посвящена одному из его титулованных предков, окончивших жизнь в Великом Новгороде, например, Б.Ф.Хлепеньскому. На эту мысль нас навел, в частности, следующий, не лишенный любопытства, факт. О том, что он читал монастырские синодики и кормовые книги и служил панихиду в родовом некрополе, – догадываемся. Однако у нас есть еще и материальное свидетельство его пребывания там. В те же 60-е гг., при реставрации Успенского собора конца XVII в., из его кладки был извлечен находившийся во вторичном использовании фрагмент могильной плиты Осипа Ивановича Полева, во иноцех Ионы, – деда А.И. По исполнению плита Осипа Ивановича тождественна нашей памятной плите, она аналогичным образом орнаментирована и надписана тем же почерком. По данным монастырского архива, О.И. умер ок. 1571–1572 г., вновь же найденная плита его твердо датируется первой половиной XVII в. Это означает, что могила О.И.Полева в XVII в. обновлялась. Поскольку единственным потомком О.И., жившим в то время, был Алексей Иванович, обновить дедову могилу мог только он. Отсюда следует, что в бытность свою в монастыре А.И. не только читал синодики и молился, но и «работал», приводил в порядок родовой некрополь. О том, что он был способен внедрить в вышеизложенных целях в тесный круг отеческих гробов памятную плиту своему гипотетическому предку, мы уже знаем.

В заключение добавим, что происхождение Полевых от князей Фоминских-Березуйских и Хлепеньских, чем был так озабочен Алексей Иванович, – никогда не вызывало сомнений ни у осведомленных современников, ни у современных ученых. Н.Д.Квашнин-Самарин в своей брошюре «Исследование об истории княжеств Ржевского и Фоминского»7 описывает родовые городки этих князей в Ржевском уезде. Все они находились в долине реки Вазузы, в непосредственной близости один от другого: Хлепень, Фоминск, Старый Березуй и Молодой Березуй. Столица Березуйского княжества Старый Березуй имела и второе название – Полево. Интересно, знал ли об этом Алексей Иванович?

ПРИМЕЧАНИЯ

1Астров Н. Удельный князь Федор Юрьевич Фоминский. – Журнал Министерства Народного просвещения, 1872, IX.

2ЦГАДА, ф. 1209, ед.хр. 1020, л. 182 об.; ед.хр. 10979, л. 489 об.

3ЦГАДА, ф. 1209, ед.хр. 1018, л. 182 об. – 185 об.

4ЦГАДА, ф. 235, ед.хр. 42, л. 679 об.

5ЦГАДА, ф. 201, ед.хр. 83, л. 258-259 об.

6ОР ГИМ, Еп. I, л. 31 об.; Еп. 413, л. 28 об., 29. 7)

7Квашнин-Самарин Н.Д. Исследование об истории княжеств Ржевского и Фоминского. Тверь, 1887, с. 26.

Происхождение от князей Смоленских. Анализ Источников