Занимательная зарисовка из жизни одного из Небольсиных
[q]
W8/Q7 Михаил Петрович * 1810 шт.ротмистр (1833) и далее поручик(1839) =10.11.1833 Екатерина Михайловна. Есть указ об отставке штабс-ротмистра Михаила Петровича Небольсина, служившего в гусарском Его императорского высочества герцога Максимилиана полку. [/q]
практически на моей родине (Ф.В. Мальцов(2-юродный брат основателя Гусевского хрустального завода), основал и продал нижеупомянутый Воковский завод отцу героя статьи в самом начале 19-го века).
Но это не было чем-то уж из ряда вон в то время, это было практически нормой. Думаю это будет интересно не только изучающим семью Небольсиных, но и увлекающимся жизненным бытом и сосуществованием дворянского и крестьянского сословий. Любителям "хруста французской булки" и "России, которую мы потеряли" возможно что-то придётся не по нраву.
/Из прошлого Владимирского края. Сборник первый. Издание Владимирского Окружного Научного Краеведческого Общества. Владимир – 1930./
Когда в 1911 году справлялся 50-летний юбилей со дня издания манифеста 19 февраля 1861 г., местная наша Владимирская цензура приняла все меры к тому, чтобы в речах и докладах не фигурировало слово рабство. «Рабства у нас не было, — говорили эти ретивые цензоры, — а была только попечительная отеческая заботливость класса, стоящего на более высоком уровне культуры, над классом малосознательным, нуждающимся в опеке». Как этот «передовой» класс действительно относился к крестьянам и что это была за «попечительная опека», это мы знаем из рассказов наших дедов и отцов и из существующей литературы о крепостном праве. К сожалению, литература такого рода по владимирскому краю чрезвычайно скудна, а между тем и у нас имеется богатый сырой материал в этой области и он все еще ждет своего исследователя.
Главнейшие виды тех издевательств и изуверств, которые практиковали «благородные попечители» в отношении к своим рабам, всем более или менее известны. Это — сечение смертным боем, посыпание иссеченных частей тела солью, сажание на цепь, надевание на шею, так называемой, рогатки с целью лишения жертвы наказания возможности пользоваться сном, морение голодом, уколы иголками и проч. Но мало известна почему-то еще одна форма крепостного издевательства рабовладельца над личностью своих рабов. Это - так называемое «право первой ночи». До сих пор мы смотрели на такое явление, как на пережиток отдаленнейшего средневековья, эпохи феодальных отношений. Но оказывается, что явление это было живуче и в России. В частности, во Владимирской губ. оно имело место назад тому 78 лет, при чем наличие его устанавливается не на основании предания, рассказов, которым мы можем до некоторой степени и не доверять, как переживаниям чисто субъективного свойства, а на основании документальных данных, сохранившихся в наших исторических архивах.
В июле месяце 1852 года фабричный крестьянин Воковского хрустального завода (вотчины с. Озябликова, Судогодского уезда, Елизаветы Небольсин) Фаддей Емельянов подал на имя владимирскою губернатора Синельникова жалобу на сына помещицы штаб-ротмистра Мих. Петр. Небольсин. В жалобе Емельянов писал: «штаб-ротмистр М. П. Небольсин, по заведенному им издавна обычаю, достигших шестнадцатилетнего возраста девок прежде выдачи их в замужество заставляет приводить к нему для растления и удовлетворения своих ненасытных страстей. Так точно поступил он с моею дочерью девочкой Дарьей. Узнав, что ей минуло 16 лет, что я намерен выдать ее в замужество и что мнение мое с женою противно его намерению, стал чинить мне всякие притеснения, воспрещал отпуск хлеба, грозил жену высечь розгами, а меня сослать на поселение, но мы переносили все это терпеливо. Тогда он прибег к хитрости».
Хитрость эта, по рассказу Ф. Емельянова, сводилась к следующему.
27 июня, после сговора для отдачи в замужество прежней растленной им девушки, Небольсин прислал к Емельянову посланца с требованием, чтобы дочь его пришла немедленно к нему для получения распоряжений по барщине. Емельянов отказал ему в присылке дочери и сказал, что явится сам. Тогда Небольсин прислал старостиху и нарядчицу с приказанием, чтобы девушка 23 числа рано утром шла одна в лес за ягодами. Когда девушка не соглашалась идти одна, помещик прислал двух крепостных крестьянок, которых, как выразился в прошении Емельянов, «он обольстил своими милостями и деньгами», и те стали звать Дарью в лес для отбывания с ними барской повинности. Дарья, ничего не подозревая, согласилась. Вместе с ними пошли в лес несколько девочек, в том числе дочери местного дьякона и фабричного дворника. Тут же вскоре после них вышел в лес с ружьем, как бы для охоты, и помещик Небольсин. В лесу случилось то, что должно было случиться... Прикащицы напугали девочек, что собаки Небольсина их загрызут, и девочки разбежались. Сами прикащицы незаметно оставили Дарью одну. Тогда к ней, ничего не подозревавшей, подошел Небольсин, силой удержал ее на месте и «сделал с нею то, что делал, — писал Емельянов, — с прочими девицами до замужества, т. е. лишил ее девства навсегда». «Дочь моя, — писал дальше Емельянов, — явилась в дом свой в каком-то беспамятстве, вся бледная, растрепанная и от испуга в дрожащем виде, и объявила нам, что помещик Небольсин изнасиловал ее, в удостоверение чего показывала на себе одежды и данные им семь целковых. Я, — пишет Емельянов, — в тот же день заявил об этом местному священнику и отправился в губернию для принесения жалобы вашему превосходительству».
Небольсин, узнав об уходе Емельянова с фабрики, вызвал из Судогды регистратора Судогодского земского суда некоего Вознесенского, человека в высшей степени подозрительного и корыстолюбивого. «Он, — пишет Емельянов,- сын бедного причетника, в бытность регистратором, приобрел во Владимире два дома». Вознесенский, прибыв на завод, в отсутствие Емельянова произвел следствие, при чем Дарью осматривала не акушерка, а какая-то проживавшая на заводе Муромская купчиха.
Изложив все эти обстоятельства, Емельянов просил губернатора приказать произвести законное и строгое расследование.
Таким образом, возникло чрезвычайно неприятное для губернской администрации дело, потушить которое сразу, она, конечно, при всем желании не могла. Затребовали справок о крепостном, осмелившемся выступить против своего помещика. Но почва здесь оказалась шаткою. Уездный предводитель дворянства сообщил, что Емельянов «по разузнанию моему оказался поведения незазорного». Тогда губернатор поручил расследование дела члену городового магистрата и уездному предводителю дворянства и, не довольствуясь этим, прислал еще старшего чиновника особых поручений Желтухина. Небольсин «благородно» негодовал и в частном письме на имя губернского предводителя дворянства с пафосом заявлял, что подобные действия могут возмутить крестьян и донести их до совершенного неповиновения помещику, и я писал Небольсин, «нахожусь в опасности и в настоящее время должен лишиться всех выгод по заводу и оставить управление на произвол судьбы».
Между тем следствие, при всем уклоне в сторону помещика, дало действительно неблагоприятные для него результаты. Прежде всего, лекарь установил растление Дарьи. Дочери дьякона и дворника показали, что видели барина, который вел за руку Дарью. Следователи всячески изворачивались и крючкотворствовали, но правды скрыть не могли. Крестьянка Елизавета Герасимова имела мужество открыто заявить, что она действительно до замужества была изнасилована помещиком, что подтвердил и ее муж. О приемах следователей можно судить по следующей характерной детали. Освидетельствовано было место преступления. Как факт, ослабляющий обвинение, следственная комиссия выставила то, что хотя место это (на поляне в лесу) найдено было помятым, но крови на нем не оказалось. И это через полтора месяца после происшествия.
Следственное дело в таком виде передано было в земский суд, и там, как и надобно было ожидать, было погребено надолго. Началась длиннейшая волокитная переписка, читая которую, приходишь к заключению, что дело нарочно запутывалось и кем то тормозилось.
В том же году инициатор всего дела крестьянин Фаддей Емельянов умирает. Его жена — Абрамовна, вышедшая в замужество из свободного состояния, со смертью мужа снова становится свободной, а дети ее и в том числе Дарья несут все тяготы барщины. Небольсин постарался теперь излить на осиротевшую семью всю ярость своей мести. От Абрамовны, как свободной, он потребовал удаления со своей вотчины, с тем, чтобы ее семья из семи детей, в числе которой был полугодовой ребенок, а Дарья была самой старшей, осталась на прежнем месте под присмотром Дарьи и несла все обязанности барского труда. Абрамовна, как свободная, долго сопротивлялась, пока наконец один из характерных для крепостной эпохи эпизодов не положил конца ее терпению.
Дело в том, что осиротевшая семья, ненавидимая помещиком, испытывала сильнейшую нужду. У Дарьи, обязанной ходить по нарядам на барские работы, не было нужной для этого одежды, и она по этому случаю несколько раз ответила отказом прийти на работу. Тогда Небольсин прислал сотского захватить ее силой. Мать показала сотскому, в каком виде ходит ее дочь, и сказала, что если барину угодно, то она отпустит дочь свою нагою. Помещик озверел и в экипаже направился к дому вдовы, остановился у избы и потребовал к себе Дарью. В доме не оказалось ни матери, ни дочери. Тогда Небольсин сшиб дверь в задней клети и приказал кучеру и сотскому выкидать все, что там было. Когда сотский отказался исполнить это требование, он дал ему по шее два удара, сам лично собрал белье, состоявшее, впрочем, из одних поношенных женских сорочек и одного пестрядиного поношенного платья, отнес все это к пруду на улице и, не дождавшись огня, за которым послал сотского, зажег этот хлам высыпанным из курительной трубки пеплом. Не давши хорошо прогореть разведенному костру, приказал сбросить обгоревшее белье в пруд. Вдова Абрамовна по примеру мужа обжаловала сумасбродный поступок помещика губернатору.
Губернская власть нашла на этот раз неудобным производить открытое расследование, дабы не возбудить волнений среди крестьян, и дала распоряжение произвести разбор дела скрытно. Но и скрытное расследование показало, что все выше изложенное представляет горькую правду. Небольсин обвинил, конечно, во всем вдову Абрамовну, которая, «зная его вспыльчивый характер и непозволительную в подобные минуты раздражительность, вынудила его сделать то, что в обыкновенном расположении духа он никогда бы не сделал. Как ни настроены были в пользу помещика следователи, все же такое оправдание, представляющее верх рабовладельческого нахальства, показалось им недостаточным, и они дали ему дружеский совет - помириться с Абрамовной, не изгонять ее из вотчины и не разлучать с семьей...
Но должно быть страдания и издевательства переполнили чашу терпения, вследствие чего Абрамовна согласилась на акт самопожертвования. Семья, связанная узами крепостной зависимости, была оставлена во власти изувера-помещика, а мать пошла искать по белу свету места, где бы на старости преклонить голову. Полугодового ребенка взяли на попечение сердобольные соседи.
Чем окончилось дело в земском суде об изнасиловании Дарьи, из архивов неизвестно. Но даже не справляясь с документами, можно наверно сказать, что оправданием помещика. Об этом можно судить на основании других аналогичных дел, где всегда неизменно проводился один принцип — не надо выявлять подобных преступлений, так как это вредно отражается на настроении крестьян и содействует возникновению в них «мятежного духа». А такой дух «благородному дворянству» был особенно не желателен и опасен.
