1.Новосибирск базарная площадь 1913г.
А по красному бегали верблюды...
Мы с семьей приехали в Новониколаевск — купеческий торговый город. Шел 1922 год. Самое центральное место занимала рыночная площадь, как раз там, где теперь стоит оперный театр. Богатая торговля была, бойкая. Мясо — тушами, гуси — возами, яйца — коробами. А в глубине базара кудахтали куры, кричали петухи, блеяли овечки, игогокали лошади — там продавалась всякая живность. У Доходного дома (нынче здесь супермаркет и биржа) была своя биржа — извозчиков. Здесь лихачи поджидали седоков.
По Красному проспекту сновали туда и сюда пролетки, лошадки цокали коваными копытами по булыжной мостовой — искры во все стороны! Красота! Иногда папа брал нас с собой «в город», усаживал в пролетку, и мы важно, словно какие-нибудь господа, ехали на рынок или еще куда. Один раз выезжаем с Колыванской на Красный, смотрим, папа забеспокоился, затпрукал, лошадь еле сдерживает. Что случилось? А это по проспекту мчатся запряженные в тележки верблюды! Казахи привезли на базар кумыс да баранину. Верблюдов лошади очень боялись, хрипели, бились в поводьях, путались в постромках или несли. Беда! Поэтому нашего Воронко папа всегда зашоривал, чтобы, не дай Бог, не испугался, не натворил дел, если увидит верблюдов, которые не редкостью в Новониколаевске.
Мой папа — извозчик. Частный элемент. У нас во дворе целых две лошадки: одна ломовая, могучая — для вспашки огородов, для перевозки тяжестей, и красавец рысак Воронко. Каждое утро папа одевался потеплее и отправлялся на биржу. Мы любили смотреть, как он одевается на работу: большие пимы-самокаты, теплый и нарядный бешмет — такая двубортная дубленка на лисьем меху со стоячим барашковым воротником, бобровая шапка. А еще он подкладывал себе на спину собачью шкуру, чтобы не продувало.
Извозчики, у которых были справная упряжь и хорошая лошадь, стоили дорого. Прокатиться из конца в конец Ново-николаевска стоило целых 75 копеек. И конечно, разные там господа нэпманы старались нанять справного лихача на горячей лошади. Лошадок наш папа очень любил, хорошо за ними ухаживал, холил и берег. Папа вообще любил, чтобы все было красиво. У него все было необыкновенное — и дуга, и гнутые оглобли (до сих пор их на даче храню), а уж про пролетку и короб для седоков и говорить нечего. Зимой сиденья затягивали медвежьей полостью для тепла, а летом — дорогим сукном с кистями и галунами. Нарядно, прямо невозможно сказать как. Да и лицом мой папа был пригожий: он не пил, не курил, был свежий, приятный, поэтому седоков у него было много.
Папа был человеком очень верующим, даже когда печку топил, творил молитву, нес каждую копейку в дом и любил радовать нас, пятерых детишек, гостинцами. Возвращается вечером домой, а мы ждем-не дождемся: «Папочка приехал!» А папочка достает из-под сиденья гостинцы всякие и снедь для дома: то конфетки на палочках, то печеньице, то вафельки, потом ветчину, другую еду. А то привезет целый короб ценной какой белой или красной рыбы — тогда всего полно было.
Дом наш был на улице Тургенева, между улицами Шолохова и Грибоедова. Это я для того рассказываю, чтобы вы поняли, что в то время это место было окраинным, в каких-нибудь двухстах-трехстах метрах от нас уже начинался лес. Только он был не сосновый, как вдоль Оби, а березовый: сквозной, солнечный, до того нарядный, что и передать нельзя. Ягод и грибов там было — пропасть, цветов — море прямо. А еще у нас был большой, веселый и просторный двор. Как осень начинается, зима — сено везут возами. Оно золотом отливает, травой пахнет, а в нем ягод полно сухих и цветов. От аромата — голова крутом. А сена много надо было: две лошади, да корова, да теленок каждый год.
А сам дом был небогатым, хотя уютным и теплым. Был он сложен из земляных пластов. Купили мы его сразу по приезде за 8 миллиардов рублей. Продавец был человеком бессовестным, потому что, как оказалось, продал дом с жильцами. Мы приехали, а там — цыганская семья! Упал цыган отцу в ноги: «Не гони нас, хозяин! Куда мы зимой с ребятишками? Пожалей деток, мы тебе вреда не сделаем. Позволь одну комнатку занять!» Папа был человеком добрым и не стал выгонять цыган. Так они и жили с нами, пока мы себе в той же ограде не построили новую избу. И правду сказать, не воровали цыгане, не баловали, не пили. Были веселые, часто песни пели. Только один раз старшая дочка не удержалась и стянула с чердака повешенные для просушки мамины бурки. Уж больно были хороши — все белые, а по голенищу красный узор, нарядные да модные. Но и тут, сказать надо, деньги за них сразу вернули и опять стали жить дружно.
Цыган умел ворожить, и к нему часто ходили, если у кого какая пропажа случалась. Он погадает и всю правду скажет. А если у кого скотину из дома свели или лошадку украли, то попросит, бывало, чтобы принесли веревку с нее или уздечку, перепутает ножки стола и говорит: «Идите домой и ждите». И верно, проходит время, и пропажа сама домой возвращается. Часто так было. Мы с сестренкой подсмотрели, как он это делает, и один раз решили сами попробовать. Мама тогда продала нашу корову, ну а мы и перепутали на кухне ножки у стола потихоньку веревочкой с нее. И что бы вы думали? Назавтра корова приходит под ворота! А потом и новый хозяин: «У меня корова пропала!» Мама говорит: «Корова у нас. Сама явилась!» «Ничего не понимаю, — говорит хозяин, — спокойная сначала была, а потом как стала биться, рваться, не заметил, как ушла». После уж мама пришла на кухню и увидела нашу веревочку. Влетело нам тогда и от папы, и от мамы.
Я хоть и маленькая была, помню, как умер Ленин. Вдруг все загудело: все городские гудки разом. Мы на улицу выскочили, а там студено, мороз аж в воздухе висит, и гудки ревут-разрываются.
— Мамочка, что случилось?
— Это, дети, умер вождь!
Кто такой вождь, мы не знали, но поняли, что случилось что-то страшное и непоправимое.
А еще помню отлично, как в 1926 году горели Бугры — деревня на том берегу Оби. Ой, горела! Пламя кидалось, металось на полнеба, летало от дома к дому, и не было от него спасения. И даже нам, через реку, было жутко. Тогда по домам пошло священство: «Выходите на улицу с иконами!» И, как сейчас вижу, выходит наша мама из дому, а в руках у нее на вышитом полотенце икона Николая Чудотворца. И у соседнего дома люди с иконами, и дальше, по всей улице. Стали тут все молиться, креститься, напевы церковные петь. И что бы вы думали? Огонь-то сам по себе и унялся! А ведь никто его не тушил — пожарные не подоспели. Люди тогда говорили: «Чудо Божие!»
- See more at:
http://kraeved.ngonb.ru/node/1911#sthash.L8jr2q59.dpuf 