Урал, Байкаловский район

В инете выложена вот эта книга: http://www.sakharov-center.ru/...mp;page=83 Автор - Федор Иванович Матюшев.

По рассказам родственницы, человек, о котором идет речь, родственник со стороны матери моего отца. Я нашла в инете его потомков, но они ничего об этой родственной связи не знают. Так как книга в открытом доступе, процитирую:

"Вот уж поистине пожинаем плоды своей веры, сотворив себе новых кумиров — думал я, собираясь покидать то скорбное место тогда, ровно год назад, как вдруг неожиданно для себя встретил своего сослуживца по Байкаловскому району Соловьева Анатолия Александровича. То что он меня встретил здесь — для него не могло быть случайностью: он работал секретарем Байкаловского райкома партии, когда, в 1960 году, меня принимали в партию и я не скрывал своего «происхождения». А вот присутствие его здесь для меня было полной неожиданностью. И он поведал мне историю своего отца и заодно и о тех последствиях, которые пришлось испытать ему как сыну «врага народа».
На этом месте покоится прах его отца — Соловьева Александра Васильевича, крестьянина и правдоискателя, основателя первой в районе коммуны «Федерация» в 1920 году. Россия была крестьянской страной и, что бы там ни говорили, основная масса крестьян жили бедно, верили в доброго царя, думали найти своего Конька-горбунка или Золотую рыбку, мечтали о лучшей доле. Именно поэтому многие крестьяне поверили в «коммуну», пошли за красными, а потом стали искать пути строительства в деревне новой жизни. Так повсеместно стали создаваться коммуны с обобществлением земли, скота. Крестьяне хотели построить новый мир, который, по их замыслу, можно создать на обломках старого. Вступившие в коммуну получали землю, разбирали свои домишки и совершенно на новом месте, вдали от насиженных мест, начинали новую жизнь. Не нужно думать, что это были лентяи. Нет! На первых порах были и какие-то результаты, тем более что власти подпитывали первостроителей техникой, семенами, ссудами, породистым скотом. Однако время шло, а вместе с ним уходил и энтузиазм людей. Начиналась обычная проза жизни, которая была такой же суровой, как и раньше. Уравниловка привела к безответственности, лености, растащиловке и падению производительности труда. Коммуны распадались и создавались вновь новыми людьми и на новом месте. Но пришло время, и Коммуны приказали долго жить. Так вот и жил, колхозный грамотей с трехклассным образованием Соловьев Александр, надеясь найти правильную дорогу к лучшей жизни. Дважды был членом основанной им коммуны «Федерация». Все, что семья имела: две лошади, две коровы, свинья, молодняк, весь инвентарь, дом, надворные постройки — все стало собственностью коммуны. Потом работал бухгалтером, секретарем коммуны «Гигант», в которую объединились в 1929 году почти все хозяйства района. Печатал статьи в газете «Беднота», стал участником Всесоюзного съезда селькоров. Пригласили на работу в районную газету. Был человеком независимым, прямолинейным, помещал в газете острые заметки, невзирая на лица и должности людей. Убрали. Последние три года работал простым клерком в банке. Накануне массовых репрессий по болезни получил инвалидность II группы, уволился с работы и вышел на пенсию. Однако лавина репрессий не миновала и пенсионера. Что было дальше, рассказывает его сын Анатолий Александрович: «Тогда, в 1938 году, мы жили в райцентре — селе Байкалово, мне шел уже семнадцатый год, учился в средней школе, был секретарем комитета комсомола. Учеба давалась легко и я был одним из первых учеников не только в классе, но и школе. До комсомола был пионерским звеньевым, ребята в звене были дружные, победителями многих соревнований, за что были удостоены права сфотографироваться для газеты «Пионерская правда». Учились мы тогда по системе коллективной ответственности, когда оценивались знания всего звена, чем и пользовались нерадивые школьники, ибо достаточно было одному из звена ответить, как зачет получала вся группа. Рос послушным и прилежным школьником, для своего возраста неплохо разбирался в политической жизни, верил в победу коммунизма. Отец с его «трехлеткой» давал мне фору по многим вопросам и был для меня большим авторитетом. А тучи все сгущались — настал 1937 год, начались массовые аресты. Среди арестованных оказались сподвижники отца по организации коммуны. В начале 1938 года меня неожиданно вызвали в райком комсомола и потребовали представить биографию отца, без объяснения причин. Он по моей просьбе написал ее, а я, все еще не понимая, для чего это делается, отнес ее в райком комсомола. Развязка приближалась. Управляющий банком некто Аксенов написал докладную на имя первого секретаря РК ВКП(б) Рябкова, в которой обвинил в неблагонадежности и возможной вредительской деятельности бывшего работника его учреждении Соловьева — моего отца. Рябков тут же переслал эту записку начальнику РО НКВД Вшивцеву. И гром грянул — в ночь с 8 на 9 марта 1938 г. отца арестовали и тут же этапировали. Оттуда мы получили от него только доверенность на получение пенсии. Мама ездила в областной центр, надеясь на свидание, но безрезультатно. Так я стал сыном «врага народа». На второй же день после ареста отца меня освободили от обязанностей комсомольского вожака и хотели исключить из членов ВЛКСМ, но заступились комсомольцы школы. Пенсия отца и корова были источниками существования семьи. Теперь их не стало — увели со двора и кормилицу семьи — корову. Сразу же после ареста отца написал подробное письмо на имя Сталина, отметив, что произошло недоразумение и что отец арестован ошибочно. Получил уведомление о том, что письмо доставлено в канцелярию Кремля. Ответа не последовало. Летом этого же года съездил на родину отца, в деревню Верхняя Иленька — собирал подписи земляков в защиту отца. Да где там! Собрал не более десяти подписей — народ трепетал и был запуган, боясь навлечь на себя беду. А судьба отца не давала нам покоя. Семья была уверена, что отец еще жив — наверное, осужден. А вот за что и на сколько лет, и где находится — не знали. Прошла война и только после смерти Сталина и XX съезда партии люди узнали правду, хотя далеко не всю. Надежд на то, что он живой, не было. Он был инвалидом и тяжело болел. Но нам надо было знать всю правду. В ноябре 1955 г. я обратился с заявлением на имя председателя Госбезопасности по Свердловской области с просьбой о пересмотре дела моего отца. В течение года меня постоянно информировали о пересылке заявления то в прокуратуру, то в военный трибунал Уральского Военного округа. Тогда я написал письмо в ЦК КПСС, на что в сентябре 1956 года получил справку военного трибунала Уральского округа о том, что «дело по обвинению Соловьева Александра Васильевича пересмотрено военным трибуналом Уральского Военного округа 27 июля 1956 года. Постановление от 13 мая 1938 г. в отношении Соловьева А. В. отменено, делопроизводством прекращено за отсутствием в его действиях состава преступления. Соловьев А. В. по данному делу реабилитирован посмертно».

В марте 1957 г. выдали свидетельство о смерти отца, в котором было сказано, что он умер 28 марта 1947 года в возрасте 50 лет от склероза сердца. Было совершенно ясно, что это очередная ложь КГБ — отец сердечник, инвалид, не мог выжить в лагерях в течение еще 9 лет. После реабилитации матери назначили пенсию за потерю кормильца и выдали двухмесячное пособие 120 рублей и... все!
По моему настоянию тогда же представители органов КГБ выезжали в район и, допросив тех людей, которые знали отца и арестованных с ним лиц, получили самые положительные характеристики. Я попросил допросить и тех, с чьей подачи могли быть загублены эти люди: Аксенова — автора записки в райком и еще одного человека — Бахарева С. А., который вместе с отцом был организатором коммуны. Последний в 1937 году был арестован, но потом выпущен, что было редкостью в те времена и наводит на мысль о его неблаговидной роли в аресте и гибели отца и односельчан. Однако допросить Аксенова и Бахарева не удалось: первый жил где-то на Кавказе, второй, сославшись на болезнь, не явился. Да и настойчивости на этот раз попросту не было у служащих КГБ. Позднее, уже после выхода на пенсию, д начале 90-го-дов, мне удалось ознакомиться с частью документов по делу отца. Как выяснилось, в 1938 году Свердловским УНКВД было сфабриковано дело «О подпольной контрреволюционной меньшевистской организации», имеющей целью свержение существующего режима. В эту «организацию» входило более 300 человек. Все они, по словам работников КГБ,— были расстреляны.
В эту организацию зачислили и моего отца и его земляков, включая председателя исполкома райсовета Новоселова, главного зоотехника района В. Л. Сутягина, председателя Байкаловского сельского Совета Соловьева А. А. и других. Моего отца обвинили в том, что он проводил антисоветскую агитацию. Работая в сельхозбанке, умышленно запутывал счетоводство в колхозах, неправильно распределял кредиты, предоставляемые банком, поддерживал связи с другими членами контрреволюционной организации, передавал им руководящие указания. Признание во всех этих «преступлениях» отцом подписано. В деле есть «показания» и Сутягина, который признается, что, являясь членом подпольной контрреволюционной организации, он, как главный зоотехник района, занимался вредительством, распространял инфекционные заболевания скота в колхозах, размещал животноводческие фермы в заведомо неблагоприятных местах, запутывал отчетность и т. д. Соловьев А. А. «признается», что будучи председателем Байкаловского сельского Совета, укрывал кулаков, выдавая им ложные справки, организовал в Байкалово ложный колхоз, вел антисоветскую пропаганду и т. д.
Понятно, что «царицей доказательств» вины людей в то страшное время было их «чистосердечное признание» в деяниях, которые люди не совершали. И мы знаем, как добывались эти признания. Но для видимости добывались и первоисточники. Для этого создали армию внештатных сотрудников — «сексотов». Уже выйдя на пенсию и проживая в Екатеринбурге, в 1991 году вновь обратился в управление КГБ с просьбой ознакомить меня с делом отца, на что получил официальную справку, в которой говорилось, что мой отец Соловьев Александр Васильевич арестован в марте 1938 года по подозрению в проведении контрреволюционной деятельности и по постановлению тройки при НКВД от 13 мая 1938 года был расстрелян в Свердловске 14 мая 1938 года.
Далее сообщалось место захоронения жертв репрессий — 12 км автодороги Екатеринбург — Первоуральск. Одновременно выражалось соболезнование по поводу постигшей семью трагедии. Вслед за этим мы получили новое свидетельство о смерти отца, в котором говорится, что Соловьев Александр Васильевич 14 мая 1938 года в возрасте 40 лет расстрелян в городе Свердловске. Расстрелян через 66 дней после ареста».
Я слушал этого человека и еще сильнее проникся уважением к нему. Он был значительно старше меня. Под его началом проработал в Байкаловском районе почти два десятка лет, когда он работал секретарем РК КПСС и председателем исполкома райсовета. А я директором школы-интерната и руководителем отдела народного образования. Он всегда был внимателен к своим подчиненным, вникал в суть их проблем, он был человеком глубоко интеллигентным, воплощением доброты, порядочности и уважительного отношения к людям. Но имел и «недостатки», был «сыном врага народа» — начавшееся похолодание после хрущевской оттепели вернуло многие запреты «на круги своя». Был гуманитарий, не умел выгодно показать себя и свои успехи, даже если они и были. И дальше не пошел, как не пошли и многие способные дети репрессированных, которым еще на взлете подрезали крылья. Действительно, сразу же после ареста отца его пытались исключить из комсомола. Потом отказали в призыве в армию, а когда призвали, то годного к строевой службе и грамотного юношу зачислили в стройбат. Однако там, на Дальнем Востоке, где он «укреплял» границу, его быстро заметили: в марте 1942 года приняли в члены ВКП(б), присвоили звание старшины, назначили заместителем политрука роты и поручили вести полит-учебу и оформлять партийную документацию. После окончания военных действий на Востоке командование части, учитывая его очевидные способности и прилежание, рекомендует его на учебу в Саратовское военно-политическое училище. Но до училища парень не доехал — в штабе армии, на комиссии, выяснилось его прошлое, и ему дали от ворот поворот. Анатолий Александрович был единственным сыном в семье, и, как он сам признался, получилось так, что отец своею смертью от смерти спас своего сына и этим продолжил свой род. «Мы с группой новобранцев, зачисленных в; стройбат,— продолжает рассказ Анатолий Александрович,— в конце октября 1940 года были зачислены в батальон, который располагался на границе и был занят строительством приграничных укреплений. В начале января 1941 года, когда началась проверка личного состава батальона на благонадежность, то всех стройбатовцев, чьи родители были репрессированы, спешно отправили подальше от границы. Правда, уже в строевую часть, но подальше от границы. Эта чистка, уверен, спасла мне жизнь, так как батальон, из которого нас убрали, в феврале 1941 года был переброшен в Литву на обустройство новой границы. Батальон, находившийся на границе, был полностью уничтожен в первые дни войны. Вот и получается, что своею смертью отец от смерти меня спас и тем самым продолжил свой род.
Отцовская линия еще долго преследовала меня. Даже сына, которого в 70-е годы определили на службу в Западную группу войск, на сборном областном пункте развернули на 180 градусов и отправили на Камчатку. Не получился и перевод меня на ответственную должность в закрытую зону». Я слушал его и думал, крепок и неистребим крестьянский корень! И как же долго будут его истреблять — дважды закрепостят, дважды в 30-е годы будут искоренять и убивать, а он, надломленный, но не сломленный, будет жить и оставлять на земле подобных себе хлеборобов и рабочих, интеллигентов и ученых. Вот и земледельческий род Соловьевых, вышедший из курских крепостных крестьян и переселившийся в Зауралье еще в 18 веке, выжил...".

Зыряновы, Молодых, Новопашины