С любовью о Москве.

P.S за старинный путеводитель спасибо большое! Скачала себе.

snegirev написал:

[q]

в Центральном доме ученых на Пречистенке

[/q]

История и Владельцы

История у дома богатейшая. Уже в 1716 году домовладение было весьма больших размеров и принадлежало полковнику Семену Ивановичу Сукину. Первые сведения о каменных палатах, возведенных тут, относятся к 1731 году. Торцом они смотрели в переулок, а протяженной частью на Пречистенку. За домом располагался обширный сад.

В 1792 году усадьбу приобретает Иван Петрович Архаров – личность весьма незаурядная, младший брат Николая Архарова – московского обер-полицмейстера. При Павле I оба брата были произведены в генералы от инфантерии. Иван в день коронования Павла получил 1000 душ и назначение командиром московского восьмибатальонного гарнизона, к тому времени уже слывшего архаровским полком. Старший был назначен на пост петербургского генерал-губернатора, а младший (при усиленном содействии старшего) в 1796-м стал московским военным губернатором. Так обе российские столицы оказались «архаровскими». Дом Архарова на Пречистенке считался одним из самых приятных и гостеприимных в Москве. Хозяин радушно встречал гостей, а наиболее любимых заключал в объятья со словами: "Чем угостить мне дорогого гостя? Прикажи только, и я зажарю для тебя любую дочь мою!", которые, впрочем, уже стали притчей во языцех. Порядок, который навели братья в столицах, имел и обратную, неприглядную сторону. Архаровцы ловили не только воров, не гнушались они и добром честных людей. Потому и слово это в русском языке имеет вовсе не положительный смысл. Карьера братьев оборвалась анекдотично и неожиданно. Перемудрил старший в своем стремлении угодить. Он, прослышав, что императору нравится окраска шлагбаумов в литовских губерниях, повелел от императорского имени петербуржцам раскрасить заборы и ворота по образцу. Дурости этой, да еще и от его имени осуществленной, Павел Архарову не простил. И сослал братьев в тамбовские деревни, откуда они вернулись в Москву уже при Александре и тихо доживали свой век.

Во время пожара 1812 года вся деревянная застройка усадьбы выгорела, пострадали и палаты. С 1829 года усадьба принадлежит княгине Е.А.Нарышкиной, жене тайного советника, действительного камергера, сенатора И.А.Нарышкина, который являлся (по жене) дядей Н.Н.Гончаровой, жены А.С.Пушкина. Иван Александрович был посаженным отцом невесты на венчании с Пушкиным, которое состоялось 18 февраля 1831 года. Не исключено, что поэт с женой бывал в это время в доме на Пречистенке.

В 1844-м владение разделилось, южная часть с палатами досталась капитану лейтенанту флота С.А.Мусину-Пушкину. Известно, что в 1851-1852 годах у племянника Мусина-Пушкина Алексея Петровича останавливался нелегально заезжавший в Москву из тульской деревни декабрист М.М.Нарышкин, его навещал здесь Н.В.Гоголь.

В 1865 году усадьбу приобретает на имя жены Александры Ивановны Коншиной миллионер, крупный промышленник Иван Коншин, принадлежавший к старинному роду серпуховских посадских людей, которые еще в ХVIII столетии производили полотно и парусину. Александра Ивановна несколько расширяет и перестраивает владения, но настоящие преобразования ждут участок уже после смерти И.Н.Коншина. Все его состояние, превышающее 10 миллионов рублей, досталось жене, которая ликвидировала промышленное предприятие мужа, продав фабрику его братьям, и стала жить одна в своем доме. По воспоминаниям современников, жила она в окружении невероятного числа кошек, управлял домом некто Александр Васильевич, старообрядец, а всеми делами ведал адвокат Александр Федорович Дерюжинский.

В период с 1901 по 1910 годы была осуществлена перестройка владения по проекту архитектора А.О.Гунста, который вместо кухни со стороны двора пристроил 2-этажный объем зимнего сада в виде полуротонды, тогда же был оформлен парадный въезд в усадьбу со стороны улицы с аллеей, а в саду, выходящем на Пречистенку, появился фонтан. Завершилась перестройка возведением каменной ограды и парадных ворот со львами на пилонах. Интерьер зимнего сада был выполнен в неоклассическом стиле, получившем распространение в начале XX века. Был использован прием атриума - внутреннего дворика, который завершался световым фонарем. В отделке интерьеров использовали натуральный мрамор, привезенный из Италии.

На первом и втором этажах насчитывалось 15 комнат. На втором этаже помещались парадные, а также комнаты хозяйки, площадь каждого этажа составляла около 800 кв. м. Дом имел водопровод, канализацию, специальную систему вытяжных пылесосов, сантехнику для ванной комнаты привезли из Англии, имелось специальное устройство для подогрева простыней, в которые оборачивались после водных процедур.

В сентябре 1914 года А.И.Коншина умерла, дом перешел к жене ее племянника, а потом к ее дочерям и их несовершеннолетним сыновьям. В 1916 году опекун малолетних наследников А.И.Коншиной за 400 тысяч рублей продал домовладение действительному статскому советнику А.И.Путилову, который лишился его сразу после революции.


https://um.mos.ru/houses/dom_uchenykh/

Новодевичий монастырь. Москва.

Опять-таки из "Воспоминаний...... " ЛНХ

К Николину дню всегда крепчал мороз и держался несколько дней. Проходили папины именины, совпадавшие с царским днем, и через два дня наступала "ее" годовщина. Мы знали, что 9 декабря в школу не пойдем, а пойдем на кладбище. Этот день был хмур и неприятен. Но, как одно из явлений, сопровождавших нас с самого начала, оно было непреложно.
Утром нас закутывали. Надевали 6елые твердые башлыки, которые на морозе больно царапали кожу щек и в которых трудно было повернуть голову. Папа надевал глубокие ботики и самую теплую шубу. Расстояние от нашего дома до монастыря было не слишком велико, но казалось мне огромным и ледяным пространством, которое надо пройти.
Мы миновали замороженные сады Девичьего поля. Выходили на Большую Царицынскую. Вдалеке появлялась и маячила в морозной мгле во все время пути высокая колокольня монастыря. Доносился колокольный звон, доносился чистый мелодичный бой часов. На колокольне отбивался каждый час и каждая четверть часа. Это было знакомо, это было изучено, это было точно без изменений всегда. У ворот монастыря - три больших камня и возле них нищие, которые казались бессменными. В воротах леденящая струйка сквозняка и дальше особый монастырский запах. Это целая смесь запахов, ладан, пары монастырских, постных щей, сырость, ароматы печеного хлеба и что-то еще, трудно уловимое, оставалось в воздухе, наполнявшем сени, входы, кельи матери игуменьи и простых монахинь.
Я узнавал монастырь потому, что отец заходил с нами из одной кельи в другую, кого-то отыскивал, с кем-то договаривался. Надо было найти священника, но не из тех, которые как бы жуют и проглатывают слова. Вместе с нами слушал позднюю обедню в Смоленском соборе, холодном и страшном. Каменные плиты ступенек входа были стерты. Под сводами необычно раздавался каждый звук. Кованые двери трудно открывались. В сенях, перед дверьми - шеренги набожных старух. Я помню, как одна из них сорвала с меня шапку и бросила на пол. И когда я задрожал от обиды, папа, мой заступник, ничего им не сказал.
Внутри стояли монахини, быстро и неслышно передвигались, как летучие мыши. Их лица были похожи на пергамент, их глаза смотрели то жестко и строго, то вкрадчиво. Мы становились сбоку. Время тянулось медленно, тем дольше, чем непонятнее были слова молитв. Не понимая смысла, я рассеивал свое внимание на все, что делалось вокруг. Позади меня возвышались огромные плиты светлого камня, испещренные неразборчивыми надписями. Перед ликом Николая Чудотворца пылали свечи, и пламя колыхалось в холодном сумраке. Воск таял и натекал вдоль свечей. Одна из старух подходила и опрокидывала свечу и, сняв сухими пальцами восковой нагар, клала комок на клеенчатый круг. Посредине церкви монахиня с лицом пророчицы сильным гортанным голосом читала псалмы, и каждый звук ее голоса падал в сердце, как удар.
Почти вся площадь старого монастыря была занята кладбищем. Склепы с безобразными железными крышами, памятники из черного и белого мрамора столпились и высились так, что скрывали домики келий и загораживали фасады церквей и собора. Кресты, застывшие в своем движении вверх, железные решетки, каменные плиты оград, надгробия с торчащими кое-где из-под снега сухими цветами, стояли лесом справа, вдоль идущей полукругом, дороги.
Мной давно были прочитаны и всякий раз прочитывались вновь трогательные надписи прощания, заповеди, все даты, имена людей, нежные барельефы, все запечатлелось в памяти, как нечто нерушимое.
И когда галка, встряхнув ветку березы, с криком роняла вниз пыль сухого снега, и когда ветер позвякивал ржавым железным венком с фарфоровыми белыми цветами, и когда раздавались шаги и живые голоса послушниц, и когда солнце создавало причудливый рисунок теней, тогда лишь усиливалось острое чувство необычайной тишины.
Теперь я знаю. Весь монастырь не так велик. Голое место вокруг церквей занимает небольшую площадь. Осталось несколько памятников, и гуляющие разглядывают их как примечательность старины. Но в иной день можно увидеть двух-трех немолодых женщин в белых платках. Они кланяются в землю и крестятся с головами, поникшими к пустому месту, поросшему травой. Это - помнящие, что здесь погребена послушница Феклуша или сестра Ефросинья. Вдоль западной стены всегда хоронили монахинь.
Новое кладбище, расположенное за воротами старого, представляло для меня вид более простой. Невысокие стены отделяли его от внешнего мира. За стеной вдали виднелся лес на склонах Воробьевых гор. Оттуда доносился шум поездов и громкие гудки паровозов Окружной дороги.
Само кладбище в те годы было мало занятым полем с молодыми березами с кустами сирени вдоль двух крестообразно расположенных дорог. Все это не так разительно действовало на мое впечатление.
Здесь каждый год появлялись новые памятники, и мне казался особенно прекрасным массивный памятник с брошенным на гранит якорем.
Налево от него к восточной стене шла светлая аллея берез. Там мама. Я не вникал, как это, что это, почему моя мама там. Я знал, что ее нет, что она умерла. И вот с приближением к ней в душе почти не было волнения, и я не берусь сказать, испытывал ли я что-нибудь. Но как-то безотчетно все во мне было ущемлено.
Мои детские впечатления очень рано стали впечатлениями зрительными, очень рано стали ощущениями, не группировавшимися в ясные логические представления.
Стоя у могилы с белым деревянным крестом и белой деревянной оградой, я внимательно смотрел.
Налево от меня отец с обнаженной головой, за ним Лита. Быстро, легкой походкой к нам приближаются стайки монашек по двое, по трое и становятся невдалеке от нас, тихо перекидываясь словами. Вслед за ними широкими шагами подходит священник. Он высокий, красивый. На нем черная ряса, епитрахиль и бархатная камилавка. Мне нравились его черные, седеющие ряди волос, подсунутые за воротник, и густой сильный, внятный говор.
Начиналось молебствие. Священник говорил слова молитвы просто, иногда возвышая голос, иногда протягивая слова нараспев. В его руке звенит кадило, над могилой синеватый дым ладана. "Упокой, Господи, душу усопшея рабы твоея болярыни Екатерины"…" "Идеже несть ни печали, ни болезни, ни воздыхания…". Отец опускается на колени, разметав по снегу полы шубы. Вслед за ним опускаемся мы с Литой. Я вижу, что у нее набухли глаза и покраснел кончик носа.
Когда замолкает священник, монахини звонкими голосами подхватывают слова молитвы, продолжают и поют что-то свое, непонятное, как будто много чудных птиц поют в самозабвении. Иногда пение монахинь сливается с молитвой священника, иногда девичьи голоса слышатся одни и замирают в воздухе. Я слышу рыдания отца и, смущенный, опять смотрю. Сквозь березы, стоящие в инее, просвечивает позолота куполов и густо красная узорная колокольня, на белом снегу могилы ветер колеблет сухие травинки.
"И сотвори ей вечную п -а- а-мять, вечная п- а- а-амять", и монашенки подхватывают: "Господи помилуй, Господи п- о- о-милуй!". Но вот кончается очарование.
В руке священника позвякивают цепочка и крышка затухающего кадила, священник поворачивает к отцу свое лицо, и я опять вижу, что оно прекрасно. Я вижу огромные глаза, полные чувства и мысли, орлиный нос, вижу руку, положенную на плечо моего отца, и слышу мужественный голос и слова бодрости, обращенные к нему.
Папа комкает в карман носовой платок и, выйдя на дорожку, благодарит монахинь. Каждая из них роняет в ответ "Спаси Господи", и эти два слова, облетев ряды монахинь, сливаются в легкий вздох.
Каждая наклоняет голову, плавно качнув высоким клобуком. Я помню, как белые девичьи шеи ярко выделялись среди черных одежд, под бархатной оторочкой клобуков горели розовые щеки и живые, лукавые глаза, смиренно опущенные вниз.

---

Надевали 6елые твердые башлыки, которые на морозе больно царапали кожу щек и в которых трудно было повернуть голову.

Всем большой привет! Картина Сергея Луппова "Пляж на Москве-реке (близ Ленинских гор)" 1937 год. Холст, масло. Музей Москвы (сейчас демонстрируется на выставке "Москвичка" в этом музее.