Мамина линия: Ажиновы

Биография
Родился 30 мая 1866 года. Православный. Из дворян, сын офицера, казак станицы Ново-Николаевской области Войска Донского.
Умер в Крагуеваце (Югославия) 24 октября 1931 года.

Семья
Отец — подполковник Ажинов, Александр Иванович.
Брат — генерал-майор Ажинов, Иван Александрович.
Дети — сыновья Александр и Владимир.

Военная деятельность
Образование получил в Воронежском кадетском корпусе (1885).
В службу вступил 01.09.1885.
Окончил Михайловское артиллерийское училище (1892).
Выпущен подпоручиком (ст. 04.03.1892) в Туркестанскую артиллерийскую бригаду.
Поручик (ст. 18.01.1896).
Штабс-капитан (ст. 27.07.1899).
Капитан (ст. 27.07.1903).
Участник русско-японской войны 1904-1905. Был ранен и контужен.
Подполковник (ст. 31.08.1911).
Командир 3-й батареи 10-й Сибирской арт. бригады (с 1911).
Участник первой мировой войны:
Командир 1-го Туркестанского строевого артиллерийского дивизиона (с 1915).
Награжден Георгиевским оружием (1915) и орденом Св. Георгия 4-й степени (1916).
Командир 8-го легкого мортирного артиллерийского дивизиона (с 11.07.1916).
Генерал-майор (02.10.1917), командир 10-й Сибирской артиллерийской бригады (с 11.1917).
Воевал в Донской армии и ВСЮР; с 05.1918 по 02.1920 — представитель войскового атамана ВВД при Кубанском правительстве.
Генерал-лейтенант (1920).
В Русской Армии находился до эвакуации Крыма. В эмиграции жил в Югославии.

Революционная деятельность
В 1886 году был введён В. Шейдевандом в петербургский военно-революционный народовольческий кружок. Присутствовал на собраниях кружка, происходивших на квартире Кудрявого, Кучина и Н. Шелгунова.
Арестован 22 января 1887 года и привлечен к дознанию при Петербургском жандармском управлении по делу военно-революционного кружка (дело Н. Шелгунова, И. Аксентовича и других).
С 22 января по 3 сентября 1887 года содержался в Петропавловской крепости.

Награды
Ордена Св. Анны 3-й степени (1905);
Орден Св. Владимира 4-й степени с мечами и бантом (1905);
Орден Св. Станислава 2-й степени (22.02.1913).
Орден Св. Георгия 4-й степени (05.11.1916).
Георгиевское оружие (21.05.1915).

Много страшного в гражданской войне, но само страшное это встреча, как врагов, родных братьев, детей одной крови, поднявших оружие друг против друга.
Такими страшными страницами в истории борьбы за Дон являются страницы коротких жизней двух братьев, детей одной матери партизана Володи Ажинова и казачьего офицера Алексея Фролова. Их вскормила одна мать, они выросли под одной кровлей, а встретились - старший Алексей в отряде мятежного Голубова, а младший Владимир в отряде славного Чернецова.
Правда младшего покорила старшего и он ушел из красного стана искать смерти, как искупления, кровью и подвигами смыть свой позор и умер героем.

Обоих братьев нет в живых, пусть короткие строки об их жизни будут поучением для многих поколебленных вихрем событий. Жизнь Дона полна красок, жутких часов и дней, жизнь двух братьев и смерть их - едва ли не самая страшная эпопея на празднике крови.

Кадет донского корпуса юноша шестнадцати лет Владимир Ажинов в дневники говорит сам с собой ночными часами.

Его дневник обнимает небольшой период от 10 февраля 1917 года до 5 декабря того же года.

Начальные страницы его дневника - это стремление к самосовершенствованию, желание начать новую жизнь. "С этого часа, - пишет он 10 февраля, - я задался целью переменить свою прежнюю жизнь на более лучшую, светлую и хочу быть всем полезным и делать добро. Я не считаю под этой светлой жизнью жизнь чуть ли не монашескую, но, наоборот я хочу быть современным рыцарем, быть верным и преданным своей родине, отвергать все пошлое, гадкое и развратное, что в нашей жизни 20 века встречается на каждом шагу. Постараюсь же побороть себя и стать обновленным человеком". Свое обновление Володя приурочивает к говенью, когда он, по его мнению, освободится от грехов и вступит в новую полосу жизни. Начала его записок - повесть юной души, ищущей подвигов, "которые ничем не оплачиваются, и о которых даже никто не знает: вот это "по-рыцарски"; повесть о падении и самобичевании: "я взглянул в свою душу", говорит он: "сколько я нашел там нехороших сторон и очень мало светлых". Но февральский переворот пробуждает в нем гражданские чувства, и он радуется тому, что "молодежь будет жить в новой, светлой, обновленной России". Нельзя не остановиться на нескольких трогательно-наивных строчках записок, где он объясняет переворот: "Давно уж в России поговаривали о перемене правления, о недовольстве государем, а тут еще война, измена, плохое поведение государыни да и государя, распутинщина да и много других обстоятельств, который вывели русский народ из терпения".

Свое настроение Володя передает так: "Как радостно, светло было на душе, сознавая всю важность и в то же время необходимость этого положения". Но этот мальчик умнеть отлично разбираться, что в данном случае необходимо, и что выходить за пределы необходимого, является нежелательной крайностью. Так радуясь низвержению старого строя, он в то ж время возмущается глумлениями, какие позволил себе по адресу государя приезжавший в корпус представитель рабочих Сухов. "Несколько дней тому назад вся Россия молилась за государя, а теперь... Невольно вспоминается басня Крылова... "Пускай ослиные копыта знает, так говорил осел, ударив беспомощного льва". Эта выписка не вводит непосредственно в круг переживаний, тесно соприкасающихся с постепенным духовным ростом Владимира Ажинова, но говорит о благородстве и прямоте его характера - качествах, играющих такую огромную роль при проявлении героического в человеке.

Переходя от веры в себя к глубоким сомнениям, то бичуя, то подбадривая, Володя, наконец определил свой идеал: "Высоконравственный, верующий, трудящийся, честный, храбрый, открытый, прямодушный, ни перед чем не останавливающийся, никому не поддающийся, с твердой, непоколебимой волей, любящей свой Дон рыцарь-казак, сильный, как физически, так и нравственно". В таких ж примерно выражениях он составив себе "клятву", так и начинающуюся словом: "клянусь", чтобы всегда помнить о том высоком образе рыцаря-казака, который был его путеводной звездой.

В этом стремлении к высокому идеалу, в этих еще неясных чертах гражданской доблести и есть уже готовая почва для тех подвигов, которые являются одними из самых доблестных и величайших, в истории человечества.

Вот разыгрались октябрьские со6ытия и волна большевизма всколыхнула Россию. Возбудили они и мятущуюся душу Володи: больно отозвались в нем бесчинства большевиков и святою местью загорелось его молодое и пламенное сердце. "Сердце казачье обливается кровью, кровь казачья играет в жилах", - пишет он.

Владимир Ажинов выполняет свой долг, но один единственный раз дрогнул и он: не хватило у него сил арестовать Алексея Фролова, когда тот был взят в плен отрядом Чернецова, и полученный приказ об этом Володя передал другому. Но затем он овладел собою, и брат-изменник уже не находит доступа в его сердце: напрасно Алексей просит Володю о свидании, просит переговорить с ним, Володя упорно отклоняет эти просьбы.

А в душе старшего брата зрел перелом. Трудно сказать, что именно переживал он, но, несомненно, ему тяжел был молчаливый укор младшего брата, и та правда которую познал Володя, победила и Алексея и вырвала его из сетей окутавшей его лжи, заставившей поднять оружие против Дона, брата и всей родной семьи.

Он уж не большевик и прячется от своих товарищей, ищущих его и назначающих даже деньги за его голову. Он стучится к Чернецову, но донской орел, выбирающий сподвижников по себе - людей без упрека, гордо отклоняет: "не надо изменников". И "изменник" скитается, не признаваемый своими казаками и приговоренный к смерти в отряде Голубова.

Вступление Дроздовского в пределы Донской области было спасением для А.К. Фролова. В конце шестой недели Великого поста он вступает добровольцем в его конный отряд. Как бы стремясь искупить свой позор, он прямо безрассуден в искании подвига.

В боях под Ростовом на Страстной неделе ему приписывают до десятка жертв. Затем он участвует в освобождении Новочеркасска, и здесь получает назначение командиром 4-й сотни конного полка. Всегда безумно смелый, дерзко отважный, он переносит много боев с Красной армией, и об одном из его удачных набегов упоминается в № 25 "Донского Края": полусотней казаков, под его командой, была захвачена слобода Родионово-Несветаевка.

Нашел ли он внутренний покой в искупительной крови, которую он проливал, чтобы смыть свои ошибки? Оправдал ли он сам себя? На эти вопросы нет ответа, и от него мы уж не услышим ничего: во время одной из своих дерзких атак он был смертельно ранен и через несколько дней скончался в лазарете при станции Торговой, где и был погребен.
Донская волна. 1918 г
А.К.Фролов:

Апофеозом офицерского смятения среди бумаг Ажинова является черновик письма без начала и без конца. Но из контекста можно понять, что это не отосланное письмо императору Николаю II.

Полковник императорской армии просит царя не мешать(!) армии воевать, называет монарха главным поборником сепаратного мира, Германию – вековым врагом России. Пишет, что армия уверена в пользе работы Государственной Думы, Городских и Земских Союзов, и подчеркивает, что нежелание царя сотрудничать с этими патриотическими организациями считается косвенным доказательством его враждебной России деятельности.

К февралю 1917 г. авторитет Думы в армии был очень высок. Вести о Думе способны вогнать офицерство в крайние состояния: радости – когда Дума начинает работу, гнева и разочарования – когда сообщают, что ее открытие отложено. Бесстрашные боевые офицеры «доходили до исступления», «чуть ли не рыдали от огорчения и твердили – это позор[,] это измена» . Во всем этом армия винит лично царя.

Ажинов в это время в составе Юго-Западного фронта, он далек от столичных интриг. Значит, таково было настроение и в центре, и на фронте, и в провинции.

Даже до детей доходили разговоры взрослых о «плохом поведении Государыни да и Государя», «что Николай не хотел пользы России и был под влиянием немецкой партии», слухи о Распутине, «да и много других обстоятельств, которые вывели русский народ из терпения», как записал в своем дневнике 11 марта 1917 г. кадет Новочеркасского кадетского училища шестнадцатилетний Владимир Ажинов, племянник Василия Александровича. Тип темперамента у этого юноши под стать дядиному – те же романтизм и максимализм.

После свержения царизма он вновь почувствовал себя демократом. На радостное пережитое не мог не реагировать всеми фибрами души он, «жаждавший с юных лет этой желанной свободы».

В эти самые дни его юный племянник-кадет под звуки «Марсельезы» ходил по улицам Новочеркасска с красным бантом и кричал «ура» рабочему депутату Сухову. В дневнике он записал, что он приветствует этот государственный переворот, который обновил душу и дал новую светлую жизнь. А ровно через год, 3 марта 1918 г., участник Ледового похода кадет Ажинов погибнет в бою под Выселками. Воспоминания о последних минутах его жизни оставили свидетели его смерти. Во время перестрелки он вел огонь по красному отряду с колена. На совет офицера лечь ответил: «Кадет перед хамами не ляжет». Он уложил двух красных пулеметчиков, но вскоре пули настигли и его.

Уже в ходе «медового месяца» революции Ажинов при возвращении из отпуска в свой дивизион, стоявший в Карпатах, столкнулся с новым отношением солдат к офицерам. В письме депутату Думы И.Н. Ефремову он описал то, что с ним произошло на вокзале в Киеве. Два солдата минной роты демонстративно не отдали ему честь. На вопрос почему, ответили, в листовке объявлено, что теперь это не полагается. Ажинов стал объяснять, что в республиканских армиях традиция взаимного приветствия солдат и офицеров сохранена и обязательна. Вокруг собиралась враждебно настроенная к нему толпа. Ситуацию спасли три солдата, которые слышали в Екатеринославе на митинге его речь, в которой он сказал: «…Когда вас большинства и на свете не было – я боролся за свободу», упомянул о годе заключения в Петропавловской крепости и «пятилетней солдатчине» с другими разжалованными офицерами, которые, как и он, идеалом служения Народу имели пример офицеров-декабристов.

Пусть и небольшое, но революционное прошлое проявляется в черновиках статей белого генерала. Показателен один текст: в нем Василий Александрович пишет об общей цели борьбы, так эта цель – спасение сначала написано «Революции», потом зачеркнуто и исправлено «России» .

В текстах встречается по отношению к большевикам эпитет «предатели». Враги, изверги, бандиты – это привычно для белых публицистов; но почему предатели? А потому что, пишет Ажинов, они «нагло» попрали «все права и зачатки Свободы», что их притязания стать во главе русской революции – это глумление над идеей революции.

И вот еще один образец логики генерала Ажинова: «Они (т.е. большевики – О.М.) нагло осмеливались называть контрреволюционерами таких людей как наш первый выборный атаман Алексей Максимович Каледин, как народный герой генерал Корнилов, мученик и страдалец за Россию генерал Алексеев, (в то время – О.М.) когда это были люди величайшей чистоты, величайшего благородства, кристальной честности, любящие народ; я позволил бы сказать, истинные в лучшем смысле этого слова демократы» .

Кроме большевиков Василий Александрович, только что получивший генерал-лейтенантские погоны, врагами называет всех тех, «кто стремится вернуть Россию к старому изжившему порядку уже приведшему Россию к ослаблению и разложению».



Не так далеко на севере идет война, но фронтовая жизнь представлена лишь в письмах знакомых офицеров шапкозакидательского типа: «Товарищи бегут, увидя кухню, и говорят, что это Марковская танка». Тыловая же – более полно, рассказывая, например, о нравах высшего генералитета и о мытарствах рядового офицерства.

Генерал-майор Ажинов ощущал себя представителем местного истэблишмента. Будучи вхожим в высшие сферы, описывал в рапортах приватные вечера и разговоры. В начале осени 1918 г., когда белые с удобством располагались в Екатеринодаре на зимовку, кубанский атаман А.П. Филимонов устроил вечер с роскошной сервировкой, гастрономическими изысками, цветами, фруктами, вином.

Через пару месяцев представители купечества для укрепления
дружеских отношений между союзниками и добровольцами устроили новый вечер. Все были друг с другом милы, французы даже взревновали, сколь любезны были англичане к донцам. «Были песенники, музыка – вообще вечер прошел блестяще, с достаточным, если не сказать изобильным количеством вин и шампанского в особенности…» , написал Ажинов то ли в отчете, то ли в частном письме.

Через год Филимонов был смещен с атаманской должности, но по этому поводу все равно устроил блестящий вечер на 40 чел. Накануне приглашенные по первому снегу выехали охотиться на кабанов, а к вечеру собрались на новой квартире Филимонова в доме Богарсукова. Настоящим королем вечера был А.Г. Шкуро со своим собственным хором и румынским скрипачом.