Это странное слово Дубынка - Генеалогический форум ВГД. Тема №32280

Из одной публикации.
Бабкина правда
05.04.2009 Ольга Ожгибесова
Мы, воспитанные на «Поднятой целине» и «Кубанских казаках», и сегодня не можем себе представить, как, в действительности, жила сибирская деревня в те годы, когда газеты взахлеб кричали о завоеваниях социализма.
Откуда у сибирской деревни, что затаилась меж двух озер неподалеку от границы с Казахстаном, такое название - Дубынка, сказать никто не берется. Дубам здесь взяться неоткуда - все больше березы да осины. Край озерный, богатый рыбой - караси с подошву мужского сапога, земля плодороднейшая. Двести лет осваивали эти места переселенцы из центральной России, бежавшие в богатую, сытую, хлебосольную, свободную Сибирь - кто от произвола помещиков, кто от голода.
Около 1720 года из далекой Казани, по рассказам стариков, пришли в соседнюю с Дубынкой деревню Грачи два татарина. Одного из них звали Акакием, имя второго история не сохранила - задержался он здесь ненадолго. Акакий же крестился, женился на русской женщине, на месте, отведенном ему миром, построил дом и дал жизнь нескольким поколениям коренных уже сибиряков Казанцевых.
Тот, старый еще отчий дом помнит пра-пра-… и не сосчитать сразу, сколько раз правнучка Акакия, жительница села Дубынка Казанского района Мария Ивановна Казанцева.
-Когда, - рассказывает, - избу-то сносили, из подпола тянулись к свету молодые березки. Видно, когда-то здесь была березовая роща.
На том самом месте стоял и родительский дом самой Марии Ивановны. И сейчас еще в Грачах на исконных, родовых, можно сказать, землях, живут ее родственники - потомки Акакия.
Наша встреча - дело, как это часто бывает, случая. Приехав в Дубынку по журналистским своим делам, я попросила директора местного краеведческого музея Светлану Цибрюк познакомить меня с интересными людьми: по опыту знаю, что в каждой деревне обязательно найдется хотя бы один герой для газетного очерка. Вот так я оказалась в гостях у Марии Ивановны.
Родилась она - страшно подумать! - в 1923 году! В молодости была высокой, статной красавицей - сейчас и не узнать ее на фотографиях той поры. Что, впрочем, неудивительно: жизнь отмеряла ей бед полными пригоршнями, а радостей - щепоточкой.
25 лет назад неожиданно для самой себя Мария Ивановна стала писать дневники. Начиналось все с пометок на страницах отрывного календаря - кто приехал, кто уехал, когда у кого дни рождения, когда - поминки. Но однажды наступил день, когда она взяла у внучки-школьницы общую тетрадку в 48 листов и написала на первой странице: «Утро сегодня было тихое, морозное…».
По дневникам Марии Ивановны запросто можно отследить погоду в Дубынке за четверть века. Может, кто-нибудь из ученых-метеорологов возьмется однажды писать диссертацию о том, как менялся климат на юге Западной Сибири в конце ХХ - начале ХХI века - записи Марии Ивановны станут для них бесценным подспорьем. Как, впрочем, и для будущих историков, поскольку в школьных тетрадках - жизнеописание крестьянского быта, нехитрое, порой наивное, зато предельно точное.
-Откуда, - спрашиваю, - такое странное желание? Не историк, не учитель даже - скромный бухгалтер.
-Не знаю, - пожимает плечами Мария Ивановна, - меня всегда история привлекала. Вот, захотелось, чтобы было, чтобы кто-то знал…
Одну из тетрадок, а всего их 24, каждая пронумерована, и лежат непременно по порядку, Мария Ивановна посвятила истории своего рода, начав с того самого Акакия, с которого и начался этот рассказ, и воспоминаниям о днях минувших. На первой странице - родословное древо семи поколений семьи Казанцевых.
-О ком-то дед рассказывал, - говорит Мария Ивановна, - а кого я и сама уже помню. Первый - Акакий, потом Григорий, потом Дмитрий, потом Яков, мой дед. Он пешком ходил в Киев Богу молиться. Высокого роста, коренастый, обходительный и очень умный. Потом Иван - мой отец, а потом уж я…
С дедом Яковом связана еще одна семейная легенда. Отец его, Дмитрий, будучи однажды по делам в Петропавловске, тогда еще вполне русском городе, входившем в Ишимский округ, сосватал сыну невесту - сироту из ссыльных дворян. Девушку благородного происхождения и хорошего воспитания.
-Помню, - рассказывает Мария Ивановна, - книги у нее всякие были, сувенирчики разные. Это я их потом уж разбила да потеряла. Благодаря бабушке Марье семья у нас была культурная, в доме никогда не ругались, не ссорились, мата не было никогда.
Уже в 90-е Мария Ивановна написала запрос в архив - хотела точно установить, какого сословия была бабушка. Ответ пришел на удивление быстро: мол, данных не найдено. Может, и не искали. До русской ли истории нынешним казахским начальникам - у них теперь другая история…
Родители Марии Ивановны, Иван Яковлевич и Елизавета Ивановна, поженились в 1922-м, трудном, голодном, выморочном. У Ивана в 1919-м умерла мать, у Елизаветы - ушел на Первую мировую и пропал отец. Вернулся уже при новой, советской власти. Оказалось, попал в плен и мыкался на чужбине, пока по Сибири гуляла красно-белая лихоманка, выкашивая нещадно людей, похлеще гриппа-испанки.
Только колчаковские карательные отряды через деревню прошли, оставляя за собой кровавые следы, как советская власть, пообещавшая крестьянам землю и волю, начала выкручивать руки. Мужики поднялись на мятеж. В этой беспощадной лавине народного бунта много погибло и виноватых, а еще больше невинных, с обеих сторон.
Но семью Казанцевых эти беды обошли стороной. Дед Яков с сыном Иваном ни красным, ни к повстанцам не примкнули. Это спасло их от расправы со стороны одних и от мести со стороны других. Правда, до поры до времени. Беспощадная рука диктатуры пролетариата никого не обошла.
-Отец, - вспоминает Мария Ивановна, - был человеком очень набожным. Он и в колхоз не пошел, потому как считал, что это грешно. А потом - раз заплатил налоги, два заплатил - да и зашел в колхоз. А вот дед Яков советскую власть сильно не любил.
Из дневника Марии Ивановны Казанцевой:
«Я помню, как ссылали богатых, а мы бегали и видели, как их увозили, сколько было рева, и как потом продавали их добро в сельсовете. Брали и смеялись. Бедняки пуховые шали рвали на портянки. Хорошо, если бы эти деньги шли, скажем, государству, а были такие случаи, как мне рассказывала бабушка Левашова, что у них пришли два брата Матюшенко, взяли две овчинные шубы и ушли безо всяких денег, никуда за них не заплатили и носили безо всякого зазору совести.
Рассказывал мне дед, как ссылали одного мужика, который имел сельхозмашину, дом под железом и пять сыновей малолетних. Вот их посадили в короб с одной постланной половицей, но одежка, видимо, была неважная. Другой половицей накрыли, вместе с матерью, а сам отец сел и повез их до Ишима. А там дети на вокзале замерзли. Вот дед наш все время и проклинал советскую власть».
Сердце, впрочем, у Якова Дмитриевича болело не только за чужих. И его семью беда не обошла стороной.
Из дневника:
«У моего деда был брат Кузьма. Жил зажиточно, до революции торговал в лавочке, вел хозяйство, сеял хлеб. А сын Степан учился где-то в духовном училище. Но помешала новая власть. Он женился, и было у него четверо детей - дочь и три сына.
И вот его, Степана, арестовали и как раз в Крещенье привязали к столбу у ворот, сняли с него шапку и заставили петь «Верую». А потом увезли и посадили. Семью из дома выгнали, поселили в избушку напротив их дома. И вот дед Кузьма умер, и умерла Марья - мать детей. И я все это помню, потому что была уже лет восьми. Дети ходили по дворам, спали - кто где приютит. Помню, наши накормят, а ночевать боялись оставить, могли придраться и наказать. Потом их отправили в детдом.
Степан вернулся из тюрьмы, забрал детей, устроился в Ишиме сторожем на кладбище. Дочь старшая - неграмотная, а ребята выучились. Один - военный, второй - летчик, третий - экономист. И вот, наверное, в 1982 году старший приезжал в нашу деревню и был у меня. «Мы сильно обижаемся, - сказал, - на отца. Почему он увез нас из родной деревни? Разве бы мы не сумели растить хлеб? Они даже не знают, как и что было с ними и с их отцом! Он им ничего, видимо, не сказал - боялся, что они кому-нибудь расскажут и его опять посадят.
Вот так все и было. Да, было ужасно».
«Мои дети и внуки, - пишет в глухой Дубынке простая сибирская бабушка, - в Бога не верят, а я их к этому не принуждаю. Бывает, даже и сквернословят. Все это мне, конечно, неприятно, но я их наставить на доброе не смогу, потому что виновато, я думаю, общество и жизнь. Если бы не было этой неприятной советской власти… А какие тиранства перенесли мои предки! Это страшно подумать, что я помню!
В 30-х годах зерно забрали, скотину тоже забрали в колхоз, ели из травы лепешки, были обыски, все искали, видимо, за налоги все отбирали. Наши прятали хорошие вещи, потом они хоть сгодились, меняли их в казахстанских деревнях на муку, зерно и картошку
В конце 30-х годов в колхозе давали немного зерна, и до войны два года только поели чистого хлеба, а тут война. В войну и после войны мама садила много картошки, и жили на одной картошке. Брат Володя (1940 г. рожд.) не знал, наверное, лет до пяти, что такое кусочек хлеба».
«Если бы не война, - восклицает Мария Ивановна, - разве бы мы так жили!»
В 39-м она стала дружить с односельчанином Колей Чудиновым.
«Любила, - говорит, - не знаю, как! И он меня тоже любил. Думали, что будем вместе всю жизнь. Но война…».
В мае 41-го Колю взяли в армию. В июне - как раз 22-го числа, вспоминает Мария Ивановна, получила от него первое и последнее письмо. День, наверное, был другой - вряд ли по воскресеньям в деревню почту привозили, но вот так у нее в памяти отложилось. Больше от Коли не было ни строчки. Где, на каких пыльных военных дорогах сложил он свою буйную головушку? Родным не прислали ни «похоронки», ни даже трех слов - «пропал без вести». А в сорок третьем вместе ушли и вместе погибли их отцы….
Прощаясь, Иван Яковлевич наказывал: « Живи, дочь, так, как закон гласит». У него был свой закон - нравственный. Вот она и прожила, как гласит этот закон: делала все, как положено, честно. И детей так воспитала.
Мария Ивановна уже и замужем дважды успела побывать, и детей от другого родила, а все хранила втайне от мужа Колину довоенную фотокарточку и последнее письмо и все думала, что пошла бы жизнь по-другому, если бы не война…
Но то счеты с войной, а на советскую власть - девичья, не зажившая еще обида.
Из дневника:
«Многим, многим вскружила голову советская власть… Конечно, такие люди только умели во все горло кричать. Вот они и жили, и творили, что хотели. Знаю, как во время войны и после войны были магазины для партактива. Им там все было, а мы не знали, что такое вкус конфетки, нам это было недоступно. Нам давали карточки на хлеб - 400 г на день - и все наше удовольствие. Если бы не картошка и молоко, - держали по корове, - то, конечно, не выжить.
Знаете, что поражает в Марии Ивановне больше всего? Неисчерпаемая вера в добро. Причем, добро не абстрактное, а то, которое могут принести в этот мир конкретные люди. Такое, которое совершенно неожиданно трансформируется для нее в добро, я бы так сказала, вселенского масштаба. Иными словами, став добрыми по отношению друг к другу, люди смогут принести добро в Россию и тем самым возродить ее, вернуть к таким благословенным временам, когда «жили хорошо, а богатые мужики были очень уважительны и много помогали бедным». Так рассказывал внучке о былых днях дед Яков.
Из дневника:
«Очень и очень мне хочется, чтобы люди были добрыми и поняли все правильно, и верили бы все Богу, так что без духовной жизни нет ничего хорошего.
Я хочу единства и согласия. Согласия не было с начала советской власти. Стали ненавидеть лентяи хороших рабочих людей. Вот мне рассказывала Маша Шустова: она была сиротой, жила у родственников Зайцевых. Пришли к ним вечером нежеланные гости - активисты из сельсовета. С ними была соседка, тоже активистка. Хозяина арестовали. И вот эта активистка сбегала домой, принесла ведро, взяла чугун со щами и вылила в ведро себе на ужин.
Потом всю семью сослали. Хозяин в ссылке сразу умер. Бабка пришла пешком в Грачи и тут умерла. Молодые - два сына, сноха и двое детей так и не были в Грачах, жили в Екатеринбурге. Вот таких случаев и дел Советской власти было сплошь и рядом. Конечно, от таких людей и их потомков ждать хорошего - ничего не выйдет, так что надо браться добрым людям за дело. И тогда, может, возродится наша матушка Россия».
Мария Ивановна доживает свой век с дочерью Ниной и сыном Шурой - оба инвалиды, оба получают от государства небольшую пенсию. Как и сама Мария Ивановна. Тридцать лет прожила она в незарегистрированном браке с мужем Николаем Андреевичем - ветераном войны. Вдовы таких, как он, солдат Великой Отечественной, получают пенсии за своих раньше времени ушедших кормильцев. А Марии Ивановне, говорят, не положено. Незадолго до ухода Николая Андреевича из жизни надумали они не только зарегистрироваться, но и обвенчаться, да не успели: Николай Андреевич уехал в районную больницу на операцию и домой уже не вернулся… Так Мария Ивановна осталась без вдовьей пенсии. На жизнь, впрочем, она не жалуется - не в ее характере.
-Говорят: жить - крест Господень нести, - смеется она, - а я всегда хорошо жила. В детстве меня любили, отец хотел, чтобы я училась. Вот, говорят, что мужья бьют жен, Мой меня и пальцем никогда не тронул. Да и сейчас… всяко бывает, но я уж молчу. Время сейчас тяжелое. Но мы живем, и я благодарю Бога за то, что мы сыты, одеты и согреты.
Перелистываю страницы книги ее воспоминаний. В ней почти нет дат. Только сопоставляя написанное в тетрадке с известными событиями, можно установить, какой стоял год на дворе. Видно, что возвращалась к своим мыслям Мария Ивановна не раз - ручками разного цвета внесены исправления и уточнения. Читаешь и понимаешь, что не все еще потеряно для России, пока живут в ее деревнях бабушки, которые вопреки всем житейским горестям пишут для потомков пронзительные строки:
«Я думаю о себе. Я имею наслаждение в жизни то, что у каждого человека чистая совесть и радость за других. Радоваться надо всему - небу, солнцу, зиме, лету и всему-всему. И если в жизни бывают невзгоды, все равно надо радоваться за то, что Бог дает тебе жизнь… Господи, возроди Россию!»

P.S.
По всей видимости, мы с Марией Ивановной приходимся родственниками.
Моя прабабушка Варвара Васильевна жена Тимофея Семёнова в девичестве была Казанцева. Но точки пересечения наших веток пока не найдено. Но легенду о не совсем крестьянских корнях прабабушки, мне тоже доводилось слышать от совсем других родственников.
В последний мой приезд в Дубынку и июне 2010г. встретиться с Марией Ивановной не удалось, она была в больнице (возраст всё-таки).