С миру по нитке...

Фото настоящее, Римма Козакова настоящая, Тёмная ночь настоящая и Марк Бернес настоящий.
Гюльнара, поверьте и эта «ниточка», выдернутая из клубка памяти, тоже настоящая.

«Молодая гвардия»

Приметы войны ещё долго угадывались во фронтовиках, хотя бы по их выцветшим защитным гимнастёркам. В них они занима-лись мирскими делами в своих запущенных жилищах, обустраивая их. Даже в служивом люде, приодевшемся в непривычные цивильные костюмы с большими потёртыми портфелями в руках, просматривался по выправке солдат. И лица, лица… Обветрен-ные неопределённого возраста с глубокими морщинами у губ с пронзительным суровым взглядом и с телами искалеченными, втиснутыми в грязные тележки, в исступлении несущимися по улицам. Скрежещущий звук и ныне отзывается эхом, будоража память о краснодарских инвалидах-фронтовиках, об их молодых неуёмных дерзких глазах на запыленных лицах и о заскорузлых сильных руках, вбуравливающихся в грязную мостовую с колдобинами и грохоча летящих в своё никуда, вдруг мигом куда-то… исчезнувших.

Нашему соседу повезло. С ногами, руками вернулся с войны. Но не помню его ни дня трезвым. Вот он в пьяном одеревенении, так и не нашедший сил открыть калитку своего двора, сваливается тут же часто со своей женой, верной подругой-фронтовичкой. Ей кажется, что она много трезвее, и потому укоризненным мутным взором поглядывает на прохожих, а потом, в обречённом бессилии, прислонившись к супругу, засыпала. Никто их не осуждал. И мы, детвора, к ним привыкли.

Соседский мальчонка за руку по-взрослому ведёт своего батю, что-то бессвязно бормочущего. А напротив рыженькая девчонка обходит пьяного отца, лежащего в луже и стыдливо шепчет:
– Порой не хочу, чтобы он являлся домой. Понимаешь?
В глазах вижу слёзы и ненависть.
Впрочем, были и вполне «благополучные» семьи. Муж, отец, хозяин. Каждый день вижу его сильного, рослого, непьющего и не курящего. Дом полон живописных гобеленов, нездешней до-машней утвари, прелестных чужестранных безделушек, даже пианино (для меня казавшееся вершиной благосостояния) с сияющей отполированной медной пластинкой с витиевато выгравированным готическим шрифтом... Он обаятелен и приветлив. Многие его уважают, а возможно, заискивают, не меньше боятся, единицы не здороваются.

И никто из уцелевших на войне о ней не говорит. Фронтовики словоохотливыми станут позднее, когда набатом ударит в их сердца пронзительная память об убитых юных годах, безумно перемолотых в дьявольских жерновах кровавой бойни. И всё же не все окажутся разговорчивыми: многие обрекут себя на вечное заклание молчанием. Поколение наших родителей будет мучительно сосуществовать со своей болью. Потом власть предержащие, «утомлённые» двумя десятилетиями мира, извлекут воспоминания о войне на всеобщее «парадное» обозрение. Так государственный проект обратится в ежегодную праздничную традицию, но только не для прямых военных участников. Для них, обожжённых чудовищным огнём военщины, под воздействием изнуряющего чувства вины перед погибшими и искалеченными День Победы всегда будет сопряжён с безвозвратностью потерь. Дядя Василий не выдержал и потому ушёл в лесную полосу в этот день… Забыться, забыться, остаться с ними. Таков итог воина, пережившего бойню наяву и несмирившегося с утратами.

Дети своё внутреннее чутьё необходимости защиты или нападения блестяще проявляют в играх. А поскольку в их представлениях отсутствует уродующая гримаса смерти, они романтизируют войну. Возможно, и появление шумных празднеств Победы было естественным следствием военно-патриотической государственной политики, коснувшей первое вослевоенное молодое поколение, которое было искренне огорчено своим несколько запоздалым рождением и, упиваясь фадеевской «Молодой гвардией», обращали роман в настоящее руководство к игровому действу? Мы жили, страдали и героически красиво «умирали» вместе с книжными героями, перешедшими в кинофильм «Молодая гвардия», а потом, придя домой, воссоздавали свой спектакль и снова о неистовых молодогвардейцах.

Галка была нашей Улей Громовой. Олег Кошевой – самый уважаемый парень на квартале. Варя Борц, Сергей Тюленин... Я «ходила» в Любови Шевцовой, потому что умела отбацать цыганочку и пройтись в танго. Если взвиться чавелой у нас только ле-нивый не мог, то танго училась у самого Петера. Дома старательно отрабатывалось каждое «па» непревзойдённой Франчески Га-аль из трофейного фильма «Петер». Были у нас и враги – свои «Геббельсы и Гитлеры». Правда «актёры» об этом не догадыва-лись... Но без них никак невозможно было обойтись. Жёсткие правила игры в войну предполагают противников. Однако фено- менальна ребячливая прозорливость! Позднее нечто мерзопакостное всё-таки проявилось у наших анонимных отрицательных персонажах.

И всё же военные страсти нас начинали утомлять. Наверное, мы взрослели и не желали пресловутой борьбы противоположностей. Нам хотелось их единства.

Или Всякая, любопытная мне, всячина