Старина и Былое

Художник Наркиз Николаевич Бунин



Позже, резюмируя итоги шумихи вокруг «Рыбной ловли» столичное издание «Гражданин» констатировало:
Это была неделя оголенного Толстого

https://forum.vgd.ru/614/31748/240.htm

Сам художник обозначил свою позицию в беседе с сотрудниками газеты «Новости дня» следующим образом:
«Я уважаю Толстого, как писателя, но его чудачества всегда находил нелепыми и никогда не одобрял тех, кто возводил его в культ. Это абсолютно слепое поклонение я всегда считал диким и смешным. В моей картине, однако, против Толстого ничего нет. Если я нарисовал около него Репина, то потому, что тот возводит Толстого в культ. Ведь в каких только позах и картинах его Репин не перерисовал».




Наркиз Николаевич - художник-баталист, запечатлевший боевые эпизоды трех войн, «лучший изобразитель строевой лошади», как его величали современники, и ...автор «неоднозначной» картины «Рыбная ловля», вызвавшей в начале XX века настоящий скандал.


Наркиз Бунин (1856-1912) появился на свет в селе Касторное Землянского уезда Воронежской губернии, в дворянской семье. Учился в военной гимназии, затем, в Горном институте. В 1877 году поступил вольноопределяющимся в армию.
Прошел путь строевого офицера от рядового до полковника, умудрившись совместить со службой обучение в Академии художеств
- в качестве вольнослушателя. В армейской жизни он черпал многочисленные сюжеты для своих полотен.
Теперь его замечательные портреты и жанровые картины служат яркой иллюстрацией военного быта второй половины XIX века. Особое место в творчестве Наркиза Николаевича занимали страницы боевой летописи российской армии, хотя самому ему
в знаменитых сражениях эпохи участвовать не довелось. В батальных полотнах Бунина нашли отражение события
Отечественной войны 1812 года, Русско-турецкой и Русско-японской войн, воссозданные художником
по историческим документам и описаниям боев.


Трубач и офицер гвардейской конной артиллерии




Офицер с собакой


Фельдфебель лейб-гвардии Егерского полка Иустин Иванович в парадной форме, 1911
Часовой лейб-гвардии Конного полка в Зимнем дворце




Незваные критики.1884



Вручение императором Николаем II знамени 145-му пехотному Новочеркасскому полку, 1900




См. также здесь Н. Н. Бунин . Смерть генерала Келлера во время боя на Янзелинском перевале. 1904

Литографии из издания А. В. Висковатова "Историческое описание одежды и вооружения российских войск..."
(Ч. 1. СПб., 1841 --1862)

Историческое описание одежды и вооружения российских войск, с рисунками, составленное по высочайшему повелению — многотомный труд, содержащий подробное описание военного и гражданского костюма за период с 862 г. до царствования императора Николая I и выходивший в Санкт-Петербурге в течение 20 лет в 1841–1862

Александр Васильевич Висковатов (1804—1858) — российский военный историк.
Отец историка литературы,лермонтоведа Павла Александровича Висковатова

Русская одежда в XIV до XVIII столетия






Охабень (охобень) — мужская длинная просторная одежда с очень длинными, до полу, откидными рукавами, с прорезями для рук и большим отложным воротником.

Однорядка — длинная просторная мужская или женская одежда с откидными рукавами, чаще без воротника. Название связано с определением «однорядный», что, по В. И.Далю, означает «сложенный, поставленный, сделанный в один ряд» (Толковый словарь живого великорусского языка, т. 2, М., 1975, с. 654). Это дало основание исследователям считать, что однорядка — одежда без подкладки, т. е. сшитая в один ряд

Тафья — маленькая плоская и круглая шапочка, плотно закрывающая макушку головы — сродни тюбетейке или ермолке, которую носили в старину (обычно под шапкой).
Иногда подразумевается, что тафья — сугубо русский мужской домашний головной убор привилегированных сословий. Регулярное упоминания в летописях 16 веков. Вероятно происхождение (заимствование) от татарских головных уборов.

Мария Бочкарева и женский батальон смерти

---

(по ист. Сибирская старина» №2
январь 1993, NYPL)

Мария Леонтьевна Бочкарёва (урождённая Фролкова, июль 1889 — май 1920)
создала первый в истории русской армии женский батальон.
Кавалер Георгиевского креста
Манька», «Бук-Бочкарева», «Яшка» - эти клички, которые давали Марии на протяжении её жизни, вполне могли бы служить названиями глав книги (если, конечно, человеческую жизнь можно представить в форме таковой). Каждой из них соответствует определенный этап жизни этой женщины, приносивший ей радости и огорчения.[/b].

В июле 1889 у крестьян деревни Никольское Кирилловского уезда Новгородской губернии Леонтия Семеновича и Ольги Елеазаровны Фролковых родился третий ребенок — дочь Маруся. Вскоре семья, спасаясь от нищеты, перебралась в Сибирь,
где правительство обещало переселенцам большие земельные наделы и финансовую поддержку.
Но, судя по всему, уйти от бедности и здесь не удалось.
На одной из вечеринок судьба свела её с Афанасием Бочкаревым, который в скорости сделал ей предложение.
Было ей тогда восемнадцать лет. Венчание состоялось в Вознесенской церкви г.Томска, о чем свидетельствует запись
в метрической книге, сделанной 22 января 1906 .

Медовый месяц молодожены провели, работая в конторе по укладке асфальта.
Здесь Мария получила свою первую кличку – «Манька». Семейная жизнь не удалась: муж много пил и бил жену.
Тогда она сбегает к сестре в Барнаул, устраивается работать на параход.
Вскоре Афанасий находит её, и не без усилий, возвращает домой.
Однако все продолжается по-прежнему и тогда в отчаянье Мария решается на ужасный поступок – она хочет убить мужа.
Лишь чудо мешает ей осуществить свой страшный замысел.
В полиции, видя бедственное положение молодой женщины, выдают Марии паспорт, и она несмотря на то, что
оказалась совершенно без средств к существованию, все-таки добирается до своей сестры в Иркутске

Второй условный этап жизни был ознаменован с 23-летним картежником и бандитом Янкелем Буком.
Мария открыто называла его своим гражданским мужем. Они открыли на его деньги мясную лавку, где «Бук-Бочкарева»
стала первой женщиной-мясником. Счастье длилось недолго. После ареста в 1912 Янкеля Мария «самоарестовывается»
и следует за ним в ссылку в Амгу, что в Якутске.

В ноябре 1914 она вернулась в Томск одна. Причиной послужило начало Первой мировой войны.
Шла мобилизация на фронт. Всей душой рвется Бочкарева туда, где свистят пули и рвутся снаряды, но в солдаты женщин не брали. Тогда она решается на дерзкий поступок: на последние восемь рублей посылает прошение самому императору.
Разрешение было получено.
А в начале 1915 полк Бочкаревой был отправлен на линию фронта. Доблесть Марии Леонтьевны – «Яшки» - отмечали все.
Она бесстрашно ходила в атаки, выносила на себе с поля боя раненых, сама несколько раз попадала в госпиталь.
Её героизм был отмечен боевыми наградами, среди которых Георгиевский крест, ей присваивали воинские звания:
капрал, старший унтер-офицер, поручик



Все изменилось с приходом вести о Февральской революции.
Бочкарева никак не могла смириться с мыслью о мире, о братании с врагом. Домой она не поехала, слишком неспокойно
было на душе. Очутившись в Питере решает, создать женский батальон.
Эту идею поддержали многие видные военные и политические деятели того времени, среди них председатель
Государственной думы М.Родзянко, Верховный главнокомандующий генерал А.Брусилов, военный и морской министр А.Керенский
Пламенные речи Бочкаревой на митингах сделали свое дело. Желающих вступить в батальон было так много, что
выделенного помещения «Дом инвалидов» не хватило, поэтому дополнительно было выделено для размещения
женщин-солдат здание Коломенского женского института



Многочисленные публикации и фоторепортажи рисовали жизнь женщин-солдат в весьма идиллических красочных тонах.
Реальность, увы, была прозаичнее и суровее.



Единства и согласия в женском батальоне не было.
На командиршу одна за другой стали поступать жалобы от подчиненных.
У них было немало причин быть недовольными: Мария была груба, била женщин по лицу как старорежимный вахмистр.
Она запрещала в своём батальоне организацию всё более популярных советов и комитетов, любую партийную пропаганду. Некоторые из демократически настроенных барышень даже обращались к командующему Петроградским военным округом
генералу Половцеву, чтобы тот поставил на место зарвавшуюся начальницу. Но главнокомандующий поделать ничего не мог: Бочкарёва, выразительно размахивая кулаком, говорила, что желает иметь часть дисциплинированную.
В конце концов в формируемом батальоне произошел раскол - с Бочкаревой остались примерно 300 женщин, а остальные образовали самостоятельный ударный батальон. По иронии судьбы, часть «ударниц», отчисленных Бочкаревой «за легкое поведение», вошли в состав нового 1-го Петроградского женского батальона, подразделения которого 25 октября 1917 года безуспешно обороняли Зимний дворец, последнюю резиденцию Временного правительства.
21 июня 1917 года на площади у Исаакиевского собора состоялась торжественная церемония вручения новой воинской
части белого знамени с надписью «Первая женская военная команда смерти Марии Бочкаревой».



После торжественного парада на площади перед Исаакиевским собором батальон был отправлен на фронт.
В своих воспоминаниях Мария отмечала, с каким изумлением и даже враждебностью встречали женщин солдаты.
Армию изнутри разрушали противоречия и анархия, эту трагедию Бочкарева воспринимала, как свою собственную.

23 июня необычная воинская часть отправилась на фронт. Жизнь сразу развеяла романтику.
Первоначально у казарм батальона пришлось даже поставить часовых: революционные солдаты приставали к «бабам»
с недвусмысленными предложениями. Боевое крещение батальон получил в ожесточенных боях с немцами
под Сморгонью в начале июля 1917 .
В одном из донесений командования говорилось, что «отряд Бочкаревой вел себя в бою геройски», подавал пример «храбрости, мужества и спокойствия». Боевое крещение 1-й батальон принял 9 июля 1917
Женщины попали под сильный артиллерийский и пулеметный обстрел.
Хотя в донесениях говорилось, что «отряд Бочкаревой вел себя в бою геройски», стало ясно, что эффективной боевой силой
женские военные подразделения стать не могут. После боя в строю осталось 200 женщин-солдат.
Потери составляли 30 человек убитыми и 70 ранеными. Бочкарева была произведена в чин подпоручика,
а впоследствии — в поручики.
А. И. Деникин, наблюдавший один из женских батальонов в бою, писал:
"Женский батальон… доблестно пошел в атаку, не поддержанный "русскими богатырями"
И когда разразился кромешный ад неприятельского артиллерийского огня, бедные женщины, забыв технику рассыпного строя,
сжались в кучку - беспомощные, одинокие на своем участке поля, взрыхленного немецкими бомбами
Понесли потери. А "богатыри" частью вернулись обратно, частью совсем не выходили из окопов



После свержения Временного правительства женский батальон отправлен в Красное Село и расформирован.
Саму её арестовали. У неё, если верить мемуарам, произошла встреча и беседа с Лениным и Троцким.
В разговоре с ними бывший командир женского батальона смерти пыталась убедить их, что мир с немцами приведет
Россию к гибели. Остается загадкой, как удалось Мария Бочкаревой освободиться.

Далее известно следующее: она вернулась назад в Томскую губернию, в с. Тутальское (куда переехали её родители),
приехала не одна, а с тридцатью женщинами-инвалидами (их после реквизиции большевиками Дома инвалидов
оставили без жилья).
Потом была снова Москва, арест, Лубянка, освобождение (помог счастливый случай), встреча с американским и английским консулами и выезд из России в Америку..........................

Gul написал:

[q]

Мария Бочкарева и женский батальон смерти
Сибирская старина» №2
январь 1993г. с. 21

[/q]

Гюльнара, спасибо Вам огромное за этот материал.

Дело об убийстве Симон Диманш

---

Очерк Власа Дорошевича

Дорошевич В. М. Собрание сочинений. Т. IV. Литераторы и общественные деятели. М.: Товарищество И. Д. Сытина, 1905. С. 88


А. В. Сухово-Кобылин — загадка в русской литературе

В. Тропинин. Портрет А.В. Сухово-Кобылина (1848)





Он написал три пьесы: «Свадьбу Кречинского», — пьесу, ставшую классической, «Дело», которое произвело потрясающее впечатление, когда было поставлено, и которое редко даётся теперь потому же, почему редко даётся «Горькая судьбина» Писемского, — уж очень «отжитое время» в ней описывается, — и, наконец, «Смерть Тарелкина», с которой, наконец, снят запрет, и которая с сегодняшнего дня займёт почётное место в русском репертуаре.

Человек написал три пьесы, все три шедевра — и никогда ни до ни после этого не занимался литературой, — даже писал в предисловии к одной из пьес:
«Я не говорю о классе литераторов, который мне чужд, как и остальные четырнадцать».
Какое оригинальное явление.

Это три пьесы, вылившиеся из души. Появление их объясняется той трагедией, которая разыгралась в жизни А. В. Сухово-Кобылина.
Мы обязаны тремя превосходными пьесами — ужасной случайности.

«Свадьба Кречинского», это — плод тюремной тоски. «Дело» и «Смерть Тарелкина» — горячий, страстный протест измученного человека против порядков «отжитого времени».
А. В. Сухово-Кобылин был жертвою судебной ошибки.
И особенно своевременно извлечь на свет Божий эту историю, дремавшую в архивах старого сената, именно теперь, в эпоху нападок на новые суды.

Русское общество с сочувствием узнаёт, что горячий борец с порядками «отжитого времени» сам когда-то страдал от них.
И к симпатиям к писателю пусть присоединятся ещё симпатии к невинно страдавшему человеку.
Трагедия, которой мы обязаны знаменитой трилогией, такова.
Дело происходило при крепостном праве.

В одном из парижских ресторанов сидел молодой человек, богатый русский помещик А. В. Сухово-Кобылин, и допивал, быть может, не первую бутылку шампанского.
Он был в первый раз в Париже, не имел никого знакомых, скучал.
Вблизи сидели две француженки: старуха и молодая, удивительной красоты, по-видимому, родственницы.
Молодому скучающему помещику пришла в голову мысль завязать знакомство.
Он подошёл с бокалом к их столу, представился и после тысячи извинений предложил тост:
— Позвольте мне, чужестранцу, в вашем лице предложить тост за французских женщин!

В то «отжитое время» «русские бояре» имели репутацию.

Тост был принят благосклонно, француженки выразили желание чокнуться, было спрошено вино, Сухово-Кобылин присел к их столу, и завязался разговор.
Молодая француженка жаловалась, что она не может найти занятий.
— Поезжайте для этого в Россию. Вы найдёте себе отличное место. Хотите, я вам дам даже рекомендацию? Я знаю в Петербурге лучшую портниху, Андрие, первую, — у неё всегда шьёт моя родня. Она меня знает отлично. Хотите, я вам напишу к ней рекомендательное письмо?
Сухово-Кобылин тут же, в ресторане, написал рекомендацию молодой женщине.
На этом знакомство кончилось.

Они расстались и больше в Париже не встретились.
Но в те времена верили ещё в «русских бояр».

Прошёл год.
Однажды Сухово-Кобылин зашёл в Петербурге к Андрие с поручениями от сестры из деревни.
Поручение было исполнено, и Сухово-Кобылин уходил уже из магазина, — как вдруг к нему подошла удивительно красивая женщина, служащая в магазине.
Лицо её было как будто знакомо.
— Вы меня не узнаёте? — улыбаясь, спросила она. — Я Симон Диманш, помните, та самая француженка, которой год тому назад вы дали рекомендацию к этой фирме. Я поехала и, благодаря вашей рекомендации, получила место.
Она была очень красива.
— Но нам надо встретиться. Вы расскажите мне всё подробно. Как бы это сделать? Не хотите ли со мной пообедать на этих днях? — предложил Сухово-Кобылин.
— У меня только один свободный вечер в неделю. Четверг. Как раз сегодня.
— Превосходно. Я отозван сегодня на обед. Но я пошлю записку, что болен, и мы обедаем вместе!
Они обедали в кабинете лучшего в те времена французского ресторана в Петербурге.

За обедом красавица-француженка окончательно вскружила голову молодому помещику, и он предложил:
— Жениться я на вас не могу. Против этого были бы родные, а я от них завишу. Но хотите, — мы будем жить, как муж с женой. Едем ко мне в имение. Ну, что вам здесь, в каком-то магазине, служащей? Чего вы добьётесь? Чего дослужитесь?

Предполагаемый портрет Луизы



Симон Диманш приняла предложение, и они уехали в деревню.
Медовый месяц промелькнул, француженка влюбилась до безумия в своего русского друга, а молодой человек стал скучать, его потянуло в город.
Они поселились в Москве, на Тверской, в собственном доме Сухово-Кобылина, — в дворянском особнячке, какие бывали в старину.
Служило им пятеро крепостных.
Охлаждение молодого человека шло crescendo, — и Симон Диманш ревновала его безумно.

«Дело», покоящееся в архивах старого сената, рассказывает следующую романическую историю.

Сухово-Кобылин безуспешно ухаживал в эту зиму за одной московской аристократкой.
В один из вечеров у этой аристократки был бал, на котором присутствовал Сухово-Кобылин.
Проходя мимо окна, хозяйка дома увидела при свете костров, которые горели по тогдашнему обыкновению для кучеров, на противоположном тротуаре кутавшуюся в богатую шубу женщину, пристально смотревшую в окна.
Дама monde’а узнала в ней Симон Диманш, сплетни о безумной ревности которой ходили тогда по Москве.
Ей пришла в голову женская, злая мысль.
Она подозвала Сухово-Кобылина, сказала, что ушла сюда в нишу окна, потому что ей жарко, отворила огромную форточку окна и поцеловала ничего не подозревавшего ухаживателя на глазах у несчастной Симон Диманш.

В тот вечер, вернувшись, Сухово-Кобылин не нашёл Симон Диманш дома.
Прислуга сказала, что барыня уехала на наёмном извозчике.
Глубокая ночь. Её всё нет.
Встревоженный Сухово-Кобылин поехал к обер-полицмейстеру и заявил ему об исчезновении француженки.
— Не случилось ли с ней чего?

Начались розыски. Искали долго, и, наконец, на Ходынском поле была сделана страшная находка.
Среди сугробов снега лежала с перерезанным горлом Симон Диманш.
Не было грабежа. Драгоценные вещи, дорогая шуба чёрно-бурой лисицы, — всё было цело.
Что это было? Самоубийство? Убийство? Не была ли несчастная убита в другом месте, и не был ли труп вывезен в поле?
Полиция сделала обыск в доме Сухово-Кобылина, и в одной из комнат были открыты следы крови.

Сухово-Кобылин и вся прислуга были арестованы.

Напрасно родные Сухово-Кобылина кинулись хлопотать.
— Он сильно запутан в это дело. Зачем он в ночь убийства являлся к обер-полицмейстеру и говорил об исчезновении Симон Диманш?

Прислуга на все вопросы отвечала:
— Знать не знаем, ведать не ведаем. Барин поехал на бал на своих лошадях. Их француженка, спустя немного, велела позвать себе извозчика и куда-то уехала. Больше мы её не видели!

Как вдруг после долгого сиденья при квартале прислуга изменила свои показания.
Они сознались квартальному в убийстве.
— Мы ненавидели француженку за жестокое обращение с нами, воспользовались, что барина не было дома, зарезали француженку и отвезли тело на Ходынское поле! — показали крепостные.
Но им не совсем поверили.

Дело шло о «дворянине Сухово-Кобылине, обвиняемом в убийстве при посредстве своих крепостных находившейся с ним в противозаконной связи француженки Симон Диманш».

— Зачем он приезжал ночью к обер-полицмейстеру?

Сухово-Кобылин и его крепостные сидели в тюрьме и были накануне каторги.
Родные его продолжали хлопотать, и вот, наконец, после бесконечных мытарств было постановлено сенатом «обратить дело к переследованию и постановлению новых решений, не стесняясь прежними».

В конце концов начали с того, с чего следовало начать, с начала самого начала, — это, впрочем, и теперь случается, — с исследования кровавых пятен.
По исследованию «медицинской конторы» оказалось, что кровь была куриная.
Комната, где найдены пятна, была людскою.
Это подтверждало первое показание повара. Он показал, что зимой резал обыкновенно птицу в людской,
Но откуда же явилось сознание крепостной прислуги?
Следствие обнаружило, что сознание это было вынуждено у людей в квартале пытками.
Квартальный надзиратель, как оказалось, кормил их селёдками и не давал пить, подтягивал допрашиваемых на блоках к потолку, так что у несчастных плечевые кости выходили из суставов, и требовал:
— Сознавайтесь, что убили!
Так было добыто «сознание».

— Имейте в виду, — говорил при этом «сознавшимся» квартальный надзиратель, — и следователям, и судьям показывайте точно так же. Измените показание, — опять вас к нам пришлют, и мы вас опять так пытать будем.
Крепостные и повторяли всем от страха «оговор на себя».
Только на одно не шли. эти несчастные в своей «рабьей верности»: как ни пытал их квартальный надзиратель «показать на барина», они и под пыткой твердили:
— Барин ни при чём!

Когда новое следствие раскрыло всё это, состоялся приговор.
Дворянина Сухово-Кобылина и его крепостных слуг, как невиновных, отпустить, дело о смерти француженки Симон Диманш предать воле Божией, а квартального надзирателя за допущенные им при допросе пытки и истязания с целью вынудить ложное сознание, лишить прав состояния и сослать на поселение в отдалённейшие места Сибири.

Вот трагедия, которой обязаны мы появлением трёх пьес Сухово-Кобылина.

Сидя в тюрьме, он от скуки рассказал в драматической форме ходивший в то время по городу анекдот об одном очень светском господине, оказавшемся шулером, который заложил известному дисконтёру стразовую булавку за брильянтовую. Так получилась «Свадьба Кречинского».

«Дело» — самая сильная, самая страстная из пьес Сухово-Кобылина. В ней вы найдёте отголосок того, что ему самому пришлось пережить в собственном «деле». Не даром в предисловии к этой страшной пьесе А. В. Сухово-Кобылин писал:

«Если бы кто-либо усомнился в действительности, а тем паче в возможности описываемых мною событий, то я объявляю, что имею под рукою факты довольно ярких колеров, чтоб уверить всякое неверие, что я ничего невозможного не выдумал и несбыточного не соплёл».

Вспомните самое возникновение «Дела».
«Дело» — возникает по доносу Расплюева на то, что Лидочка сама «запутала» себя, сказавши будто бы:
— Это моя ошибка.
Пользуясь этим, запутывают в «Дело» человека, с которого можно поживиться.

Сравните это с тем, как Сухово-Кобылин «сам себя запутал в дело», — ночью поехавши к обер-полицмейстеру.

В сценах допроса Тарелкина на дому и допроса в квартале, в «Смерти Тарелкина», несомненно, отразились сцены допроса в квартале крепостных Сухово-Кобылина.

Тюремной тоске обязаны мы «Свадьбой Кречинского», — и крик протеста, вопль измученного человека — эти две пьесы — «Дело» и «Смерть Тарелкина», в которых Сухово-Кобылин позорным клеймом, несмываемым клеймом сатиры, заклеймил «доброе, старое», слава Богу, «отжитое» уже время.

__________________________________________________________________________

Начала специально с этого очерка Власа Дорошевича, чтобы потом перейти к следующей теме.......