Новоэстоновка

MartaKiitam написал:

[q]

[/q]

Здраствуйте.
Здесь о эстонцах.Думаю уже знакомая ссылка на страничку

http://ida.aule.ee/dokumendid/...7-1938.pdf

http://ida.aule.ee/dokumendid/hilda_list.pdf

Комсомолец Кубани, 23. oktoober 1990, lk. 2 (rubriik «История: зеркала и призмы»)

КОНЕЦ УУС-ТЕЕ

Давным-давно, — а впрочем, не так чтоб во времена совсем уж незапамятные — жило-было в наших краях, в нескольких километрах от станицы Отрадной, большое и весьма удивительное для этих мест село. Дорога там разделялась на три части: большая — для машин, дальше — для лошадей и лишь затем — тротуары, по которым ходили люди. Вдоль дорог тянулись густые ряды акаций, стволы которых всегда были ярко побелены. За тротуарами стояли дома, к ним примыкали огороды — и чего только в них не росло! . . И все это было ухоженное, ровное, чистое-чистое . . . Люди в селе умели работать. Кормили картошкой и маслом весь район. Сами, правда, маслом не объедались, зато на вырученные деньги покупали в городе хорошие товары — велосипеды, ткани, музыкальные инструменты . . . Был в селе красивый клуб, где, как водится, работали всякие кружки, но гордостью сельчан был духовой оркестр. Все — или почти все — дети этого села играли на духовых инструментах . . . Село образовалось в 1923 году, когда пришли сюда из Ставрополья насколько десятков эстонских семей. Назвали его Ново-Эстоновка. В 29-м году здесь был организован колхоз «Уус-Тее», что означает — «Новый путь». Но короткой оказалась жизнь Ново-Эстоновки. Ужасен был конец «Нового пути». В ночь на 28 июля 38-го года всех взрослых мужчин села, от восемнадцатилетних юношей до 63-летнего старика — всего около ста человек — арестовали и увезли: сначала в Отрадненскую тюрьму, потом — в Краснодарскую. А 4 октября этого же года почти все они были расстреляны. Уцелели четверо, но их дальнейшая судьба была
не менее трагической . . .
С той ночи медленно, но неуклонно село стало хиреть. Теперь его просто нет. Говорят, осталась только дорога в зарослях акаций . . .
ГИЛЬДА Альбертовна Саббо, Арнольд Юльюсович Таккин и Приит Рихардович Калдоя — члены Общества эстонцев Союза, которое зарегистрировано при Фонде культуры Эстонии и занимается, в частности, вопросами репрессий и реабилитации эстонцев, живущих или живших в разных местах нашей страны. Приит — молод, заведует отделом культуры Эстонского телеграфного агентства, на Кубань его
привели не только дела Общества, но, наверное, и журналистский интерес. Старшие приехали на бывшую родину. Они хотят знать всю правду. Они хотят знать хотя бы, где могила тех ста человек, которые
когда-то были их семьей, или друзьями семьи, или просто соседями — словом, которые когда-то населяли самый дорогой для них уголок мира, а потом в одну ночь исчезли навсегда. Только у Гильды Альбертовны среди этих ста — 36 родственников.
. . . Странно начался наш разговор. Словно специально затягиваемые улыбки, приветствия, обсуждение чего-то второстепенного, подробнейшие ответы на случайные вопросы . . . Наконец, взглянули друг другу в глаза и . . . Гильда Альбертовна начала свой рассказ. Начала с конца. Видимо, так ей было все-таки
легче. А может быть — копила силы для самого страшного рассказа . . .
- 28 июля, в годовщину той ночи, на одном из таллиннских кладбищ был торжественно открыт памятник погибшим мужчинам села Ново-Эстоновка, уничтоженным в застенках НКВД в 1938 году. Деньги на
памятник были собраны Обществом эстонцев Союза с родственников. Памятник похож на раскинувшего крылья орла, вместо туловища у которого — крест, Сто имен высечено на крыльях. Под фундамент
еще прежде, 3 июля, была заложена капсула, в которую тоже поместили список погибших из Ново-Эстоновки, а также еще 25 фамилий — из соседней с ней Банатовки, 18 — из Ливоновки Урупского
района, 51 — из села Эсто-Садок, что под Красной Поляной. Туда же вложили землю бывшей Ново-Эстоновки, свежие союзные и эстонские газеты за этот день и рукопись брошюры о событиях 28 июля.
Приглашения разослали односельчанам во все края и республики. Народу съехалось очень много. На открытии памятника играли скрипки. Рассказывали историю села. Потом дети зажгли сто свечей.
Священник благословил памятник — и народ. Выступил представитель «Мементо» (эстонский «Мемориал»). Потом пели старинные эстонские кубанские песни — те, что были когда-то унесены из Эстонии на Кубань и бережно сохранены, в то время как в самой Эстонии они давно забылись . . . А потом играл духовой оркестр, ведь в эстонских селах любят играть на духовых инструментах . . .
Внезапный спазм прервал ее голос, глаза замутились слезами. «Простите»,— прошептала она . . .
Выручил Арнольд Юльюсович, подхватил разговор. «Вам, наверное, интересно знать, как эстонцы попали на Кубань? . .» Эта тема для него не ностальгическое хобби. Арнольд Юльюсович историк, закон-
чил в свое время ныне уже не существующий институт философии, литературы и истории в Москве, кандидат исторических наук, преподает в вузе.
* * *
— В 60-е годы прошлого века активно заселялись земли, отвоеванные у горцев. Ехали сюда и из Прибалтики, ведь у нас, вы знаете, очень мало земли. Причем из Эстонии выезжало больше людей, чем из Латвии и Литвы, и если те ехали преимущественно на запад, в Америку, то наши почему-то — на восток, в Россию. Сначала, 123 года назад, образовалась большая эстонская деревня в
Ставрополье — Подгорная. Когда все места возле нее были уже заняты, продолжавших прибывать эстонцев отправляли дальше, в предгорья. Как подходила группа из 5—6 семей — так и отправляли.
Подобным образом возникла и наша деревня — Маруха. Земли там были очень плохие. И давали десятину земли на семью — это почти ничего. Правда, в лесу были хорошие груши, и эстонцы приспособились вывозить их на север для продажи, и прозвали их за это «грушеедами». С местным населением — терскими казаками —эстонцы и в мирное время не очень ладили, а в гражданскую войну ситуация стала взрывоопасной, Казаки, в основном, поддержали белое движение, многие же эстонцы подались к воевавшему там Кочубею. В селах начались убийства, самосуд . . . И вот где-то в 22—23 годах
возникло предложение податься на север. А тут как раз пустовали земли помещика Стоялова возле Отрадной, И земли эти были хорошие. Вот и переехали эстонцы сюда. Построили Ново-Эстоновку.
Одновременно неподалеку появилось еще эстонское село — Банатовка. В нашей Ново-Эстоновке было около ста семей, в каждой — 3-4-5 детей. Занимались земледелием и скотоводством. Конечно, из Эстонии выезжали преимущественно бедные семьи. Но были и вполне благополучные — просто, может быть, наиболее предприимчивые, смелые . . . Мой прадед в Эстонии был мастером суконной фабрики, деньги были. И вот — поездом до Ростова — прибыл в Россию . . . Кстати, одной из причин ухода эстонцев с родины была система жестокой эксплуатации, применявшаяся немецкими баронами, владевшими у нас землей. Помещики в России были более отсталые в смысле технологии, но они были не такие беспощадные.
— Скажите, а как отнеслись в Ново-Эстоновке к образованию колхозов?
— О, я это помню очень хорошо, мне тогда уже лет девять было. Помоему, приняли спокойно. Раз власти велят — так и будем жить. Был в нашем селе такой человек — Эдуард Пеетерович Ассор. Он был умен, интеллигентен, имел сельхозобразование. И еще привлекала его неординарная судьба, в гражданскую он бежал от немцев через Чудское озеро, после множества приключений попал на Кубань. Авторитет его у нас был высок, И вот очень хорошо помню, пришли мы как-то к ним — а мы ходили к Ассорам всей семьей в баню — и пока женщины мылись, мужчины принялись обсуждать колхозную идею. Ассор рассказывал отцу и дяде о колхозах так увлекательно, так убедительно рисовал выгоды колхозной жизни (кстати, Ассор был потом председателем колхоза и «сгинул» еще в 37-м) . . . Эти разговоры происходили в 28—29 годах. К осени 29-го люди были уже подготовлены. В ноябре 29-го возник один колхоз, потом другой, в 30-м году они объединились под названием «Уус-Тее» — «Новый путь».
Сначала было плохо. Даже волки появились откуда-то. 34-й год стал переломным. Жизнь резко пошла в гору. Я до сих пор к колхозу большую симпатию имею. Мне кажется, это вполне приемлемая форма
была. Помню, в 35-м году было у нас собрание в клубе, один активист (потом его тоже расстреляли) агитировал за какой-то новый закон. Люди возмущались. И тогда он сказал: помните, пять лет назад вы
тоже опасались колхозов, а теперь вон как хорошо живете. И тогда все хором сказали, да, с колхозами, действительно, получилось . . . Да у нас и на первом этапе коллективизации таких случаев, как с дедом
Щукарем, — чтоб скот резали — не было. Все, что было, пошло в колхоз. Пережили и приняли. Помню, отец отвозил на своей лошади уполномоченного из района, — так все посмеивался, потому что у
того револьвер был постоянно в руках. Отец смеялся, потому что не было у нас и в помине никакого сопротивления. И вдруг . . .
* * *
Он замолчал и посмотрел на Гильду Альбертовну. Она кивнула.
— В то лето мне было восемь. Помню, очень хотела в пионерский лагерь, но меня не взяли. А началось как раз с лагеря. Дети потом рассказывали . . . Ночь была очень темная. К лагерю подъехали машины. Лагерь окружили. Всех взрослых, вожатого в том числе, позвали на «комсомольское собрание». Перепуганные дети закрылись в вагончике, в котором в дождливые дни они любили собираться и пить
чай . . . Закрыли даже окна. Пытались успокаивать друг друга. Но те, что постарше, стали догадываться, чем дело пахнет — годом раньше подобное случилось в соседней Ливоновке. И один мальчик сказал:
это наших отцов забирают. После этих слов ему стало плохо. Девочки дали ему лекарство, и в конце концов все заснули . . . Тогда был разгар крестьянских работ, немногие мужчины ночевали дома — одни были на току, другие — в горах, на заготовке сена . . .Папа рано утром повез зерно на элеватор. Мы с мамой проводили его, снова легли, как услышали крик у наших дверей. Мама выбежала, а там тетя, жена маминого брата, с трехмесячной дочкой на руках и четырехлетним сыном у подола — она так выглядела, что в первый момент мама ее даже не узнала. «Адольфа забрали!» — сказала она. Стали подходить другие женщины, выяснилось, что и того забрали, и того, и того . . . В нас еще теплилась надежда — отец-то уехал. Но оказывается, машина перехватила его в пути. Дедушка наш тоже был далеко, пас колхозный скот — но и его забрали. Он только успел сказать 13-летнему сыну: беги в деревню, позови людей, ведь доить некому, пропадет скот . . . Он же но знал, что в деревне тоже всех забрали . . . Женщины, у которых мужчин арестовывали прямо дома, рассказывали что при этом делали «обыск», забирали все, что поприличнее, вплоть до отрезов на платье — и конечно, облигации, деньги . . . О, это был очень четко расписанный план. Они объехали все колхозные «точки». Старших уводили под видом срочного «партийного собрания», молодежь — под видом «комсомольского собрания». Были скотоводческие бригады, овощеводческие — до всех они добрались. Один мальчик рассказывал: он тоже в бригаде был, спал в сене на бричке. Проснулся от того, что кто-то поднял за волосы ого голову. «Сколько лет?» — «Двенадцать»— «Ну лежи» . . . Он видел, как мужчин их бригады в одних трусах вывели, приказали лечь в машину . . . Никто ничего не понимал, тетя послала меня в пионерский лагерь сказать, что случилось в деревне. Утро было тихое, до лагеря — километра полтора. Никто мне но встретился, всe было тихо. Но когда я проходила кукурузное поле, услышала шум моторов, спряталась в кукурузе и увидела, что в село едет милиция . . . В лагере спали. Я постучалась и сказала, что забрали отцов. Тогда все побежали: кто-тоспросонок — вообще голышом, кто-то с подушкой в руках . . . Бежали,
плача . . .
Сначала арестованных свезли в наш красивый новый клуб — его открыли в 36-м году. Там работали духовой оркестр, танцевальный ансамбль, детские кружки, спортплощадка рядом, где играли в волейбол и футбол . . . Женщин к клубу не подпускали, но одной удалось прорваться и заглянуть в окно. Она рассказывала, что увидела только спины мужчин — они стояли на коленях, нагнувшись . . . Видела кучу
ремней . . . зал был разделен пополам — с одной стороны арестованные, с другой — столы и на них бумаги, бумаги . .
Потом их увезли в Отрадненскую тюрьму. Я помню, что бежала за машиной и кричала: «Папа, папа! . .» И мне казалось, что вот сейчас те люди сжалятся над нами и выпустят его . . . Но машина не остановилась.
На следующий день женщины с передачами пошли в Отрадненскую. Узнали, что мужчин держали в подвале тюрьмы. Никто их, конечно, не кормил. Но передачи не приняли, женщин в тюрьму не пропусти-
ли. Кто-то из мужчин сумел бросить в окно записку, в которую был завернут камешек. «Женщины, идите домой, вы пойдете за нами» — было написано в ней по-эстонски. Женщины поняли, что это предупреждение о том, что их заберут следом. Все ушли, и действительно стали подготавливаться к дальней дороге . . . Но жена моего дяди, с трехмесячной дочкой на руках, осталась. Она знала одного из работников местного отделения НКВД: дядя был бухгалтером и помогал тому делать какой-то отчет. Тетя (она жива до сих пор) говорит, что помнит только имя этого человека, звали его Иван. Так вот Иван
сказал ей: «Я сам не понимаю, за что их взяли. Но сегодня ночью их увезут, это просто переселение народа». Они вместе пошли к тюрьме. Им разрешили передать хлеб. Но ведь тетя осталась одна. Правда, деньги у нее с собой были. И тогда она пошла по домам просить мешки, сетки. Ей дали — и она отправилась в магазин. Потом сделала несколько рейсов от магазина к тюрьме, натаскала таким образом хлеба и конфет на всех. В десять вечера передачу приняли и передали в подвал. А в одиннадцать открылись ворота и всех увезли. Было уже темно, и тетя никого не узнала. Она бежала за машиной, кричала, но ее тоже не узнали, не услышали...
Некоторое время спустя одна из женщин, Хольм Эльвина, получила «письмо». Видимо, в суматохе ее муж сумел швырнуть его на дорогу. Это был кусок сигаретной пачки. На нем было написано: «Мы сейчас
все живы, едем в сторону Краснодара. Женщины, не волнуйтесь, вы поедете вслед за нами. Кто найдет этот листок, прошу передать . . .» — и дальше был написан адрес Хольм Эльвины. Видимо, нашел этот
клочок хороший человек. Послание прибыло к нам заказным письмом.
Из всех мужчин (около 120 человек из двух сел — Ново-Эстоновки и Банатовки) писали потом четверо. Сохранились только письма одного. Из них мы узнали, что они были в Краснодаре, в Темрюке, как издевались над ними, кто умер на следствии, и, наконец, что большинство расстреляно 4 октября в Краснодаре. А документ, который мы получили много позже, свидетельствовал, что наш отец умер
в 47-м от язвы желудка в месте заключения . . .
— Четверо писали письма — снова вступил в разговор Арнольд Юльюсович. — Из четверых вернулись двое. Один вскоре после возвращения — в 46-м году умер. Другого в 57-м убили. Упорнодержится слух, что убийство не было случайным и его «убрали» за то, что начал много рассказывать . . . Двое писали из Сибири. Один даже звал туда жену, и она уже собралась ехать, как вдруг пришла телеграмма: «Не надо ехать». Через несколько дней, как выяснилось потом, он умер. Четвертый жил в Норильске, был фельдшером. Его назначили сопровождать пароход с туберкулезными больными. Последнее письмо от него пришло из Красноярска. Это был крик! «Кто может помочь — помогите! Пришлите две головки лука и сала . . .» Родные выслали ему из Армавира посылку авиапочтой, но она очень скоро вернулась с надписью «Адресата нет». Как ни пытались потом выяснить, куда делся тот корабль с туберкулезными
больными, так и не нашли никаких следов. История про это молчит. Нам еще предстоит разгадывать эту загадку. В общем-то все, что мы пока знаем достоверно — это дата смерти остальных: 4 октября. Есть
свидетельства, документы . . .
А что было потом? После той ночи, того утра, после следующего дня? . .
— Женщины стали работать на тракторах, — говорит Гильда Альбертовна. — Я с подругами уже в десять лет пахала. Пятилетние сели на лошадей. В селе осталось пять мужчин . . . Конечно, жизнь сразу
пришла в упадок. Из нашего прекрасного клуба все вывезли в райцентр, в том числе и духовые инструменты. Но женщины опять скопили деньги и купили новые инструменты, и опять все дети у нас
играли на них . . . У мамы после всего случился инфаркт, отцовская работа перешла ко мне . . .
— Мне в 38-м было семнадцать,— вспоминает Арнольд Юльюсович. — Учился в десятом классе, жил в Отрадной, в русской семье. На каникулы приезжали с приятелем домой — и работали, как каторжные, от зари до зари, хотя нас никто не заставлял. Это было для нас естественно. Наше сельское хозяйство очень долго на этом держалось — на том, что крестьянин, что бы с ним ни случилось, просто не
может не ухаживать за скотом, но вспахать, когда приходит пора, землю, не засеять ее, не убрать . . . Сейчас, конечно, такое — истинное — крестьянство уже перевелось . . .
— Года четыре назад я побывала в нашей бывшей деревне, — продолжает Гильда Альбертовна. — Только один дом сохранился, все растащили . . . Одно время стали там поселяться русские — тоже пришлые, из Вологды. Но не прижились. Массово стали уезжать эстонцы. Потом вырубили акации — они были большие, толстые, посаженные еще в 23-м году, Их взяли на доски, построили из этих досок какое-то административное здание в Отрадной, Но акации — такие деревья, чем больше их трогаешь, тем настойчивее они растут. Теперь там за- росли акаций. Вот и все, что осталось. Да еще — дорога кое-как сохранилась. А могло бы быть такое большое, многолюдное, такое красивое село! . . Сейчас мы ведем переговоры с Отрадненским райисполкомом о том, чтобы поставить там памятник нашим односельчанам.
4 окгября Гильда Альбертовна, ее двоюродная сестра с племянником и внуком, а также члены краевого общества «Мемориал», среди которых были студенты Кубанского государственного университета и
представители различных национальных обществ: немецкого, армянского, греческого . . . — собрались на Всесвятском мемориальном кладбище, где, по предположению, покоятся останки жертв репрессий 30-х годов. Возложили венок, цветы, поставили свечи на одну из безымянных братских могил . . .
* * *
. . . Возмездье? Мы не могли но заговорить об этом. Верное, и об этом тоже, потому что все равно это — не главное.
— Нужен публичный суд,— сказала Гильда Саббо. — Не знаю, как к этому отнесется правительство Краснодарского края, но поймите, я не вредитель, не враг, я здесь родилась и выросла, я очень люблю
русский народ, среди которого жила много лет, но . . . публичный суд нужен. Есть еще живые свидетели. Есть, возможно, и те, кто знает, где похоронены наши отцы . . . Но ведь всякий почти суд — это новые жертвы, новые стычки, и быть может, новый «залп» для сведения счетов? Возможно, надо говорить
о суде иного уровня — о международном суде по типу Нюрнбергского процесса? О суде, который «переварил» бы, по возможности, все документы, относящиеся к годам репрессий, и стал бы мощным предупреждением всему человечеству? . . И памятник, наверное, тоже должен быть общим — всем репрессированным, независимо от национальности? . . Но и это но главное. Главное всегда не в прошлом, а в будущем. А прошлое нужно нам, как глубокое и правдивое зеркало, глядя в которое, стыдясь и ужасаясь, человечество должно было бы становиться хотя бы . . . осторожнее. Или нам всегда суждено оправдывать жестокий афоризм какого-то остроумца: «Человек —единственное живое существо, которое само себя пожирает»? . . Да, но в чем конкретно мы могли бы помочь нашим бывшим
землякам из бывшей Ново-Эстоновки?
— Если кто-нибудь что-то помнит, что-то знает — напишите нам, пожалуйста, — попросила Гильда Альбертовна. — Адрес Общества эстонцев Союза: Таллинн, 200090, п/я 3434.

Она предложила также поставить на Всесвятском кладбище памятник жертвам репрессий, а пока выделить хотя бы символическое место, куда бы могли приходить родственники погибших. И еще есть
у нее идея «круглого стола» с представителями суда, прокуратуры, КГБ и «Мемориала» для обсуждения всего комплекса проблем, связанных с реабилитацией, стиранием «черных пятен» и т. д.

Ирина КИРЬЯНОВА.

Сельская Жизнь 1991

Поздним вечером . . .

Много погибло советских людей в период сталинских репрессий в тридцатых — начале пятидесятых годов и в нашем районе. Мы уже писали о трагедии населения Ново-Эстоновского хутора в Отрадненском районе. Стали известны некоторые подробности того, что произошло 28 июля 1938 года.
Труженики эстонского колхоза «Уус Тээ» («Новая жизнь») трудились честно, колхоз в районе был передовым. Жили по тому времени зажиточно, хорошо зарабатывали, имели крепкие личные хозяйства.
Эстонское масло славилось на отрадненском базаре. Дети учились в начальной школе на эстонском языке. В праздничные дни молодежь ставила концерты художественной самодеятельности в своем колхозном клубе. На хуторской улице, обсаженной деревьями, всегда соблюдали чистоту, как и во дворах колхозников. Жили дружно, помогали друг другу в беде, воспитывали детей, трудились и надеялись, что будут жить лучше.
Но все изменилось сразу, когда поздним вечером 28 июля 1938 года приехали непрошеные гости — работники НКВД. Всем мужчинам приказали собраться в клубе и здесь взяли под охрану, объявив, что
все вызванные арестованы, причину не объяснили. Отобрали пояса (ремни), отрезали пуговицы на брюках и на грузовых автомашинах под охраной конвоя отвезли в Армавир, посадили. Часть эстонцев отправили в Краснодар.
Арестованным предъявили обвинение в измене Родине, в шпионаже, создании контрреволюционной организации, вредительстве и т. д. Содержали в переполненном подвале, скудный тюремный паек,
тяжкий режим, на допросах выбивали «признание», а затем скорый и неправый «суд». Без вызова обвиняемых, без прокурора и защиты «тройка» быстро раздавала по десять лет лагеря или «вышку» — расстрел. Приговор приводили в исполнение в Армавире и Краснодаре. Часть арестованных погибли, не выдержав предварительного заключения. А остальных погрузили в вагоны и увезли в один из северных портов. В холодном трюме морского судна доставили на берег Таймырского полуострова, приказали сойти на суровый берег вечной мерзлоты, который для них стал могилой. В первую же ночь многие
замерзли, а остальные постепенно умирали на тяжкой работе. Семьям никаких сведений о «врагах народа» не сообщалось. Какое горе обрушилось на родителей, жен, дочерей и сыновей, на всех близких! Замер хутор с клеймом «врагов народа». Подозрения, унижения пришлось пережить, но впереди еще была Великая Отечественная война, на которой воевали подросшие дети«врагов народа», и хорошо воевали.
А дети, старики и женщины работали и самоотверженно трудились, поддерживая славу своего колхоза. Пережили и послевоенный период, а потом постепенно покинули свой хутор. Да их никто и не держал. Наступил период ликвидации хуторов на Кубани. Там. где был хутор, растет сорняк на плодороднейшей земле гигантских размеров. Земля-кормилица как бы показывает нам: «Смотрите, что растет, а могло бы расти все полезное для людей. До чего же вы меня довели, глупые, неразумные».
Но верю, что будет тут опять жизнь, нельзя совсем бросать такое место.

М. ЛОЖКИН,
краевед, селькор.

Некоторые статьи сочла нужным сканировать.


Красное знамя. 5 мая 1936
Упоминаются Таевер Тенис (Тайвер) и Ваттер Виллем

Интересно мне было наблюдать, когда я листала подшивки, как менялся тон статей газеты (не вчитывалась, но даже по заголовкам можно было подметить) буквально за год - с 1936 к 1937. Из бодрого и бравурного - в подозрительный и суровый. Все меньше хвалебных статей, все больше про врагов и шпионов.

Красное знамя. 1937 год

Красное знамя. № 2 (603), 6 января 1937
Армия счетчиков двинулась в поход
В Ново-Эстоновском культурник Линаск провел большую разъяснительную работу. Он же, работая счетчиком, хорошо провел предварительное заполнение переписных листов.
****************

Красное знамя. № 35(636) 10 апреля 1937
Подготовка кадров животноводства

В колхозе "Уус-Тее" закончили работу 12 -дневные курсы по повышению зооветтехзнаний. Курсами были охвачены все работники животноводства.
Преподаватель старший инструктор животноводческого сектора Крайзу Веселев отлично организовал учебу. Теория была связана с практикой. Экспертная комиссия, проверяя результаты при выпуске курсантов, признала работу на курсах отличной. Из 24 слушателей 6 закончили учебу на отлично, 13 на хорошо.
Экспертная комиссия постановила: за хорошую работу на фермах и за хорошую учебу премировать грамотами крайзу заведующего овцетоварной фермой Милиц Р., старшего конюха Рейнсон Я. и доярку Кеввай Э.
После выпуска был проведен слет всех работников животноводства, где постановили: продолжать учебу своими силами не реже одного раза в пятидневку.
Линаск.
****************

Красное знамя. №46 (647) 11 мая 1937
Товаров нет
Плохо работает заведующий ларьком №11 отрадненского сельпо Ваттер Ян (колхоз «Уус-Тее»). Лавка в неделю 3-4 дня бывает закрытой. А когда и открывается , то на 2-3 часа. Товар в лавку доставляется несвоевременно. Вот уже две недели как в лавке нет хозяйственного мыла, а про соль так уж все забыли, когда она была. Запаса товаров широкого потребления, которых должно быть не менее как на 10 дней не имеется. Ревкомиссия в лавке № 11 - редкий гость.
Пайщик
****************

Красное знамя. №49 (650) 21 мая 1937
Пец-Кай и Каппель-Ану

В колхозе «Уус-Тее» работают две старушки Пейц Кай 70 лет и Каппель Ану 75 лет. Несмотря на свой преклонный возраст, на то, что они могли бы не ходить на работу, они не желают оставаться вне производства, они ведут борьбу за высокий урожай наравне с трудоспособными. Первого мая правление колхоза отметило этих старушек как стахановцев.
Мильман
****************

Красное знамя. № 65, 10 июля 1937
Лучшие футболисты района
Молодеь колхоза «Уус-Тее» умеет веселиться. Комсорг т. Линаск, при содействии председателя колхоза т. Ассор оборудовал великолепную спортивную площадку для футбольной и волейбольной игры.
По выходным дням почти все колхозники и колхозницы от стара до мала выходят гулять на площадку, смотреть на состязания молодежи. Для зрителей играет духовой оркестр. Тут же песни, танцы.
Весной молодежь организовала две футбольных команды и две волейбольных. Одна из последних - женская.
Отрадненская футбольная команда №2 в один минувших выходных дней провела матч с командой холхоза «Уус-Тее». Игра кончилась 3:2 в пользу колхозной команды. Еще более блестящие результаты для команды колхоза «Уус-Тее» дал волейбольный матч.
В колхозе, как показали эти матчи, имеются хорошие игроки футболист и волейболисты. В командах крепкая дисциплина. Ребята и девушки из колхоза «Уус-Тее» много работают над собою и это их делает лучшими физкультурниками района.
И.Николаев
****************

Красное знамя. №75 (676) 14 августа 1937
Как в колхозах «Вейтлус» и «Красная нива» теряют трудодни
В колхозе «Вейтлус» Ноово-эстонского сельсовета учет трудодней колхозников поставлен преступно. Бригадир Якус только после больших скандалов записывает в книжку колхозников трудодни за работы, которые они выполняли пять или шесть месяцев тому назад.
Такой учет дезорганизуют работу. Часто колхозников обсчитывают, возмущенные они перестают выходить на работу.
А. Мильман
****************

Красное знамя. № 77(678) 21 августа 1937
Потворствуют расхитителям
В Ново-эстонском селе проживает единоличник Клауберг Иоганес. Вместе с женой он ходит по полям колхоза «Уус-Тее» собирает, а по существу ворует колхозную кукурузу и кормит ею свою корову. Мария Мильман заметила воровство, сказала о нем председателю сельсовета Иваненко.
Клауберг с женою пришли на квартиру к Марии Мильман и стали ее ругать, якобы за лживое сообщение. Теперь они передают дело в суд.
Казначеев.
****************

Красное знамя. № 91 (692) 30 сентября 1937
В животноводстве района орудуют враги народа.
«…В колхозе «Уус-Тее» крупный рогатый скот оказался перезараженным бруцеллезом. Если в 1934 г. было в колхозе только 4 головы бруцеллезных, то в нынешнем году их уже 108. Вот оказывается в каком темпе растет заболевание скота. Чем это объяснить? Без сомнения, только вражескими действиями. Ведь в руках зоотехников и ветеринаров, а также руководителей райзо были все средства чтобы ликвидировать бруцеллезное заболевание. Вместо этого налицо возрастающее заболевание скота.
В том же колхозе «Уус-Тее» вместо 300 тонн силоса заготовлено 40 тонн. В колхозе накануне зимы недостает 8 тысяч центнеров кормов!
Не нужно особо размышлять по поводу этих фактов, чтобы установить, что животноводство нашего района поставлено врагами народа под большой удар. Враги оставляют скот без кормов, без помещений. Враги распродают и уничтожают скот. Это ясно, четко, непреложно».
Выдержка из статьи
****************

Красное знамя № 98, 22 октября 1937
Неблагополучно в колхозе «Уус-Тее»
Упоминаются председатель колхоза Умнов и бригадиры Ваттер и Варес
****************

Красное знамя № 99, 24 октября 1937
Плохой пример
Ново-эстонской избой-читальней заведует А. Якус. Изба-читальня почти все время на запоре. Якус является комсомольцем. Для всей молодежи он подает плохой пример.
Борин
****************

Красное знамя. № 109, 24 ноября 1937
Передовые и отстающие
В первой полеводческой бригаде колхоза «Уус-Тее» хорошо работают на вывозке кукурузу Ян Китам и Мартин Милегаузен. Вместо нормы в пять возов, привозят с поля 10-11 возов. Зато Раммо Роберт едва привозит 3-4 воза.
Группы Лизы Бобликовой и Альмы Лыхмус в этой бригаде закончили уборку кукурузы. Другие группы отстают.
Вторая бригада, которой руководит Альберт Ваттер, полностью закончила уборку кукурузы еще до 16 ноября. На поле хорошо работала доярка Эльи Кеввай. Принимали участие в работе старухи Лиза Псек, Ану Коппель, Оя Мария и др.
****************

Красное знамя. № 78, 24 ноября 1937
Пейц Кай
В первой бригаде колхоза «Уус-Тее» прекрасно работает шестидесятисемилетняя колхозница Пейц Кай. Она заработала 180 трудодней. Но бригадир Варес в последнее время перестал учитывать работу колхозницы. Пейц начистила много кукурузы, Варес распорядился забрать кукурузу и без весу свалить ее в амбар.
Пейц Кай перестала после этого работать. К колхознице на дом пришли председатель сельсовета Иваненко и находящийся в отпуску командир летчик Якобсон Александр. Они объяснили колхознице, что Варес поступил нехорошо, что все ею заработанные трудодни будут записаны. Пейц Кай теперь вновь хорошо работает.
М.
****************

Красное знамя № 117, 19 декабря 1937
Охота
Ризинкамп Иоганес из колхоза «Уус-Тее» в свободное от работы время занимается охотой. Им убита лисица, 12 зайцев и 5 куропаток.
Мильман.