Демидов Егор Ильич. Спиридоновка, Самарская обл

Мой дед Егор Ильич Демидов родился 27 марта 1895 года

в селе Спиридоновка Самарского уезда, был крещен Георгием в Казанско-Богородицкой церкви. Он был младшим сыном Ильи Акимовича ( 1854-1912) и Параскевы Васильевны, в девичестве, предположительно, Капкиной (1855-...). В семье родилось 8 детей: поровну мальчиков и девочек (то, что нам известно на сегодня, 4 марта 2021 г).

Рожали тогда много, часто, и разница в возрасте у детей была очень большая, между первым и последним могло пролегать лет 20. Когда младший родился, старшие уже жили своими семьями. Ближе всех по возрасту и по жизни Егор был с Яковом (1891 г.р.). Бабушка частенько уважительно поминала в рассказах «кума Яньку» . В 1916 г Яков Ильич Демидов записан в метриках, как рядовой солдат. По одной из семейных версий, примерно в 1910 Параскеву Васильевну, мать Егора, разбил паралич, и она пролежала парализованной 13 лет.

Смолоду Егор был физически крепок, любил и силушкой помериться в деревенских кулачных боях, и в крещенских купаниях принимал участие. До сватовства они со Стешей не были знакомы, не общались даже в детских играх и на деревенских гуляньях. Как и за что он ее выбрал, или это был выбор родителей, теперь уже не узнать.

Женился на Степаниде Николаевне Быковой в 1913 г.
Прямо перед Первой Мировой. Со Стешиной стороны брак был не по любви, поэтому даже то, что муж был на полгода младше, было записано ему в минуса. Хотя Егор был добрейшей души человеком, нрава спокойного и покладистого, работящий, в домашнем хозяйстве мастер на все руки. Но уважать мужа Стеша, конечно, уважала. Кстати, называла его исключительно по имени-отчеству. Но генералом в семье стала, безусловно, жена.

Хотя Егор закончил всего 4 класса сельской школы, он обладал отличной памятью, был умелым, знающим и руссудительным, деревенские часто приходили к нему за советом в житейских и бытовых делах.
В то же время, Егор отличался доверчивостью, граничащей с наивностью. Что помогало ему частенько попадать впросак, и за что доставалось от строгой жены по полной программе.
В голодные годы она отправляла мужа в соседние губернии, где, по слухам было не так голодно, как в Самарской, выменивать вещи на продукты. Но каждый раз происходили досадные недоразумения: то обворуют, пока спит, то мешок с вещами потеряет, а однажды и вовсе... в карты проигрался. Играть-то он умел, да только на лбу крупным шрифтом про честность написано, а жульё всегда знает, к кому подсесть и как обжулить. В общем, тогда и уплыло, мало-помалу, из сундука с приданым всё Стешуткино наследство от бабушки.

После свадьбы было принято закладывать фундамент дома для молодой семьи. Старшие к тому времени уже переженились, жили отдельно. Где жили молодые, неизвестно, может быть, в родительском доме, ухаживая за парализованной матерью? Отец Илья Акимович к тому времени умер (в 1912г.). Мама припоминала, вроде был рассказ про пожар, что дом сгорел, из-за этого семья сколько-то лет жила в плохонькой избушке чуть ли не с земляным полом. Но достоверно это неизвестно, мама тогда еще не родилась, а от бабушки я про это не слышала.

Году в 1937-38 отец выкопал глубокий колодец с дубовым срубом на улице напротив своего дома. Не один, конечно, с помощниками, одному было бы не под силу переместить дубовый сруб, который весил немерено, а ведь его нужно было ещё и опустить в колодец. Техники никакой, разумеется, не было. Спускаться на дно, чтобы подровнять основание для аккуратной установки, приходилось не раз и не два. Колодец был под крышей, а деревянную полутораведерную бадью опускали, разматывая железную цепь.

Почему на улице, а не у себя во дворе? Да ведь отец знал, что соседи все равно придут за водой, как приходили по субботам в баню к Кадимкиным (деревенское прозвище Демидовых). Демидовых). Разве откажешь? так что он правильно рассудил, что пусть лучше колодец стоит на улице и все, кому надо, им пользуются. И в баню пусть приходят, коли своей нет, не жалко. В правильное время отец сам резал и сушил отличные банные веники. И мыло сам варил.

Кто-то предпочитал жить бедно, но беззаботно, куда как проще было не строить своё, а пользоваться соседским. Хотя, вообще-то, в советские времена бедным быть было и безопаснее, конечно.


Мёд и пасека
В колхозе Егор Ильич был пасечником, на пасеке жил с весны до осени в домике на одну комнатку, где стояли стол и топчан. Из комнатки вел широкий лаз вел в подвал (омшаник), куда на зиму ставили ульи. Пчельник был большим, ульев на 15-20, которые отец сам строил из специального дерева, просушенного на весу, чтобы ульи не покоробились. Откуда он всё это знал и умел, интернетов-то не было еще.

Младшую дочку, маму мою, посылали в лес собирать гнилушки для окуривания ульев и пчел. Она же и окуривала, а отец в это время приподнимал ульи, проверяя, не пора ли выкачивать мед. Пасека была огорожена 2-мя рядами проволоки с колокольчиками, потому что ночами, бывало, приходили с инспекцией топтыгины. Мед, как известно, уважают не только люди. Не раз отцу приходилось выходить с ружьем на звук колокольчика из избушки. Но чаще всего, к счастью, медведи не идут на конфликт, если их не мучит голод.

Не реже раза в неделю качали мёд.16 рамок с сотами ставили вертикально в барабан медогонки и отец медленно начинал его с силой раскручивать. Поначалу холодный барабан был тяжел и неповоротлив, но потом дело шло легче и подключалась младшая дочка, тятина помощница и любимица. Постепенно барабан разогревался, и под влиянием центробежной силы золотистая тугая струя меда стекала из сот в 4-х ведерный бидон. Крутить барабан нужно было не меньше часа. Поначалу крутилось легко, играючи, потом ручка наливалась чугунной тяжестью, но останавливаться было нельзя. Отец осматривал рамки, при необходимости ремонтировал их, подкладывал вощину и ставил назад. Лицо и шею защищал сеткой, а руки было прикрыть нечем, но почему-то пчелы его не кусали.

Из маминых рассказов про отца
«Не помню его отдыхающим: и пасечник, и конюх, и ветеринар, и строитель, и землепашец, и по хозяйству всё умел, всё мог...».

Умел варить мыло. Обычно в деревне вместо мыла в бане использовали золу, а голову мыли сквашенным молоком (кефиром). Но изредка, по случаю, если по какой-то причине в колхозе пала лошадь, было разрешено использовать ее на мыло. Отец топил баню и в бане варил мыло, смешивая животный жир и каустическую соду.

Процесс мыловарения занимал несколько дней и сопровождался катастрофически вонючим запахом. Зато уж в доме всегда было собственное мыло: и хозяйственное, и мыльный гель, и ароматное «духовое мыло» с добавлением травяных отваров. За неимением искусственных красителей, для цвета добавляли, само собой, только натуральные: луковую шелуху, отвары ягод итп. Печатки такого мыла, конечно, были дорогим и желанным подарким для любого. Думаю, и сегодня такой органический продукт пошел бы на ура.

В той же бане отец гнал самогон из пшеницы. Это было редко и, конечно, незаконно, поэтому делалось скрытно, ненапоказ. Самогон разливался в четверти (стеклянные бутылки емкостью по 3 литра), четверти запаивались сургучом и аккуратно укладывались отцом в специально вырытую во дворе яму. Сверху забрасывали землей и маскировали. А чтобы скотина не топталась на месте «алкогольной ямы» и не продавливала землю, сверху ставили деревянные корыта (долблёнки) под рассаду. В этих долблёнках мать уже ранней весной начинала высаживать рассаду, на ночь раскатывали кошму (овечью шкуру), укрывая саженцы от заморозков.

Егор Ильич был заядлым курильщиком, так что и табачок выращивали на грядках возле бани. Поливать табак нужно было каждый день. Благо, возле бани был дополнительный мелкий колодец для хозяйственных нужд. В определенное время выборочно срезали табачные листья, сушили в тени, а подвяленные скатывали и аккуратно резали в лапшу. Кстати, во время войны на фронт постоянно отправляли кисеты с табаком.

А еще дед очень любил животных, лошадей – обожал. Когда цыгане вставали табором за селом, стерег колхозных лошадей, чтоб не увели. Своя лошадка была одна, колхозных во время войны - 15, потом стало больше. Не отходя ни на шаг, ухаживал за жеребыми кобылами, принимал жеребят, на это время буквально переселялся в конюшню (которая в доколхозную эру, кстати, была демидовской). Летом бросал клич:– «Нинк, скричи ребятишек, лошадей поедем купать». И детвора, девчонки и мальчишки, неслись на речку, с удовольствием мыли, скребли, расчесывали лошадиные гривы.

Примерно к концу 1930-х хозяйство Демидовых окрепло, неустанный труд принес плоды. Да и старшие дочери-помощницы подросли. Во дворе уже было 3 коровы, телка-полуторница (молодая коровка, которая ещё не телилась), 2-3 свиньи, куры-гуси-утки, одно время стояло 3 улья. Овец, по колхозным законам, можно было держать не больше 13-ти, а держали 20-25 (благодаря замужней дочери Насте, которая имела право вести собственное хозяйство).

Деда своего я не знала, он умер за 6 лет до моего рождения, больной, изношенный, надорвавшийся. В 58 лет. Но мама нам с сестрой столько рассказывала о нем, и с такой любовью, что, мне кажется, мы знаем его. И любим. Много лет мама не могла вернуться в Спиридоновку именно от того, что воспоминания о смерти отца были для нее невыносимо болезненны