Василий (Касперович) Андреевич Дунин (Глушинский)-Борковский

Портрет В.К. Дунин - Борковского



https://forum.vgd.ru/411/31450/

http://mglin-krai.narod.ru/Cerkvi/DuninBorkovskii.htm

Усадьба Дуниных-Борковских

Первоначальный облик усадьбы кон. 17 -18 в. неизвестен. В нынешнем виде комплекс сложился в течение 1-й пол. - сер. 19 в.

http://krotov.info/libr_min/16_p/av/lenko_02.htm
Павленко С.
Мазепа.
Дунин-Борковский и Коломацкие челобитные



....Заметим сразу, что автор дневника ( Патрик Гордон) упоминает генерал-адъютанта и секретаря Самойловича, но не называет их фамилий. Действительно, можно допустить, что это были Мазепа и Кочубей. Но не более того, и при условии, что Гордон до Коломака не общался ни с тем, ни с другим. В действительности это не так. Мазепу, в частности, он знал еще по Чигиринским походам. В дневнике генерала за 1685 г. есть такие записи: «Прибыл Мазепа от гетмана, чтобы узнать о болезнях его дочери», «Боярин и Мазепа ужинали у меня в этот вечер». Следовательно, в своих записях Гордон без сомнений назвал бы Мазепу, если бы на самом деле Неплюев давал ему соответствующие поручения. Вероятнее всего, советник Василия Голицына во время Крымского похода стал свидетелем тайного поручения другим двум старшинам, фамилий которых он не знал.

В этой связи попробуем их определить. Первым подписал обвинение в «измене» генеральный обозный Василий Борковский. Мог ли он быть тем «генерал-адъютантом»? На этот вопрос можно дать утвердительный ответ. Ведь генеральный обозный считался вторым лицом после гетмана и отвечал за артиллерию и разные военные дела. Гордон, не зная структуры гетманского управления, но видя, что Борковский выполняет те или другие ответственные оперативные задания Самойловича, мог определить его должность на уровне генерал-адъютанта. В дневнике шотландец, описывая выборы гетмана, указал, что «некоторые назвали какого-то Борковского, но со временем они затихли». «Какого-то Борковского», т.е. человека, неизвестного автору записок.

Генеральный обозный тем временем занимал высокое общественное положение в Гетманщине. Родившись в 1640 г., Василий Касперович Дунин-Борковский был выбельским сотником (1668), черниговским сотником (1669, 1671), послом в Москву от Многогрешного (1669), Самойловича (1673), значительным военным товарищем (1672), черниговским полковником (1672 – 1685). Полковничью должность он передал сыну Ивана Самойловича – Григорию.

Подпись Борковского под челобитной о многом говорит. Гетман, предоставив ему почетную должность генерального обозного, фактически отстранил его от реальной власти. Номинально занимая высокое положение, Борковский, живя в Чернигове, вместе с тем не имел в своих руках силовых управленческих рычагов. Он был отдален от подчинявшейся ему артиллерии и от батуринского окружения. Гетман самовластно руководил полками, старшиной, не желая видеть в своей резиденции влиятельного заместителя. Роль же «почетного» генерала Борковского обижала. И это чувствовали и понимали те, кто убедил его пойти на большой риск.

Цари могли, как и в предыдущие годы, поддержать Самойловича – недавнего «единого оракула и души всех российских выводов» (Гордон) – и не обращать внимания на тайные интриги против гетмана даже близких к ним вельмож. Идти на смертельную опасность только ради карьеры Ивана Мазепы?

Наиболее логичной нам выдается гипотеза о личном стремлении Борковского занять гетманское правительство. В вероятности этого его, очевидно, убедили Леонтий Неплюев и оппозиционная партия старшины. Неслучайно фамилия генерального обозного как кандидата на должность гетмана выкрикивалась частью казацкой старшины во время выборов 25 июля 1687 г. возле реки Коломак. Главные участники заговора понимали, что переворот обречен на поражение, если стремиться к большему – замене всей креатуры Самойловича. На это не пошел бы Голицын, не решились бы и цари, поскольку появление новых непрогнозируемых и неизвестных лидеров не давало гарантий подчиненности края.

Наиболее заинтересованные в результатах смещения гетмана и правящей старшины безвластные оппозиционеры в тогдашних реалиях контролировались Москвой и не могли сразу претендовать на гетманскую булаву. Борковский как компромиссное высокодолжностное лицо отвечал требованиям момента.

Подкупленный выгодным для него предложением, генеральный обозный, приняв во внимание голицынское недовольство Самойловичем, своей подписью формально возглавил заговор. Если он и не был тем «генерал-адъютантом», которого упоминает Гордон, то, по крайней мере, его позиция относительно челобитной стала решающей и определяющей.

В роли «секретаря» могли выступить тогдашний генеральный писарь Савва Прокопович и реент генеральной военной канцелярии Василий Кочубей. Последний, кстати, ночью 23 июля, перед арестом Ивана Самойловича, пришел к Василию Голицыну и Леонтию Неплюеву «и донес, что все по его приказу исполнено». Правда, он мог быть и рядовым участником заговора, так как челобитная подписана за 16 дней до этого, а, следовательно, все ее авторы уже выполняли те или другие заговорщицкие функции.

Если Борковский, Прокопович и Кочубей обратились к действиям против Самойловича по наговору Неплюева и в силу сложившихся обстоятельств, то в лагере на Коломаке в связи с военным противостоянием собралось немало обиженных, смещенных с урядов знатных военных товарищей, которые ждали лишь намека, чтобы расправиться с гетманом. Главную роль в этой команде играл Родион (Райча) Дмитрашко, венгерский серб, который в 1665 г. с полтысячей воинов «общества хоругвей волоских» появился на Правобережье и начал служить промосковски настроенным гетманам.

С 1667 г. он уже переяславский полковник, хозяйствующий на большой территории с резиденцией в Барышевке. Демьян Многогрешный, обеспокоенный ростам его авторитета и автономностью действий, в 1671 г. арестовывает Дмитрашко и отстраняет его от должности полковника. Поселившись в Батурине, в следующем году Родион становится одним из главных участников успешного антигетманского заговора 1672 г.

Вернув себе переяславское правительство, полковник активно участвует в борьбе против дорошенковцев и крымчаков. Весной 1674 г. он назначен наказным гетманом и с 20-тысячной армией выступает на Правобережье.

Самойлович, очевидно, как и Многогрешный, опасаясь такого влиятельного и амбициозного конкурента, в тот же год отстранил его от полковничьего правительства. Недовольный полковник принимал активное участие в антигетманских заговорах в 1676 и 1682 гг.

Как указывали свидетели во время суда в 1677 г., он хотел «господина гетмана... застрелить из пистолета, в войске». Помиловали его и после суда в Переяславе в январе 1683 г. Правобережный полковник Василий Искрицкий, как рассказывали Самойловичу, в одном из разговоров удивлялся, «что Дмитрашко до сих пор там не заколотил».

Войца Сербин занимал должность переяславского полковника после своего друга-серба в 1674 – 1676 гг., а потом в 1679 – 1683. Он также не прижился в гетманской команде. В 1683 – 1684 гг. его по подозрении в заговоре содержали под стражей.

В челобитной против Самойловича указано: «Судейского уряду уже от четырех лет не отдает, для того, что никого за доброго человека не имеет и хочет, чтоб тот судейский уряд за великие деньги был куплен».

В этих строках — крик души судьи[8] Михаила Воеховича-Высочанского (Вуяхевича), военного писаря времен гетманства Якова Сомко, генерального писаря у Петра Дорошенко, некоторое время (1683) генерального судьи у Ивана Самойловича. Был недоволен своим неопределенным положением знатного военного товарища смещенный с влиятельного правительства Степан Забила, который в 1674 – 1677 гг. был сотником в Борзне, а затем до 1683 г. (времени суда над заговорщиками) исполнял обязанности генерального хорунжего.

Константина Солонину казаки предлагали гетманом еще в 1672 г. Он был (с незначительными перерывами) киевским полковником (в 1669 – 1678 гг.), а потом без должности.

Большая обида на Ивана Самойловича была также у Якова Лизогуба. Он сделал блестящую карьеру на Правобережье: служил каневским полковником (1662 – 1673), генеральным есаулом у Петра Дорошенко (1674), часто исполнял при этом обязанности наказного гетмана. Переяславский полковник Родион Дмитрашко убеждал его перейти на Правобережье. Лизогуб передавал Самойловичу: «Рад бы он, Яков, со всем своим домом и пожитки на сторону царскаго величества, за Днепр перейти да – славу свою утеряет: здесь де он – начальным знатным чоловеком и все тое стороны люди его слушают». После перехода он фактически стал обычным конотопским обывателем и никакой влиятельной должности не получил.

В подобное положение попал Григорий Гамалия – посол к турецкому султану от Ивана Виговского (1659), пирятинский сотник (1663), с незначительными перерывами лубенский полковник (1665 – 1666), охотницкий полковник у Петра Дорошенко (1669), паволоцкий полковник (1671 – 1673), генеральный есаул у Петра Дорошенко (1674).

Г. Маркевич предполагал, что челобитную вообще писала не старшина, а московские члены правительства, поскольку Григорий Гамалия упоминается в ней по обвинению за слова о договоре 1654 г.: «Нас не саблею взяли». Проанализировав источники доноса, мы пришли к заключению, что в основу его легли прежде всего свидетельства:

1) воеводы Леонтия Неплюева (о сожжении мостов, о поездке Михаила Самойловича в Крым[9] и о приезде в Батурин с сообщением о «Вечном мире», от чего гетман «запечалился зело и был печален многие дни, и, кроме того, что пред Окольничим словами нежелательными выявился»);

2) генерального обозного Василия Борковского (только он как житель Чернигова мог хорошо знать детали конфликта войта и мещан с Григорием Самойловичем, сыном гетмана, и что говорил гетман у него за обедом);

3) знатного военного товарища из Переяслава Родиона Дмитрашко (в доносе есть слова «июля в 6 день, призвав к себе Дмитрашку, говорил...», а также пересказывается сказанное гетманом переяславскому войту);

4) отстраненного от власти гадячского полковника Михаила Самойловича (в доносе фигурировали четыре эпизода, связанные с ним, Гадячем и гадячским судьей Степаном Гречаным[10] ).

Авторство других обвинений установить сложно. Единственное, что не подлежит сомнению, то это то, что в доносе зафиксированы слова Ивана Самойловича, сказанные им накануне и во время Крымского похода. Компонировало донос не батуринское окружение гетмана (оно бы дало немало красноречивых показаний о его поведении, злоупотреблениях в 1680-х гг.), а старшинский круг, проживавший в полках. Писалась челобитная, скорее всего, под контролем Леонтия Неплюева или под его руководством, поскольку текст содержит высказывания гетмана, о которых мог знать только воевода. Запись о Гамалее указывает на то, что сначала донос формулировал вместе с севским воеводой узкий круг старшины, вероятнее всего, Борковский, Дмитрашко[11] , а уже написанное предлагали подписать другим, которые в спешке или его не читали, доверяя авторитетным предыдущим автографам, или не считали опасной незначительную оговорку, которая больше касалась И. Самойловича, потому что он, как свидетель антисоюзнической реплики, не поправил подчиненного. О том, что донос готовился без участия Мазепы, свидетельствует такая красноречивая деталь: «Людей старинных войсковых заслуженных всякими своими вымышленными способами теснит, и слова доброго не говорит. А иных, мелких, незаслуженных, с собой поставливал». Поскольку Иван Мазепа был наиболее доверенным лицом Самойловича, вел переговоры от имени гетмана с царскими членами правительства, часто выполнял его деликатные частные поручения (ездил в Москву по делам сына и дочери Самойловича, забирал ценности у зятя Федора), то справедливо допустить, что в контексте доноса речь идет именно о нем. Генеральный есаул был с Правобережья, но благодаря своим талантам быстро стал наиболее влиятельным лицом в Гетманщине. Все это, понятно, не нравилось «более заслуженным».

Василий Голицын, лучше всех старшин знавший Ивана Мазепу и симпатизировавший ему как высокообразованному человеку, вместе с тем напрямую не обратился к нему, чтобы выяснить настоящие намерения Самойловича. Это, как уже упоминалось, он поручил Леонтию Неплюеву. Объяснение этому, по нашему мнению, следующее: Мазепа считался очень близким человеком Самойловича, а потому общение с ним по этому поводу или не дало бы ожидаемого результата, или разоблачило бы стремления главнокомандующего.

Подпись Ивана Мазепы под челобитной все-таки есть. Ничего противоречивого мы в этом не видим. Факт написания челобитной, санкционированной Голицыным, активные действия Неплюева относительно расширения круга участников антигетманского переворота поставили генерального есаула перед реальностью, которая уже была определена. Занял бы он другую позицию – угодил бы в лагерь побежденной и сброшенной с урядов старшины и не стал бы главным претендентом на гетманскую булаву.
......При этом сложно выделить лидерство определенной старшинской группировки. Во время Крымского похода образовалась действующая коалиция как бывших дорошенковцев (Гамалия, Лизогуб, Вуяхевич, Мазепа, Кочубей), так и недовольной старшины, выдвинувшейся в казацкое правление в основном на Левобережье (Дмитрашко, Сербин, Самойлович (гадячский полковник), Борковский, Прокопович, Солонина, братья Забилы). Отличавшиеся своими устремлениями, они объединились на почве общего нежелания видеть дальше гетманом своевластного авторитарного правителя.

...........

А. Лазаревский, оперируя несколькими универсалами, приходит к такому выводу: «Не любил Борковского Мазепа, верно, за его богатство и скупость, так как был завистливым и ненасытным. Не любил Борковского и народ – за его жестокость к своим «подданным». Нелюбовь народа к Борковскому подтверждается тем черниговским поверьем об этом богаче, которое записал Маркевич». Заметим, что после смерти Борковского в 1702 г. немало его поместий Мазепа передал другим высокопоставленным старшынам. И это было сделано не потому, что гетман ненавидел генерального обозного, а потому, что села имели статус ранговых, т.е. давались старшине на время его полномочий. По наследству они не передавались.

О скряжничестве и жестокости Василия Борковского нет никаких достоверных известий, кроме данных литературного, историографического происхождения. Фабула же: «...он отказался от гетманской булавы, поскупившись заплатить за нее князю Голицыну 10 тысяч рублей» – лишена всякой логики. Такой суммой (50 тысяч золотых), во-первых, он вряд ли мог распоряжаться, тем более иметь ее в походе, при себе (за службу получал в год разве что 1000 золотых). Во-вторых, если бы у него она и была, то генеральный обозный бы не пожалел ее за предоставление гетманской должности. Ведь гетман распоряжался военной казной бесконтрольно, по собственному усмотрению. Поэтому компенсировать частные затраты было бы делом простым

valcha

Из Центрального исторического Украины

Черниговское наместническое правление
Фонд 204
опись 5 – 1782 – 1787 гг.
814 – о учинении на хутор с подполковника польской короны Максима Дунин-Барковского состоящей Киевской губернии уезду Золотоношского именуемой Диниковка – 1783 г. – 4 л.

опись 2
181. Дело о самовольном завладении казенным селом Листвен поручиками Николаем и Андреем, бунч.тов. ВасилиемДунин-Борковскими – 1784 г. – 11 л.

Фамильные фонды и фонды личного происхождения

Ф. 248 Дунины-Барковские – графы помещики на Правобережной Украине – опись 1 дел 29 – 1634-1810 гг.

2