Елена Васильевна Семчевская (1896–1977), урожденная Беляева, написавшая эти воспоминания, – писательница и поэтесса, супруга полковника Константина Васильевича Семчевского (его воспоминания с биографической справкой см. далее), вместе с которым в начале 1918 г. приехала в Екатеринбург(Е. Семчевская «Последние дни в Екатеринбурге» // «Наши Вести». № 374. Сан-Франциско. 1979. С. 7-8). Неся обязанности сестры милосердия, в 1920 г. принимала участие в Великом Сибирском Ледяном походе. Награждена знаком отличия военного ордена «За Великий Сибирский поход» 2-й степени.
Издательские обложки книг Е.В. Семчевской: «Очерки из Сибирского ледяного похода. 1919-1920» (Shanghai. Oriental Press. [1926.] 26 с.) и «Рассказы и очерки» (Pacific Grove (Calif.), 1969. 166 с.).
С 1920 г. Е.В. Семчевская находилась в эмиграции в Шанхае; с 1938 г. – в Берлине. После окончания второй мiровой войны уполномоченная Российского Красного Креста в трех оккупационных зонах на территории Австрии. Немало сделала для находившихся в лагере Келлерберг чинов Русского корпуса. В 1951 г. вместе с супругом выехала в США. Скончалась 16 июля 1977 г. в Монтерей (Калифорния, США).
Могила Е.В. Семчевской на кладбище El Encinal. Монтерей в Калифорнии.
Была весна 1918 года. Мрачно, зловеще затих под большевицким ярмом приветливый, гостеприимный раньше Екатеринбург, столица живописного Урала. Вооруженными шайками рыскали по городу большевики, высматривая, подслушивая, всё ли «спокойно», не собрались ли где заговорщики… Слишком хорошо сознавали они уже тогда, что кроме насилия грубого, физического ничем не удержать им власть, не совладать со всё разгорающимся недовольством русского народа.
Особенно жутко было около знаменитого Ипатьевского дома, где жил Государь с Семьей, привезенный недавно из Тобольска.
Каждый день стекался сюда народ, несмотря на строгое запрещение; собирался в кучки, шептался, смотрел с волнением на высокий забор, вздыхал, пока не раздавался окрик дюжего красноармейца с винтовкой в руках…
Мы приехали в Екатеринбург из холодного и голодного Петрограда, надеясь пробраться затем дальше в Сибирь. Поселились, как и все прежние, в комнате по отводу у жителей, уплотняемых не без воркотни с их стороны. И хотя приятно было сознание сытости после вечного недоедания, но нравственное состояние было очень подвленное и мрачное.
В это время по городу разнеслась весть, что сюда привезли Великих Князей и поместили в одной из гостиниц. Муж мой, знавший их по Петрограду, решил пойти к ним и помочь, если можно, чем-нибудь. Некоторые знакомые, узнавшие об этом, отговаривали его, указывая на многие препятствия и осложнения, могущие произойти. Но он отвечал твердо: «Я считал раньше и одинаково считаю за честь теперь быть знакомым с ними».
Впрочем, некоторые офицеры [Речь идет о слушателях эвакуированной из Петрограда в Екатеринбург Николаевской Академии Генерального Штаба. – С.Ф.] были не только согласны с ним, но даже пытались помогать, чем можно Царской Семье, посылая в Ипатьвевский дом съестные продукты сахар…
Через несколько дней муж мой встретил на улице камердинера Великого Князя Сергия Михайловича, узнавшего мужа и давшего адрес, после чего он немедленно отправился к Великому Князю. [Под «камердинером» имеется в виду Ф. Ремез – управляющий Двором Великого Князя Сергея Михайловича. «Его Ричардо, бедный Ремез, был небольшого роста и плотно сложен. Был очень экономен и хозяйствен, и, сопоставляя его фигуру и практические качества с Великим Князем, поневоле приходило в голову: Дон Кихот и Санчо Панса» (В.П. Аничков «Екатеринбург – Владивосток (1917-1922)». М. 1998. С. 97). – С.Ф.]
Сергий Михайлович встретил его очень радушно, обрадовался, с живым интересом расспрашивал о всех офицерах Гвардейской Конной Артиллерии, в которой служил мой муж. С тяжелым чувством вспоминая, как разлагались доблестные части, распропагандированные евреями-большевиками, В[еликий] К[нязь] искренно скорбел за участь Русской армии.
– Да, тяжелые времена наступили, сказал он, теперь вот и я коротаю дни со своим камердинером. Он не слуга мне теперь, а верный друг, решивший разделять со мной все невзгоды, а таковых порядочно.
В конце разговора Сергий Михайлович взял у мужа наш адрес и сказал, что на днях придет к нам.
Случай привел нас встретиться с ним через два дня. Мы были на бегах, любуясь красивыми екатеринбургскими рысаками, когда муж сказал: «В[еликий] К[нязь] Сергий Михайлович».
Я обернулась: в нескольких шагах от нас медленно двигался Великий Князь в черном штатском пальто и в серой военной папахе. Было что-то особенное в его осанке и бледном лице, что заставляло многих поворачиваться и смотреть ему вслед. Рядом шел, вернее, катился маленький круглый человек, почтительно отвечавший на его вопросы.
Мой муж сейчас же подошел к Великому Князю, поздоровался, затем они оба подошли к нашей ложе.
– Так устал я от своего одиночества, что решил выйти посмотреть на людей, – сказал Великий Князь, – думал остаться незамеченным, но видно это не так-то просто, рост выдает.
Постепенно он оживился, разговорился, начал рассказывать о своей жизни в Перми: «Я вспоминаю с чувством теплой благодарности отношение ко мне жителей Перми. Приходили ко мне интеллигентные люди, приходили мужики, бабы, приносили гостинцы, старались выказать сочувствие. Под конец большевики испугались все возрастающей популярности и увезли нас всех сюда, в самое гнездо коммунизма. Но и здесь жители меня часто навещают, несмотря даже на строгие запрещения».
Между тем толпа зевак вокруг нас все увеличивалась. Какие-то сыщики сновали около, исчезали, снова появлялись, некоторые знакомые издали опасливо качали головами.
Обладая исключительной памятью, Великий Князь вспоминал многих гвардейских офицеров, спрашивал, не известно ли нам, где они. Очень внимательно поговорил он и с капитаном И., который подошел и попросил моего мужа представить его Великому Князю. Затем, когда разговор зашел о Князьях, приехавших одновременно с ним, Сергий Михайлович рассказал, что с ними обращаюся уж совсем плохо, засадили всех в одну комнату в грязной гостинице, почти никуда не выпускают, кормят впроголодь.
Смотря на бега, Великий Князь сказал, что ему очень везет в игре. Для доказательства он взял билет (как оказалось, поставив на одну из самых безнадежных лошадей) и к нашему восторгу она пришла первой. С[ергий] М[ихайлович] начал брать и дальше билеты по той же системе, но, конечно, все проиграл.
– Ну, пора и домой, – сказал он в конце бегов. – Вот и устроил себе редкий праздник, побывал среди людей.
Он обещал зайти к нам в ближайшие же дни. Но больше увидеться с ним нам так и не пришлось.
На другой день мы имели решительный разговор с хозяевами нашего дома, богатыми купцами. Узнав от нас, что мы скоро ждем к себе Князей, сначала они были очень довольны, говорили, что это будет честь для их дома. Но потом чувство самосохранения взяло верх и сконфуженным голосом хозяйка объяснила, что они бы и рады, но, сами понимаете, за ними следят, норовят придраться к случаю и отобрать все последнее, что осталось, и так далее и так далее. Когда же я решила прекратить разговор, она прошептала таинственно: «Вы нас предупредите, когда они придут, и мы все на целый вечер уйдем из дому, как будто ничего не знаем».
На этом и порешили.
На другой день у нашего подъезда раздался звонок. Высокий стройный молодой человек в скромном сером костюме быстро поднялся по лестнице и постучал в нашу комнату. Это был князь Владимiр Павлович Палей, сын Великого Князя Павла Александровича, 20-летний юноша, талантливый поэт. С тех пор как мы видели его в Петрограде последний раз он сильно похудел, побледнел.
Радостно встретились, уселись. Он пришел в искренний восторг от нашей довольно скромной комнаты. «Давно не приходилось мне быть в такой уютной обстановке, – мечтательно сказал он, – и, знаете, мне кажется, что и не придется больше никогда. Сейчас с нами все хуже и хуже обращаются. И особенно удручает меня то, что ни минуты я не могу остаться к комнате один, сосредоточиться. Приходится писать только ночью, когда все засыпают, так как всех нас держат в одной комнате».
Перейдя к воспоминаниям о родных, он очень жалел, что не остался в Петрограде со своим отцом В[еликим] К[нязем] Павлом Александровичем, вспоминая Великого Князя Дмитрия Павловича и В[еликую] К[нягиню] Марию Павловну, он радовался, что они за границей и в безопасности.
Затем Владимiр Павлович рассказал нам о смерти в Киеве кн[язя] М., которого окружила на улице шайка большевиков и начала оскорблять. Он решил сопротивляться, но сейчас же банда набросилась на него и свалила с ног, всячески издеваясь. Последними словами умирающего было: «Да здравствует Россия. Да здравствует Государь Император».
Какой-то надрыв, тихая покорность судьбе светились в прекрасных глазах князя Палея. «Жаль, до боли жаль нашу бедную Россию», – сказал он и глубокой грустью были полны его слова.
В это время пришли к нам барон Д. [1] с женой (погибшей через несколько месяцев при злоумышленном крушении воинского эшелона вместе со своим маленьким сыном) [2]. Оба они были тоже знакомы с князем раньше. Снова радость, расспросы, воспоминания.
[1] Барон Николай Александрович Деллинсгаузен (1892 – не ранее 1957) – из дворян Эстляндской губернии, уроженец Новгородской губернии, православный; окончил Пажеский ЕИВ корпус (1911). Выпущен в Л.-Гв. 4-й стрелковый полк, с которым вступил в Великую войну. Награжлен Георгиевским оружием (1915). Капитан. В 1918 г., по окончании младшего класса Николаевской военной академии, эвакуирован с учебным заведением в Екатеринбург. Входил в офицерскую пятерку, пытавшуюся спасти Царскую Семью. Старший адъютант разведывательного отделения штаба 4-го Восточно-Сибирского армейского корпуса (сент. 1918), а затем Иркутского военного округа. Начальник особого отделения штаба Отдельной Восточно-Сибирской армии (дек. 1918 – янв. 1919). Преподавал в Иркутском военном училище (май 1919). Начальник штаба Сводного казачьего корпуса. В качестве обер-квартирмейстера Конной группы генерала В.И. Волкова участвовал в Великом Сибирском Ледяном походе. Попав в плен к красным, сумел бежать. Войсковой старшина. В 1920 г. в эмиграции в Харбине, в 1930-е переехал в США, затем перебрался в Венесуэлу. Жил в Каракасе. – С.Ф.
[2] Баронесса Елена Петровна Деллинсгаузен, погибла 2 июля 1919 г. в 21 год вместе с двухлетним сыном Алексеем во время крушения штабного эшелона Сводно-казачьего корпуса в результате диверсии красных. Были похоронены на кладбище села Гробова Красноуфимского уезда Пермской губернии. – С.Ф.
Барон Н.А. Деллинсгаузен в чине подпоручика.
На маленьком столе зажгла я лампу под зеленым абажуром, приготовила чай. Тесно сдвинулись мы все вокруг стола. Такие одинокие среди все обнаглевающих врагов-большевиков, такие осиротелые, оставившие своих близких, родных в Петрограде…
Как будто выброшенным за борт корабля путникам, борящимся из последних сил с побеждающей стихией, в разбушевавшихся валах мелькнула на мгновение частичка огромного могучего, идущего неудержимо ко дну судна. Частичка Великой России… Мелькнула и скрылась. Чтобы кругом еще безпросветнее и темнее стало…
«Кружок зеленой лампы, – сказал князь, мягко улыбаясь, – милый кружок, я долго не забуду этих хороших минут, таких редких в моей теперешней убогой жизни».
Потом он начал декламировать свои стихотворения, написанные уже после отъезда из Петрограда и нигде не напечатанные.
Больше часа декламировал он. Изящные, нежные сонеты, овеянные тихой грустью, сменялись воспоминаниями о последних событиях в Петрограде, мрачных, мучительных. Но особенно хороши, особенно проникновенны были его стихотворения, написанные в Перми. Столько тоски, жалобы было в них, что невольно слезы наворачивались на глаза. Слезы обиды и сожаления за этот талант, гибнущий незаслуженно, стихийно.
За что? Слышалось в них: за что эти нечеловеческие страдания, эта нравственная пытка и ожидание, ежеминутное ожидание убийства из-за угла?.. Вспоминается содержание самого последнего его стихотворения:
Пермь. Ночь тихая, жуткая. Узнику не спится. Воспоминания далекого, милого нахлынули на душу. А за окном мерно ходит часовой. Не просто человек, стерегущий другого по назначению, а кровный враг. Латыш.
…«Родные, близкие так жутко далеко,
А недруги так жутко близко»…
[Строчки из стихотворения «Немая ночь жутка», называющегося в некоторых публикациях «Узник». Подписано: «Вятка. Заключение. 1918 г.». – С.Ф.]
Замолк он. И несколько минут полная тишина царила в комнате. Как-будто кто-то Великий, Светлый сошел и был среди нас, на время отодвигая что-то темное, стихийное и неминуемое, как судьба. Как рок…
Поздно ночью провожали мы талантливого гостя. С его смертью не потеряла ли Россия одного из великих будущих поэтов. Кто знает. И невольно встает в памяти целый ряд наших русских ученых, писателей, художников, уже погибших в советской России от голода и болезней или зверски замученных…
Трогательно благодарил нас Владимiр Павлович за этот вечер.
– Смотри же, приходи к нам почаще, – говорил ему мой муж.
– Да я бы рад, но боюсь, что вам достанется. Игорь Николаевич оттого и не пришел сегодня со мной, что боялся вам же повредить.
– На днях же будем вас ждать, – прибавила я, – только, пожалуйста, не забудьте принести все ваши последние стихотворения, мы их будем хранить до лучших времен.
Но напрасно в назначенный час «кружок зеленой лампы» ждал своего основателя. Его всё не было. А когда встревоженный муж мой начал звонить по телефону в гостиницу, оттуда отвечали зловещей фразой:
«Только что увезли всех. Неизвестно куда».
Увезли, и на этот раз навсегда [3]. Испугались все возрастающей популярности, возрастающего тяготения народа к ним…
[3] Хронология увоза была следующей: 1/14 мая будущие Алапаевские мученики получили предписание на выезд; 6/19 мая они дали чекистам подписку о готовности к переезду; в Алапаевск они прибыли 7/20 мая. – С.Ф.
Увезли и чудовищно, нечеловечески надругавшись, бросили всех в глубокую шахту, забросав землей…
Еще больше навис красный террор над притихшим городом. Обыски, аресты, грабежи, расстрелы…
Но вот в июле 1918 года отряд из 37 офицеров, наших мужей, ушел тайком от большевиков из Екатеринбурга на помощь к чехам, воюющим уже под городом (тогда еще доблестно).
Каждую минуту об уходе могли узнать, не раз предупреждали нас, что заговор раскрыт и всех нас, жен, как заложниц, собираются арестовать и расстрелять. Было одиноко. Уже впоследствии, проходя мрачной, холодной тайгой тысячи верст, во время Сибирского Ледяного похода, находясь часто на краю гибели, редко приходилось испытывать такое чувство полной безпомощности среди лютых врагов.
Но Бог помог нам. Через четыре дня отряд вместе с чехами победоносно вошел в город. Ожил радостно спасенный Екатеринбург: по заслугам расправились победители с комиссарами. И радостно крестились жители, приветствуя «белых» героев.
Но эти дни были омрачены результатами расследования на местах убийства Великий Князей.
Придет время русский народ сам разберется в этом страшном, темном деле и накажет виновных, этих темных людей, губящих нашу Родину, нашу Великую Россию…
Грустно, больно и безысходно тоскливо.
Встает в памяти бледное, одухотворенное лицо юноши-поэта князя Палея с вопросом: за что…
И вспоминается две строчки его последнего стихотворения:
…«Родные, близкие так жутко далеко,
А недруги так жутко близко»…
Е.В. СЕМЧЕВСКАЯ
«Двуглавый Орел». Вып. 10. Берлин. 15/28 июня 1921 г. С. 27-32.
