На Днестре - Тираспольский уезд

http://www.nadnestre.ru/i-krep...ast-1.html


Границы Тираспольского уезда.

Теперь, когда основные исторические события младенческих лет Тирасполя и его уезда очерчены, настало время очертить и конкретные контуры границ, в которых совершались все эти преобразования. Указом от 26 января 1792 года вся территория Очаковской области вошла в состав Екатеринославской области, под начало губернатора В.В. Каховского. Согласно исследованиям известного историка Мейера, в то время в Очаковской области проживало 120000 человек. По подсчетам историков Д.И. Багалея и М.В. Сергеевского (изучавших историю области значительно позже) жителей было 19547 мужского пола. Хотя, думается, точных данных привести никто из них не мог. Но важно другое. Уже в 1792 году на землях между Днестром и Бугом было образовано 4 уезда, которые еще не имели конкретных названий, но уездными городами были: Новые Дубоссары, Аджибей, Очаков, Голта. То есть планы Каховского, о которых шла речь в первой главе, начали осуществляться. Кстати, в 1792 году в Очаковской области существовало два местечка (Дубоссары, Балта) и 39 казенных деревень.

В 1795 году по предложению наместника графа Платона Зубова поднестровские земли с городами Тирасполь, Григориополь, Дубоссары вошли в состав Тираспольского уезда вновь образованной Вознесенской губернии. Уезд был малонаселенным, в нем проживало 22898 человек.

Сама Вознесенская губерния была основана в соответствии с указом от 27 января 1795 года, в котором говорилось: «Основать новую Вознесенскую губернию из части Брацлавской губернии, включенной в состав России но второму разделу Польши, земель, приобретенных Россией от Турции в 1791 году, и Елисаветградского, Новомиргородского и Херсонского уездов Екатеринославского наместничества. Губернский город нового наместничества устроить вдоль р. Буга в окружностях местечка Соколов под именем Вознесенска, а до его основания губернские присутственные места временно разместить в г. Новомиргороде. Новую губернию разделить на 12 уездов: Вознесенский (уездный и губернский г. Вознесенск), Богопольский (уездный г. Богополь), Екатеринопольский (г. Екатеринополь, созданный из местечка Калниболото), Еленский (г. Балта), Елисаветтрадский, Новомиргородский (г. Новомиргород), Ольгопольский (г. Ольгополь), Уманьский (г. Умань), Херсонский (г. Херсон), Черкасский (г. Черкассы), Чигиринский (г. Чигирин)». В это время в Тираспольском уезде были приписные города: Дубоссары, Григориополь, Овидиополь (Аджидер), Одесса (Аджибей). В данном составе официально Вознесенская губерния была утверждена 3 июня 1795 года.

Это административное деление просуществовало недолго. Уже 12 декабря 1796 года восстанавливалась Слободско-Украинская губерния в границах 1765 года и уничтожалась Вознесенская губерния. Но взамен нее создавалась Новороссийская губерния из Екатеринославской (за вычетом указанных Слободско-Украинских земель), Вознесенской губернии, без приписанных к ней из приобретенных от Польши земель, и Таврической области.

Естественно, новая губерния должна была разделиться опять на уезды. Согласно штату от 31 декабря 1796 г. Новороссийская губерния делилась на 12 уездов: Екатеринославский, Бахмутский, Елисаветградский, Мариупольский, Новомосковский, Ольвиопольский (с присутственными местами в г. Вознесенске до перевода в Ольвиополь), Перекопский. Ростовский с землей Войска Донского (присутственные места в Таганроге), Павлоградский, Херсонский, Симферопольский и Тираспольский. Новая губерния была очень обширной по территории, и по данным Y ревизии административное деление это вступило в действие лишь со второй половины 1797 года. Да и сам указ, определяющий точные границы Новороссийской губернии, появился только в августе 1797 года. Само же название Новороссия принадлежало Екатерине Великой и было дано территории Херсонской, Екатеринославской, Таврической губерний еще в 1764 году. Официально же впервые данное название дал трем этим губерниям Павел I, который так назвал весь данный край с Очаковской областью и Крымом. А сам Екатеринослав по указу от 12 декабря 1796 года был переименован в Новороссийск.

С 1796 по 1801 годы Новороссийская губерния простиралась от Днестра до Кубани, и ее границы практически не изменялись, в отведенных им границах развивались и уезды.

8 октября 1802 года вышел указ о разделении Новороссийской губернии на три: Николаевскую, Екатеринославскую и Таврическую. Тираспольский уезд вместе с Елисаветградским, Ольвиопольским и Херсонским составили Николаевскую губернию, с главным городом – молодым Николаевом.

В 1803 году от Новороссии по указу от 27 марта 1803 года к Полтавской губернии отрезали пространство между реками Берестовою и Орелью, как говорилось, «дабы тем восстановить древние пределы Малороссии».

Но и Николаевская губерния продержалась недолго. 15 мая 1803 года Николаевская губерния переименована в Херсонскую, а губернское управление было переведено в Херсон, в чье подчинение перешел и Тираспольский уезд. Обосновывались эти изменения тем, что Николаев – неудобное место для пребывания в нем губернского правления, «как по трудностям отапливания, так и потому, что Морское управление, там еще находящееся, составляет само по себе часть обширную...».

20 мая 1803 года новые присутственные места Херсонской губернии были открыты.

С 1803 и по 1858 год а по существу до 1917 года, в Новороссии не было крупных административно-территориальных изменении, но именно в это время менялись – и притом существенно – административные границы Тираспольского уезда.

В 20-х годах XIX века население уездов в Херсонской губернии росло настолько быстро, что решено было в 1825 году «учредить около Одессы особый уезд из частей Тираспольского и Херсонского уездов». Но на деле Одесский уезд был создан только в 1827 году за счет части Тираспольского уезда, от которого забрали 578325 десятин земли и 21806 душ мужского пола. Из Херсонского уезда вошли, в Одесский слабо заселенные участки, где на площади в 424571 десятину земли проживало всего 8396 душ мужского пола.

Правда, Тираспольский уезд получил некоторую компенсацию за счет соседнего Ольвиопольского уезда. Поскольку в нем осталось на 721166 десятинах земли 29353 души мужского пола, то Тираспольскому уезду в 1828 году передали 268842 десятины земли и 5641 душу мужского пола.

Перекройка Тираспольского уезда с этим не окончилась. 18 декабря 1829 года на имя генерал-губернатора Новороссии генерала от инфантерии генерал-адъютанта и кавалера графа М.С. Воронцова, поступил рапорт от предводителя дворянства Тираспольского уезда Чарнова: «Некоторые господа дворяне предводимого мною уезда взошли ко мне с прошением, в коем поясняют все невыгоды, происходящие от того, что уездный город Тирасполь находится не в средоточии уезда, и просят, дабы я о сем представил Высшему начальству. Представляя подлинником Вашему Сиятельству означенное прошение, присовокупляя притом, что причины, положенные в оном господами дворянами, действительно заслуживают уважения, о чем честь имею представить на благоуважение Вашего Сиятельства».

Заявление дворянства уезда в ту пору имело большой вес, и над Тирасполем нависла реальная угроза превратиться в обыкновенный заштатный город что существенно бы затормозило его развитие. Однако, к счастью, вышестоящее начальство не подмахнуло не глядя прошение местного дворянства, а начало вникать в суть вопроса. 3 октября 1831 года на стол новому исправляющему должность Новороссийского и Бессарабского генерал-губернатора, тайному советнику и кавалеру графу Палену, лег рапорт Херсонского гражданского губернатора с подробными соображениями по сему делу.

Гражданский губернатор предложил послать в Тираспольский уезд губернского землемера, чтобы он привез свои соображения по семи вопросам, главные из которых были: «... обозрение земель при каждой из деревень, которую можно преобразовать в уездный город есть ли там питьевая вода, лес (если нет, откуда добывать), возвышенное или низменное место, какой грунт, есть ли поблизости речка, сочинить план городской дачи».

После этого губернский землемер должен был явиться к Тираспольскому уездному предводителю дворянства Чарнову и «обратить особенное на сей предмет внимание».

Губернский землемер должен был обозреть условия на предмет переноса уездного города в села Валигоцулово или Ананьево. Землемер должен был также собрать данные: есть ли присутственные места в Тирасполе, хорошие ли под ними здания, и высказать соображения – выгоднее ли новые строить в другом месте.

В Тирасполе, опять же к счастию города, здания добротные в необходимых количествах имелись.

Гражданский губернатор в рапорте графу Палену сделал свой вывод-соображение: «В заключение долгом оставляю представить, я разумею, что Тираспольский уезд должен остаться в своем виде, но только уездный город вместо Тирасполя должен быть в деревне или Валигоцулово или Ананьеве, смотря где из означенных двух мест удобно город учредить. Ежели же Ваше Сиятельство предполагаете означенный уезд разделить на два, с прибавлением куска земли северной части Одесского уезда, в таком случае деревня Валигоцулово решительно не годится для города, ибо будет на краю уезда, да и Ананьево будет находиться не в совершенном средоточии, что однако же не может препятствовать о назначении сего места для города потому, что ныне лежит на тракте из Одессы в Балту».

Тут сложилась уже реальная угроза Тирасполю, город балансировал на грани, и судьба его зависела уже от губернских властей.

30 сентября 1831 года тайный советник граф Пален препроводил в Министерство внутренних дел представленный ему херсонским гражданским губернатором проект разделения Тираспольского уезда на два и учреждения нового уездного города в селе Ананьево.

По сему проекту высказались государственные деятели князь Голицын и граф Канкрин, которые предупреждали, что Тирасполь может прийти в упадок и что встретится много других растрат и неудобств.

Через два года Министерство внутренних дел в Министерство юстиции послало отношение «О делении территории Тираспольского уезда на два уезда, выделении Ананьевского с центром в бывшем селе Ананьево».

В отношении сообщалось: «По вытребованным г. министром внутренних дел в дополнение к сему графа Палена сведениям открылось: 1-е, что для помещения на первый раз присутственных мест в Ананьеве в обывательских домах потребуется от казны 1950 рублей; 2-е, для производства размежевания предполагаемого Ананьевского уезда потребно 50 рублей, которые должны быть отчислены на счет казны; 3-е, жителей в Тираспольском уезде разных сословий числится 56406 душ, из них должно отойти к Ананьевскому уезду около 26655, да из числа северной части Одесского уезда около 12513, всего же до 39178 душ...»

В отношении было приведено и мнение министра финансов, который однозначно предрекал Тирасполю упадок, тогда как, писал он, «... правительство всячески старается поддерживать и улучшать положение существующих городов». Министр предлагал найти простой выход: не меняя ничего, устроить так, чтобы члены земской полиции жили постоянно в особо назначенных для них в уезде квартирах. Министр внутренних дел сообщил об этом генерал- губернатору графу Палену. Но граф не хотел сдаваться. Он сослался на то, что мнение его основано не только на докладе гражданского губернатора, но и на мнении и «убедительном ходатайстве дворян целого Тираспольского уезда, подкрепленном просьбою губернского предводителя».

Для выяснения условий разделения уезда в Тирасполь в феврале 1834 года отправился генерального штаба капитан Семякин.

Деятельный капитан подключил к своей работе тираспольского земского исправника Каламатина и решил свалить черновую работу на уездного землемера Ильенко. Но не тут-то было. Произошла ссора, после которой Ильенко вообще отказался выезжать из своего имения в Горнево. Семякин написал на него жалобу. Опытный тираспольский землемер знал очень хорошо существовавшие законы и в рапорте от 24 февраля 1834 года графу М.С. Воронцову (который опять стал генерал-губернатором Новороссии) обосновал свою правоту: «(...) генерального штаба капитану Семякину (...) 5 числа сего месяца при исправнике все вручил нужные сведения, равно на имеющемся у меня плане забугской части с полаганием разновладельческих, казенных и колониальных дач, трем уездам границы предположены согласно государственного совета. Вашему же Сиятельству г. капитан Семякин в донесении своем на меня некоторые статьи изъяснил напрасно: ибо я тираспольскому нижнему земскому суду 27 генваря прошедшего месяца с №10 отвечал, что я, на основании Высочайших узаконений, без предписаний на то от моего начальства не могу удовлетворить все требования генерального штаба капитана Семякина, а оного земского суда, а обратитесь по команде, сверх оного я болен, то пусть г. Семякин пожалует в село Горнево, и когда я получу от моего начальства повеление, в то время удовлетворю все его требования».

Письмо тираспольского уездного землемера титулярного советника Ильенко интересно само по себе тем, что рассказывает, между прочим, о жизни самого его автора. Оказывается, Ильенко, по указанию графа Александра Федоровича Ланжерона, проводил проверку всей Одесской городовой земли и в мае 1821 года отправился в забугскую часть, когда не было уездных землемеров в Ольвиопольском и Херсонском уездах. Кроме этих уездов Ильенко обслуживал еще и Тираспольский, где и состоял по штату. В селе Горнево Тираспольского уезда у горневского жителя одесского мещанина Никиты Склифонда купил удобных 100 десятин земли, так как уездные землемеры, находящиеся в полевых работах, по существовавшему в ту пору положению, не должны были жить ни в губернских, ни в уездных городах и, как гласил 39 параграф циркулярного указа, «ни в зимнее, ни в летнее время в уездных и губернских городах обывательских квартир требовать и иметь не должны».

Несмотря на ссору с землемером, капитан Семякин свое дело все же докончил довольно скоро и уже 8 марта 1834 года написал рапорт генерал-губернатору генерал-адъютанту и кавалеру графу М.С. Воронцову, в котором сообщал: «Согласно предписания Вашего Сиятельства от 22 прошлого генваря месяца за №1074 имею честь представить при сем составленную мною карту Тираспольского и Одесского уездов, с назначением проекта границ для составления нового Ананьевского, равно и описания границ сих трех уездов, маршрут новой этапной дороги от г. Балты через Ананьев до г. Тирасполя».

Как же проходили границы на новой карте, составленной капитаном Семякиным? Тираспольский уезд от Подольской губернии отделялся течением реки Мокрый Ягорлык, от межи с. Окна до впадения в реку Днестр. От Бессарабской области уезд отделялся левым берегом Днестра, вниз по течению от впадения в него реки Мокрый Ягорлык до межи с. Незавертайловка близ впадения реки Кучурган. От Одесского уезда Тираспольский отделялся прежней границей до реки Большой Куяльник, и от реки – межами с. Бузиновки, д. Волково, Ульяновки, Балайчука и Косовки до правого берега реки Тилигул. От нового Ананьевского уезда Тираспольский отделялся вверх по течению реки Тилигул правым его берегом до межи деревни Аннинской, а оттуда – по сухой границе по смежным межам селений и деревень.

Как ни старалось тираспольское дворянство и его новый предводитель г. Корбэ, но Тирасполь уездным юродом остался 28 сентября 1834 года Государь Император подписал Указ Правительствующему Сенату, в котором Николай I повелел: «1. Учредить в Херсонской губернии новый уезд с наименованием Ананьевского, в тех границах, кои означены на представленной от Новороссийского и Бессарабского генерал-губернатора карте. 2. Уездному оному городу быть в селе Ананьеве, в котором открыть и присутственные места по прилагаемому штату. 3. Суду первой инстанции для сего уезда и Тираспольского быть в Тирасполе под названием Тираспольского и Ананьевского окружного суда (...)».

Итак, уездный Тирасполь устоял, но уезд уменьшился. Указом Правительствующего Сената 31 октября 1834 года был учрежден новый Ананьевский уезд в который из Тираспольского уезда вошло: казенных поселян – 7149, помещичьих крестьян и дворовых людей – 10911 (всего 18060). Кроме этого, в Ананьевский уезд из Тираспольского было передано: казенных крестьян – 9698, земли под казенными селениями – 231957 десятин, земли, помещикам принадлежащей, – 195676 десятин, обязанных поселян – 110 душ и земли, отдаваемой в оброк, – 592 десятины.

Для компенсации потерь Тираспольскому уезду из Одесского было перечислено помещичьих крестьян и дворовых людей – 3438 душ, земли помещичьей – 130272 десятины.

На то время в Тираспольском уезде числилось: казенных крестьян – 20585, земли, им принадлежащей, – 333205 десятин, обязанных поселян – 290, помещичьих крестьян и дворовых людей – 27123, земли, Помещикам принадлежащей, – 598124 десятины и земли, отдаваемой в оброчное содержание, – 4325 десяти.

http://www.nadnestre.ru/i-krep...ast-1.html

В кругу помещечье-дворянского общества.

Как и во всей России, дворянство в Тираспольском уезде играло главную роль в обществе, в организации административной, культурной и сельскохозяйственной жизни. Но по своему составу оно отличалось от дворянства российской глубинки, ибо здесь, на окраине империи, вместе с освоением земель шло и формирование дворянского общества из самых разнообразных по национальному составу, а иногда и по своему происхождению людей. Отношение к этому дворянству было также неодинаковым. Например, герцог де Ришелье, получивший изысканное европейское образование и предъявлявший к свету высокие требования, считал, что все дворянство Новороссии «весьма дурно составлено и малочисленно». Последнее его особенно угнетало, так как военный губернатор заботился о том, чтобы заполнить присутственные места дворянами.

Теперь о том, почему герцог считал дворянское общество дурно составленным. Потомственные дворяне, являвшиеся хранителями многовековой культуры, попадали в Новороссию либо в качестве офицеров, либо в качестве чиновников, в основном губернского масштаба. Что же из себя представляла основная масса южного дворянства? Это были представители свободных сословий, которые заселяли земли и получали офицерские чины, что в ту пору открывало дорогу к получению дворянского звания. Дворянство присваивалось и за заслуги на военном поприще, а таких офицеров после многочисленных русско-турецких войн собралось в Тираспольском уезде, да и по всей Новороссии, очень много. В результате этого несложного отбора составлялось ядро дворянского общества не из представителей древних потомственных дворянских родов, а из мелкопоместных и «худородных» дворян, или вовсе не имевших крепостных, или имевших их в количестве менее 100 душ.

Поэтому часто помещиков Новороссии обвиняли в укрывательстве в своих селениях беглых крестьян-крепостных.

В Тираспольском музее сохранились фамилии первых тираспольских землевладельцев в фотокопии «Ведомости о состоящих в уезде Тираспольском казенных и владельческих дачах с показанием находящихся в оных мужеского и женского пола душ и десятин земли удобной и неудобной, сочиненной мая 1795 года».

В нем под номерами 4, 5, 6 значатся земли, составленные для молдавских дворян (о них чуть позже). 3000 десятин удобной и 50 неудобной пустоши отдано капитану Щербану Владимировичу Бузияну, 1500 десятин удобной и 75 неудобной пустоши отданы прапорщику Егору Дмитриевичу Галацану, столько же удобной и 50 десятин неудобной пустоши пожаловано поручику Христофору Николаевичу Куряну, столько же удобной и 75 десятин неудобной пустоши отдано капитану Яну Мануиловичу Самарину (уж не из рода ли тех самых знаменитых в XIX веке славянофилов – Самариных?), 1500 десятин удобной и 75 десятин неудобной пустоши получил поручик Михаил Арсеньевич Руи.

Интересно, что в первой части плана Тираспольского уезда в количестве 9000 десятин удобной и 100 десятин неудобной земли значилась пустошь самого генерал-аншефа и кавалера Михаила Васильевича Каховского.

Рядом с ним была выделена пустошь (но поменьше – 6000 десятин удобной и 20 десятин неудобной земли, где уже жили 78 человек мужского и 55 женского пола) генерал-поручику графу де Вите. Под номерами 33-36 значились пустоши, принадлежавшие коллежскому асессору Стурдзе, поручику Степану Каневскому, секунд-майорам Феликсу и Андрею Осиповым, детям Дерибаса (то есть детям знаменитого де Рибаса), коллежскому асессору Константину Кромиде. Правда, на этих отведенных землях в ту пору официально никто не проживал. Зато под №42 на плане уезда числилась пустошь графа Северина Потоцкого (6000 десятин удобной и 180 десятин неудобной земли). Вокруг пустоши подпоручика Чуйка были порожние земли. А за ними значилась деревня Мариуполь премьер- майора Лазаря Сазонова с семью душами мужского пола и семью женского на площади 6000 десятин удобной и 250 десятин неудобной земли.

Дальше опять шли незаселенные пустоши полковника и кавалера Ивана Федоровича Волкова, поручика Максима Константиновича Турунси, ротмистра Ивана Чечернецкого, прапорщика Ивана Николаевича Карамалея.

Среди этих пустошей выделялась деревня Новопетровка премьер-майора Петра Ивановича Ковалинского, где проживало 24 человека и хозяину принадлежало 7500 десятин удобной и 300 десятин неудобной земли.

Поручик Василий Иванович Князевич владел деревней Надеждой (где проживало 12 человек) и землей в 1500 десятин удобной и 40 десятин неудобной. Примерно такой же площадью земли владел и его сосед прапорщик Никифор Федорович Елков, но в его деревне Федоровке не значился ни один человек.

Дальше опять шли пустоши прапорщика Петра Ивановича Янкуля, кадетского корпуса капитана Ивана Алексеевича Цызарева, инженер- подпоручика Ферштера, премьер-майора Александра Ларионовича Головина, инженер-майора и кавалера Андрея фон Дерплата.

Землями в 4500 десятин удобной и 200 неудобной владел секунд- майор Степан Осипович, в его деревне Михайловка проживало 70 человек.

Дальше шли большие пустоши подполковника Николая Егоровича Карпова, капитана Михаила Иванова, подпоручика Якова Андреевича Шимановского, секунд-майора Павла Визыряна, ротмистра Додона.

В деревне Филодоровка подполковника Константина Васильевича Филодора проживало 34 человека. В соседней с ним деревне Курта поручика Гаврилы Михайловича Курта значилось 13 человек.

Под номером 102 значилась пустошь прапорщика Григория Петровича Баркара, а рядом с его землями располагалась пустошь, оставленная для молдавских дворян. К ней примыкала деревня Юговичевка, где жили 22 человека, и принадлежала она подпоручику князю Юговичу. Пустошь подпоручика князя Рашковича официально была не заселена, как и пустошь соседнего молдавского дворянина Вестидра Константиновича Эксапорита.

В деревне Селунская, подполковника и кавалера Ивана Лаврентьевича Селунского, жили уже 112 человек, и ему было выделено 3000 десятин удобной и 100 десятин неудобной земли.

Далее по плану значились незаселенные пустоши вдовы портарессы Роксандры Эксапоритовой, капитана Дмитрия Николаевича Велисария. К их владениям примыкала порожняя земля, оставленная для молдавских дворян.

Не заселена была и пустошь капитана Михаила Доброго. Зато в деревне Анастасиевка подполковника Марка Афанасьевича Гаюса проживали 287 человек и владельцу принадлежало 18500 десятин удобной и 900 десятин неудобной земли. Рядом с этим владением была оставлена пустошь в 15000 десятин удобной и 900 десятин неудобной земли для молдавских дворян.

Деревню Кусаковка, в которой проживал 51 человек, основал и владел ею, а также 3000 десятин удобной и 660 неудобной земли полковник Екатеринославского казачьего войска Максим Кусаков.

Рядом с ним на землях, в два раза больших по размеру, располагался польский шляхтич Краковский, владевший деревней Николаевка, в которой значились 7 человек. Деревня Андреевка (в ней официально проживали два человека) принадлежала польскому шляхтичу Францу Михайловичу Юковскому, чьи потомки в дворянской жизни уезда будут играть большую роль.

Деревня Зимина, где проживали 24 человека, принадлежала провиантмейстеру Григорию Якимовичу Зимину. Он владел 4500 десятинами удобной и 230 десятинами неудобной земли.

Другую деревню, Болотино (где числилось 18 человек), основал поручик Иван Болотин, владевший 3000 десятинами удобной и 50 десятинами неудобной земли.

К этим освоенным землям примыкали пустоши поручика Петра Бирдина, секунд-майора Ивана Сергеевича Козьмина-Большого, капитана Степана Даценко.

Десять человек проживали в деревне Хаджилиевка секунд-майора Пантелеймона Хаджилия, который владел 3000 десятинами удобной земли и 98 десятинами неудобной.

Земли секунд-майора граничили с пустошами поручика Федора Флорина, капитана Саввы Ивановича Бадиолы, поручика Ивана Инглазиния, титулярного советника Андриана Гуськова, ичьчухадара Антона Паскала, к владениям которого примыкала порожняя земля, предназначенная для молдавских дворян.

Рядом с последней пустошью располагалась деревня Бранкованка (проживали 21 человек) прапорщика Андрея Франциевича Бранкована. За владениями Бранкована начинались пустоши молдавского шляхтича Степана Ильича Гуза, поручика Федора Христофорова, секунд-майора и кавалера Юрия Юрьевича Карачона, корнета Степана и кадета Давида Флоринских.

Возле пустошей последних располагалось село Валегоцулово, где на 12000 десятинах удобной и 100 десятинах неудобной земли проживали в ту пору 648 человек. Это по числу жителей было одно из наиболее крупных сел. Соседствовала с ним деревня Белуховка подполковника и кавалера Павла Дмитриевича Белухи, владевшего 6000 десятинами удобной и 300 десятинами неудобной земли. В Белуховке проживало 55 человек. Немногим меньше (36) жили в деревне Качуровка шляхтича Качуровского, который владел 4500 десятинами удобной и 30 десятинами неудобной земли.

Большими пустошами (от 6000 до 3000 десятин удобной земли) были наделены капитан Иван Иванович Боян, капитан Криста Манойлов, капитан Федор Сабеу, капитан Иван Ильескул. Рядом с этими пустошами располагалась деревня Бадюлы (26 жителей) капитана Саввы Ивановича Бадюлы.

Под номерами 161 и 162 в ведомости значились пустоши капитана Мануила Саула и секунд-майора Ивана Кононо.

66 человек проживали в деревне Егоровка полковника и кавалера Ивана Лаврентьевича Селунского, коему принадлежало 7500 удобной и 220 десятин неудобной земли.

Пустошь поручиков Андрея Захарова и Якова Абрамова соседствовала с деревнями Осиповка, Васильевка и Захаровка, где проживали 365 человек. Владели этими деревнями князья Соломон и Василий Аргутинские-Долгоруковы, чьи потомки играли большую роль в жизни Тираспольского уезда.

Деревнями Харитоновка (пять человек), Салчи (19 человек), Гротиле (7 человек) владели подпоручик Пантелеймон Аксентьевич Харитов, капитан Василий Осипович Беев, капитан Иван Егорович Смольянинов.

Соседние с ними пустоши принадлежали поручику Петру Голеву, подпоручику Тарасу Айвазову, премьер-майору Степану Давыдову, второму вестиару Диордию Сивову.

Деревнями Веселая и Щедрая владели поручик Сергей Иванович Станишин и поручик Николай Богданович Чириков. Им принадлежало по 3000 десятин удобной земли.

Столько же земли принадлежало премьер-майору и кавалеру Георгию Кирилловичу Гиржеву, в чьей деревне Ясли проживали 140 человек. Георгию Гиржеву принадлежала еще одна пустошь в 7500 десятин удобной и 404 десятины неудобной земли. Рядом с землями премьер-майора находилась пустошь (1500 десятин удобной и 50 десятин неудобной земли) подпоручика Михаила Ивановича Андреева.

Бригадир Василий Ланской владел 12000 десятинами удобной и 300 десятинами неудобной земли и деревней Полезная, в которой проживали 72 человека.

За землями бригадира располагались наделы (от 6000 до 4500 десятин удобной земли) подполковника и кавалера Арсения Ивановича Давидова (деревня Богословка, где числилось 49 человек); капитана Андрея Савицкого (деревня Савицкая, где проживали 336 человек); подполковника и кавалера Ивана Андреевича Некорицы (деревня Юрковка с 51 человеком); капитана Маргарита Депресрадовича (деревня Маргаритовка – 37 человек).

Между этими владениями располагалась пустошь (6000 десятин удобной и 100 десятин неудобной земли) портария Григория Диол-оглы.

Среди казенных селений: Ташлыка, Малаешт, Теи, Спеи, Токмазеи, Бутора, Шибки – находилась пустошь статского советника и кавалера Сергея Лошкарева; деревня Перушор портарессы Роксандры Эксапоритовой; деревня Фраси поручика Василия Демьяновича Медовникова (владел 3000 десятинами удобной и 160 десятинами неудобной земли, как и портаресса Роксандра Эксапоритова); деревня Соша поручика Якова Григорьевича Гулевича (4500 десятин удобной и 100 десятин неудобной земли); пустошь поручика Павла Петровича Туманова, который в 1794 году был предводителем Тираспольского уездного дворянства; деревня Евецкова (проживали 44 человека) ротмистра Якова Евецкого, Владевшего 3000 десятинами удобной и 50 десятинами неудобной земли, что ровно в два раза меньше, чем у Туманова; пустошь лекаря Ивана Загурского, деревня Самойловка секунд-майора Ивана Самойловского, которому принадлежало столько земли, сколько и Якову Евецкому, но в чьей деревне проживали 32 человека.

В предместье Дубоссар среди казенных селений располагалась деревня Ремаровка (где проживали 84 человека) секунд-майора Ивана Даниловича Ремара; деревня Розовка (с числом жителей 46) полковника и кавалера Ивана Лаврентьевича Селунского, владевшего здесь 1500 десятинами удобной и 50 десятинами неудобной земли; село Ильино (числилось по переписи 499 человек) статского советника Ильи Катаржи, которому принадлежало 12000 десятин удобной и 100 десятин неудобной земли; деревня Друцкая (216 человек) капитана князя Елифера Васильевича Друцкого-Соколинского; деревня Карабан (12 жителей) капитана Якова Яковлевича Пономарева (ему, как и князю Друцкому-Соколинскому, принадлежало 3000 десятин удобной земли); пустошь в 1500 десятин удобной и 100 десятин неудобной земли прапорщика Андрея Прокофьевича Кочкина.

Находились в пределах Тираспольского уезда и владения генерала французской артиллерии князя Александра Любомирского. Ему принадлежали села Глубочек, Косиц, Флиора, Дигоры, Окно, Тисколонг, Дойбаны, Тойпала, Гавиноши, Черное, Жура, Михайловка, Горомацкое, местечко Ягорлик, деревни Дубова, Игнатьевка, Жирка, Красный конт, Констанцы.

Как видно из этого обзора, первые дворяне-помещики Тираспольского уезда были самыми разными, как по национальному составу, так и по своей знатности (от служилых чиновников до родовитых князей). Им всем были предоставлены Императрицей Екатериной Великой права обжить бывшие пустоши и обзавестись на них хозяйствами.

Этому способствовал опубликованный еще 22 марта 1764 года «План о раздаче в Новороссийской губернии казенных земель к их заселению». Согласно этому плану, получить землю в наследственное владение могли «всякого звания люди», при условии поступления их на военную службу. На 16 лет новоселы Очаковской области освобождались от уплаты податей. По истечении этого срока поселенцы должны были платить подать с земли по 5 копеек за каждую десятину, причем военнослужащие освобождались от этих податей. Но по условиям этого заселения, необходимо было освоить полученные земли за свой счет людьми из-за границы в течение трех лет. В противном случае участки земли возвращались в казну.

В Тираспольском уезде в 1795-1796 годах было основано 50 новых населенных пунктов. В 1797-1802 годах появилось еще 40, причем все они, кроме болгарских колоний Большой и Малый Буялык, принадлежали помещикам. В 1803-1816 годах в уезде появилось еще 72 помещичьих селения. Причем помещичьи селения были в большинстве своем небольшими. В 1797 году частновладельческое население в уезде составляло 22,76 процента (5602 человека), в 1806 году – 27,61 процента (8537 человек). Причем Императрица старалась привлечь на осваиваемые земли дворян из соседних государств. Так 17 февраля 1793 года В. Каховский дал открытый лист о назначении земли молдавскому князю Афанасию Васильевичу Кесоли в землях «... новоприобретенной от Порты Оттоманской области (...)». Годом раньше в Дубоссарах 14 июня 1792 года Каховский подписал открытый лист о передаче 600 десятин земли майору Ивану Ивановичу Папано для заселения «... земель людьми из заграничных мест».

После присоединения к России Очаковской области 56 молдавских помещиков, изъявивших желание перейти в русское подданство, получили в общей сложности 250193 десятины земли. Всего же русским помещикам и молдавским боярам в Очаковской области было роздано 824000 десятин земли.

По требованию Беклешова Тираспольский предводитель дворянства Туманов в мае 1803 года доносил, что после заключения Ясского мира 26 молдавских бояр и чиновников получили от правительства земли в Очаковской области. 18 из них получили в Тираспольском уезде участки земли от 4600 до 25000 десятин и завели на них 20 деревень и несколько хуторов, в которых поселили более 4000 душ обоего пола. Среди них были такие известные личности, как князь Кантакузен, Стурдза, Катаржи, Филодор, Карпов, Керстичь, Гаюс, Кесоглу и другие. Восемь чиновников, получившие 50 тысяч десятин земли, не прибыли. Первым получил 10730 десятин земли по реке Ягорлык князь Делан Кантакузен, основавший село в 512 душ. Действительный статский советник Скарлат Стурдза получил 12 тысяч десятин земли тоже около реки Ягорлык и завел село в 289 душ.

Бригадир Катаржи получил 24 тысячи десятин земли при реке Малый Куяльник и на Свиной Балке, где поселил 779 человек в двух деревнях. Статский советник Филодор получил 4700 десятин земли при реке Кучурган и завел там село в 133 души. Коллежский советник Гаюс получил 22425 десятин земли в верховьях реки Кучурган и завел три деревни, где проживало 763 человека.

В Херсонском областном архиве хранится дело «Об отводе земель офицерам Греческого дивизиона в Тираспольском уезде», где перечислено 79 офицеров, 263 унтер-офицеров и рядовых.

В 1800 году в Тираспольском уезде были выделены земли Черногорскому дворянину Василию Княжевичу и его семье. В письме от 3 августа Иван Княжевич (отец Василия) писал: «По многим несносным Магометанским угнетениям Черногорской земли, состоящей под державою Митрополита Петра Негуша, в которой имел я жительство с немалочисленною фамилиею, прошлого 1794-го года, принял намерение выйти оттуда со всеми моими родственниками, коих всех семей свыше семидесяти находится в Черногории, в Российскую Вашего Императорского Величества империю, в которой и сын мой поручик Василий Княжевич по отставке из службы Вашего Императорского Величества находится жительством Новороссийской губернии в Тираспольском уезде, для коего перехода обнадежен был пособием и дачею в Тираспольском уезде к заселению земли трех тысяч десятин, от бывшего Новороссийского губернатора господина генерал-майора и кавалера Василия Васильевича Каховского и от него был я снабжен к выведению оных пашпортом.(...) проживаю (...) поныне у означенного сына моего поручика Княжевича, который и сам весьма недостаточен, а особливо по недороду хлеба ему самому пропитати мое семейство не достает никаких способов (...)»

По приезду в Тираспольский уезд Иван Саввович и брат его протопоп Дмитрий Княжевич заручились письмом митрополита Петра Петровича Негуша, что принадлежат к числу благородных черногорских дворян. Им было выдано свидетельство от 17 декабря 1796 года, где сообщалось: «Мы нижеподписавшиеся, что прописанные на сем листе Княжевичи Иван и Дмитрий происходят точно из черногорских дворян и что данное им свидетельство на оное дворянство от черногорского Спендерийского и Приморского митрополита Петра Петровича Негуша собственною его рукою и с приложением черногорской печати подписано (...)». Свидетельство заверили, кроме митрополита Негуша, генерал-поручик Георгий Гиевич, генерал-майор Георгий Богданов, секунд-майор Ильякович, премьер-майор Иван Скорич, майор Милетич и полковник Милорадович. Уж не тот ли это Милорадович – герой войны 1812 года?...

Письмо Княжевича не осталось без ответа. Из Петербурга было отписано, что согласно монаршей воле всем Княжевичам выделена земля еще в 1792 году согласно числу их душ «на правой стороне лимана Малокуяльницкого и на левой – речки Свиной (...)» в Тираспольском уезде. Правительство согласно было выделить еще землю в уезде Княжевичам, но только по числу прибывающих на постоянное жительство душ.

Деревня Кринички в Тираспольском уезде принадлежала польскому дворянину (шляхтичу) Иосифу Николаевичу Букоемскому.

Рядом с казенными селениями Липецкого и Гандрабур находились земли шляхтичей Качуровских, коллежского асессора Макарескула (по всей видимости грека) и майора Души.

Как видно из вышеприведенного, никакого различия по национальностям не было. Одинаково в Тираспольском уезде получали земли и французские, и немецкие, и молдавские, и черногорские, и русские дворяне. Главное условие было как можно скорейшее освоение земель.

Каждый из новоставших помещиков устраивал хозяйство на свой лад и заводил в нем свои порядки. Чтобы обустраивать новые земли, помещики (у коих были деньги) приобретали себе крепостных. Так, в 1810 году надворный советник Андрияш купил у помещика коллежского регистратора Якова Детрикарина «во вечно потомственное владение ревизских мужеска пола сорок три, а женска сорок четыре души, со вновь рожденными записанными по ревизии Ольвиопольского уезда при деревне Иванченковой крестьян (...) ценою за 4000 рублей (...)» и привез их в свое имение, расположенное в Тираспольском уезде.

Другой помещик, подписной инвалидной роты 43-ей капитан, крепостным Алексею Антоновичу Козлову и жене его Агафие Андреевне с дочерью дал вольную 2 августа 1815 года, о чем и засвидетельствовано было в Тираспольском уездном суде.

Но были помещики, которые обращались со своими крепостными, как со своей вещью. Как правило, это были те, которым не было дела до будущего, а хотелось получить как можно больше в то время, когда они владели данными землями и крепостными. В 20-х годах XIX века генерал-майор Катаржин свои села Малаешты и Илию в Тираспольском уезде отдал в аренду титулярному советнику Афанасию и сыну его 10-го класса чиновнику Ивану Дариенковым.

Как писал в прошении на имя управляющего министерством юстиции действительного тайного советника князя Алексея Алексеевича Долгорукова управляющий имением и делами помещика генерал-майора Катаржина поручик Дмитрий Колодяжный: «Дариенковы (...) пользуясь отсутствием Катаржина на военной службе, при первоначальном вступлении нарушили силу и обязанности предписанные контрактом, утесняли крестьян непомерными работами и истребляли без сожаления в свою пользу не представленный им никаким правом господский лес, угнетали крестьян, отнимали собственность, довели до бедственного и ужасного положения (...)».

Делом по жалобам крестьян и управляющего занялся тираспольский земский исправник, который провел следствие и вскрыл все издевательства Дариенковых. Выяснилось, что один крестьянин, например, был по их приказу привязан к конскому хвосту и верховой ездок тащил его по горам и камням более двух верст.

Уездный исправник удалил Дариенковых от аренды и дело на них передал в Тираспольский суд.

Случалось, что справедливости добиться не удавалось. Так, деревня Васильевка Тираспольского уезда принадлежала помещику полковнику Антону Ивановичу Тумановичу, который хорошо относился к крестьянам, и те уважали его за справедливость. Полковник завещал все принадлежавшие ему земли, движимое и недвижимое имущество восьмилетней дочери Любови (незаконнорожденной). Но после его смерти родные братья умершего Федор и Антон Тумановичи и двоюродные – Гавриил, Михаил и Дмитрий Тумановичи – завели тяжбу и решением суда опровергли духовное завещание полковника.

Братья Тумановичи затеяли большие перестройки, стали сгонять крестьян с обжитых мест, а затем четырех человек без земского суда самоправно избили. В результате один из них, Лукьянов, заболел и умер, а другие, Андрей Ткаченко и Иван Бондаренко, два месяца проболели. Не привыкшие к такому обращению крестьяне отказались повиноваться захватившим их селение Тумановичам.

Ивана Бондаренко с девятью членами его семьи Гавриил Туманович зимой выгнал из дома и переселил в деревню Журавку, которая находилась в 10-ти верстах от Васильевки. Иван Бондаренко отказался повиноваться. Тогда управляющий избил его беременную жену дубовыми прутьями, а потом приказал ей работать на тяжелой работе в пекарне. Но затем, видимо убоявшись последствий, отправил назад в Васильевку. Все же имущество Бондаренко Туманович приказал забрать, а испугавшихся и убежавших детей поймать и наказать. Бондаренко написал жалобу в Тираспольский нижний земский суд заседателю Витошевскому. Последний обещал приехать и разобраться на месте, но так и не сдержал свое слово. Тогда Бондаренко написал жалобу генерал-губернатору Новороссии графу М.С. Воронцову. Граф приказал Тираспольскому исправнику Ивану Павловскому провести расследование и донести в уголовный суд Херсонской палаты. Но Туманович поехал в Тирасполь и сумел подкупить Павловского, который стал затягивать расследование. Бондаренко вновь подал жалобу на имя Воронцова, но Павловский повернул расследование так, что, вроде бы, жалоба не подтвердилась.

Тем временем Туманович ворвался в дом Бондаренко, избил жену его, три дня назад родившую ребенка и забрал переписку Бондаренко с губернским судом. Причем ударил кормящую мать в грудь коленом, из-за чего у нее пропало молоко.

Тогда Бондаренко обратился к предводителю Тираспольского уездного дворянства подполковнику Василию Ивановичу Корбе, который, зная всю низость братьев Тумановичей, защитил Бондаренко и укрыл его на зиму на своих землях; и сам написал жалобу на Тумановича. Но вновь Тумановичи сумели обмануть суд и Бондаренко вынужден был скрыться в Одессе. В Херсонской Палате уголовного суда титулярный советник Гавриил Туманович был оштрафован в пользу казны «как оказавшийся виновным в самоправном принуждении Бондаренко к переселению на доставшейся ему, Тумановичу по разделу земле, без испрошения в том содействия местного начальства, и наказании хотя умеренно, как показали свидетели, Бондаренко и его жены, в беременности находившейся (...)» Бондаренко за противоречивые, вроде бы, показания не наказали. Но из-за явных издевательств Тумановича над своими крестьянами велено было предводителю Тираспольского дворянства и земскому исправнику «(...) иметь должное наблюдение за обращением Тумановича со своими крестьянами». Это было 28 августа 1829 года. Собственность Бондаренко была возвращена, а сам Туманович дал подписку не делать ему никаких притеснений. Таково было решение губернского прокурора.

Однако через два года губернский прокурор вынес оправдательный документ в отношении Тумановича по факту избиения до смерти им двух крестьян, а Бондаренко за клевету на дворянина присудили к тридцати ударам плетьми «за недоказательство своего доноса и неповиновение своему владельцу (...)». Губернский прокурор предписал отправить Бондаренко в ссылку в Сибирь. В данном случае получилось, что правым оказался тот, у кого было больше прав.

Конечно, нельзя, исходя из этого случая, делать обобщения, как принято было в коммунистические времена, на всех помещиков и дворян. Все они были разными, и все вели себя по-разному со своими крестьянами. Одни их притесняли, другие, наоборот, учили крестьянских детей грамоте, помогали стать на ноги толковым хозяевам, так как прекрасно понимали, что именно от благополучия крестьян зависит и их собственное благополучие.

http://www.nadnestre.ru/i-krep...ast-1.html

На пути к переломному декабрю.

1812 год в жизни и истории Тирасполя оставил заметный след, как и в истории всего Российского Отечества. В арсеналах Тираспольской крепости получали оружие дружины Херсонского ополчения. На полях Отечественной войны сражались многие тираспольцы. Архивные документы свидетельствуют, что в самом начале Отечественной войны около 900 тираспольцев вступили в народное ополчение, а жители города и уезда летом 1812 года сдали в фонд помощи русской армии 514 лошадей и 313 быков.

Образцы героизма проявил Тираспольский драгунский полк, который 17 декабря 1812 года стал именоваться Конно-егерским. Шефом полка в 1812 году был генерал-майор Степан Яковлевич Репнинский 1-й. Полк состоял из 4-х эскадронов, действовавших в Дунайской армии, в корпусе Засса (Булатова), в 7 кавалерийской дивизии, потом в армии Чичагова, в 6-м корпусе Булатова. Запасной эскадрон был назначен в 12-ю кавалерийскую дивизию, предназначенную для формирования 3-й Обсервационной армии. Драгуны носили красное приборное сукно, темно-зеленый с красной выпушкой воротник, желтый металлический прибор, штандарты образца 1803 г., пожалованные в 1809 году – один белый и 4 зеленых на весь полк Тираспольский драгунский полк просуществовал до 1833 года и был упразднен, причем два эскадрона были присоединены к Владимирскому Великого князя Михаила Павловича, три эскадрона и пеший резерв – к Финляндскому, один эскадрон – к Московскому полкам. 6-й корпус, в составе которого дрались драгуны, после Отечественной войны 1812 года попал в Тирасполь и вошел в состав 2-й армии, штаб которой располагался в Тульчине. Штаб 6-го корпуса расположился в Тирасполе. До 1818 года 2-й армией командовал генерал от кавалерии Леонтий Леонтьевич Беннигсен, родившийся в 1745 году. В 1805 году он командовал русскими корпусами, посланными в Моравию, в 1812 году был назначен начальником главного штаба, но вскоре отозван из армии за вражду с М.И. Кутузовым. В 1813-1814 годах командовал резервной армией. Интересно, что во время заседания чрезвычайного комитета 5(17) августа 1812 г. кандидатура Л.Л. Беннигсена рассматривалась даже на пост главнокомандующего русскими войсками, но было предложено Императору утвердить М.И. Кутузова. Беннигсен участвовал 1 сентября 1812 г. в известном заседании военного совета в Филях. В лагере под Тарутином Беннигсен жил напротив избы Кутузова и давал пышные обеды для своей свиты, и был в оппозиции Кутузову, которую возглавлял Барклай де Толли, отстраненный вскоре Михаилом Илларионовичем от командования армией. Тем не менее Барклай де Толли обвинял в беспорядках в армии не только Кутузова, но и его начальника штаба Беннигсена, «которые не знают другого высшего блага, как только удовлетворение своего самолюбия, из которых один доволен тем, что достиг крайних целей своих желаний (...), другой – разбойник, которого присутствие втайне тяготит первого, производит только зло своею нерешимостью и путаницею, которую водворяет во всех частях управления войсками».

В Тарутинском лагере Беннигсен занялся откровенными интригами против Кутузова, распуская среди генералов слухи, что фельдмаршал согласился с английским представителем Лористоном на свидание за несколько верст от войска, и что на свидании будет присутствовать сам Наполеон. А значит, нужно убрать Кутузова. Великий полководец имел в лице Беннигсена не помощника, а интригана. Когда действия Беннигсена начали наносить вред армии, Кутузов вначале изолировал его, а затем окончательно удалил из армии. 5 октября 1812 года Беннигсену было поручено командовать группировкой войск, основной задачей которой являлся разгром авангарда противника. Русские войска нанесли чувствительный урон авангарду французов, которые потеряли 2500 человек убитыми и ранеными, 38 орудий и тысячу человек пленными. Потери русских составили 300 человек убитыми и 904 ранеными. Умер Беннигсен в 1826 году.

У такого человека командование армией принял граф Петр Христианович Витгенштейн, генерал от кавалерии, в годы Отечественной войны командовавший 1-м отдельным корпусом, а в 1813 году некоторое время он даже командовал всеми армиями. До начала войны 1812 г. корпус П.Х. Витгенштейна стоял на западной границе России. 29-30 июня 1-й пехотный корпус графа Витгенштейна прибыл в лагерь при Дриссе, куда вскоре приехал сам Император Александр I. Здесь сосредоточились войска 1-й Западной армии. Когда 1-я Западная армия переправлялась через Двину, корпус графа охранял пути на Петербург.

Под Витебском Наполеон хотел разгромить 1-ую Западную армию, 13-14 июля под Островно шел бой, где дрался и корпус Витгенштейна. Витгенштейн противостоял французам под Смоленском.

В то время, как русская армия стояла в Тарутино, Витгенштейн находился в районе Полоцка. Против него действовал корпус маршала Сен-Сира. К октябрю корпус был усилен прибывшими из-под Риги войсками Штейнгеля и петербургскими ополченцами и, перейдя в наступление после упорного боя с французами, овладел 7(19) октября Полоцком и стал развивать наступление. Кутузов одобрил действия графа.

Корпус Витгенштейна участвовал в зажатии войск французов в треугольнике Толочин – Черея – Лошница, 15 ноября войска Витгенштейна после упорного боя возле Березины взяли в плен 7- тысячную дивизию Партуно. Витгенштейн вместе с Чичаговым преследовал остатки французской армии до Немана. В декабре Чичагов и Витгенштейн получили задачу – отрезать пути отступления прусскому корпусу Макдональда, двигавшемуся из Риги через Тильзит и Кенигсберг. В 1813 году войска Витгенштейна участвовали в наступлении на Берлин.

Начальником штаба у Витгенштейна в 1819 году стал Павел Дмитриевич Киселев. Это был изысканный вельможа. В 1882 году А.П. Заболоцкий-Десятовский выпустил о графе обстоятельную книгу, которая называлась «П.Д.Киселев и его время». Павел Дмитриевич родился в 1788 году, начал службу в кавалергардском полку, с которым принимал участие в Бородинском сражении (получил за это орден Святой Анны) и в заграничных походах русской армии в 1813- 1815 годах. Киселев становится адъютантом генерала от инфантерии Михаила Андреевича Милорадовича, начальника авангарда Главной армии, который вел непосредственное преследование армии Наполеона. Впоследствии Милорадович стал петербургским генерал- губернатором и был смертельно ранен 14 декабря 1825 года на Сенатской площади выстрелом декабриста Каховского. Во время службы у Милорадовича Киселев становится известным Императору Александру I, и тот настолько очаровался блестящим офицером, что делает его своим флигель-адъютантом и возлагает на него выполнение очень важных поручений. Забегая вперед, можно сказать, что этот сиятельный вельможа сумел добиться и расположения будущего Императора Николая, который в ту пору и не подозревал, что взойдет на русский престол. Во время помолвки Великого князя Николая с прусской принцессой Шарлотой, Киселеву было поручено сопровождать жениха, и между молодыми людьми возникла дружба.

В то же время Киселев подал Александру I записку о необходимости постепенного освобождения крестьян от крепостной зависимости, как раз в 1816 году, когда сам монарх думал, как это сделать.

В чине генерал-майора Киселев стал начальником штаба 2-й армии. Служебное положение Киселева в Тульчине было крайне тяжелым, и у него появилось мною врагов, так как генерал стремился облегчить участь солдат, смягчить телесные наказания, что, естественно, многим не нравилось, в том числе и всемогущему Аракчееву. Известна дуэль Киселева с командиром бригады генералом Мордвиновым. Несмотря на то, что их положения были неравны (Киселев занимал гораздо более высокое положение, считался фаворитом Государя и мог спокойно не заметить вызова), он ответил, согласился на дуэль, убил Мордвинова и выплатил семье его пенсию. Император простил Киселева. В 1823 году, после смотра 2-й армии Александром I, Киселеву был пожалован чин генерал-адъютанта, но тем не менее он был оставлен в армии, в составе которой участвовал в русско- турецкой войне 1828-1829 годов.

Под начальством Киселева в Тульчине служили будущие декабристы: Пестель, Бурцев, Басоргин, князья Трубецкой и Волконский, но они, как раз, были с ним в очень хороших отношениях. Киселев, правда, не знал о существовании заговора. Известны строки великого Пушкина, посвященные Киселеву:

На генерала Киселева
Не положу своих надежд,
Он очень мил, о том ни слова,
Он враг коварства и невежд;
За шумным, медленным обедом
Я рад сидеть его соседом,
До ночи слушать рад его;
Но он придворный: обещанья
Ему не стоят ничего.
Зная меткий и острый пушкинский язык, можно сказать, что это довольно высокая оценка Киселева.

Витгенштейн не находил общего языка с Киселевым и даже, обидевшись на своего начальника штаба, секретным письмом просил у Императора об отставке. Друзья Киселева, генералы Закревский и Алексей Орлов, советуют ему умерить свой нрав и не раздражать стариков. Закревский извещал своего друга, кроме того, что «Пестель, адъютант, все из него (Витгенштейна – прим. авт.) делает...»

Не находил поначалу Киселев общего языка и с другим генералом, командиром 6-го корпуса Сабанеевым, чей штаб располагался в Тирасполе. Сабанеев был полной противоположностью светского Киселева.

Иван Васильевич Сабанеев родился в 1770 году в старинной дворянской семье, ведущей свой род от мурзы Сабан Алея, который пришел в XY веке из Золотой Орды служить Великому князю Василию Темному, но не пожелал креститься, и только Прапрадед генерала при царе Алексее Михайловиче принял православие и стал ярославским дворянином Сабанеевым, окончательно обрусевшим к середине XYIII века. Отец Ивана Васильевича, ярославский помещик, записал по обычаю сына в гвардию, и тот в 15 лет уже стал сержантом Преображенского полка, где сама Императрица имела чин полковника. Прежде, чем явиться в Преображенский полк, Сабанеев три года проучился в Московском университете, и лишь в 1791 году молодой человек уходит на войну с Турцией капитаном Малороссийского гренадерского полка. 28 июня того же года ему довелось участвовать в последнем крупном сражении той кампании. В бой русские войска вел генерал Николай Васильевич Репнин.

После окончания войны молодой капитан, обстрелянный в сражениях с турками, попадает на западную границу, где в 1794 году под командою Суворова участвует в нескольких сражениях, в том числе и при штурме Варшавы.

Четвертой кампанией, в которой отличился молодой офицер, становится Итальянский поход Суворова. Капитан Сабанеев настолько удачно действовал со своими егерями в знаменитых сражениях при Нови, Тортоне, Милане, в Альпах, что Суворов замечает его и делает майором. В начале Альпийского похода Александр Васильевич поручил ему труднейшую должность начальника передовых постов. В одной из схваток храбрый офицер получил ранение. Сам Суворов лично посылает в Петербург ходатайство о награждении его орденом Анны 2-й степени и чином подполковника. Но обо всем этом Иван Васильевич узнает позже. А тогда ему, раненому, пришлось пробыть год в плену у французов в городе Нанси. Но и здесь молодой офицер не сидел сложа руки, а составил отчет о военном и гражданском французском устройстве.

Летом и осенью 1812 года Сабанеев находился на юге в украинских и приднестровских степях, прикрывая южные пределы Империи, и впервые не участвовал в сражениях, видимо, переживая это. Но генерал-майор Сабанеев уже поздней осенью 1812 года движется к Березине в составе войск, руководимых адмиралом Чичаговым. 12 мая 1814 года в Париж вступает уже генерал-лейтенант Сабанеев.

После военных бурь 6-й корпус, которым командует Сабанеев, расположил свой штаб в Тирасполе, а его части находились на большой территории между Черным морем, Прутом, Днестром и Бугом. 16-ая дивизия будущего декабриста генерал-майора Михаила Федоровича Орлова, в которой служил первый российский декабрист Раевский, также входила в состав 6-го корпуса. Михаил Орлов был племянником екатерининского фаворита Григория Орлова, а также другого фаворита Екатерины II и убийцы Петра III – Алексея Орлова. Михаил Орлов в 1814 году принимал капитуляцию Парижа, а уже в январе 1821 года предложил ряд резких мер, с которыми члены тайного общества декабристов не согласились, и генерал вышел из общества, но тем не менее Орлов остался прогрессивно настроенным генералом и опекал перспективных, с его точки зрения, офицеров. Так, 5 августа 1820 года Орлов вызвал в Кишинев (где находился штаб 16-й дивизии) майора В.Ф. Раевского из Аккермана, где тот служил в 32-м Егерском полку полковника Непенина.

Этот полк входил в состав 16-й дивизии. Орлов предложил Раевскому возглавить дивизионную ланкастерскую (взаимного обучения) школу. К тому времени Раевский уже был опытным боевым офицером.

Владимир Раевский родился 28 марта 1795 г. в слободе Хворостянка Старо-Оскольского уезда Курской губернии, в семье отставного майора Феодосия Раевского. Владимир был третьим из одиннадцати детей. Предки Раевских, по преданиям, пришли в Россию в XY веке из Польши и Дании. Род их породнился через князей Глинских с самим царем Иваном Грозным, а через Нарышкиных – с Петром Великим. Наиболее известная ветвь Раевских – Николая Николаевича, генерала от кавалерии, который в 1812 году был генерал-лейтенантом, командиром 7-го пехотного корпуса, и прославился в Бородинском сражении упорной защитой центрального редута, вошедшего в историю под названием «батареи Раевского».

В послужном списке «О службе и достоинстве майора 32-го Егерского полка Владимира Федосеевича Раевского» написано: «1812 года в Российских пределах при отражении вторгнувшегося неприятеля: против французских и союзных с ними войск августа 7- го под селением Барыкином, 26-го под селом Бородином и за отличие в коем награжден золотою шпагою с надписью «За храбрость».

О Бородинском сражении сам Раевский вспоминал: «Мы, или, вернее сказать, все, вступали в бой с охотою и ожесточением против этого Нового Аттилы. О собственных чувствах я скажу только одно: если я слышал вдали гул пушечных выстрелов, тогда я был не свой от нетерпения, и так бы и перелетел туда (...) Полковник это знал, и потому, где нужно было послать отдельно офицера с орудиями, он посылал меня. Под Бородином я откомандирован был с двумя орудиями на «Горки». Под Вязьмою также я действовал отдельно, после Вязьмы – 4 орудия... Конечно, я получил за Бородино золотую шпагу с надписью «За храбрость» в чине прапорщика; Аннинскую – за Вязьму; чин подпоручика – за 22 сентября и поручика – за авангардные дела. Тогда награды не давались так щедро, как теперь. Но я искал сражений не для наград только, я чувствовал какое-то влечение к опасностям и ненависть к тирану, который осмелился вступить в наши границы, на нашу родную землю».

Романтика патриота сделала потом молодого офицера (участвовавшего в одиннадцати сражениях) не только декабристом, но и поэтом. Но эта романтика заставила в 22 года разочаровавшегося в службе штабс-капитана в 1816 году уволиться из армии. Раевский возмущался: «Где обещанные для народа льготы? Сотни тысяч русских своею смертию искупили свободу целой Европы. Солдат забивают палками, крепостной гнет крестьян усилился (...) Кто дал человеку право называть другого человека собственностью? По какому праву имущество и даже душа одного человека может принадлежать другому? Откуда взят закон торговать, проигрывать в карты и дарить, тиранить и унижать крепостных людей, бить, прогонять сквозь строй солдат?» Однако друзьям и отцу удалось убедить Владимира, что его место в армии, там он принесет больше пользы, чем сидя дома. И уже в 1818 году, по настоянию отца, он снова на службе, кавалер ордена святой Анны 4-го класса, у него серебряная медаль в память 1812 года и он майор 32- го Егерского полка. Но по дороге в Аккерман, в Тульчине, молодого романтика принимают в члены «Союза благоденствия». Во время службы в Аккермане возникло судебное дело, согласно которому Раевский был обвинен в потворстве нижним чинам. Донос на него в Тирасполь отправил аккерманский полицмейстер. Разбираться в Аккерман поехал сам командир шестого корпуса генерал Сабанеев. Делу ход не был дан, а вскоре генерал Орлов забрал вольнодумца в Кишинев. Это была удивительная для Раевского пора.

21 сентября 1820 года в Кишинев приехал опальный поэт Александр Пушкин. Два вольнодумца и поэта очень скоро стали друзьями. Раевский пишет свой трактат «О рабстве». Вместе с Пушкиным он вступает в Кишиневскую масонскую ложу «Овидий», думая найти в этом спасение, не подозревая реакционной, антирусской ее сути.

Позже Пушкин напишет В.А. Жуковскому из Михайловского: «В Кишиневе я был дружен с майором Раевским, генералом Пущиным и Орловым. Я был масон в Кишиневской ложе, т.е. в той, за которую уничтожили в России все ложи».

Сам Раевский о своей дружбе с Пушкиным напишет через много лет: «Я Пушкина знал как молодого человека со способностями, с благородными наклонностями, живого, даже ветрен ого... Пушкина я любил по симпатии и его любви ко мне самой искренней. В нем было много доброго и хорошего и очень мало дурного». Раевский был образованным офицером: знал немецкий и французский языки, математику, историю и географию. Преподавание его в дивизионной школе носило по тем временам недопустимый характер. Он проповедовал равенство нижних чинов с офицерами. А по вечерам, на вечеринках, пытался внушить свои убеждения и другим офицерам. Один из участников тех вечеров Филипп Филиппович Вигель потом вспоминал об этом: «Два демагога, два изувера, адъютант Охотников и майор Раевский (...) с жаром витийствовали. Тут был и Липранди (...) На беду попался тут и Пушкин, которого сама судьба всегда совала в среду недовольных». Пушкин так же вел себя на этих вечерах, о чем свидетельствовал чиновник Павел Долгоруков: «Пушкин разгорался, бесился и выходил из терпения. Наконец полетели ругательства на все сословия. Штатские чиновники – подлецы и воры, генералы – скоты большею частию, один класс земледельцев почтенный. На дворян русских особенно нападал Пушкин. Их надобно всех повесить, а если б это было, то он с удовольствием затягивал бы петлю». Конечно, Пушкин бы не стал (случись это) затягивать петли, но отношение его к существовавшему тогда строю в комментариях не нуждалось.

А что же было в это время в штабе корпуса в Тирасполе? Там о заговорщиках было известно мало. Хотя начальник штаба корпуса генерал Вахтен, проверяя в 1821 году майора Раевского, оказался недоволен им. Недоволен он им давно. Вахтен при смотре дивизии Орлова разрешил не только унтер-офицерам, но и ефрейторам бить солдат палками до 20 ударов, что, естественно, вызвало ненависть к нему свободолюбивого майора. Во время службы в полку Непенина он выразил при приезде Вахтена в полк ему открытое недовольство. Вахтен не преминул тут же написать Киселеву жалобу: «Господин Раевский самой первой степени либералист, ибо он 9-й егерской роте, которою командовал, всегда твердил, что (строевое) учение не должно быть, и слова: равенство, свобода, независимость всегда им объяснял. Я при осмотре, в прошлую зиму, учебную команду его на первом шагу остановил и заставил взять ему кивер в руки, и стать у дверей, и не прежде говорить, пока его не спрошу, а то он Непенину не дал ни слова говорить».

До поры до времени в штабах Тирасполя и Тульчина не реагировали на поступавшие сигналы. Павел Дмитриевич Киселев женится. Устраивает свою личную жизнь и генерал Сабанеев. О его любви долгое время ходили рассказы, и говорили разное: одни осуждали, другие молчали, третьи делали вид что ничего не знают. А история случилась такая.

У военного доктора Тираспольского корпусного госпиталя Шиповского была красавица жена Пульхерия Яковлевна, дочь бендерского священника Борецкого. Видимо, большой любви между ними не было. И глянулась она генералу. Как развивался роман, достоверно неизвестно, но, судя по дальнейшим событиям, и Пульхерия Яковлевна влюбилась в бравого седовласого генерала.

Пульхерия Яковлевна была довольна переменой в своей жизни, повеселела, стала гостеприимной хозяйкой. В тираспольской своей квартире даже принимала Пушкина и от души смеялась над его шутками.

Раевский, который во времена кишиневской службы имел возлюбленную Каролину Протасевич, относился к этому шагу командира корпуса очень отрицательно. И даже впоследствии, в сибирской ссылке, сделал довольно злую запись в своих дневниках: «Генерал Сабанеев зазвал к себе на ночь жену доктора Шиповского и не отпустил ее обратно к мужу, которого перевел в другой корпус, а потом публично женился, тогда как она не имела развода с первым мужем. Вот как существуют в России церковные и гражданские законы для людей высокопоставленных».

Сколь долго длилось бы в Тирасполе неведение, если бы не одно «но», – неизвестно. Но это грозное «Но!» пришло из Петербурга, в виде переданной генералу Сабанееву фразы Александра I: «Скажите Сабанееву, что доживши до седых волос, он не видит того, что у него делается в 16-й дивизии». Кто-то успел проинформировать монарха о вольнодумстве на юге. Сабанееву отступать было некуда: ведь задета его честь. 3 декабря 1821 года генерал писал Киселеву: «Вчерась вечером прибыл я в Кишинев и завтра должен отправиться в Бельцы. После отъезда Вашего из Кишинева узнал я, что майор Раевский завел в 32-м полку также масонскую ложу и что будто бы двое рядовых введены в оную были. Об обстоятельствах сих, как довольно важных, поручил я тайно разведать Черемисинову, на которого во всяком случае положиться можно. Здесь в Кишиневе наблюдение за подобными людьми поручено Барцу».

Интересно, что и самому генерал-майору Черемисинову не очень-то доверяли в штабе армии. Черемисинов, однако, по материалам расследования отправил в Тирасполь на имя Сабанеева письмо, где сообщал: «Раевский (...) наставлением своим, кажется, внушил солдатам то, чего бы им знать не следовало. Но, как обстоятельство сие требует подтверждения, то я употреблю все способы таковую заразу вывесть наружу. Я бы желал, чтобы Раевского в полк не присылали, а лучше и совсем из корпуса выгнать (...) Орлов человека сего ласкает, держит у себя и чрез то поощряет действие вольнодумства в других и пр.» Сабанеев в раздумье: что делать? Дальше скрывать вольнодумство уже нельзя. Нужно принимать меры. Из Тирасполя письмо Черемисинова отправляется в Тульчин с припиской Сабанеева: «Из письма Черемисинова усмотрите, почтеннейший товарищ, что Черемисинов со мною откровенен и, конечно, не вольнодумец и не партизан мерзавца Раевского».

Как видно, он пытается выгородить близкого к нему генерала, отдав уже на расправу майора Раевского.

В январе 1822 года был отправлен в отпуск генерал-майор Михаил Федорович Орлов, которого уже больше не допустят к командованию дивизией, а семнадцать последних лет своей жизни племянник екатерининского фаворита Григория Орлова проведет не только в опале, но и под надзором. Раевский остался без защиты.

10 января Сабанеев сообщал Киселеву: «Удостоверюсь в истине и, если то не ложно, арестую Раевского и отправлю в Тирасполь. (...) Во вторник (10-го) намерен выехать в Бессарабию, хотя чрез силу, ибо обстоятельство сие возвратило мне, кажется, припадки прошедшей болезни моей. Дай Бог для меня, чтобы я ошибся. Но если дойдет до Государя – какого будет он обо мне мнения? (...) Объеду все полки 16- й дивизии и, сколько умею, постараюсь внушить обязанности начальникам и подчиненным».

Выехав из Тирасполя, генерал направился в Кишинев, где остановился у наместника Бессарабской области генерал-лейтенанта Ивана Никитича Инзова. 15 января на обеде у Инзова Сабанееву впервые был представлен опальный поэт Александр Пушкин. Взаимоотношения у них, по всей видимости, не сложились. Так как 20 января 1822 года Сабанеев доносил Киселеву: «В кишиневской шайке, кроме известных Вам лиц, никого нет, но какую цель имеет сия шайка, еще не знаю. Пушкин, щенок, всем известный, во всем городе прославляет меня карбонарием и выставляет виною всех неустройств. Конечно, не без намерения, и я полагаю органом той же шайки». Получился парадокс. Сабанеев едет из Тирасполя в Бессарабию выявлять и подавлять крамолу, а его выставляют карбонарием – революционером. Больше уязвить генерала было невозможно. У Сабанеева с Инзовым состоялся серьезный разговор, который невольно подслушал Пушкин. О том, как развивались дальше события, вспоминал позже сам Раевский: «1822 года февраля 5-го в 9 часов пополудни кто-то постучался у моих дверей. Арнаут, который стоял в безмолвии передо мною, вышел встретить или узнать, кто пришел. Я курил трубку, лежа на диване.

- Здравствуй, душа моя! – сказал мне, войдя весьма торопливо, и изменившимся голосом, Александр Сергеевич Пушкин.

- Здравствуй, что нового?

- Новости есть, но дурные. Вот почему я прибежал к тебе.

- Доброго я ничего ожидать не могу... но что такое?

- Вот что! Сабанеев сейчас уехал от генерала. Дело шло о тебе. Я не охотник подслушивать, но, слыша твое имя, часто повторяемое, признаюсь, согрешил: приложил ухо. Сабанеев утверждал, что тебя непременно надо арестовать; наш Инзушко, ты знаешь, как он тебя любит, отстаивал тебя горою. Долго еще продолжался разговор, я много недослышал, но из ПОСледних слов Сабанеева ясно уразумел, что ему приказано, что ничего открыть нельзя, пока ты не арестован.

- Спасибо,- сказал я Пушкину,- я этого почти ожидал! Но арестовать штаб-офицера но одним подозрениям – отзывается какой- то турецкой расправой. Впрочем, что будет, то будет».

Раевский загрустил, перспектива была нерадостной. Он просил погадать на себя знакомую француженку-гадалку. Та его не успокоила, и он вынужден был потом записать: «Пики падали на моего короля. Кончилось на том, что мне предстояли чрезвычайные огорчения, несчастная дорога и неизвестная отдаленная будущность.(...) Возвратясь домой, я лег и уснул покойно. Я встал рано поутру, приказал затопить печь. Перебрал наскоро все свои бумаги и все, что нашел излишним, сжег. (...) Дрожки остановились у моих дверей. Я не успел взглянуть в окно, а адъютант генерала Сабанеева, гвардии подполковник Радич, был уже в моей комнате. «Генерал просил вас к себе», – сказал он мне вместо доброго утра. – «Хорошо, я буду!» – «Но, может быть, у вас дрожек нету, он прислал дрожки». – «Очень хорошо. Я оденусь». Я приказал арнауту подать трубку и позвать человека одеваться. Разговаривать с адъютантом о генерале было бы неуместно, хотя Радич был человек простой и добросовестный. Я оделся, сел с ним вместе на дрожки и поехал. Этот роковой час 12-й решил участь всей остальной жизни моей. Мне был 27-й год».

Что же это за роковой час для Раевского?

На первом допросе Сабанеев спросил Раевского, верно ли, что он говорил юнкерам: «Я не боюсь Сабанеева!»

Вопрос оскорбил гордого Раевского, врать он не любил, слов не помнил сих и ответил честно:

– Я... не помню, но если Ваше Превосходительство требуете, чтоб я Вас боялся, то извините меня, если я скажу, что бояться кого-либо считаю низостью.

Генерал вспылил:

– Не боитесь? Но как вы смели говорить юнкерам?..

Раевского покоробил тон разговора, и он спокойно возразил:

– Ваше Превосходительство! Позвольте Вам напомнить, что Вы не имеете права кричать на меня... Я еще не осужденный арестант.

Возможно этих последних слов майору и не надо было говорить. Генерал сорвался:

– Вы? Вы? Вы преступник!

Раевский схватился за шпагу, но опомнился и, вынув ее из ножен, протянул Сабанееву:

– Если я преступник, Вы должны доказать это, носить шпагу после бесчестного определения Вашего и оскорбления я не могу.

Генерал взбешен. Он хватает шпагу и кричит: «Тройку лошадей, отправить его в крепость Тираспольскую!» Но Раевский уже успокоился и заявляет, что он болен и не может ехать. Дивизионный доктор Шуллер, знакомый Раевского, подтвердил его болезнь. Но отправка Раевского в Тираспольскую крепость не сорвалась, а лишь была отложена на неделю.

Раевский не знал еще. что перехвачено Сабанеевым его письмо к командиру 32-го Егерского полка полковнику Непенину, где он писал: «Спешу Вас уведомить обо всем, здесь происходящем, кратко и ясно, когда прочтете, предайте письмо огню (...) Сабанеев велел приказы Орлова сжечь и возобновить жестокость и побои (...) Между тем, подлец Сущов (...) подстрекаемый адъютантом Сабанеева, украл у меня какие-то бумаги, письма (...) написал на меня донос, и все это отдано в руки Сабанеева: еще дело не открыто, в чем это все состоит. Однако Сабанеев тотчас взял из нашей лицеи этого подлеца и отослал его в Тирасполь под свое крыло (...) Сущов, мерзавец, за мое добро славно заплатил!»

6 февраля, в день ссоры с генералом, Раевский вернулся домой и увидел, что все бумаги были изъяты и опечатаны. Среди них оказались записки «О солдате», «Рассуждения о рабстве крестьян».

После этого к дверям майора был приставлен двойной караул. Раевский вспомнил, что у него на верхней полке стояла «Зеленая книга – Статут Общества Союза общественного благоденствия», и в ней четыре расписки принятых Охотниковым членов общества, и маленькая брошюра «Воззвание к сынам севера». При обыске эти документы не были найдены. Владимир Федосеевич тут же их сжег. Раевский вспомнил последнюю встречу с Пушкиным.

Расстались они немного странно. Александр Сергеевич хотел обнять друга, но тот уклонился от объятий, пожал руку и сказал: «Я не гречанка» имея, видимо, в виду стихи Пушкина.

8 февраля Сабанеев докладывал секретным посланием главнокомандующему генералу Витгенштейну: «Майор Раевский был главною пружиною ослабевшей дисциплины по 16-й дивизии».

Раевский по прибытии в штаб 6-го корпуса был посажен на гауптвахту Тираспольской крепости. Здесь его через некоторое время посетил сам Киселев. Он объявил, что Государь Император приказал возвратить Раевскому шпагу, если тот расскажет о тайном обществе, которое существует в России под названием «Союз благоденствия».

Раевскому предлагали стать предателем. Майор ответил, что ничего не знает о таковом, а если бы и знал, то не опустился бы до предательства.

Тем не менее, уходя, Киселев обещал Раевскому сделать все, что будет в его силах.

29-30 марта 1822 года Сабанеев вновь пишет Киселеву о Раевском: «Раевский во всем запирается и на каждый вопрос пишет преобширные диссертации».

Жизнь Раевского в Тираспольской крепости нельзя было полностью назвать тюремной: он не был лишен чина, сидел не в камере, а на гауптвахте, прекрасно был ориентирован о всех происходящих на воле событиях. Офицеры не спешили показывать против Раевского, как, впрочем, и солдаты, заявлявшие на допросах, что майор: « (...) приказывал нам служить верою и правдою Богу и великому Государю до последней капли крови!»

Много лет спустя Раевский запишет: «Никогда я не говорил ничего подобного солдатам».

А в это время отравился один из главных доносчиков – Вержейский.

Чем же занимался арестованный офицер? Он весь отдался второму своему увлечению, пишет стихи, полные гражданского звучания. 28 марта в тетради Раевского появляются строки:

Итак, я здесь... за стражей я...
Дойдут ли звуки из темницы
Моей расстроенной цевницы
Туда, где вы, мои друзья?
Еще в полусвободной доле
Дар Гебы пьете вы, а я
Утратил жизни цвет в неволе,
И меркнет здесь заря моя!
В союзе с верой и надеждой,
С мечтой поэзии живой
Еще в беседе вечевой
Шумит там голос ваш мятежный...
В это же время Раевский пишет стихотворение, которое долгие годы приписывали Рылееву, и только через 68 лет внук поэта Владимир Вадимович Раевский обнародовал рукопись деда:

Как в гробе, смрадными парами.
Не будит вас в ночи глухой
Угрюмый оклик часового
И резкий звук ружья стального...
Раевский напрасно переживал, что его стихи не дойдут до друзей. Они дошли до Пушкина. Александр Сергеевич напишет в Кишиневе: Мы вольные птицы; пора, брат, пора!

В Тирасполе Раевский написал стихотворение «К друзьям в Кишинев», где призывал к борьбе:

............................
В шумящем кровию потоке,
Под тень священную знамен,
На поле славы боевое
Зовет вас долг – добро святое.
Спешите! Там волкальный звон
Поколебал подземны своды
И пробудил народный сон
И гидру дремлющей свободы!
Пушкину это стихотворение передал один из офицеров тираспольской крепости летом 1822 года вместе с другим посланием:

Оставь другим певцам любовь!
Любовь ли петь, где брызжет кровь,
Где племя чуждое с улыбкой
Терзает нас кровавой пыткой,
Где слово, мысль, невольный взор
Влекут, как ясный заговор,
Как преступление, на плаху,
И где народ подвластный страху,
Не смеет шепотом роптать.
Пора, друзья! Пора восстать...
Пушкин не мог остаться глухим к таким воззваниям. В одной из записных книжек он запишет:

Недаром ты ко мне воззвал
Из глубины глухой темницы.

В июле 1822 года в Тирасполе ночевал у брата Павла, адъютанта Сабанеева, Иван Липранди, близкий кишиневский друг Пушкина. Липранди очень хотел увидеть Раевского и попросил о встрече коменданта крепости полковника Сергиоти. Тот свое согласие дал. Раевского повели на прогулку рано утром, и ждавший его Липранди пошел ему навстречу. Владимир Федосеевич очень обрадовался, полчаса длилась беседа, дольше оставаться было опасно, и на прощание Раевский передал Липранди пьесу в стихах «Певец в темнице» и поручил передать Пушкину, что он пишет ему длинное послание. Александр Сергеевич получил его, когда уже был в Одессе. В Кишиневе Пушкин, начав читать «Певца в темнице», воскликнул, что Раевский всех хочет брать из русской истории и нашел возможность упомянуть о Новгороде, Пскове, Вадиме и Марфе Посаднице.

............................
Но там бессмертных имена
Златыми буквами сияли;
Богоподобная жена,
Борецкая, Вадим,- вы пали!
Пушкин, прочитав до конца стихотворение, воскликнул: «Как это хорошо, как это сильно; мысль эта мне нигде не встречалась; она давно вертелась в моей голове; но это не в моем роде, это в роде Тираспольской крепости, а хорошо».

Особенно понравилось Александру Сергеевичу четверостишие:

Как истукан, немой народ
Под игом дремлет в тайном страхе:
Над ним бичей кровавый род
И мысль и взор казнит на плахе...
Поэт, повторив вслух последнюю строку, добавил со вздохом: «После таких стихов не скоро же мы увидим этого Спартанца». Известны его стихи «Недаром ты ко мне воззвал». Видимо, поэт мысленно вел на расстоянии беседы со своим другом и рисовал на страницах черновика портреты Раевского.

20 апреля 1822 года в Тульчин на имя Витгенштейна, а оттуда в Тирасполь, пришло предписание начальника Главного штаба Его Императорского Величества князя Петра Волконского: «До сведения Государя Императора дошло, что в городе Тирасполе содержится под арестом 32-го Егерского полка майор Раевский, бывший директором дивизионного лицея при 16-й пехотной дивизии, вследствие чего Государю Императору угодно, чтоб Ваше Сиятельство уведомили меня немедленно, какой лицей существовал или существует при 16-й пехотной дивизии, и почему так именуется, ибо на сие нужно Высочайшее разрешение. Также, за что содержится майор Раевский под арестом и почему не было о сем рапортовано, если он сделал важный какой-либо проступок?»

Раевским уже заинтересовался Император. Но узник тираспольской крепости не подавал никаких челобитных, а наоборот, был дерзким, и, казалось, сам пытался вызвать на себя огонь:

Против врагов и клеветы
Я не прошу у вас защиты:
Враги, презрением убиты,
Иссохнут сами, как трава.
Но следствие, тем не менее, идет неровно и порой трагически. Один из следователей – подполковник Радченко – в записке, переданной тайно, признается: «Правительство, казалось, искало не открытия истины, но жертвы в пример другим». Другой следователь, Круглов, нагрубил генералу Черемисинову и был за непочтительность отдан под суд.

Круглов покончил с собой, написав записку на имя Раевского: «Поручая себя волнам Дуная, прощаю моих врагов и коварных обольстителей. При всей опытности я не мог ускользать от сетей бесчестных».

Тем не менее 7 июня в Петербург ушла выписка с перечнем провинностей майора Раевского, а 31 июля Волконский уведомил Витгенштейна, что дело Раевского «имел счастье представлять Государю Императору». Александр I повелел передать дело вольнодумца в военный суд при 6-м корпусе в Тирасполе под наблюдение самого генерал-лейтенанта Сабанеева, чему последний не обрадовался. Он просит Раевского убрать из Тирасполя: «Одна чума за Прутом, под сумнением, а другая у меня под глазами. Это Раевский. Нельзя ли, почтеннейший отец и командир, сделать мне величайшее одолжение, избавить меня от этого человека. Не все ли равно, где он будет содержаться в Тульчине или в Тирасполе?»

Но, в Тульчин Раевского переводить не желают. Киселева устраивает тот факт, что опальный майор сидит в Тирасполе, и следовательно, сор из избы не выносится. А тем временем еще один из свидетелей вышел из строя: сошел с ума юнкер Сущов, а другой – штабс-капитан Цых – проворовался и был взят под стражу. Сам Раевский написал жалобу на Сабанеева из 99 возражений. 1 сентября 1823 года Раевский отправил протест на имя графа Витгенштейна, где написал: «Со мной поступлено было, как с уголовным или государственным преступником: опечатали бумаги, совершенно больного отправили по почте из Кишинева в Тирасполь и там заключили под строжайший караул, с воспрещением говорить с кем бы то ни было и даже выходить на. крыльцо темницы. Особенное секретное повеление дано было как коменданту, так и должностным офицерам. Мне было запрещено всякое общение и разговор с каким бы то ни было лицом в продолжение 19 месяцев. 2,5 часа только я имел право ходить по крепости на тех же строгих правилах. Двойной внутренний и наружный караул охранял меня; а внутренний страж и ночью даже находился со мной в одной тесной комнате. Когда я говел, тогда офицер и унтер-офицер конвоировали меня в церковь».

Так жил Раевский в Тирасполе, пока решалась его судьба.

12 декабря 1823 года в день рождения Государя Императора И.В. Сабанеев удостаивается производства в очередной чин: генерала от инфантерии. А Киселев просится в отставку, но получает лишь отпуск и отбывает за границу. Граф Витгенштейн также уходит в отпуск, и Сабанеев по старшинству временно принимает командование 2-й армией. Именно в это время истекает срок рассмотрения протеста Раевского Тульчинским аудитором. Два генерала и два полковника единодушно свидетельствуют, что во время следствия и суда над Раевским совершено много ошибок, а потому нужно дело пересмотреть. 18 января 1824 года сам Император потребовал дело Раевского к себе.

А Раевский все еще продолжает сидеть в Тираспольской крепости, и с ним ищут общения молодые офицеры. Через двадцать лет после описываемых событий бывший подпоручик инженерной команды в Тирасполе Иван Бартенев, представитель старинного дворянского рода (отец одного из будущих основоположников пушкиноведения Петра Бартенева) рассказал своему приятелю Виссариону Григорьевичу Белинскому о допросе его Сабанеевым:

Вопрос: «Какого рода было знакомство ваше с майором Раевским?»

Ответ: «Пришедши на гауптвахту Тираспольской крепости уже около года тому назад, чтобы рассмотреть карниз для сделания подобного при арках порученных мне вновь строящегося в Бендерах порохового погреба, я увидел на галерее оной майора Раевского. Он вступил со мной в разговор по архитектурной части; потом, пригласив меня внутрь (где было тогда много офицеров, пришедших к разводу), обратился к словесности. Узнавши, что я выписываю альманахи и журнал, пленил меня обширностью познаний и красноречием; потом попросил убедительно, жалуясь на нетерпимую скуку и отсутствие образованных людей, приносить к нему, когда случится быть в Тирасполе, новые книжки журнала «Сын Отечества» для общего чтения и суждения о литературном их достоинстве, на что я решился, хотя не без опасения, дорожа суждениями довольно ученого человека в отдаленном крае России».

Вопрос: «Известно ли Вам было запрещение ходить к Раевскому?»

Ответ: «Запрещение ходить к Раевскому мне было известно только по слухам, но так как я ходил к нему весьма редко и не надолго, то есть именно на время прочтения любопытных статей журнала и прямо на гауптвахту, не скрываясь, то, считая это маловажным делом, полагал могущее быть взыскание меньшим пользы моего образования».

Видимо, оправдание удовлетворило Сабанеева, так как Иван Бартенев благополучно продолжил службу и вышел в отставку в чине подполковника.

Да и сам Сабанеев неожиданно изменил свое отношение к Раевскому. В 1825 году он писал ему: «Успех в ходатайстве об освобождении Вас почел бы я наивеличайшей ко мне милостью Государя Императора, и день тот – наисчастливейшим днем в моей жизни».

Может быть и освободили бы майора-свободолюбца, но грянули декабрьские события 1825 года. Император Александр ушел с Российской арены, и пришедший ему на смену брат Николай изменил свое отношение к вольнодумцам.

Почти 4 года просидевший в Тираспольской крепости Раевский почувствовал это на себе. Пестель хотел начать восстание с освобождения «тираспольского узника» Раевского. Но события складывались по-иному. 10 января 1826 года в крепость явился начальник штаба 6-го корпуса Отто Иванович Вахтен со стражей и обыскал камеру, но кроме офицерского патента, дозволенных книг, золотой шпаги за храбрость и писем из дома ничего не нашел. А дальше была отправка Раевского в Петербург, 8 месяцев в Петропавловской крепости, более года в крепости Замостье и ссылка в Сибирь на вечное поселение, где он прожил с 1828 по 1872 год, женился на крестьянке Авдотье и имел восемь детей.

На могилке его была надпись: «Под сим камнем погребено тело Владимира Федосеевича Раевского. Родился 28 марта 1795 г., умер 8 июля 1872 г.» В 20-х годах XX века о его могиле писал один из деятелей сибирской науки Б.Г. Кубилов: «На угрюмом сельском кладбище, среди безымянных крестьянских могил, покосившихся и почерневших от времени крестов, приютилась могила Раевского».

Помнит Тираспольская крепость не только первого декабриста России Раевского. Настроение в дворянской среде, среди офицеров было далеко не одинаковым. С тревогой тайный агент А. Данненберг доносил из Тирасполя в Санкт-Петербург: «Мнения лиц в кругу здешних обществ совершенно различны. Молодые и не только образованные офицеры, также частные люди, по большей части расположением умов своих доказывают дух нашего времени. Неудовольствие к правительству и стесненное состояние свободы наибольше их занимают».

В 1826 году следствие по делам декабрьского заговора проводилось по всей России, во многих воинских частях. В Тирасполе перед военным судом 2-й армии предстал поручик квартирмейстерской части при главном штабе армии Евдоким Емельянович Лачинов. Воронежский дворянин Лачинов состоял членом Южного общества. По конфирмации 25 ноября 1826 года поручик был лишен прав с «написанием в рядовые». А в 1832 году уволен из армии в чине прапорщика. Сменив военный мундир на гражданский фрак, дворянин Лачинов стал директором акционерной компании в Харькове и благополучно прожил до 1875 года, скончавшись в Москве.

Содержался в Тираспольской крепости и другой офицер этой же квартирмейстерской части, член Союза благоденствия подполковник Эмилиан Викторович фон Руге, родившийся в 1790-х годах. Подполковника держали в крепости по приговору суда. В 1829 году после отбытия наказания фон Руге было приказано явиться в штаб 2- й армии в Тульчин.

Вскоре опала с вольнолюбивого подполковника была снята, и он смог дослужиться до чина генерал-лейтенанта, скончавшись в своей постели в 1857 году.

Не избежал участи узника Тираспольской крепости и известный командир 32-го Егерского полка полковник Андрей Гаврилович Непенин, родившийся в 1787 году и состоявший членом Союза благоденствия. Это он покрывал строптивого майора Раевского и гостеприимно принимал у себя великого русского поэта А.С. Пушкина, о чем вспоминал потом И.А. Липранди: «В Аккермане мы заехали прямо к полковому командиру Андрею Гавриловичу Непенину (старому моему приятелю)... и поспели к самому обеду, где Пушкин встретил своего петербургского знакомца, подполковника Кюрто, бывшего его учителя фехтования и... назначенного комендантом Аккерманского замка... Вечер проведен был очень весело... Все обедавшие не прочь были погулять, и хозяин подавал пример гостям своим». Как сложилась судьба полковника Непенина после ареста и заключения в Тираспольскую крепость – неизвестно. Умер Андрей Гаврилович 12 ноября 1845 года.
Был среди узников Тираспольской крепости и представитель древнего дворянского рода князь Александр Петрович Барятинский, штаб-ротмистр, адъютант главнокомандующего 2-й армией графа Витгенштейна. Князь родился 7 января 1799 года. Когда ему дали заполнить протокол допроса он записал: «Греко-российской веры». Обучался Александр Петрович в Петербургском Иезуитском благородном пансионе, из которого он вышел в конце 1814 или в начале 1815 года. После окончания пансиона он жил у своего родственника, князя Долгорукова. Потом по воле родителей и «противу его желанию» поступил в коллегию иностранных дел. Но князь не был дипломатом, его влекла другая стезя. И в 1816 году он вступил в лейб-гвардии гусарский полк, а в январе 1820 становится адъютантом Витгенштейна.

В тайное общество князь вступил на юге и был последним председателем Тульчинской управы, близким другом Пестеля. И он, сопровождая в 1823 году Витгенштейна в Петербург, вел переговоры по поручению Южного общества с Северным.

В многотомном издании «Восстание декабристов, материалы» находим: «Подозревавшее Барятинского начальство послало его... в командировку в Тирасполь, очевидно, чтобы удалить его из Тульчина. Имеются основания предполагать, что Барятинский рассчитывал, если начнется восстание, освободить из Тираспольской тюрьмы томившегося там майора Раевского... Любимый в войсках, В. Раевский мог бы сыграть большую роль в предполагавшемся восстании».

Однако события развивались совсем не по сюжету заговорщиков, и пришлось в конце декабря 1825 года князю Барятинскому в присутствии генерала Отто Вахтена присягнуть на верность царствовавшему Императору. Но это его не спасло. Князь Барятинский был арестован в конце декабря 1825 года в Тирасполе и приговорен к смертной казни. Правда, вскоре по конфирмации приговор изменили на каторжные работы. А в августе 1826 года срок каторжных работ был сокращен до 20 лет. Князь был отправлен в Кексгольм, а в 1827 году – в Читинский острог. В 1839 году ему разрешили поселение в Тобольске, где он и умер в больнице в 1844 году сорока пяти лет от роду.

Князь Барятинский принял в Южное общество военного топографа Петра Ивановича Фаленберга, который по делам службы неоднократно бывал в Тирасполе.

Так декабрь 1825 года отозвался в жизни города на Днестр

http://www.nadnestre.ru/i-krep...ast-1.html

На экваторе века.

К середине XIX века земляная крепость, основанная как пограничный пост России, развиваясь под влиянием внешних и внутренних факторов, превратилась в уездный южный город (построенный с правильными русскими кварталами, со своей промышленностью, садами и огородами) который стал центром развитого уезда. По данным YIII ревизии, в 1836 и 1842 годах (данные по мужскому полу) в Тираспольском уезде проживало: в 1836 году – 126724, а в 1842 -135827 человек. Причем горожан было соответственно по годам: 27212 человек и 27776. В процентном отношении в 1836 году это составляло 21,47 процента, а к 1842 году уже 20,45 процента. Государственных крестьян в 1842 году было 48702 (то есть 35,86 процента), а частновладельческих крестьян – 50803 человека или 37,40 процента. К неподатному сословию принадлежало 6,29 процента (или 8546 человек).

По данным IX-X ревизий, в 1854-55 годах мужское население уезда достигло 160064 человек, причем среди них 52494 составляли частновладельческое население (или 32,80 процента), а в 1858 году мужское население достигло 180239 человек, причем частновладельческое население уменьшилось в процентном соотношении до 29,72 процента, хотя в абсолютных числах возросло до 53563 человек. Государственные крестьяне составляли в то время 68941 человек или 38,25 процента, причем неподатное сословие уменьшилось до 4,32 процента или составило 7790 человек. Согласно официальной статистике, в Херсонской губернии наиболее высокий процент городского населения в середине XIX века был в Тираспольском и Одесском уездах. Это при том, что в апреле 1792 года на территории всей Очаковской области (куда входил и Тираспольский уезд) было всего два местечка – Дубоссары и Балта.

В.М.Кабузан в своей книге «Народонаселение Бессарабской области и левобережных районов Приднестровья (конец XYIII – первая половина XIX вв.)», изданной в 1974 году в Кишиневе, приводил данные о том, что Тираспольский уезд в ту пору заселялся в основном русскими и украинцами, причем последние преобладали.

Если в 1799 году в Тирасполе проживало 2750 человек (395 – русских; 465 – евреев и 1890 украинцев), то уже в середине 50-х годов XIX века, по данным церковного учета, в городе было 4670 человек. Причем из них 1870 человек составляли украинцы, 865 – русские, 1745 – евреи, среди прочих числилось 190 человек, а в графе молдаване стоял прочерк. Конечно, последнее сомнительно, о чем уже говорилось, но такая статистика тоже была.

Молдавское население проживало в основном в сельской местности уезда, городах Дубоссары и Григориополь. Так, в это время в Дубоссарах проживало 4298 человек (из них молдаване – 1164 человека, украинцы – 697, евреи – 2437). В Григориополе было больше жителей, чем в уездном центре – 6138 человек (причем украинцев и молдаван здесь жило поровну – по 1053 человека, 147 – евреи и 3885 человек числились в прочих; можно предполагать, что в основном это были армяне).

Интересно, что, по данным IX ревизии, в Тираспольском уезде числилось 198 владельцев крестьян, имевших менее 21 крестьянина; 128 владельцев имели крестьян от 21 до 100 человек; 23 помещика владели крестьянами от 101 до 500 человек; и двоим принадлежало от 500 до 1000 крестьян. Всего же 357 владельцев имели в уезде 13131 крестьянина, то есть крепостные крестьяне составляли очень низкий процент от общей численности населения уезда.

В «Материалах для географии и статистики России, Херсонская губерния», вышедших в 1863 году сообщалось о сильном дроблении помещичьих имений в Тираспольском уезде.

По своим застройкам город был в первой половине больше деревянным, каменных строений было немного, и располагались они, в основном, в центральной части Тирасполя. В уезде также преобладали деревянные строения. Всего же в уезде было в середине прошлого века 155 сел и деревень с числом дворов от 10 до 50, и 54 – где находилось более 50 дворов.

В 1847 году в уезде было 145670 десятин пахотных полей. В самом городе и по Днестру особенно хорошо развивалось садоводство. В одном Тирасполе к 50-му году прошлого века насчитывалось на городских землях от 500 до 600 садов; каждый из них пространством от 1/2 до 8 десятин. Причем садоводство на территории города начало стремительно развиваться после 1808 года, а до тех пор, по свидетельству Демоля, существовало всего три фруктовых сада. В это время в Григориополе было 120 фруктовых садов, а в Дубоссарах – 130.

В Тирасполе, с хуторами, под садами находилось 653 десятины 687 сажен; в Григориополе – 207 десятин 948 сажен; в Дубоссарах -271 десятина 568 сажен. Кроме этого, в Тираспольском уезде, в казенных селениях, под садами считалось 3549 десятин 1479 сажен. В одной колонии Парканы сады занимали 150 десятин земли.

Уже в то время сады делились в Приднестровье на два типа: плавневые, лежащие близ самой реки, и находящиеся на некотором отдалении от Днестра, т.е. незатопляемые. В первой половине XIX века приднестровские сады делились на 4 класса по степени урожайности. К первому классу относились плавневые сады Тирасполя, Григориополя, Дубосcap, колонии Паркан и селений государственных крестьян Лунговской, Малаештской и северной части Слободзейской волостей. Ко второму классу принадлежали плавневые сады южной части Слободзейской волости и селений Беляевской волости. В третий класс входили степные сады городов и селений, имеющих плавневые сады первого класса. И четвертый класс составляли степные сады селений, в которых плавневые сады принадлежали ко второму классу.

Главной породой фруктовых деревьев в приднестровских садах были: слива, яблоня, груша, вишня; а второстепенными считались абрикосы, волошский орех и персик. Из сортов яблонь разводились ранние, поздние и зимние; из сортов груш – обыкновенная, дуля, бергамот; из сортов слив – чернослива (т.е. венгерка), галдень, кадыня, бардака и пруня. Причем венгерка и галдень продавались в сушеном виде, а другие сбывались в свежем виде.

В Приднестровье на одну десятину в садах 1-го и 2-го классов высаживалось 150 яблоневых деревьев, а 3-го и 4-го – 200. Груши в садах всех классов составляли 200 деревьев на десятину, сливы и вишни по шестьсот. Самый большой урожай деревья давали в первые два года плодоношения, и потом быстро истощалась земля от чрезмерной плодовитости. Урожайные годы, как правило, чередовались с неурожайными. Исключение из этого правила составляли молодые сады.

Фрукты сбывались в Одессе, Тирасполе, Григориополе, Дубоссарах и Кишиневе, но большая часть их продавалась на месте барышникам, которые развозили их в Балту, Николаев, Херсон. Средние местные цены на фрукты составляли за четверть: ранних яблок – 20 копеек, поздних – 25 копеек, обыкновенных груш и дуль – 25 копеек, бергамот – 30 копеек, вишен – 30 копеек, свежих слив – 15 копеек, за один пуд сушеных слив давали 70 копеек серебром.

С одной десятины сада 1-го класса на яблоках выручали 52 рубля 50 копеек, 2-го класса – 49 рублей 13 копеек, 3-го класса – 39 рублей 50 копеек, 4-го класса – 37 рублей 50 копеек; груш: в садах 1-го класса – 44 рубля, 2-го – 41 рубль 25 копеек, 3-го класса – 31 рубль, 4-го класса – 29 рублей 75 копеек; слив: 1-го класса -60 рублей, 2-го класса – 52 рубля 30 копеек, 3-го класса – 38 рублей 50 копеек, 4-го класса – 32 рубля 31 копейка; вишен: в садах 1-го класса – 54 рубля, 2-го – 49 рублей 50 копеек, 3-го -36 рублей, 4-го – 27 рублей. Но это был не чистый доход так как приходилось покупать садовладельцам деревья, платить сторожам, сооружать ограды, что существенно снижало доходы.

Приезжие купцы, закупая в уезде фрукты, продавали их дальше, в Россию. Так, например, в 1844 году балтский купец Красильников закупил в Тирасполе зимние яблоки и груши по цене 1 рубль 50 копеек серебром за пуд а продал в Москве по цене 10 рублей серебром за пуд. Многие крестьяне не получали больших доходов по простой причине, так как продавали урожай за год и за два вперед барышникам. Большие доходы получали купцы. Так, в Тирасполе в 40- х годах прошлого века купец 3-й гильдии Матренинский и другие имели под садами от 5 до 10 десятин земли и выручали в год от 600 до 1500 рублей серебром. А в 1847 году купцы Матренинские получили с 20 десятин сада доход в 15000 рублей серебром, т.е. 750 рублей серебром с десятины. В том же году они собрали до 10000 пудов яблок и груш, которые были проданы на месте по цене от 1 рубля 43 копеек до 2-х рублей серебром за пуд слив же было высушено до 350 пудов, которые проданы были по цене от 1 рубля 15 копеек до 3 рублей 10 копеек серебром за пуд.

Славился в первой половине XIX века Тираспольский уезд тонкорунными породами овец, такими, как чистая электа. В самом уездном центре располагались шерстомойни, где обрабатывалась шерсть и потом шла в Англию, Бельгию, в северные российские губернии, в Москву.

В 1849 году в Тираспольском уезде было 5840 лошадей, 24800 голов рогатого скота, 35560 простых и 105670 тонкорунных овец, а также 18290 свиней.

В первой половине XIX века леса в Тираспольском уезде принадлежали по большей части казне и потому хорошо сохранились. Лучшим считался в уезде лес расположенный между Григориополем и Дубоссарами.

Развитие промышленности в городе началось с его основания, но об этом особый разговор.

В книге «Военно-статистическое обозрение Херсонской губернии» приводятся данные о жителях уезда в конце первой половины XIX века по званиям. Из общего числа вольных матросов Херсонской губернии (звание было учреждено в 1840 году) – 434 находились в Тираспольском уезде и восемь проживали в Тирасполе. 876 человек в уезде составляли представители белого духовенства, в городах их насчитывалось 34 человека. Потомственных дворян в уезде насчитывалось 356 человек и в городах – 34. Личное дворянство было у 1352 человек в уезде и у 66 – в городах. Интересно, что Не так много было в городах и самом уезде чиновников и приказнослужителей – всего 11 человек в уезде и семь в городах.

Совсем не значилось по официальным документам почетных граждан и купцов 1-й и 2-й гильдий, зато 3-й насчитывалось в уезде 140 и в городах также 140 человек.

Много было мещан и посадских: в уезде их проживало 6137, а в городах – 1413 человек.

Были в уезде и разночинцы – 167, а в городах – 77 человек.

По численному составу в уезде больше всего проживало в ту пору помещичьих и государственных крестьян. Помещичьих крестьян в уезде насчитывалось 28674 человека, причем 28 жили в городах. Немного поменьше было государственных крестьян – их в уезде проживало 28251 человек и пять жили в городах.

Проживали в уезде: 153 человека отставных нижних чинов, 31 бессрочно отпущенный офицер, 198 нижних чинов (и 112 в городах), а также 30 казаков.

В 1847 году в Тирасполе отмечали радостное событие. Высочайше был утвержден герб города. На нем в верхней части щита, в золотом поле располагался герб Херсонский, а в нижней пространной, по черному полю находилась диагонально проходящая от правого верхнего угла крепостная стена красного цвета, и по обе стороны ее были изображены по одному желудю. В то время крепость уже была упразднена, но как символ города она осталась. А желуди появились на гербе, так как в городе росло большое количество дубов.

Итак, век XIX достиг своего апогея, а крепость стала настоящим южнорусским городом, со всеми свойственными ему приметами.