✔ ВЛАДИМИРСКАЯ губерния/область (Российская Федерация)

Удивительное по красоте и достоверности описание старого Владимира в книге алтайского писателя Константина Сомова "Одна жизнь" вышедшей в 2014 г. Откуда он так хорошо знает Старый Владимир - Большую Нижегородскую улицу, Владимирский централ. Князь-Владимирское кладбище, Торговые Ряды, Шалопаевку, Бабьи Ворота и Публичную библиотеку, и магазин Паркова. Существовал ли на самом деле чиновник городской управы Вениамин Сергеевич Ненашев.

Сомов К.К.
Одна жизнь. Повесть. — Барнаул: ОАО «ИПП «Алтай»,
2013. — 224 с.
Повесть «Одна жизнь» является составной частью задуманного автором романа «Усобица», повествующего о Гражданской войне в Сибири и, в особенности в ее Алтайской губернии. О людях одной земли, оказавшихся по разные стороны баррикад.
Один из его героев студент-доброволец Первой мировой войны подпоручик Ненашев оказывается в горниле искалечившей его душу братоубийственной бойни. Он больше не хочет никого убивать, ни тех, ни этих, но не властен жить по своему усмотрению. Нужно выбирать…

...Полусон сменялся полуявью, и тогда Ненашев, с трудом встав, извлекал из ящика очередную бутылку и, выпив половину ее содержимого, вновь принимался думать о том, что проис ходит сейчас вокруг него и с ним самим. О том хаосе и ужасе, что охватил его родину, ту самую Россию, о которой он — будучи студентом — не раз отзывался насмешливо и пренебре
жительно, а потом добровольцем пошел защищать. Медленно рассасывалась — уходила боль, и Игорь отчего‑то — кто же хозяин своим мыслям — вновь и вновь вспоминал историю своего родного города, ставшего одним из краеугольных камней в истории создания Руси.

Сколько же раз с тяжко памятного 1238 года подвергался Владимир жестоким и разорительным набегам татар, которым частенько помогали в этом соседи — нижегородцы. В страшное, вытаптывавшее тела и души время первой великой смуты в 1609 году владимирцы восстали против ставленника Лжедмитрия Второго воеводы Вельяминова, закидав его камнями.
В 1614 году окрестности города разорили поляки…
Здесь, на улице Большой Нижегородской, он родился и рос, долго не зная ни забот, ни лишений, и если и омрачали жизнь порой мальчишеские обиды, то проходили они так же быстро, как и появлялись. Сторонним людям могло показаться, что в семье чиновника городской управы Вениамина Сергеевича Ненашева к детям относились строго, и во многом это так и было, но и сам вечно занятый делами Вениамин Сергеевич, и ведущая домашнее хозяйство Надежда Прокопьевна своего сына и дочь не просто любили, но и уважали.
— Игорек, — не раз говорила ему родившаяся в простой, хоть и зажиточной крестьянской семье мама. — Не считай ты никого дурнее себя, относись к людям с уважением. У всякого поучиться можно, и у профессора какого, и у мужика.

Обычно молчаливый отец, случалось, становился замечательным рассказчиком, а главное, был человеком думающим, способным оценивать окружающую действительность самостоятельно. Притом он практически никогда не терял чувство юмора и частенько вспоминал полюбившееся ему выражение Мишеля Монтеня о том, что человек рождается для счастья, а значит, должен быть счастливым. Став настоящим другом его отцу, знаменитый француз вскоре легко «записался» в друзья и к самому Игорю Ненашеву.
Скорчившись в углу темного подвала купца Дитина, вспоминал он и почитаемого им в университете древнегреческого мыслителя Перрона с его призывом к своим ученикам не только уклоняться от участия в событиях, но и воздерживаться от суждений, поскольку нет никогда уверенности в достоверности истины.

«Вот бы его сюда сейчас, этого Перрона, — с кислой улыбкой подумал Ненашев. — Показали бы ему мужички, как уклоняться. За тогу да на солнышко…» Вместе с Перроном вспомнился родной московский университет, историко-филологический факультет, насупленный взгляд декана Аполлона Аполлоновича Грушка, ораторскому искусству которого Игорь откровенно завидовал, горячие обсуждения трудов Плавта, Катулла и Тибулла. Август 14‑го, когда одним из первых ушел добровольцем на германскую войну хорошо ему знакомый студент Сережа Шмелев, сын знаменитого писателя Ивана Шмелева. И таких было много. Вскоре одним из них стал и Игорь Ненашев. Три месяца в Алексеевском училище, ставшие последними в его прежней, навсегда теперь ушедшей жизни, погоны прапорщика, война, революция. И опять Монтень с его словами о том, что жертвы и ужасы, совершаемые для улучшения общества, приносят всегда настолько мизерные результаты, что лучше уж отказаться вовсе от этих результатов, чем платить за них столь огромную цену. В точности этих слов Игорь ручаться не мог, но смысл их в темном сыром подвале ощущал теперь с предельной ясностью, вновь и вновь вызывающей жестокие приступы головной боли.
Порой Ненашев и вовсе терял ощущение реальности происходящего. Ему вдруг явственно виделось, что он идет по своей Большой Нижегородской улице, слышит щебетанье майских птиц, тарахтенье извозчичьих пролеток, густой шаляпинский бас из выставленной в открытое окно граммофонной трубы… Ему двенадцать лет, в руке у него свежая, лишь немного объеденная французская булка, на голове натирающая околышем кожу на лбу новенькая гимназическая фуражка. Вообще‑то гимназисту не полагается гулять с французской булкой в руке, но что поделаешь с тем, что нигде более не бывает она так вкусна, как припорошенная пылью в майский день на Большой Нижегородской…

Вот показалась из‑за густой уже зелени высоких деревьев тяжелая стена Владимирского централа. Взметнула ввысь стрелу трехъярусной колокольни приземистая Князь-Владимирская церковь, поставленная, по преданию, на месте священной рощи в бывшей Яриловой долине, где в дохристианские времена был идол языческого божества и отмечали свои торжества веселые и жестокие славяне. Вот и основанное после эпидемии чумы Князь-Владимирское кладбище, а за ним заросший тальником берег реки Лыбедь, такой же красивой, как и ее название.

«Хотя Клязьма красивее, конечно, — привычно подумал Игорь. — Хотел бы я увидеть реку красивее Клязьмы. Как же давно я ее не видел и увижу ли теперь… Там большевики…Там мама…» Белели в затуманенном сумеречном сознании стены древних, у истоков России воздвигнутых храмов, вырастали из тумана Золотые ворота, под которыми проходили, возвращаясь домой из походов, княжеские дружины, круглились останки крепостных валов, воздвигнутых русскими людьми еще в двенадцатом веке…
Проступали в вязкой темноте тосканский ордер колонн и высокое многоступенчатое крыльцо гимназии, прозванные "шалопаевскими" городские торговые ряды, где среди галанте рейных лавочек, мехов, мануфактуры, шелков и обуви скромно приютился магазин учебных пособий Паркова.

Там, в рядах между колоннами, прятался он с приятелями-гимназистами от дождя, наблюдал в ясный день, как слоняются по «шалопаевке» разные бездельники и гульливая молодежь, а в праздники чинно прогуливаются именитые горожане.Там, над главными, прозванными почему‑то «бабьими» воротами, за тугой дверью и высокой каменной лестницей, в полумраке двух небольших комнаток публичной городской библиотеки, за двадцать копеек в месяц открывал он для себя огромный, чудесный и чудовищный мир…

✔ ВЛАДИМИРСКАЯ губерния/область

▶ ДИАЛОГОВАЯ тема