Пржецлавские

У Ксаверия Игнатьевича было 8 детей: 4 сына и 4 дочери, но в его духовном завещании упоминаются жена, дочери и только один сын, Владимир.

В алгебре есть понятие экстремума функции.
Мне кажется, что судьба Владимира Ксаверьевича (а более того его сына, Владимира) - это экстремумы в этой ветви рода. Не совершая осознанно никаких преступлений, они регулярно - и как-то нелепо - попадали в ситуации, не вписывающиеся в образ "законопослушного гражданина"...
Мне не хочется предварять своими комментариями истории, почерпнутые из дел, поэтому сначала я буду просто приводить фрагменты и выдержки, а потом уже попытаюсь что-то обобщить. И, конечно, буду рада услышать комментарии форумчан - что вы думаете об этом семействе?

Мне неизвестно, почему именно в Туле обосновался в свое время Ксаверий Игнатьевич, чем был вызван такой выбор места жительства.

Точно так же не знаю, почему своего сына он отправил учиться в гимназию в Москву, ведь в Туле тоже были гимназии.
Однако, учился Владимир в Москве во 2-й гимназии и жил в пансионе. На выходных, с ведома и разрешения отца, бывал в гостях у живущего в Москве верхотурского 1 гильдии купца Бронникова, у которого в услужении был поваром крепостной из Пирогово (тульское имение его отца). Купец и особенно его дочь очень хотели оставить этого повара у себя и не раз безуспешно просили Ксаверия Игнатьевича продать им его или отпустить. Тогда они придумали план…
На святках , когда ничего не подозревающий гимназист очередной раз был у них в доме, ему принесли написанную отпускную и записку, как на ней расписаться. Мальчик, не вникая особо, подписал, что просили, полагая, что делает доброе дело, как ему и твердили купец с дочерью. На вопрос, что будет дальше, ему сказали не беспокоиться, все будет сделано, как надо, а спустя время, сообщили, что все в порядке, отпускная подписана и утверждена, а бывший крепостной уже записался в мещанство и уехал в Петербург, служить в доме дочери Бронникова. Когда Ксаверий Игнатьевич заинтересовался отсутствием сведений о своем крепостном (он же должен был платить оброк), Бронников ответил письмом, что его сын, подстрекаемый или введенный в заблуждение тем крепостным, написал ему подложную отпускную… Это было в апреле, а в начале июня отец приехал в Москву разбираться, предложил купцу купить этого крепостного, раз уж он у них служит, а получив отказ, подал прошение о проведении следствия… И тут обнаружилось, что в отпускной крепостной записан принадлежащим сыну по наследству от отца, а засвидетельствована она тремя известными людьми, с которыми, кстати, сын никогда и не был знаком, хотя понаслышке знал. Кстати, и имение в это время было под залогом, но проверяли-то по имени написавшего отпускную Владимира, а не его отца. На разбирательстве Владимир сказал, что из трех утвердивших отпускную он только одного лично видел неоднократно в доме купца, но никогда ни о чем не просил его, а остальных не видел никогда, хотя имена ему известны. Один из засвидетельствовавших подтвердил, что "у купца бывал, Пржецлавского там видел, по большому росту его был уверен, что тот совершеннолетний". Когда его попросили засвидетельствовать бумагу - "не видел причин отказывать". Вторым подписавшим был брат первого, ему отпускную принесли домой с запиской от брата. Узнав почерк своего брата, будучи твердо уверенным, что раз брат подписал и просит запиской подписать и его - так и сделал. Третий же свидетель к моменту разбирательства уже умер, поэтому полиции не удалось выяснить обстоятельства его подписи. А купец и его дочь оба утверждали, что ничего не знают, ни о чем никого не уговаривали и не просили, просто взяли снова на службу этого дворового поваром в Петербурге, где живет дочь, раз уж он свободен и уже прибыл с обозом (кстати, с их же обозом!). Забрав сына, отец уехал в Пирогово, гимназию Владимир не закончил, выбыв в 15 лет из 5 класса. Разбирательство продолжалось еще целый год, но Ксаверий Игнатьевич отказывался ехать в суд давать показания, будучи болен… или сказываясь больным…

ЦИАМ 16-11-2045 Об отпускной, выписанной малолетним Пржецлавским дворовому человеку его отца

Тем временем сестра Владимира Владимировича - Евдокия - тоже оказывается в почти аналогичной ситуации. Она уезжает со своим избранником в Петербург и там венчается с ним. Проблема только в том, что её избранник Виктор Лопухин месяцем ранее разведен с первой женой, причем с запретом ему второго брака. Мало того, первая его жена - двоюродная сестра Евдокии по матери, Марья Корженевская.
Венчаются они в церкви 1-го Лейб-Гренадерского Екатеринославского полка, жениха объявляют холостым - и, вероятно, живут в свое удовольствие то в Петербурге, то в Костроме, где у Лопухина есть дом и имения.

Еще одна напасть - дети Владимира Ксаверьевича, как минимум Владимир, Евдокия и Савелий - как продвинутая молодежь того времени, где-то знакомятся с морфием. Неудивительно вообще-то, учитывая, что тогда он считался медицинским препаратом и продавался в аптеках, а о зависимости еще не подозревали. Поэтому все они вполне легально пользуются морфием - в то время доступным и модным стимулирующим и успокаивающим средством.

Евдокия Владимировна Пржецлавская

Немножко я увлеклась и забыла рассказать, что намного раньше всех этих событий вышла замуж их сестра Мария Владимировна.

Она была третьим ребенком в семье и всего на год старше Евдокии, а её брак был венчан в 1869 г. - и вот он оказался прочным. Её мужем стал подпоручик Николай Васильевич Дубасов. У них родилось 6 детей: Владимир, Надежда, Людмила, Вера, Наталья и Ксения.
Внуки Веры - Андрей и Марина Тарковские, вот поэтому в мемуарах "Осколки зеркала" и встречаются семейные воспоминания о Пржецлавских.

Вот, что там повествуется о семье Дубасовых:

[q]

Жили Дубасовы на Пименовской улице, что находилась между Селезневской и Садово-Каретной, в собственном доме. Их приходской церковью был храм Пимена Блаженного — «Старый Пимен».
На лето семья выезжала в имение Переверзево, в Калужскую губернию. Жили скромно - на обед обычно подавались щи с гречневой кашей. Девочкам на именины дарились их же старые куклы, подновленные и одетые в новые платья. Залу городского дома сдавали под обеды и свадьбы, а флигель — внаем жильцам.

[/q]

На самом деле, дом Дубасовых был в приходе Новопименовской церкви, именно в ней крестили детей.

[q]

Бабушкин отец, Николай Васильевич, был прекрасным семьянином, добрым и любящим мужем. Но проявлял твердость, когда этого требовали обстоятельства.
Однажды Мария Владимировна вместе со своими двумя сестрами снялась в фотографии на Петровке. Владелец выставил в витрине ателье это фото — три молодые дамы в красивых туалетах и хорошо причесанные, рядом с одной из них на полу стоит корзина, полная вишен. Николай Васильевич, узнав об этом, пошел на Петровку и потребовал убрать с витрины изображение жены и своячениц. Он посчитал неприличным, что прохожие будут их рассматривать…
Был и другой случай, когда прадедушка проявил характер. Мария Владимировна возвращалась из Охотного ряда на извозчике, когда ее увидел художник Поленов. Он поехал вслед за ней и спустя несколько минут после ее прихода позвонил у дверей дома Дубасовых. К нему вышел Николай Васильевич. Поленов представился и поинтересовался, кто эта дама, только что вошедшая в дом.
«Это моя жена», — отвечал Николай Васильевич. «Я собираюсь писать большую картину на библейскую тему, и классический тип вашей жены очень для нее подходит. Не позволите ли вы вашей жене мне позировать? Она будет приезжать на два-три часа в мастерскую, костюмерша за ширмами будет надевать на нее римскую тунику и сандалии, а после сеансов я сам буду отвозить вашу супругу домой». Видя несогласие Дубасова, Поленов продолжал: «А за эту любезность я обещаю написать бесплатно портрет вашей жены».
«У нас четверо детей, — сказал Николай Васильевич, — и после нашей смерти они перессорятся из-за этого портрета. К тому же у моей жены много обязанностей как у матери семейства и хозяйки дома. Извините, но ей трудно будет найти для вас время». Вот так было отказано Поленову. А как жаль! <…>
Его любили и родные, и крестьяне, жившие в деревне рядом с его имением Переверзево в Калужской губернии. Когда начались волнения, они приходили к нему и говорили: «Мы тебя, Василич, в обиду не дадим»… <…>
Умер Николай Васильевич в Переверзеве лет за двадцать до революции. О том, что он умрет, он был предупрежден — ему было видение. Он лежал в своей комнате на кровати и вдруг услышал, что скрипнула дверь. Николай Васильевич повернул голову и увидел, что в комнату вошел человек в черном монашеском одеянии. Лица его не было видно — оно было закрыто капюшоном. «Готовься, ты скоро умрешь!» — сказал монах. «А доживу ли я до моего дня рождения?» — спросил Николай Васильевич. «Нет», — был ответ. Человек в черном повернулся и тихо вышел из комнаты. Скрипнула закрывшаяся за ним дверь.
Николай Васильевич позвал сестру жены, гостившую в имении: «Как его, душенька (так он в старости обращался ко всем близким дамам), отметь в календаре, что сегодня мне было видение. Только Машеньке не говори».
Через месяц его не стало — он не дожил нескольких дней до дня рождения…

[/q]

Правда, жаль, что Поленову не позволили написать этот портрет.

А в это время проводница второго девятого вагона
т.е. старший брат трех вышеназванных сестер оказывается в весьма неприятной ситуации. Каким-то образом всплывает факт его незаконного второго брака и начинается церковное дело о признании второго брака недействительным, а параллельно - гражданские дела о двоеженстве Владимира и о лжесвидетельстве Серафима.
Отец, конечно, взял обоих сыновей под поручительство, но в сентябре 1879 года Саратовский Окружной Суд приговорил Владимира к лишению всех особенных прав и преимуществ и к ссылке "на житье в Иркутскую губернию с воспрещением всякой отлучки из места жительства в продолжении 2 лет, и в другие области и губернии Сибири в продолжении 8 лет".
В Ведомостях справок о судимости:

[q]

"ПРЖЕЦЛАВСКИЙ Владимир Владимирович - коллежский регистратор, служил по акцизному управлению, 28 лет, родился в г.Туле, приговорен Саратовским Окр.судом по 2ч 1554 ст. Уложения с лишением особых прав - к ссылке на жилье в Иркутскую губ.
Исп. - 04.03.1880"

[/q]

В 1880 г. брак этот объявляется недействительным.

С этого момента в семье начинается очень тяжелый период. Мне попалось дело с прошением матери Владимира, Ларисы Пржецлавской - его больно читать.

Владимир Ксаверьевич продает свой дом, семья поселяется в Пресненской части и пытается всеми способами облегчить участь сына. Мать подает пронизанные отчаянием и болью прошения во всевозможные инстанции, обращается, к кому только может, умоляет о смягчении наказания сыну, принимая во внимание болезненное состояние самого приговоренного, а также положение родителей, лишившихся единственной опоры в жизни, и участь матери, лишенной в продолжении 15 лет зрения… доходит почти до императора, но подать прошение императору можно только через министра юстиции, который неоднократно "не находит возможным повергнуть ходатайство на высочайшее воззрение", несмотря на то, что прошения несчастной матери поддерживают генерал-губернатор Долгоруков и другие высокопоставленные лица. Арестованный Владимир находится в тюрьме в ожидании отправки в Сибирь, и по врачебному освидетельствованию в июне 1880 года у него "сильное общее нервное расстройство в форме застарелой иппохондрии, начало меланхолии, возбужденное состояние в сочетании с крайне угнетенным иппохондрическим настроением". В апреле 1881 года родителям удалось добиться, чтобы больного сына отдали на поручительство отца впредь до открытия навигации, они устраивают его на излечение к психиатру московского военного госпиталя. В конце мая врачи констатируют, что он худой (но выглядит лучше, чем в прошлом году), имеются хронический бронхиальный катарр, признаки желудочно-кишечного катарра, "бессоница и нервное расстройство, вызванное привычкою злоупотреблять морфием". Однако пациент "не обнаруживает какого-либо вида психической болезни, за исключением общего грустного настроения". Вердикт: "в настоящее время не одержим такой болезнью, которая могла бы препятствовать ему отправиться в Иркутскую губернию". Снова прошения, бюрократические формальности, переписка…
В череде этих горестных забот небольшая передышка в июне того же года - выдали замуж младшую дочь, Варвару, за сына подполковника, Сергея Филиппьева, который служит в управлении Николаевской железной дороги, молодые поселяются неподалеку от родителей.
А "круги ада" продолжаются… 1 августа Владимир вновь арестован для "ссылки по назначению", но болезнь опять обостряется и его не могут включить в партии заключенных для отправки и 14 августа вновь помещают в тюремную больницу. Все повторяется снова: несколько месяцев в тюремном госпитале, пока ему не становится совсем плохо, а 6 декабря его опять передают на поруки родителям по распоряжению главного тюремного управления вплоть до открытия навигации 1882 г., если состояние улучшится.
С весной пришло еще одно горе: умер от отравления морфием другой их сын, 28-летний Савелий. В апреле снова - уже третий раз - арестовали Владимира, хотя он, простудившийся зимой и толком не оправившийся, был совсем плох: воспаление легких, сильный кашель с горловым кровотечением и лихорадочное состояние. Тем не менее, его отправили в пересыльную тюрьму, но в тот же день поместили в тюремную больницу, где он провел почти 7 месяцев. Неблагоприятные условия, отсутствие свежего воздуха и постоянное употребление морфия настолько ухудшили его состояние, что у него отнялись ноги, он перестал вставать, и 15 сентября, в день последний день отправки заключенных в Сибирь, врачи снова констатировали, что отправлять его невозможно. В декабре 1882 года на очередное прошение о смягчении наказания был получен очередной отказ министра юстиции. Лариса Александровна ходатайствует о лечении дома, где есть хоть какая-то надежда улучшить состояние больного сына, т.к. родители даже не могут навещать его: на фоне всех этих переживаний отец Владимира третий месяц болен и пребывает в общем параличном состоянии, а сама Лариса 16 лет как потеряла зрение.

Владимир Ксаверьевич умер в августе 1884 года от воспаления оболочек мозга, а сын его Владимир - от чахотки, в октябре того же года. Записи о них - в метрической книге Христорождественской церкви в Палашах, похоронены на Ваганьковском кладбище. Безутешная жена и мать пережила их на 13 лет..., причем и последнего своего сына она тоже потеряла: 35-летний Серафим скоропостижно умер в 1893 году...