Липовка и окрестности

На сайте ВГД собираются люди, увлеченные генеалогией, историей, геральдикой и т.д. Здесь вы найдете собеседников, экспертов, умелых помощников в поисках предков и родственников. Вам подскажут где искать документы о павших в боях и пропавших без вести, в какой архив обратиться при исследовании родословной своей семьи, помогут определить по старой фотографии принадлежность к воинским частям, ведомствам и чину. ВГД - поиск людей в прошлом, настоящем и будущем!

Запись от 1837 года:

В половине января я получил известие о рождении у Викулиных дочери Валентины (теперешней Засецкой). Это тем более обрадовало меня, что сын их Николай был в это время опасно болен; он вскоре и умер.

В июле того же года был освящен Казанский храм в Колодезском, свидетелем чего был шурин Викулина:

В начале июля я ездил к Викулиным в с. Колодезское на освящение церкви во имя Казанской Божией Матери{635}. 7 июля, накануне освящения, приехал с большою свитой Орловский епископ Никодим, к которому я подходил под благословение, но он ни слова не говорил со мной, конечно, вспоминая наши довольно крупные разговоры, бывшие в декабре 1835 г. Церковь очень хорошей архитектуры, с прекрасным резным позолоченным иконостасом, сработанным в самом Колодезском, и с образами хорошей живописи. Раскрашенный фотографический вид этой церкви имеется в альбоме Елецко-Грязской железной дороги. Село Колодезское лежит верстах в 10 от этой дороги, и церкви с дороги не видно, но она и господский дом с. Колодезского сняты в альбом строителем дороги, Самуилом Соломоновичем Поляковым{636}, вероятно, желавшим этим угодить мне, а также потому, что эти фотографии составляют очень красивые рисунки. К освящению церкви съехалось множество гостей, так что обеденный стол был покрыт более чем на 150 человек; обедали не только в комнатах, но и на большой террасе сада и в самом саду. Многие из гостей провели несколько дней у Викулиных, а потому, несмотря на поместительность дома в Колодезском и на то, что часть гостей ездила на ночь за 4 версты в имение моего зятя, с. Хмелинец, в котором был господский дом еще поместительнее, некоторые ночевали в садовых беседках, и в том числе я с Н. Д. Тейлсом{637}, который был уже вторично женат и звал меня к себе в имение. В числе гостей я нашел сына С. А. Викулина Семена и зятя его П. Д. Норова; оба они были очень любезны с моей сестрой; первый, живя каждое лето у отца, даже очень увивался около нее с целью угодить этим отцу своему. Он в предыдущее лето нарисовал портрет умершего в 1837 г. сына Викулиных, Николая, и подарил его сестре; портрет этот и теперь сохраняется.

Запись от 1841 года об обстоятельствах смерти Семена Алексеевича Викулина:

Проезжая в Петербург через Москву, я имел удовольствие видеть в ней сестру А. И. Викулину [Александру Ивановну Дельвиг, в зам. Викулину], которая с мужем [Семеном Алексеевичем Викулиным] и старшею дочерью Валентиной приехала для закупки приданого внуке С. А. Викулина, Марье{756}, дочери его старшего сына Алексея, бывшей тогда невестою поручика Николая Муравьева{757}. Сестра с мужем провели со мной тот вечер, {который я остался в Москве}, в прекрасном саду дома Левашовых. Зять мой С. А. Викулин, хотя почувствовал простуду в этот вечер, но на другой день крестил внука своей покойной сестры, Сергея Васильевича Танеева{758}, впоследствии состоявшего по особым поручениям при московском генерал-губернаторе. После этого выезда он сделался опасно болен; об этой болезни сестра моя немедля уведомила меня и живших в Петербурге сына его Семена и двух дочерей: вдову Настасью Вадковскую и Татьяну Норову. Последняя немедля отправилась с мужем в Москву и была часто у больного отца. Попечения моей сестры о больном муже не помогли; С. А. Викулин скончался 30 июня. По получении этого известия в Петербурге я был у его сына Семена, бывшего всегда с сестрой моей и со мной в хороших отношениях. Мы говорили с ним о том, что, конечно, покойный оставил завещание, что, верно, по этому завещанию наследниками наибольшей части имения назначены он и сестра моя, и при этом оба полагали, что капитал покойного состоит из нескольких миллионов руб. асс. С. С. Викулин говорил о сестре моей по-прежнему с полным уважением и заявлял о своей к ней привязанности. Он вскоре уехал в Москву с сестрой Вадковскою, я с женой моей поспешил туда же вслед за ним.

Квартирные войны 21 века, наследственные споры 19-го - как же в них много общего:

Я нашел сестру мою весьма огорченной постигшим ее горем и сильно встревоженной, равно как и мать мою, – приехавшую из с. Колодезского по получении известия о кончине ее зятя, о которой сообщил ей приезжавший для сего в Колодезское брат ее князь Дмитрий Волконский, – необыкновенно дерзким обращением с сестрой ее пасынка, падчериц и мужа одной из них П. Д. Норова. Покойный С. А. Викулин желал быть похороненным в церкви с. Колодезского, где он приготовил себе могилу. Сестра моя подала просьбу московскому военному генерал-губернатору князю Голицыну о дозволении вывезти тело ее мужа из Москвы, но ей этого дозволения не было дано, а приказано, согласно просьбе его детей от первого брака, похоронить ее мужа в Симоновом монастыре. Это сделано было детьми Викулина от первого брака собственно для того, чтобы нанести неприятность сестре моей и чтобы показать силу их связей и тем запугать сестру, что им было нужно, как видно будет из дальнейшего рассказа. Еще перед смертью С. А. Викулина Норов дерзко вытребовал от моей сестры ключ от денежного ящика, вынес его в другую комнату и запечатал, так что сестра моя осталась без денег, а между тем они были необходимы и на похороны и для жизни, {а взять было неоткуда}. С. С. Викулин только в начале был в отношении к сестре моей менее дерзким, чем его сестры. Вскоре после похорон отца он объявил, что едет в Елецкое имение для сохранения в нем должного порядка.

Сестра моя, видя такое нерасположение к себе детей первого брака ее мужа, поспешила представлением <им ей переданного> его духовного завещания в Московскую гражданскую палату. Возникшее вскоре дело по этому завещанию и безобразные поступки, которые дети от первого брака С. А. Викулина дозволили себе в имении, едва ли когда-нибудь где-либо случались.

Дальше, огромный рассказ о тяжбе с завещанием и о том как дети С.А Викулина, что говорится, "ушли в отрыв". В данном отрывке воспоминаний упоминается и Липовка:

Чтобы дать полное понятие об этом беспримерном деле, необходимо привести очерк нравов членов семейства Викулиных и объяснить родственные между ними отношения. С. А. Викулин вступил в первый брак с девицею Кусовниковою, которая, после нескольких лет, бросив его, оставила ему детей: Алексея, Петра, Семена, Настасью, Татьяну и Александру. Вот их краткая характеристика.

Алексей был в начале своей службы отставлен за дурное поведение; он оскорбил отца своего до такой степени, что последний не принимал его уже несколько лет до своего вступления во второй брак; он до самой смерти своей был нетрезвого поведения; в 1841 г. он был адъютантом главного начальника иностранных поселенцев Южной России, генерала Инзова{762}.

Петр, с самого рождения лишенный ума, нигде не служил; жил в имении у отца.

Семен, любимый отцом {сын}, умел обольстить его притворной преданностью и лукавою привязанностью; в 1841 г. он служил чиновником особых поручений в Департаменте врачебных заготовлений, в чине коллежского асессора.

Настасья, вдова Ивана Федоровича Вадковского, постоянно была непочтительна к отцу и многим его огорчала.

Татьяна, жена состоящего при Министерстве внутренних дел действительного статского советника Петра Дмитриевича Норова, несмотря на неоднократно выраженное желание отца, ни разу не приехала навестить его в деревне, в которой он постоянно жил.

Девица Александра против воли отца проездила два года с знакомыми за границей и против его желания требовала помолвки с елецким исправником, Александровым{763}, которого во всех отношениях покойный ее отец не желал иметь зятем.

С. А. Викулин приобрел почти все свое состояние сам и, купив имения в <Задонском и Елецком уездах> Воронежской [губернии], Воронежской, Орловской и Саратовской губерниях[87], служил 20 лет задонским уездным предводителем <дворянства> и 9 лет воронежским губернским предводителем дворянства; он в этом звании, получив чин действительного статского советника, в 1832 г. вышел в отставку.

В 1833 г. он вступил во второй брак с сестрой моей <и жил с ней счастливо>. От второго брака он имел двух дочерей Валентину и Эмилию, которым при его смерти было первой 4 года, а второй немного менее 2 лет.

Сестра моя в течение 7 лет замужества своего употребляла все меры к водворению семейного согласия, за что получала множество признательных писем сыновей ее мужа, из которых старшего Алексея, прогнанного из дома, успела примирить с отцом.

С. А. Викулин за три дня до кончины отдал моей сестре писанное на 15 страницах собственной его рукою домашнее духовное завещание{764}, засвидетельствованное двумя свидетелями, в том числе его духовным отцом, которое она, по предоставленному ей тем завещанием праву, представила в 1-й департамент Московской палаты гражданского суда.

Этим завещанием С. А. Викулин назначил детям своим первого брака: третьему сыну Семену 1164 души крестьян, поселенных на весьма плодородной земле в Елецком уезде, возложа на него обязанность доставлять безотчетно доход: с 132 душ старшему сыну Алексею, «оскорбившему отца поведением своим», и с 75 душ второму сыну Петру, «находящемуся в болезненном состоянии»; Татьяне Норовой 200 душ; своей внуке, дочери старшего сына Алексея, 120 душ, двум малолетним дочерям второго брака, первой 232, а второй 206 душ, жене своей 328 душ, в том числе до ста человек дворовых людей, все билеты на имя его в сохранной казне Московского опекунского совета находящиеся и весь наличный денежный капитал; дочерям Вадковской и девице Александре по 290 душ, поселенных на земле менее плодородной.

Бывшие в Москве во время кончины С. А. Викулина дочь его Норова с мужем делали, {как я уже упомянул выше}, мачехе своей разного рода неприятности. По приезде в Москву Вадковской они отправили эстафету в Задонский уезд за родным дядей своим Андреем Викулиным{765}, бывшим злостным и непримиримым врагом с давних времен покойному их отцу. А. А. Викулин был известен своею злонамеренностью и непреодолимой страстью к заведению беззаконных тяжб. С. С. Викулин с сестрами выбрали его главным поверенным и наставником. Этим действием Семен снял с себя личину; ибо при жизни отца притворялся не уважающим дядю, хотя не переставал, как оказалось впоследствии, иметь с ним постоянные тайные сношения.

Нет никакой возможности изложить все то, что изобретено было детьми С. А. Викулина от первого брака к оскорблению его вдовы. Клеветы свои они начали распространением слухов, что, хотя завещание и писано рукою их отца, но не им подписано. Узнав, что под подписью находится более 15 строк оговорок, писанных собственной же рукою завещателя, они должны были убедиться в несообразности своего вымысла и стали разглашать, что хотя завещание писано рукою, похожею на руку их отца, но что жена его семь лет училась его почерку. Поняв нелепость и этой клеветы, они уже отыскивали несоблюдение форм в завещании и опорочивали одного из свидетелей, о чем Вадковская и Норова подали прошение в 1-й департамент Московской гражданской палаты. Когда же им растолковано было, что просьба их не заслуживает внимания, они обратились к другого рода ухищрениям.

Оставив в Москве Вадковскую и Норову с мужем для поддержания распущенных ими ложных и ежедневно изменявшихся слухов, брат их Семен отправился в имение отца своего в Елецкий уезд вместе с дядей Андреем. Там в одно время съехались они с прибывшим из Одессы старшим сыном покойного, Алексеем.

В начале июля поручик Николай Муравьев, тогда бывший жених внуки покойного, Марьи, дочери Алексея, писал к моей сестре в Москву об опасной болезни оставшейся в с. Колодезском малолетней дочери ее Эмилии, что и заставило ее мать поспешить к ней, но, не желая въезжать в имение, в котором счастливо жила с мужем, {вскоре по его кончине}, она остановилась в 15 верстах в имении дяди князя Дмитрия Волконского, откуда тетка наша княжна Надежда Волконская ездила за больным ребенком и привезла его к моей сестре, которая таким образом и не въезжала в завещанное ей имение.

Своевременный вывоз малолетней Эмилии из Колодезского и непосещение его сестрой можно считать за особенное благополучие. Для очернения сестры пасынки ее и падчерицы распускали слух, что Эмилия не дочь их отца, что настоящая дочь умерла и подменена постороннею девочкою; {распускали они насчет сестры и этого ребенка еще худшие слухи}. Нельзя вообразить того, что они могли бы сделать с малолетнею Эмилиею, если бы ее не успели увезти прежде их приезда в Колодезское, и каких бы новых клевет не придумали они, если бы сестра хотя на один час заехала в Колодезское после смерти ее мужа.

По возвращении сестры моей в Москву начали доходить до нее сведения о разных неистовствах, делаемых ее пасынками в имении, но сестра полагала, что эти сведения преувеличены, что к неистовствам мог быть способен только старший ее пасынок, а что младший умерит их. В письмах управлявшего при покойном Викулине имением, Ивана Ермолаева Музалькова, только намекалось на проделки пасынков, чтобы, как оказалось впоследствии, не тревожить сестру в надежде, что все успокоится само собою. Наконец сестра перестала получать письма от Музалькова и, вследствие получаемых неблагоприятных сведений о положении дел в имении, упросила меня съездить посмотреть, что там делается.

Я согласился поехать в имение, но по приезде моем в Елец несколько весьма почтенных лиц настоятельно требовали, чтобы я не ехал в имение, потому что при неистовствах, которые там делаются, я не вернусь живым из имения. Мне сказали, что оба Викулина засадили управляющего в комнату, в которой нельзя повернуться, морят его голодом, надели на него кандалы, которые, по тучности Музалькова, были изготовлены новые в Ельце, много били и сильно секли его, старого и чрезвычайно тучного человека, а равно его 16-летнего сына и 20-летнюю дочь, что целые возы розог привозятся ежедневно на господский двор в с. Колодезское и сеченье там беспрестанное, что вместе с тем некоторых из крепостных людей опаивают вином.

Вернувшись только с Кавказа, я был в таком расположении, что меня не могло ничего устрашить; сверх того, передаваемое мне казалось неправдоподобным, и я эти рассказы считал сильно преувеличенными. Большая же часть лиц, которых я спрашивал о степени правдоподобности слышанного мной, отзывались незнанием, но на лицах их было заметно, что они чем-то напуганы. Вследствие настоятельных убеждений, чтобы я не ехал в с. Колодезское, я предварительно удостоверился в Задонске, где я имел родных и хороших знакомых, в том, что все передаваемое о неистовствах Алексея и Семена Викулиных справедливо, я согласился, не заезжая в Колодезское, ехать в Задонск. На средине пути между Ельцом и Задонском была почтовая станция при деревне Малые Извалы, принадлежавшей покойному Викулину, где несколько человек, с перепуганными лицами, шепотом подтвердили все слышанное мной в Ельце. В Задонске я застал одного хорошего знакомого покойного Викулина, задонского помещика, отставного генерал-лейтенанта Луку Алексеевича Денисьева{766}, героя Отечественной войны 1812 г., человека очень доброго и весьма уживчивого. Он мне сказал, что после смерти Викулина он был только раз в с. Колодезском, что более не ездит туда по причине производимых Алексеем и Семеном Викулиными неистовств, которых свидетелем был его камердинер, человек очень умный и правдивый. Денисьев решительно мне не советовал ехать в с. Колодезское; так как жених младшей дочери покойного Викулина, Александров, состоит Елецким земским исправником и участвует во всех этих неистовствах, то он, конечно, скрывает все от губернатора, а потому для освобождения мучимых людей и для пользы самих неистовствующих Викулиных, которые могут дойти до больших еще неистовств, если не будут немедля остановлены, он, при всем своем миролюбивом духе, не находил другого средства, как ехать мне немедля в Орел, просить губернатора назначить опеку над имениями покойного Викулина, с удалением из с. Колодезского Алексея и Семена Викулиных, противозаконно в нем распоряжающихся. Те же сведения получил я и от других знакомых моих в Задонске, что и заставило меня, не заезжая в с. Колодезское, ехать в Орел.

В Орле на основании доверенности, данной мне сестрой, я подал прошение в вышеупомянутом смысле губернатору Николаю Михайловичу Васильчикову{767}, человеку очень ограниченного ума и слабому. К счастью моему, я нашел в Орле А. И. Нарышкина, который в это время был орловским уездным предводителем дворянства и, за отсутствием губернского предводителя, исправлял его должность. Найдено было необходимым, в виду моей просьбы об удалении Алексея и Семена Викулиных из имения, назначить следствие, производство которого было поручено одному из чиновников, служащих в Орле. Нарышкин настоял у губернатора, чтобы, по важности дела, следствие производилось при орловском жандармском штаб-офицере, полковнике Новицкомн, которого уговорил не отказываться от этого поручения и немедля ехать в с. Колодезское. Сам же Нарышкин вызвался ехать туда же вместе со мной. Мы приехали ночью в принадлежавшее также покойному Викулину с. Липовку, в двух верстах от Колодезского, где узнали, что следственная комиссия отправилась в Колодезское накануне вечером. Не заходя в избы, мы вошли в довольно большой двор, состоявший при небольшом строении, в котором была господская контора. На дворе лежало несколько вырубленных дерев; мы, в ожидании утра, легли во дворе на траву, а деревья служили нам изголовьем. Утомленные путем из Орла, мы вскоре заснули и проспали до утра. Сколько раз впоследствии приходило Нарышкину в голову, что если бы Алексей и Семен Викулины знали, что мы, безоружные, так крепко спим в имении, где все им повиновались, то верно нашли бы средство нас отправить на тот свет.

Утром мы приехали в с. Колодезское, где Семен Викулин сказал мне приблизительно следующее. Он всегда был в хороших со мной отношениях и до женитьбы его отца на моей сестре и надеется, что эти отношения не изменятся. Что же касается до завещания, представленного моей сестрой в Московскую гражданскую палату, то оно фальшивое, а так как он успел открыть в имении и другие действия моей сестры, за которые она может подлежать ответственности по законам, то во избежание скандала он предлагал мне убедить сестру покончить дело с детьми первого брака ее мужа миролюбиво, взять обратно из палаты представленное ею завещание и предоставить свою и дочерей ее участь его великодушию, а он надеется, что будет в состоянии дать им всем трем вместе до 200 душ крестьян, с которыми, по его мнению, они могут прожить покойно.

Я отвечал, что сестра, представляя завещание в палату, исполнила только волю своего покойного мужа и отца Семена Викулина, что {за тем} предложение его о способе наделения сестры и ее дочерей считаю излишним, что же касается до открытых будто бы в имении неправильных действий сестры, то я предоставляю наряженному правительством следствию открыть, с чьей стороны были неправильные действия. При следствии же я не могу быть; по обязанностям службы я должен скоро вернуться в Москву, а за сестру при следствии будет находиться А. И. Нарышкин, которому я передоверил еще в Орле выданную мне сестрой полную доверенность.

Понятно, в каких отношениях после этого разговора я и Нарышкин находились с Семеном Викулиным и его соучастниками. Они в продолжение всего следствия оставались хозяевами в с. Колодезском и во всех прочих имениях покойного Викулина, а я и Нарышкин принуждены были каждый день на ночь уезжать за 15 верст к дяде моему князю Дмитрию Волконскому в с. Студенец. Когда я во время следствия приезжал вместе с Нарышкиным в с. Колодезское или в с. Хмелинец, другое имение, принадлежавшее покойнику Викулину, для присутствования при следствии, Алексей Викулин неоднократно замечал, что, так как я передал свою доверенность Нарышкину, то я лишний. Я не обращал внимания на болтовню этого постоянно пьяного господина, но так как срок моего отпуска кончался, то я принужден был вскоре оставить Нарышкина одного.

Далее Дельвиг очень подробно описывает следственное дело о наследстве Викулина и снова в тексте попадается упоминание о Липовке:

Произведенное при участии орловского жандармского штаб-офицера следствие доказало следующее:

Алексей и Семен Викулины, прибыв в с. Колодезское, местожительство отца их, по духовному завещанию вместе с движимым имуществом предоставленное им жене своей, объявили себя наследниками и, не быв никем введены во владение, вступили самовольно в полное распоряжение имением и людьми, завещанными их мачехе и двум малолетним ее и отца их дочерям, продавали разный хлеб, хотя и знали, что духовное завещание отца представлено к утверждению. В дополнение таких своевольных распоряжений их сестры Норова и Вадковская объявили в «Московских ведомостях», чтобы все кредиторы и должники покойного отца их явились к брату их Семену Викулину. В то же время Алексей и Семен Викулины приступили к крепостному человеку отца их, 28 лет управлявшему всем его имением и пользовавшемуся неограниченной его доверенностью, Ивану Ермолаеву Музалькову, и вынуждали его сделать ложное показание, будто бы по смерти своего господина, получив из Москвы приказание его вдовы, он вынул скрытным образом из кабинета покойного бумаги его и передал их дяде ее князю Дмитрию Волконскому. За таковую клевету они обещали Ивану Музалькову дать большую сумму денег и отпустить его на волю. Когда же он пренебрег всеми их обещаниями и не согласился сделать ложного показания, то они начали вынуждать оное у него побоями, наказанием розгами и содержанием под караулом в кандалах. При таких истязаниях Иван Музальков объявил им наконец, что сделает показание в суде. Когда же он был туда представлен, то при допросе объявил, что до отстранения его от присмотра за имением никакого похищения никем сделано не было. Елецкий земский суд, потворствуя по настояниям исправника насилию, своеволию и жестокостям Алексея и Семена Викулиных, возвратил управляющего Музалькова в имение для исполнения прежних его обязанностей, и Музалькова под присмотром отправили в с. Колодезское. Лишь только он возвратился в имение, Алексей и Семен Викулины, обманутые в своих ожиданиях, удвоили над ним меру истязания побоями, наказанием розгами и содержанием под караулом на хлебе и воде в железах. Но, чтобы усугубить его мучения и заставить непременно исполнить их требование, они наказывали розгами 16-летнего его сына, мальчика, слабого здоровьем, и не устыдились заставить кучеров наказывать при себе по обнаженному телу единственную дочь его, 20-летнюю девушку, с особым попечением им содержимую.

В день приезда моего с Нарышкиным в с. Колодезское члены следственной комиссии отправились в другое имение покойного Викулина с. Хмелинец; за ними поехали Алексей и Семен Викулины, а также Нарышкин и я. Викулины, по требованию следователей, повели их к арестованному Ивану Музалькову. Нарышкин и я последовали за ними; Алексей Викулин настаивал на том, что я не имею права идти с ними, так как передал доверенность, данную мне сестрой моей, Нарышкину. Но так как Музальков не знал Нарышкина, а я хотел ободрить его своим присутст вием, то я не обратил внимания на замечание Алексея Викулина. Мы нашли Музалькова в маленькой комнатке, лежащего в летнем балахоне, в котором Викулины взяли его с поля, где он осматривал работы крестьян, – на каменном полу. Алексей Викулин, при входе в комнату сказал: «Вот мы показываем вам какого зверя». Музальков, увидав меня, приободрился и немедля объявил, что с него только что сняли кандалы, в которые он был закован, что он в этом положении находится уже несколько дней, что ему два дня не давали никакой пищи, кормили селедкой и не давали воды, что его и детей его сильно секли, требуя от него ложных показаний, что он, дабы избавиться от этой пытки, наконец согласился на требование Алексея и Семена Викулиных дать фальшивое показание для оклеветания вдовы отца их, а именно, что он, вследствие <новых> угроз и побоев, написал к сей последней письмо с ложным извещением о похищении будто бы из кабинета покойного Викулина бумаг его и в то же время был вынужден написать подобное письмо и к дворецкому Давыду Филиппову, которого

Алексей и Семен Викулины, несмотря на его преклонные лета, равно как и его дочь, беспощадно секли, давая им ежедневно по нескольку сот ударов розгами, но никакими насилиями не могли довести его до того, чтобы он оклеветал вдову своего господина.

Письма эти были показаны Семеном Викулиным подполковнику Новицкому и производителю следствия, который немедля потребовал их официально, но Семен Викулин {поданным сведением} объявил, что они в тот же вечер потеряны, каковое обстоятельство и было занесено в журнал. Местный становой пристав сказал Нарышкину и мне, что он из сострадания потихоньку носил воду и пищу Музалькову. Последнего немедля освободили.

В продолжение нескольких дней, проведенных мной при начале следствия, я принужден был выносить самое дерзкое обращение Викулиных, в особенности Алексея. {Для указания}, до какой степени доходила их дерзость, несмотря на присутствие следственной комиссии, достаточно указать на следующее: когда последняя, поселясь в имении покойного Викулина с. Липовке, в 2 верстах от Колодезского, производила допросы, дядя мой князь Дмитрий Волконский проезжал через Липовку в карете. Викулины, которые обвиняли его в том, что в то время, когда он приезжал сообщить матери моей о кончине ее зятя, им были украдены бумаги и деньги из кабинета их отца, вздумали самопроизвольно его арестовать. По приказанию Алексея Викулина крестьяне с. Липовки ввезли карету Волконского на господский двор, отпрягли из нее четырех собственных лошадей Волконского и около кареты поставили караул из крестьян с палками. Слуга Волконского, прибежав ко мне в избу, где производилось следствие, рассказал о всем случившемся. Я передал этот рассказ жандармскому штаб-офицеру, который пошел вместе со мной на господский двор, освободил Волконского из-под ареста и дал <ему> жандармского унтер-офицера для конвоирования Волконского, пока он поедет по имениям покойного Викулина.

Следствие, по его окончании, было представлено, согласно закону, в Елецкий уездный суд, который не делал по нему никакого постановления, хотя следствием было доказано своевольное завладение и расхищение Викулиными имения, продажа не принадлежащего им хлеба, бесчеловечные истязания Музалькова и Давыда с их детьми и домогательства от них через пытки ложных показаний.

Дворянская опека, несмотря на полученные ею предписания губернатора, также не приняла никаких мер к сбережению имущества малолетних. Алексей и Семен Викулины продолжали быть полными распорядителями в имении и истязать людей, не соглашавшихся на {делание требуемых от них} ложных показаний, подкупать и наущать покорных вредным их намерениям и тем подготовлять средства для поддержания их.

Продолжение описания следственной эпопеи:

По дошедшим до нас впоследствии частным слухам, поводом к этому следствию было поданное детьми Викулина от первого брака Государю, через шефа жандармов графа Александра Христофоровича Бенкендорфа, прошение, в котором они жалуются, что их мачеха представила в Московскую гражданскую палату фальшивое духовное завещание, украв предварительно капитал их отца, который они в прошении показывали по словам одних в 8, а других в 16 миллионов рублей. После допроса с сестры взяли подписку о невыезде из Москвы. Через несколько дней вышеозначенные чиновники явились к сестре в сопровождении двух ее падчериц и Норова, мужа одной из них, и потребовали отданный сестре на сохранение запечатанный Норовым при смерти ее мужа ящик; я был в это время у сестры. По нахождении печатей на ящике в целости он был осмотрен и в нем найдено наличными деньгами до 35 тыс. руб. асс. (10 000 руб. сер.), частных заемных писем на сумму до 200 тыс. руб. асс. (до 57 000 руб. сер.) и билетов сохранной казны на 166 тыс. руб. асс. (47 428 руб. сер.) и при этом собственноручная записка покойного Викулина, в которой были записаны все номера билетов сохранной казны. Губернатор Сенявин тут же предъявил отношение Московского опекунского совета, в котором было сказано, что в сохранной казне имеются на имя С. А. Викулина билеты за теми номерами, которые оказались при вскрытии вышеозначенного запечатанного ящика, но зять покойного Викулина Норов тут же объявил, что сестра моя дала миллион в сохранной казне, чтобы написали такое отношение. Вообще дети Викулина от первого брака распускали слухи, что сестра моя везде заплатила огромные деньги, так что если бы покойный и действительно оставил 8 миллионов руб., то, считая все то, что они предполагали розданным сестрой, у нее уже немного оставалось бы. Но дальнейшие рассуждения Норова об этих подкупах были остановлены губернатором Сенявиным, который только сначала, равно как и Ковальский, первый по знакомству с детьми Викулина от первого брака и оба по желанию угодить Бенкендорфу, действовали не совсем беспристрастно. Не выдаю за верное, но общий слух был, что сонаследники моей сестры обещались, по открытии миллионов их отца, дать из них два Дубельту, что его и побудило принять такое сильное участие в этом деле; другие же говорили, что он был в связи с одной из падчериц моей сестры и был в доле с Норовым, который нечестно вел большую карточную игру.

По означенном освидетельствовании оставшегося после покойного Викулина денежного капитала мы все впервые узнали, что он далеко не был так велик, как его предполагали и мы, и дети Викулина от первого брака. Я почему-то всегда полагал, что он имеет не менее 2 миллионов рублей асс. Я уже говорил, что покойный Викулин, скрывая от всех, сколько было у него денег, разными намеками старался его [капитал] преувеличить и даже, как-то показывая конверт с бумагами своим дочерям от первого брака во время производства торгов на винные откупа, по их уверению, сказал, что в нем заключается несколько миллионов рублей. Очень может быть, что это и было так: известно, что откупщики привозили с собою на торги по винным откупам чужие залоги на большие суммы и к тому же до 1839 г. считали не серебряными, а ассигнационными рублями.

<В это же время> вышеназванные следователи вскоре по осмотре денежного ящика у сестры сделали в противность закона домашний обыск у Михаила Андреевича Кустаревского{770}, бывшего вторым свидетелем на духовном завещании покойного Викулина. Непонятно, что побудило их к этой мере; не помню, нашли ли при этом или прежде было представлено Кустаревским к следствию письмо покойного Викулина, в котором последний писал, что он узнал, что в семье его есть сахар медович, который готовится после его смерти наделать его жене больших неприятностей, и просил совета Кустаревского, как оградить ее от всяких неприятностей. Из содержания письма видно было, что покойный незадолго до смерти разгадал притворство своего сына Семена и явно в письме намекал на него.

Между тем завещание С. А. Викулина было переслано Московскою гражданскою палатою для допроса священника Петра Лосева{771}, духовника покойного, в Орловскую гражданскую палату, которая распорядилась вызовом священника Лосева в г. Орел. Викулины, склоняя священника Петра Лосева сделать фальшивое показание, не выпускали его из Елецкого уезда, несмотря на неоднократные предписания епархиального начальства, вызывавшие его в Орловскую гражданскую палату. Священник Петр Лосев отзывался тяжкою болезнью, а беспрестанно ездил к Викулиным, исполнял требы и бывал в Ельце.

В половине сентября сестра моя получила требование орловского гражданского губернатора прибыть к назначенному по Высочайшему повелению следствию в Елецкий уезд и была отпущена из Москвы по даче подписки, что она никуда, кроме Орловской губернии, не поедет. Я поехал с сестрой; с нами же поехали тетка наша П. А. Замятнина с мужем, бывшим тогда рязанским жандармским штаб-офицером и взявшим отпуск для того, чтобы помочь сестре в ее более чем горестном положении. В Ельце к нам присоединился Нарышкин. В одно время с нами, 22 сентября, приехал в Елец орловский гражданский губернатор с жандармским штаб-офицером Новицким и с другими следователями, а равно с заседателем Орловской гражданской палаты.

Следователи с двумя медиками и с депутатом от духовенства освидетельствовали состояние здоровья священника Петра Лосева; они нашли, что Лосев может прибыть в Елец.

На другой день губернатор в присутствии следователей, а равно детей Викулина от первого брака, доверенного сестры моей Нарышкина и многих свидетелей приступил к описи имущества покойного Викулина, которая продолжалась трое суток. Все, что говорилось и делалось в течение этих дней, превышает всякое вероятие. Самая отвратительная и бессмысленная ложь, злостные и нелепые ухищрения и подлая клевета были предметом разговоров детей Викулина от первого брака и их сообщников. Все посторонние и даже следователи подвергались ежеминутному оскорбительному надзору и гнусному подслушиванию. Викулины были так наглы, что громко объявляли, что у каждой двери находились ими поставленные благородные свидетели. Исчислить и описать все буйные действия Викулиных невозможно по их бесчисленности, но достаточно будет нескольких примеров.

Управляющий Музальков, пострадавший так сильно от истязаний, {над ним произведенных}, был привезен, – по распоряжению губернатора {для могущей в нем встретиться при следствии надобности}, – становым приставом в с. Колодезское, куда не успел въехать, как был схвачен и посажен под караул Викулиными, забывшими, что в с. Колодезском, которым своевольно завладели, находится губернатор и следственная комиссия. Человек, присланный дядей моим князем Дмитрием Волконским к Нарышкину, был схвачен, обыскан с ног до головы, не допущен и прогнан. При разборе бумаг покойного, которые все были, в угодность клеветников, строго и тщательно рассмотрены, не исключая и самой пустой переписки, дабы тем предоставить все средства отыскать какие-либо доказательства существования мнимых миллионов; губернатор обратил внимание на связку бумаг с собственноручной на ней покойного надписью: «Безбожные и бессовестные дела брата Андрея Алексеевича 1804 г.». Семен Викулин не устыдился сказать, что сестра моя, посеявшая будто бы раздор в семействе, поссорила и дядю их Андрея с отцом, на что Нарышкин ему заметил, что на самой связке обозначен 1804 г., а что мачеха их родилась в 1811 г. и не могла за 7 лет до рождения своего иметь влияние на их отца.

При этом разборе бумаг собственноручные счета покойного явно показали, что его денежный капитал ограничивался именно тою суммою, какая была найдена в Москве московским губернатором и следственной комиссией, и ясно было из ежегодных за 40 лет отчетов, что у покойного и не могло быть более денег, так как когда он держал винные откупа, то был в накладе, а наживал деньги большей частью тем, что получал при торгах {на винные откупа} отступные и на них покупал имения.

Нечего и говорить, что Нарышкин принужден был выносить все время, пока производилось следствие, беспрерывные оскорбления со стороны Викулиных. Они распоряжались в чужом имении, давали губернатору и всем с ним приехавшим лицам завтраки, обеды и ужины, а Нарышкина не только морили с голоду, но когда он спросил у одного из слуг чайник с горячею водою и положил в него привезенный с собою чай, то дочь С. А. Викулина, Александра, воспользовавшись тем, что Нарышкин на минуту отвернулся, унесла чайник. Викулины запретили даже подавать воду Нарышкину, так что когда он хотел пить, то один из членов следственной комиссии требовал стакан воды и передавал его Нарышкину.

В воспоминаниях Дельвига впервые появляется Писаревка ну и продолжение судебного следствия:

По отъезде губернатора в г. Орел следователи избрали своим местопребыванием дер. Писаревку, принадлежавшую [Екатерине Александровне] Бибиковой и отстоящую в 4 верстах от с. Колодезского, в котором не могли оставаться по присутствию в нем Викулиных, своевольно им завладевших. Следователи пригласили наследников 29 сентября для показания им духовного завещания; происходившие разговоры при этом были ясным доказательством беспримерной злонамеренности клеветников, из которых тогда явились: поверенный г-жи Вадковской Андрей Викулин и г-жи Норовой Иван Викулин и сыновья покойного Семен и Алексей Викулины. Читанное Андреем Викулиным вслух духовное завещание брата его им и детьми покойного от первого брака [было] тщательно разбираемо и пополняемо нелепыми и злостными замечаниями на каждой строке. Долго продолжалась критика духовного завещания, называемого ими «мощами»; некоторые слова и знаки препинания обращали их внимание и приводили их к заключениям одно бессмысленнее другого. Между прочим, они говорили, что рука завещателя близко похожа, но что во всех 15 страницах две буквы только, Д и Ѣ [Е], писаны не завещателем и что Лосев всегда подписывался «иерей», а не «священник». Дельного же возражения никакого и не могло быть, потому что стоило только прочесть духовное завещание, чтобы убедиться в его подлинности.

Для чего было бы сестре моей составлять завещание на 15 страницах, чтобы взять себе только 328 душ и отдать одному Семену, не говоря уже о всех других, 1164 души в отлично устроенном имении, свободном от залога и с лесами, на сумму более 500 тыс. руб. сер.?

Сестра моя неоднократно была вызываема к допросам в дер. Писаревку; ее сопровождали я и Нарышкин. Мы жили то в Ельце, то в Студенце и после допросов возвращались ночевать домой, а потому должны были для этого делать по нескольку десятков верст в самую ненастную погоду по непроезжим грунтовым дорогам; {шоссе в этих местах тогда и не помышляли}. Между тем нас предупреждали, что Алексей Викулин поит вином некоторых крестьян, обещая им за убийство сестры и меня большие деньги, а потому многие считали наши поездки в темное время опасными. Мы этому не верили, но впоследствии мы узнали, {как увидит читатель ниже}, что эти предостережения имели основание. Кроме сестры следственная комиссия допрашивала много других лиц, и в особенности часто вызывала к допросам дядю моего князя Дмитрия Волконского, который, во избежание ежедневных переездов из своего имения с. Студенца в дер. Писаревку, ночевал, несмотря на болезненное положение, целую неделю в своей карете, стоявшей близ избы, в которой помещалась господская контора и расположились члены следственной комиссии. Из вопросов, которые комиссия делала Волконскому, оказалось, что дети С. А. Викулина от первого брака обвиняли его в том, что он по получении 4 июля эстафеты из Москвы о кончине их отца, при ехав известить об этом мою мать в с. Колодезское, похитил с помощью их родной тетки, Натальи Алексеевны Арсеньевой, и управляющего Ивана Музалькова из сундука, стоявшего в кабинете покойного, бумаги и восемь миллионов рублей наличными деньгами.

Вместе с Волконским в этом кабинете были, кроме Арсеньевой, приехавшей на несколько дней в гости, жившая в доме дочь покойного Александра, внука Марья, ее жених Муравьев, управляющий Иван Музальков и дворецкий Давыд Филиппов, не отлучавшийся во время отсутствия С. А. Викулина из его кабинета, и приехавший из Ельца жених дочери покойного, елецкий исправник Александров, к которому сестра моя послала по кончине ее мужа особую эстафету с просьбой опечатать имущество последнего, чего он однако же не исполнил.

С 4 по 28 июля, в день приезда в с. Колодезское Семена и Андрея Викулиных, никому в голову не приходило выносить такую клевету на Волконского. Эта нелепая выдумка принадлежит двум упомянутым лицам; для ее поддержания они уговорили сделать ложные показания отставленного за растрату вещей жившего по болезни в с. Колодезском, вследствие усиленной просьбы сестры моей, бывшего дворецкого Шмидта, которого они сделали управляющим вместо Ивана Музалькова, – и более 20 человек дворовых людей, обещая им дать свободу и деньги и подвергая не согласившихся на ложные показания бесчеловечному сечению розгами.

Все означенные люди оставались во все время следствия под сильным гнетом детей [от] первого брака Викулина, которые по-прежнему были полными хозяевами имения, несмотря на предписания губернского начальства об удалении Викулиных, которые были, наконец, объявлены одному Алексею Викулину, так как по окончании следствия, после бывшей 22 октября свадьбы Александры Викулиной, она переехала к мужу своему Александрову в Елец, а Семен Викулин и сестра его Вадковская уеха ли в Петербург для распространения и поддержания там своих клевет.

Во время следствия дядя мой князь Дмитрий был на очной ставке со всеми вышеупомянутыми лжесвидетелями, большей частью крепостными дворовыми людьми Викулина. Многие из них не были доставляемы к допросам и очным ставкам, по требованию следственной комиссии, по нескольку дней, так как {представляли их только после полученного от них обещания сделать ложные показания, а} земская полиция во всем действовала заодно с детьми Викулина от первого брака. Эти свидетели, выставленные Викулиными, показывали, что Волконский один вынес из кабинета покойного большой конверт и, положив его в свою карету, увез.

Волконский был хромой и ходил с костылем. На вопрос следователей о том, кто отворял дверцы кареты, так как в одной руке был у него костыль, а в другой большой конверт, лжесвидетели отвечали, что он сам отворил, толкнув дверцы коленом. Когда им указали, что дверцы нельзя отворить таким образом, большая часть сознались, что они показывают по приказанию своих господ и что некоторые из них вовсе не были в день приезда Волконского 4 июля в с. Колодезском.

Викулины при следствии объявили, что в сундуке, называемом ими хранилищем миллионов, не было ни одного билета сохранной казны, а все деньги были в ассигнациях. Если бы в сундуке и не находились кипы бумаг и актов, {до 30 тыс. рублей мелкими ассигнациями и разною монетою в различных мешках, – чем он при осмотре оказался наполненным более чем до половины, – <а> он был бы весь набит ассигнациями}, то и тогда бы невозможно было, по его размеру, уложить в него самых крупных ассигнаций более чем на два миллиона рублей.

Итак, оба следствия, произведенные по Высочайшему повелению в Москве и в Орловской губернии, вполне доказали, что нет никакого сомнения в подлинности представленного сестрой моей духовного завещания, что похищение бумаг и миллионов есть гнусная клевета и что, сверх того, этих миллионов никогда и не существовало.

По возвращении сестры моей в Москву мы узнали, что, несмотря на то что следствие, произведенное в Орловской губернии, еще находилось в Орле, послано повеление орловскому губернскому предводителю дворянства Тютчеву{774} и корпуса жандармов полковнику Ковалевскому переследовать действия первой следственной комиссии. Известно было, что Тютчев был непримиримый враг по каким-то семейным делам двоюродному брату своему губернатору Васильчикову{775}, под личным наблюдением которого производилось первое следствие по Высочайшему повелению.

К этому вторичному следствию не был вытребован даже поверенный от сестры моей, и она о его производстве не была уведомлена. Мне известен из производства этого следствия только допрос, сделанный означенными двумя лицами страдавшему в то время опасной болезнью Ивану Музалькову. Я приведу его ответ, из которого виден будет и вопрос. Музальков писал: «Хотя г. орловский губернский предводитель дворянства Тютчев и жандармский полковник Ковалевский и объявили мне, что по Высочайшему повелению вдова моего покойного барина и ее дядя князь Д. А. Волконский сосланы из Москвы в Сибирь и что я за тем остаюсь крепостным человеком детей моего покойного барина от первого брака и состою в полной их власти, но повторяю, что до удаления моего из имения, которым я управлял, из него никакого похищения никто не делал, а за что вдова моего покойного барина и дядя ее сосланы в Сибирь, мне совершенно неизвестно». Нечего и говорить, что ни сестра, ни дядя сосланы не были; между тем дети Викулина от первого брака сами уже удостоверились в это время в том, что отыскиваемые ими миллионы никогда не существовали, а вот еще к каким мерам прибегали новые следователи, чтобы исторгнуть показание от Музалькова и этим показанием оправдать детей Викулина от первого брака в том, что они начали подобное дело. Действия Тютчева и Ковалевского в Елецком уезде не имели дальнейших последствий.

При этом нельзя не упомянуть, что описанные истязания могли производиться только при крепостном праве и что благодаря освобождению крестьян и дворовых людей от крепостной зависимости они немыслимы в настоящее время.

Шесть лет после смерти Викулина длилась тяжба и Дельвиг описывает чем все закончилось:

Чтобы не возвращаться более к грустному делу сестры моей, я теперь изложу его дальнейший ход. В первом письме, полученном мной от сестры по прибытии моем на Кавказ, она писала, что вскоре по приезде в Москву она получила от Бенкендорфа отношение следующего содержания. Бенкендорф докладывал Государю, что дети С. А. Викулина от первого брака подали просьбу, в которой объяснили, что первая просьба их, в которой они жаловались на представление сестрой в гражданскую палату фальшивого духовного завещания и на похищение капиталов, основывалась на их нравственном убеждении и что они на это не имеют никаких юридических доказательств и потому не могут вести этого дела в обыкновенных судах. Принимая же в соображение, что от дальнейшего ведения дела в означенных судах ничего не могут выиграть ни они, ни их мачеха, они просили прекратить дело, возникшее по первой их просьбе. Бенкендорф уведомлял сестру, что Государь на эту просьбу изъявил согласие с тем, чтобы все производившиеся следственные дела по первой просьбе Викулиных оставались в III отделении Собственной канцелярии Государя без дальнейшего производства и только одно духовное завещание покойного С. А. Викулина было послано в Московскую гражданскую палату для законного постановления, а если сестра или ее родственники подадут какие-либо жалобы по означенным делам, то их оставлять без последствий.

Сестра, несмотря на это, подала просьбу на Высочайшее имя, в которой просила о том, чтобы произведенные по Высочайшему повелению следствия были рассмотрены законным порядком, на что получила ответ от статс-секретаря у принятия прошений, приносимых на Высочайшее имя, князя А. Ф. Голицына, обещавшегося, {как выше объяснено}, принять живое участие в деле сестры, когда оно дойдет до него, что за силой Высочайшего повеления, объявленного сестре моей Бенкендорфом, он не может доложить Государю ее просьбы. Таким образом, предсказание Панина о том, что Бенкендорф и Дубельт не допустят, чтобы дело, возникшее по клеветам детей С. А. Викулина от первого брака, получило законный ход, вполне оправдалось.

Духовное завещание покойного Викулина было переслано в 1-й департамент Московской гражданской палаты, но председатель оного, напуганный покровительством жандармского начальства Викулиным, долго откладывал рассмотрение его; наконец решил его отправить по месту нахождения большей части имений Викулина в Орловской губернии, в Орловскую гражданскую палату, где оно утверждено в 1844 г., за исключением некоторых, не допускаемых законом в завещаниях распоряжений, впрочем не имевших никакой важности.

По апелляционной жалобе дочери покойного Александровой дело о завещании перешло в 8-й департамент Сената. Я в это время служил в Нижнем Новгороде и, часто проезжая через Москву в Петербург, каждый раз бывал у знакомых мне сенаторов с просьбой о деле сестры. В числе {посещаемых мною сенаторов} был Дмитрий Никитич Бегичев, давнишний знакомый моего семейства, но вместе с тем состоявший во вражде с покойным С. А. Викулиным с тех пор, как они в одно время были: первый воронежским губернатором, а последний воронежским губернским предводителем дворянства. Этот Бегичев был автором романа «Семейство Холмских», одно из лиц которого, Сундуков, должно было изображать С. А. Викулина; только сильная вражда могла найти сходство между Сундуковым и С. А. Викулиным, так как последний был человек весьма гостеприимный и вообще очень добрый, помогавший всем окрестным бедным постоянной раздачей огромного количества муки и другой провизии и помещикам, давая при крайней их нужде в долг по нескольку тысяч рублей по шести процентов и никогда не брал более {этих процентов}, тогда как плата по десяти процентов на занятый капитал была тогда делом очень обыкновенным. Бегичев постоянно говорил мне, что он, хорошо зная руку покойного, в подлинности завещания не может сомневаться, и предлагал, чтобы сестра совершенно положилась на него, а что он убедит своих товарищей решить дело по справедливости и в ее пользу. Дело сестры, за происшедшими в 8-м департаменте разными мнениями сенаторов, перешло в общее собрание московских департаментов Сената, которое нашло нужным потребовать из III отделения Собственной канцелярии Государя некоторые документы, оставшиеся в этом отделении при следственных делах. Отделение долго не исполняло требования Сената и наконец, представляя затребованные документы, вместе с ними представило письмо, найденное у сестры нераспечатанным во время произведенного у нее обыска, {о котором я упоминал выше}, как доказательство ее виновности. Это письмо оказалось без подпи си; в нем неизвестное лицо женского пола убеждало сестру сознаться в похищении миллионов и в составлении фальшивого завещания. Конечно, это письмо, присланное по злости Дубельта, не имело никакого влияния при рассмотрении дела сестры в общем собрании Сената.

Сестра перед слушанием дела в этом собрании ездила, по принятому обычаю, ко всем московским сенаторам с записками о ее деле. Она отправилась прежде всего к князю Павлу Павловичу Гагарину{793}, который в это время был первоприсутствующим в общем собрании. Гагарин, с которым она вовсе не была знакома, не только принял ее благосклонно, но во внимание к тому, сколько она уже потерпела, прочитав при ней записку, взял, в противность принятого обычая, карандаш, в несколько минут изменил редакцию записки, отдал ее сестре обратно и сказал, что не имеет надобности в записке, так как дело ему вполне известно. Сестра никогда не забывала этого благосклонного приема Гагарина и, хотя и после этого не была с ним знакома, но, несмотря на свою болезнь и неудобопроезжаемую в марте дорогу, была в 1872 году на его похоронах в петербургском Новодевичьем монастыре.

Записки, назначенные другим сенаторам, {по переписке их согласно исправлениям, сделанным Гагариным}, сестра развезла к ним и, между прочим, к Д. Н. Бегичеву, который, упрекая ее, что она не дала ему случая быть ей и прежде полезным, обещал убедить сенаторов в общем собрании единогласно решить дело в ее пользу.

В общем собрании подали голос в пользу сестры 16 сенаторов и 5 против нее, в числе последних был Бегичев. Кроме него, подали голос против сестры: Николай Петрович Мартынов{794}, известный картежник, которому князь П. П. Гагарин сказал, что он подает такое мнение, вероятно, вследствие обещания, данного Норову за зеленым столом; Петр Семенович Полуденский, тесть [Федора Николаевича] Лугинина, близкого родственника Норову, князь Александр Петрович Оболенский{795}, подававший по всем делам одинаковые мнения с Полуденским, и граф Сергей Григорьевич Строганов. Причина, по которой последний присоединился к противникам сестры, мне неизвестна; надо полагать, что это было последствием мнений петербургского аристократического круга, в котором Викулины не переставали поддерживать {своими рассказами взведенные ими на мою сестру} клеветы.

Наконец только 19 июня 1847 г., т. е. через 6 лет после смерти С. А. Викулина, последовал сенатский указ об утверждении его завещания. Этот указ дает ясное понятие о притязаниях детей Викулина от первого брака, а потому я привожу его буквально в приложении к этой главе [см. Приложение 4 первого тома].

{Сверх страшных нравственных страданий, испытанных сестрой, она с ее двумя маленькими дочерьми не имела в продолжении этих 6 лет никаких средств к жизни.} Опека, учрежденная над завещанными ей и ее дочерям имениями, не только разоряла последние, но не заботилась даже о своевременном получении долгов по {оставшимся после покойного Викулина} завещанным им сестре моей частным заемным письма м или о представлении ко взысканию тех из них, по коим не производилась своевременная уплата. По этим причинам из вышесказанных 200 000 руб. асс. (до 57 тыс. руб. сер.), оставшихся после Викулина в заемных письмах от разных лиц, сестра лишилась почти половины этого капитала.

Уважаемые форумчане! Мой прадед -Ильин Алексей Илларионович 1887 г. р. (и его сестра Мария Ильина ) остались сиротами и попали в дет.ский дом (приют). в Задонске, Восспитывался в церковно-приходской школе или духовной семинарии (не знаем) в последствии выучился на бухгалтера и работал жил в Ельце. ПОДСКАЖИТЕ пожалуйста С ЧЕГО НАЧАТЬ "распутывать клубок" - почему остались сиротами ? кто родители? Фамилию Ильин получил в детском доме.

Olga_Aleks написал:

[q]
в Задонске, Восспитывался в
[/q]

В Задонске были уездные церковные училища для мальчиков и девочек. Может в списках учеников покопаться?

Здравствуйте уважаемые форумчане! Ищу информацию по предкам с обоих сторон, проживавших в д.Невежеколодезное:
бабушка - Чванова Зинаида Никитична, 1923гр,
прадед Чванов Платон Филиппович
прабабка Кулигина Евдокия Михайловна, 1894гр(?),
планирую летом приехать в Липецкий архив(живу в СПб); если есть опыт, поделитесь, пожалуйста, возможно в нем что-то отыскать или это бесполезная трата времени? Насколько там сохранились сведения?

tuikovka написал:

[q]
возможно в нем ЧТО-ТО отыскать
[/q]

надо знать ЧТО конкретно искать. Начните с создания древа, чтобы видеть что известно, а что нет.
"Чванова Зинаида" - уже некорректное использование данных, т.к. это замужняя фамилия.

tuikovka написал:

[q]
проживавших в д.Невежеколодезное
[/q]

место проживания не всегда соответствует месту рождения, это можно разнообразными путями уточнить заранее.
tuikovka написал:

[q]
д.Невежеколодезное 1923
[/q]

в 1923 административно это не Задонский район (Задонский р-н - ЗА Доном, а интересуемые места на другом берегу), а Елецкий уезд - по нему есть на форуме отдельная ветка, как и по области (области менялись, смотря какие годы), губернии (см. к какой губ. относился уезд).
Может стоит сначала сходить в свой загс и узнать сведения точнее (см. ветку со словом "загс"), иначе архивно дольше искать и это будет дороже, даже если лично листать.
У липецкого архива имеется сайт, способы связи.
Написали вопрос в малочитаемой ветке, в чужом дневнике - поэтому ничего не ожидайте.

село Задонского района Липецкой области, из прихода которого происходят мои предки. Эта тема о истории села и окрестных мест