Бессонница

Ферапонтово

Николай Рубцов


В потемневших лучах горизонта
Я смотрел на окрестности те,
Где узрела душа Ферапонта
Что-то Божье в земной красоте.
И однажды возникли из грезы,
Из молящейся этой души,
Как трава, как вода, как березы,
Диво дивное в русской глуши!
И небесно-земной Дионисий,
Из соседних явившись земель,
Это дивное диво возвысил
До черты, не бывалой досель...
Неподвижно стояли деревья,
И ромашки белели во мгле,
И казалась мне эта деревня
Чем-то самым святым на земле...
http://ruspoeti.ru/aut/rubtsov/11364/

Сазонов Г. Пятая Вологда Варлама Шаламова

/ Сазонов Г. Пятая Вологда Варлама Шаламова / Г. Сазонов, Н. Филиппов // Труд. – 1999. – 21 дек.


Лучшие годы своей жизни известный писатель отсидел в лагерях –
сперва «за Ленина», потом – «за Бунина»

Белый храм на белом снегу. В свете вечерних фонарей София как бы парит над землей, увлекая за собой очарованную душу. Много лет назад маленький мальчик, родившийся в доме священника, в тридцати шагах от собора, был потрясен увиденной на его стене росписью – трубящий ангел призывал грешников на праведный суд.
Над ним, уже взрослым, вершили не небесный, а жестокий земной суд, и ему пришлось пройти через все круги ада. Теперь об этом может узнать каждый, переступив порог музея-квартиры Варлама Шаламова.

Тихон Николаевич Шаламов был достаточно известным в церковных кругах дореволюционной России: смелый характером, высокообразованный. И, кстати, наделенный литературным даром – сохранились 3 заметки об Аляске, где он 12 лет служил священником в Кадьяке, защищая духовных чад от притязаний американских торговцев. Этой стороне деятельности старшего Шаламова исследователь Лора Клайн посвятила целую главу своей диссертации, которую защитила в Мичиганском университете в 90-е годы...

«Великое обновление России», по выражению самого Тихона Николаевича, требовало его участия, и в 1904 году семья вернулась в родные края, поселилась в доме церковного причта на Соборной горке, где через три года, летом родился пятый ребенок – сын. По церковной традиции ему дали имя Варлама, в честь Варлаама Хутынского, покровителя Вологды, одноименная церковь святого и поныне стоит недалеко от дома Шаламовых. Родители пророчили духовную карьеру младшему из детей, но он выбрал иной путь – писательский, а судьба обставила этот путь страданиями и испытаниями, зачастую превышающими меру человеческих сил и возможностей.

...Студента 3-го курса Московского университета (юридический факультет) Варлама Шаламова арестовали в университетской типографии в феврале 1929 года и отправили в одиночную камеру Бутырки. Его обвинили, по сути, в распространении письма Ленина «К съезду». Месяц шло следствие. Всех, кого взяли вместе с Шаламовым, выпустили, поскольку они дали «нужные показания», а он не выдал никого. Вот и «пострадал за Ленина». Приговором «особого совещания» студенту назначили три года концентрационных лагерей с последующей ссылкой на Север. Его везли вместе с уголовниками в Вишерское отделение соловецких лагерей...

Казалось, все пережитое ушло в прошлое, как кошмарный сон, когда, вернувшись после лагеря в Москву, Варлам быстро встал «на четыре ноги» – получил работу в журнале, завел семью и у него родилась дочь, выступил в периодике с рассказами. Он был полон замыслов, уже зрело осознал, что литература – его единственное призвание. Разве мог он подумать, чем для него обернется неделя после Рождества в январе 1937 года? Ночью в дверь его квартиры в доме 8 по Чистому переулку постучали. Начался обыск. «При обыске присутствовал дворник Стайпер», – свидетельствует протокол. Ни энкавэдэшники, ни дворник «компромата» не нашли, но увели под конвоем и стали замешивать дело «на старых дрожжах». «Приговор мне выписали по уголовной статье, – вспоминал позже писатель,– я отказался подписывать приговор. «Особым совещанием» я был осужден по литерной статье – «за контрреволюционную троцкистскую деятельность...» на 5 лет с отбыванием срока на Колыме...»

Захлопнулась тяжелая холодная дверь в подвальной камере, а через несколько дней эшелон с теплушками увозил его в числе сотен узников через всю страну...

Что увидел и понял Варлам Шаламов в лагере? Вот только несколько его ответов. «1. Чрезвычайную хрупкость человеческой культуры, цивилизации. Человек становится зверем через три недели – при тяжелой работе, холоде, голоде и побоях. 2. Главное растление души – холод. В среднеазиатских лагерях люди, наверное, держались дольше, там было теплее. 3.Понял, почему человек живет – не надеждами, надежд никаких не бывает, не волей – какая там воля, а инстинктом, чувством самосохранения – тем же началом, что и дерево, камень, животное. 4. Убежден, что лагерь – весь отрицательная школа, даже час провести в нем нельзя – это час растления. Никому, никогда, ничего положительного лагерь не дал и не мог дать. На всех – заключенных и вольнонаемных – лагерь действует растлевающе. 5. И физические, и духовные мои силы оказались крепче, чем я думал, в этой великой пробе – и я горжусь, что никого не предал, никого не послал на смерть, на срок, ни на кого не написал доноса...»

Лучше, чем написал Шаламов, ныне признанный во всем мире как «бриллиант русской литературы», конечно же, не скажешь, да и не в том дело. Его стихи, повести, рассказы, романы составили бы художественное достояние любой нации. Но мы обратим внимание на такую деталь. В 1943 году писателя должны были освободить из лагеря, однако его обвинили в том, что он назвал Ивана Бунина классиком русской литературы, устроили обыск. В протоколе значится – «ничего нет». Тем не менее, теперь уже за Бунина Шаламову дали новый срок – 5 лет. Лишь в 1953 выпустили, а в 1956 реабилитировали «из-за отсутствия состава преступления». Ему сначала не разрешили жить в Москве, и он некоторое время обитал в поселке торфяников под Тверью.

Каторга «ни за что» надломила физические силы Варлама Шаламова, но он активно творил. Отправить его в забвение – не получилось.
К сожалению, попытка вернуться жить на родину, в Вологду, не увенчалась успехом – тогдашние власти отказались принять писателя. Может быть, это и послужило для Варлама Тихоновича поводом к написанию уникальнейшего в своем роде произведения – повести «Четвертая Вологда», где автобиография причудливо переплетена с важнейшими событиями в России начала века, оценками местных обычаев и нравов. Но возвращение Шаламова на родину все-таки состоялось. Хотя и после смерти писателя.

...В один из весенних дней искусствовед Марина Вороно перекуривала на скамеечке на Соборной горке, рядом сидел известный краевед Борис Сергеевич Непеин. «А знаете, кто жил в этом доме? – спросил он Марину, показывая на обшарпанное двухэтажное здание рядом с Софийским собором. – Мой друг Шаламов!». И она начала поиск. Побывала на Кунцевском кладбище в Москве. Памятник на могиле писателя установил московский скульптор Федот Сучков, хорошо знавший и любивший Шаламова. «Первый мемориальный музей Шаламова, если можно так сказать, – говорила Вороно, – я увидела в мастерской Сучкова, в подвале одного из зданий на Страстном бульваре. Там было много портретов, скульптур Варлама Тихоновича, а также вылепленные лики Юрия Домбровского, Анатолия Жигулина и некоторых других деятелей культуры. Выяснилось, что Федот Федотович и сам прошел лагеря, был в одном из них под Великим Устюгом...»

А в Вологде почти десять лет картинная галерея «отвоевывала» у властей бывший «шаламовский дом», даже не зная, что он представляет мемориальную ценность. В реставрированном здании намечали открыть постоянные экспозиции русской и западноевропейской живописи. Когда выяснили, что здесь – «родовое гнездо» Варлама Шаламова, то зарезервировали комнаты для мемориальной экспозиции писателя. Дверь парадного входа в дом Шаламов помнил последнего дыхания: «...именно; дверь я затворил за собой, навсегда покинув город своей юности, дом, где я родился и вырос. Это было ветреной дождливой осенью 1924 года в листопад боярышника, березы. Вихри метелей кружила по городским улицам, взрывали при неожиданном изменении направления ветра...»

У входа рос еще багульник, который не уцелел. И Марина Вороно, добрая душа, начала создание мемориального музея Шаламова с того, что посадила на том же самом месте багульник – теперь он уже вытянулся. Федот Сучков изготовил барельеф Шаламова, и памятная доска была торжественно открыта на доме в день рождения писателя в июне 1991 года. Много помогала литературовед Ирина Сиротинская, являющаяся наследницей архива писателя – представила копии и оригиналы рукописей стихов, рассказов, переписку Шаламова с Борисом Пастернаком и Александром Солженицыным, а также подарила часы Варлама Тихоновича – единственная вещь музее, принадлежавшая ему. Если не считать комнаты – именно в ней вырос Варлам.

Сложно было найти «ключ» экспозиции, чтобы образно вырази все перипетии судьбы писателя и такой же сложный характер его творчества. Мы приходим в мир, не принося ничего, а уходим, не взяв с собой ничего. И от Шаламова осталось только творчество. Черный фон, красный кирпич, кусок колючей проволоки да обрубок лиственницы, привезенной с Колымы, – вот, собственно, и весь антураж мемориального музея. «Большинство из тех, кто приходит сюда сегодня, – рассказывает Вороно, – не знают, не могут себе представить, что такое сталинский лагерь. Мне хотелось, чтобы сама обстановка музея цепляла за живое в душе...» Тысячи людей, посетившие комнату Шаламова, уже не смогут забыть этот день своей жизни. При нас был посетитель из Ярославля, и он подтвердил, что для него приход сюда – открытие, потрясение...

«Пятая Вологда» Шаламова – наша память о нем – живет, она столь же необходима, как и книги писателя. Забыть ГУЛАГ или приукрашивать его мы не имеем никакого права. Об этом – творчество Шаламова.

Говорят, мы мелко пашем,
Оступаясь и скользя.
На природной почве нашей
Глубже и пахать нельзя.
Мы ведь пашем на погосте,
Разрыхляем верхний слой.
Мы задеть боимся кости,
Чуть прикрытые землей.

Геннадий Сазонов,
Никита Филиппов,
спец. корр. «Труда».

booksite.ru›Варлам Шаламов›vologda_02.htm

Церковь Ильи Пророка в Каменье


Церковь Ильи Пророка является памятником конца 17 века. До этого времени деревянная и так называемая "холодная" церковь Ильи Пророка входила в комплекс мужского Ильинского монастыря и практически единственная уцелела после пожара во время польско-литовского нашествия на эти земли. Отстроили церковь в камне как раз в конце 17 века. Монастырь просуществовал до 1738 года, после чего его закрыли, а церковь в честь Ильи Пророка стала приходской.

Церковь выглядит очень по-русски - одноэтажная, небольшая, простой кубической формы с трогательным куполом. Внутреннее убранство также не отличается роскошью. Но именно строгость и скупость оформления придают храму очарование, здесь чувствуется сокровенное ощущение цельности и целомудрия.
Церковь Ильи Пророка в Каменье в Вологде (фото)


ул. Засодимского,14-б, г. Вологда, Россия

Варлам Тихонович Шаламов

Четвертая Вологда.

" Есть три Вологды: историческая, краевая и ссыльная. Моя Вологда – четвертая.

«Четвертую Вологду» я пишу в шестьдесят четыре года от роду... Я пытаюсь в этой книге соединить три времени: прошлое, настоящее и будущее – во имя четвертого времени – искусства. Чего в ней больше? Прошлого? Настоящего? Будущего? Кто ответит на это?

Прозаиком я себя считаю с десяти лет, а поэтом – с сорока. Проза – это мгновенная отдача, мгновенный ответ на внешние события, мгновенное освоение и переработка виденного и выдача какой-то формулы, ежедневная потребность в выдаче какой-то формулы, новой, не известной еще никому. Проза – это формула тела и в то же время – формула души.

Иван Грозный хотел сделать Вологду столицей России вместо Москвы.

Москву Грозный не любил и боялся.

Грозный бывал в Вологде не один раз.

Софийский кафедральный собор, «Холодный собор», как его звали в нашей семье, был построен в честь царя, и Грозный был на освящении храма.

«Холодным» собор назывался потому, что это был единственный храм в Вологде, где не было отопления. Молиться в соборе можно было только летом. Поэтому рядом стоял другой собор – с печами, более теплый, где и молились.

И пасхальные, и рождественские службы проходили в «теплом» соборе, и только летом железные двери Софийского собора раскрывались, а с первым снегом запирались опять.

На Троицу, Духов день службы служили в Холодном соборе.

Высоченные колонны уносили вверх расписное небо, огромные трубы ангелов тревожили мое детское небо, звали к каким-то необычайным земным свершениям.

Трубы ангелов закрывали все небо. На отсеках были фрески, знаменитые фрески Рублевской школы: князья и отцы церкви.

К алтарю ставился обыкновенный земной иконостас, упрятывая и загораживая святых и воителей на фресках и столбах.

Молиться нужно было не фрескам, а иконам, где тысячи свечей горели. И я ребенком нет-нет да и взглядывал вверх – на ногу ангела, из которой выпал камень.

Предание говорило, что во время молебствия на ногу Грозного упал кирпич, выпавший из ноги ангела в росписи церковного потолка. Кирпич раздробил большой палец ноги царя. Грозный, напуганный приметой, изменил решение – Вологда не стала столицей России.

Дело совсем не в том, что в Вологде не нашлось столь смелого хирурга, чтобы ампутировать раздробленный царский палец. Значение таких грозных примет в жизни любого государя, а тем более русского самодержца, не следует преуменьшать. Именно так, как поется в песне, и обстояло дело.

И тут суть не в том, был ли Грозный свободомыслящим или рабом религии своего века. Ни один политик не мог бы пройти мимо такого события. Кирпич, упавший на ногу царя во время молитвы, был ясным советом, и уклониться от него не мог бы ни один царь мира, начиная с Соломона, ни один политик.

Вологду царь оставил не по своему капризу, а затем, чтобы не пренебречь мнением народным. Ни отец, ни Грозный не были людьми суеверными. Просто они отдавали дань паблисити и не хотели искушать судьбу именно в этом земном смысле.

Я много раз бывал в э том храме, ведь мы жили рядом, в доме соборного причта. Я помню черную дыру в потолке. Пустоту – след, оставленный камнем в небе храма. Эта пустота на ноге ангела береглась много столетий.

Софийский собор – это храм холодный, и даже в официальной переписке и газетных корреспонденциях того времени назывался Холодным собором, с большой буквы, – будто это официальное название храма, возведенного в честь Софии.

В моем детском мозгу слово «Софийский» не отражалось, но держалось. Холодного собора было вполне достаточно не только для детских воспоминаний.

Это – угрюмый храм, хоть и красивый, – нет в нем душевной теплоты.

Желтые трубы ангелов так велики и так тревожны, что заполнили весь потолок, весь купол храма, и сразу дают знать, что близится Страшный Суд – в земной ли его либо в апокалиптической сущности, было для храма, для священников, и для причта, и для молящихся, и, вероятно, для Бога – все равно.

Тревога есть тревога, сигнал есть сигнал.

Рублевские или околорублевские фрески заполняли весь храм, а суть Рублевской школы в ее заземленности – в смешении неба и земли, ада и рая.

И действительно – не звуки этих ангельских желтых труб собирают, трепеща; сами земные люди – ближе к входу (он же и выход) – это уже послерублевские напевы. Рай и ад теснятся поближе к выходу – а сам храм – во власти ангельских труб, тревоги Страшного Суда.

Для того чтобы сгладить, смягчить иконопись Холодного собора, рядом стоит зимний, теплый, уютный собор – где бывать неинтересно, – защищенный от всех ветров и дождей, от всей метеорологии. Потолки здесь низкие, углы сглажены, иконы – робкие, свечи – полупритушены. Никаких ангельских крыльев нет в этом соборном храме – он, с его архитектурой и иконами, держится на отступлении от неба, от слишком серьезной требовательности Холодного собора. Здесь все – современность, столько же древнего, как Государственный банк, присутственные места.

Вблизи нет зданий, которые могли сравниваться с Холодным собором. Но на одной из улиц стоит деревянная церковь – ценность зодчества, равная Кижам, – церковь святого Варлаама Хутынского, покровителя Вологды, В честь этого святого назван и я, родившийся в 1907 году. Только я по своей воле превратил свое имя – Варлаам – в Варлама. По звуковым соображениям новое имя казалось мне более удачным, без лишней буквы «а».

Церковь эта – классический памятник русской архитектуры XVII века.

Наречение меня в честь покровителя Вологды тоже дань декоративности, склонность к паблисити, которая всегда жила в отце.

В Вологде жил десятки лет Батюшков, великий русский поэт, помешанный сифилитик. Много лет он прожил в психическом расстройстве и похоронен в Прилукском монастыре – в семи верстах от Вологды.

Отец никогда не говорил мне о Батюшкове, хотя на доме Батюшкова, где располагалась Мариинская женская гимназия и где учились мои сестры, есть большая мемориальная доска, которую я мог читать не менее десяти раз в день, ибо этот дом – в двухстах метрах от нашего дома.

Из этого я заключаю, что отец не любил стихов, боялся их темной власти, далекой от разума, а главное – от здравого смысла. Поэтому только взрослым мне удалось повторить своими губами и гортанью: «О, память сердца, ты сильней рассудка памяти печальной», но и понять его удивительную допушкинскую власть над словом – более свободную, чем у Пушкина, более необузданную, хранящую самые неожиданные открытия. Если бы не было Пушкина, русская поэзия в лице Батюшкова, Державина и Жуковского – стояла бы на своем месте. Лермонтова, возможно бы, не было. Но по сравнению с Батюшковым, Державиным, Жуковским Лермонтов не такая уж ощутительная потеря для русской поэзии.

Это – не хула Лермонтову, не хула Пушкинской плеяде! Но в допушкинских поэтах есть все, что дает место в мировой литературе русским именам.

К высотам Грозного Вологда никогда не возвращалась."

Примечание это только отрывок из замечательной книги, которую рекомендую прочитать всем, получите не только представление о жизни Вологды тех времен, но и массу положительных эмоций от прочтения.

фото музей Варлама Тихоновича Шаламова. Вологда.

Народный календарь


Филипп на Благовещенье
Ушел, а на Казанскую
Я сына родила.
Н. А. Некрасов «Кому на Руси жить хорошо»


Мы отмеряем время по дням, годам, месяцам, но у наших совсем не дальних предков было другое исчисление — по церковным праздникам и постам. С древних времен на Руси о смене времен года узнавали по разным приметам. События отмерялись не числами датами, а происходили «на Сретенье», «на Благовещенье», «в Петровки», «на Казанскую».

Упомянутые события в православном церковном календаре значатся как Сретение Господа Иисуса Христа, Петровский пост и Празднование в честь Казанской иконы Божией Матери. Другими словами, события русской деревенской жизни были связаны с памятными датами церковного календаря, который тесно переплетался с древними, дохристианскими (языческими) поверьями и приметами. Не было дня в году, не отмеченного поминовением какого-либо одного, а чаще нескольких святых — поэтому народ прекрасно обходился без привычных для нас чисел и месяцев.

Провинциальное дворянство также вело счет дням не по официальному календарю. Достаточно процитировать отрывок из романа И. А. Гончарова «Обломов», чтобы представить типичную картину того времени: «Они вели счет времени по праздникам, по временам года, по разным семейным и домашним случаям, не ссылаясь никогда ни на месяцы, ни на числа...»

calend.ru›Праздники›Праздники 14 июня