Петровский Петровський Пятроўскі Piоtrowski Petrauskas - тема для генеалогического и биографического поиска

Кніга магістрата места Полацка 1727 г. / А.М. Латушкін, М.Дз. Макараў – Беласток: Беларускае навуковае таварыства. Вільня: Інстытут беларусістыкі, 2012. – 406 с..
ISBN 83-60456-21-6

Значэнне Полацка для гісторыі нашай краіны цяжка пераацаніць. У XV—XVIII стст. ён быў адным з найбуйнейшых местаў не толькі Беларусі, але і ўсяго Вялікага княства Літоўскага. Гісторыя гэтага старажытнага палітычнага і эканамічнага цэнтра паўночнай Беларусі ўжо некалькі стагоддзяў прыцягвае ўвагу даследчыкаў. Аднак, нягледзячы на значную колькасць апублікаваных навуковых прац, можна ўпэўнена сцвярджаць, што асобныя перыяды мінулага Полацка вывучаныя недастаткова. Адным з фактараў, якія стрымліваюць развіццё даследаванняў па гісторыі места першых трох чвэрцяў XVIII ст., з’яўляецца тое, што дакументальная спадчына полацкага магістрата гэтага часу, нягледзячы на яе адносна добрую захаванасць, практычна не публікавалася і дагэтуль застаецца па-за ўвагай навуковай грамадскасці.

35А (сумніўны). 1727 г. мая 2. — Актыкацыя зямяніну Лявону Пятроўскаму тэстаменту 1727 г. красавіка 5. яго бацькі зямяніна Мсціслаўскага в-ва Паўла з Траян Пятрова Пятроўскага. ...................118

Каментарыі._Кніга_магістрата_места_Полацка_1727_г..pdf

№ 35А
Дакумент № 35 (арк. 49 адв. — 51 адв.), пазначаны ў публікацыі пад нумарам 35А, выклікае пэўныя сумненні. Аналіз почырку, фармуляра, тэхнікі скарачэнняў, росчыркаў, літар, што ўжываюцца ў тэксце, указваюць на прыналежнасць пісьма іншай асобе, значна пазнейшы за 1728 г. час унясення дакумента ў кнігу, а таксама свядомае імкненне пісца максімальна наблізіць фармуляр і стыль афармлення тэксту да іншых дакументаў кнігі.
Дакумент запісаны почыркам II, чарнілам бронзавага адцення. Яго арыгінальны нумар парушае нумарацыю, уведзеную С. Лянчыцкім. Ён выступае пад № 35 і змешчаны паміж дакументамі № 35 і 36.
Дата дакумента № 35А парушае храналогію кнігі. Дакументы № 35 і 36 упісаны пад адной датай — 2 красавіка 1727 г. Дата актыкацыі дакумента № 35А пададзена як 2 мая 1727 г., прычым „maja” напісана паверх закрэсленага „januarii”.
Тэкст дакумента змешчаны на незапісаных падчас стварэння кнігі аркушах. Папярэдні дакумент — фрагмент застаўнага інвентара двароў Прасмушкі і Астраўляны — абрываецца на словах „tenor seqvitur talis”. Пасля іх і мусіў быць змешчаны тэкст уласна інвентара, дзеля чаго С. Лянчыцкі пакінуў свабоднымі рэшту аркуша 49 адв. і два наступныя двухбаковыя аркушы. Устаўка чужароднай паперы не выяўлена. На кожным з аркушаў уверсе на ўласцівым месцы почыркам і чарнілам асноўнага тэксту напісана „Rok 1727”.
На пазнейшы час устаўкі дакумента ўказвае эканомія пісцом месца іпаступовае павелічэнне колькасці радкоў (з30 на арк. 50 да 48 на арк. 51 адв.) і шчыльнасці тэксту па меры набліжэння да наступнага дакумента.
Пра незнаёмства чалавека, які ўпісаў дакумент № 35А у кнігу, са складам магістрата 1727 г. і значны разрыў учасе паміж датамі стварэння кнігі і запісу ў яе дакумента сведчыць тое, што пры імітацыі фармуляра актыкацыі былі дапушчаны памылкі ў прозвішчах лантвойта і аднаго з бурмістраў („Orzechowski” замест „Orzechowiński” і „Sciebuł” замест „Sciebut”).
Разам з тым, гэты чалавек, верагодна, меў навыкі пісарскай працы і быў знаёмы з канцылярскай лацінскай тэрміналогіяй. Так, выраз „stanowszy oczewisto” ён перадае як „сomparens personaliter” (пры гэтым слова „сomparens” у тэксце кнігі больш не ўжываецца).
Дакумент № 35А мае выразныя асаблівасці афармлення скарачэнняў. Знакі цітла маюць форму, неўласцівую почырку асноўнага тэксту, а само ўжыванне знака не адпавядае правілам, якіх прытрымліваўся С. Лянчыцкі (напрыклад, цітла адсутнічае над лічбава-літарнымі скарачэннямі парадкавых лічэбнікаў: „1mo”, „2do”). Часта ўжываецца вынас некалькіх (да трох) падкрэсленых літар у канцы скарачэння, што неўласціва рэшце кнігі. Напрыклад, у дакуменце № 35А — „s(wi&#281

tey”, „s(więte)go”; у пісара асноўнага тэксту — „s(więtey)”, „s(więteg)o”. Асобныя словы скарачаюцца па-іншаму: у дакуменце № 35А — „złot(ych)”, „złott(ych) polsk(ich)”, у пісара асноўнага тэксту — „złł(otych)”, „złł(otych) poll(skich)”. Скарачаюцца некаторыя словы і выразы, што ў асноўным тэксце пішуцца цалкам: „dobrod(zieja)”, „p(owiec)ie”, „s(wię- tej) p(amięci)”, „1mo”, „2do”.
У дакуменце № 35А імітуюцца элементы сістэмы кустодаў і росчыркаў кнігі, але не вельмі дакладна. Так, на ўласцівым месцы выконваецца росчырк па ніжнім полі тыпу 4.2. Ён мае некалькі іншую форму і дадатак у выглядзе невялікага зігзагападобнага росчырку зверху (арк. 49 адв. — 51). У канцы дакумента росчырк тыпу 4.2 адсутнічае. Тут змешчаны іншы росчырк невыразнай формы (арк. 51 адв.). Дастаткова дакладна выкананы радковы росчырк тыпу 1.1. у канцы апошняга радка дакумента (арк.51 адв.). У канцы дакумента аўтарам змешчана міждакументная кустода „Roku”. Унутрыдакументная кустода прысутнічае толькі ў адным з 4 магчымых выпадкаў.
З пункту гледжання граматыкі тэкст дакумента значна адрозніваецца ад асноўнага тэксту кнігі. Пісар С. Лянчыцкі перадае гук „j” у рамках польскай сярэднявечнай традыцыі: літарай „i” перад галоснымі і літарай „y” перад зычнымі ці напрыканцы слова [Jodłowski S. Losy... S. 30]. У дакуменце № 35А ў першым выпадку гук „j” паслядоўна перадаецца літарай „j”, а ў другім, як і ў Лянчыцкага, — літарай „y”. Такая сістэма перадачы гуку „j” можа ўзыходзяць да граматычнага праекта канца XVI ст. аўтарства Яна Янушоўскага [Klemensiewicz Z. Historia języka... S. 366]. Акрамя таго, у дакуменце, у адрозненне ад асноўнага тэксту кнігі, не ўжываецца літара „ż” у спалучэннях „sz”, „rz”, „cz”.
У дакуменце згадваюцца сам аўтар тэстаменту, зямянін Мсціслаўскага ваяводства Павел з Траян Пятроў Пятроўскі і яго наступныя сваякі: першая жонка Ганна Жаброўская; сыны ад першага шлюбу — аршанскі скарбнік і падстараста Міхал, мсціслаўскі падчашы Антоній, полацкі ротмістр Лявон; другая жонка Кацярына з Сурынаў; сын ад другога шлюбу Казімір; брат Ян; бацька Ежы, маці Элеанора з Шэметаў; а таксама дзед — навагародскі стольнік Станіслаў.
Крыніцы сведчаць, што род Пятроўскіх існаваў у сапраўднасці. Дзед Паўла Станіслаў Грыгорый з Траян Пятроў Пятроўскі 30 снежня 1631 г. быў намінаваны на пасаду навагародскага стольніка [МВКЛ, 308 спр. 104, арк. 166 адв. — 167], а 30 сакавіка 1645 г. атрымаў пасаду мсціслаўскага старасты [МВКЛ, спр. 119, арк. 229 — 229 адв.]. У канцы XVII — пачатку XVIII стст. іншыя прадстаўнікі роду займалі пасады мечніка і канюшага Мсціслаўскага ваяводства. 13 лістапада 1754 г. Казімір Юзаф Пятроўскі (верагодна, сын Паўла ад другога шлюбу) згадваецца як мсціслаўскі ротмістр [Мяцельскі А.А. Мсціслаўскае... С. 583, 586, 596].
Згаданыя ў дакуменце маёнтак Пацкава, вёскі Башары і Кароўшчызна (верагодна, Куроўшчызна) знаходзіліся ў паўночна-заходняй частцы Мсціслаўскага ваяводства. На карце „Населеныя пункты Мсціслаўскага ваяводства XVIII ст.”, складзенай А.А. Мяцельскім, яны пазначаны адпаведна пад нумарамі 353, 38 і 264 [Мяцельскі А.А. Мсціслаўскае... С. 280 — 282].
Такім чынам, не выключана, што тэстамент з’яўляецца сапраўдным дакументам, але яго ўпісанне ў актавую кнігу полацкага магістрата магло быць не зусім законным.

http://arche.by/download_file/subitem/3626

Международный клуб православных литераторов «Омилия» (omiliya.org)
Автор: Монахиня Евфимия Пащенко

То, чего не было
Или — дело о «контрреволюционной организации» в г. Шенкурске
Утреня завершилась. Однако, регент Диодор Борисович и певчие решили задержаться в храме, чтобы разучить песнопение «Утверди, Боже…» на музыку протоиерея А. Косолапова. Дима, очень любивший церковное пение и старательно, хотя и безуспешно, пытавшийся выучиться петь, остался вместе со взрослыми. И хотя ему, как бывало и прежде, опять пришлось не столько петь самому, сколько слушать, как поют другие, он нисколько не пожалел об этом. Сольную партию исполнял, разумеется, сам Диодор Борисович, и его бас величественно раздавался под низкими сводами овеянного вековой стариной храма. Спевка длилась около часа. По окончании ее Дима поднялся в канцелярию (так в нашей соломбальской церкви называется проходная комната на втором этаже), чтобы взять оставленную там книгу воспоминаний Святителя Луки (Войно-Ясенецкого). Книга называлась «Я полюбил страдание…» Это был подарок отца Николая, который любил дарить крестнику на дни рождения и именины церковные книги. А надо сказать, что до книг и он, и Дима были большими охотниками…

Что же касается Святителя Луки, то выбор о. Николаем его воспоминаний для подарка Диме был отнюдь не случаен. Дело в том, что в 1931-33 гг. Святитель Лука был в ссылке в нашем городе. Он работал здесь в качестве хирурга в так называемой «2-й Советской амбулатории» (впоследствии переформированной в городскую поликлинику № 2). Мало того. Оказывается, в Архангельске еще недавно жили (а может, и поныне живут) люди, помнившие этого великого хирурга и исповедника Православия. Отец Николай говорил Диме, что в 1985 г. одна старушка- соломбалка поведала ему о двух своих встречах со Святителем Лукой. Сперва она видела его служащим в соборе. Потом, попав в больницу, с удивлением обнаружила, что доктор, делавший обход, и виденный ею в храме архиерей- одно и то же лицо. Она же рассказывала отцу Николаю, что, когда за несколько лет до своей кончины Святитель Лука полностью потерял зрение, люди, для которых надежда на его помощь оставалась едва ли не последней надеждой, отказывались верить в то, что он уже ничем не сможет им помочь. И со всех концов России шли в Симферополь (в это время Святитель Лука в сане архиепископа возглавлял Крымскую и Симферопольскую кафедру) письма от больных, в которых они описывали симптомы своих недугов, прося его о помощи. Слепому архиепископу эти письма читал секретарь. А он диктовал для каждого из страждущих ответные письма, где содержались советы, как им поступить. Причем те, кто следовал этим советам, исцелялись… Вероятнее всего, эта история была легендой, которых о Святителе Луке сложено очень много. Но все-таки… Когда-то, в книге Митрополита Вениамина (Федченкова) «О вере, неверии и сомнении» Дима вычитал интересное утверждение о том, что «легенды не менее, а даже более важны, чем факты. Легенды по сути своей- важнее фактов, ибо легенды- это уже общая сумма слагаемых, общие формулы отдельных случаев, общие установленные истины». Безусловно, в этом утверждении имелась своя доля истины. И многочисленные легенды, сложенные о Святителе Луке, являются яркими свидетельствами почитания православными людьми его святой памяти.

Поднявшись в канцелярию, Дима обнаружил, что отец Николай не ушел домой, а сидит за столом и внимательно читает какие-то тетрадные листки, сплошь исписанные аккуратным, мелким почерком. На столе стояли две чашки с остатками чая, блюдце с карамелью и миска с пухлыми «соломбальскими церковными» блинчиками (которые умеет печь только наша алтарница, матушка Зоя). Увидев все это, Дима понял, что, пока шла спевка, к крестному кто-то приходил. Но кто именно? И что же так сосредоточенно читает отец Николай?
Как говорил поэт, «у меня секретов нет». Поэтому открою вам тайну. Гостем отца Николая был один из архангельских краеведов-любителей, Юрий Германович Кононов. Темой его краеведческих поисков была и является более чем 200-летняя история священнического рода Кононовых, к которому принадлежит и сам Юрий Германович. А, надо сказать, что северные священнослужители, носившие эту фамилию, оставили яркий след не только в истории Архангельской епархии, но и России. И среди сонма Новомучеников и Исповедников Российских есть два представителя этого славного рода. В их числе – Преподобномученик архимандрит Вениамин. Он был родом из Шенкурского уезда, и стал последним настоятелем Соловецкого монастыря перед его закрытием в 1920 году. Когда Соловецкий монастырь был упразднен богоборцами, архимандрит Вениамин и его помощник, иеромонах Никифор, провели 3 года в Холмогорском концлагере. Отбыв срок, оба монаха поселились в лесу в 40 верстах от деревни Коровкинской. Там в апреле 1928 г., во вторник Светлой седмицы, они были зверски убиты двумя бандитами. Уроженцем Архангельской губернии был и Священномученик Никодим, епископ Белгородский, который также носил фамилию «Кононов». Его имя имеет особое значение в истории Архангельской епархии. Ведь он был автором ряда книг о святынях и святых Архангельской земли. В том числе - «Архангельского Патерика», содержавшего жития святых Архангельской епархии…После этого нетрудно будет догадаться, что Юрий Германович Кононов наверняка принес отцу Николаю какие-то документы, связанные с судьбами его предков- священнослужителей. По крайней мере, Дима именно так и решил.

И он не ошибся. На тетрадных листках, которые Ю.Г. Кононов принес для прочтения о. Николаю, содержались выписки из следственного дела, которое велось в 1933 г. в городе Шенкурске. Причем в числе подсудимых был один из ближайших родственников Юрия Германовича. К моменту прихода Димы о. Николай уже прочел несколько страниц. Поэтому протянул их крестнику. Давайте и мы познакомимся с этими записями.

Однако, перед этим зададим читателям вопрос, который на первый взгляд может показаться странным- что общего между городами Санкт-Петербургом и Шенкурском? Вроде бы, абсолютно ничего. Однако, это не совсем так. В советское время по всем известным причинам Петербург (тогда Ленинград) называли «колыбелью революции». На Архангельской земле такой же «колыбелью революции» стал город Шенкурск. Дело в том, что к 1917 г. в нем проживало множество политических ссыльных. После Октябрьской революции прежде гонимые революционеры сами превратились в жестоких, беспощадных гонителей. В том числе- в гонителей Православия. По данным Е. Суворова, «самый первый храм в России, говорят, был разрушен в Шенкурске. Всего до революции в городе было 12 церквей. Все они были безжалостно уничтожены в советское время». Общей печальной участи не избежал и Свято-Троицкий женский монастырь, основанный в Шенкурске во второй половине 17 века. Он был закрыт в 1923 году. Пожалуй, стоит согласиться с утверждением упоминавшегося выше Святителя-Исповедника Луки о том, что «воинствующими атеистами» того времени руководили бесы. Иначе просто невозможно объяснить их ожесточенное, неуемное богоборчество.

Впрочем, в послереволюционные годы Шенкурск по-прежнему оставался местом ссылки. Теперь уже- для тех, кого новая безбожная власть считала своими врагами. С 1929 г. в Шенкурске появились ссыльные священнослужители. Это были выходцы из центральных областей России (Рязанской, Московской губерний), осужденные по большей части по «контрреволюционной» 58 п.10 статье и приговоренные к высылке в Северный край на несколько лет (обычно - на три года). Были и такие, которые попадали в ссылку, отбыв перед этим срок в концлагерях. Житье ссыльных священнослужителей в Шенкурске нельзя назвать иначе, как безысходным и безнадежным. Местным властям и дела не было до того, на что жить и чем кормиться будет тот или иной ссыльный священник. Служить в местных храмах им не дозволялось. Если кому-то из ссыльных священников удавалось устроиться на работу, то это был тяжелый физический и низкооплачиваемый труд. Те же, кто по старости или болезни работать не могли, были обречены на медленное угасание. Именно так умер высланный в 1929 г. в г. Шенкурск священник Петр Уваров. Мало того. У некоторых из ссыльных на родине оставались семьи. Но они не знали, живы ли их близкие, что с ними и где они теперь находятся. И все это- подневольное прозябание на чужой стороне, одиночество и лишения, превращало жизнь ссыльных священнослужителей в Шенкурске в мучительное существование, похожее на смерть заживо, из которого не виделось никакого выхода. И не удивительно ли, что все-таки среди них нашелся человек, который не только сам остался не сломленным, но и попытался помочь выстоять другим. Звали его Федором Ивановичем Петровским.
Вот что известно о нем из следственных документов. Он был священником. Родился в 1884 г. Происходил из крестьянского сословия. Имел семью из 2-х человек. Служил в дер. Белавине под Москвой. Однако, был хорошо известен в Санкт-Петербурге. Так, некая прихожанка Р.Я. Порфирьева, будучи в гостях в Ленинграде, слышала от прихожан тамошнего Свято-Владимирского храма, где покупала свечи, что «Петровского знает каждый верующий». В 1929 г. о. Феодор Петровский был судим по 58 ст. п. 10 и выслан на 3 года в Северный край. Так он и оказался в Шенкурске. Здесь ему встретился добрый человек- монахиня Аполлинария, приютившая о. Феодора в своем доме. В июле 1932 вместе с ними поселилась административно- ссыльная монахиня Иоасафа, которая, возможно, была духовной дочерью о. Феодора. Обе эти монахини и взяли на себя заботу о ссыльном батюшке, обеспечивая его пищей и одеждой. При этом брать с него за это деньги они отказывались. Так отец Феодор прожил около трех лет. Сведений о судьбе своей семьи он не имел. Единственным утешением его было чтение церковных книг. Да еще- беседы с периодически посещавшими его священнослужителями. Как ссыльными, так и местными, шенкурскими.

Из всех священнослужителей, по своей или чужой воле живших в Шенкурске, о. Федор Петровский выделялся своей образованностью. Так, протоиерей Шенкурского собора Александр Кононов (родственник упоминавшегося выше Ю.Г. Кононова) отмечал, что ему было интересно беседовать с о. Феодором по различным интересовавшим его вопросам. Постепенно вокруг умного, образованного о. Феодора сложился кружок знакомых- из числа как духовенства, так и мирян. Сперва их насчитывалось около семи человек. По большей части это были ссыльные священники и монахини из закрытого к тому времени Свято-Троицкого монастыря. Они собирались вместе, молились, занимались церковным пением. Однако, вскоре кто-то донес об этих встречах в ОГПУ, и их пришлось прекратить. Но, общение живших в Шенкурске священнослужителей между собою продолжалось. И, безусловно, лидером среди них был о. Феодор Петровский. Одни брали у него почитать книги духовного содержания. Другие спрашивали его мнения по различным интересующим их вопросам. В том числе – и касающихся злободневных явлений тогдашней жизни- об отношении к Советской власти, а также к обновленцам, которые в ту пору имелись и в Шенкурске. В вопросах веры о. Феодор был бескомпромиссен. Он требовал сохранения верности ей, невзирая ни на что. «Мы должны, как пастыри, жить в сплоченности и вести народ за собой, - говорил он. «Не нужно допускать верующих работать в праздничные дни. Никто не должен работать в тех учреждениях, где были храмы». Разумеется, речь шла исключительно о духовном противостоянии безбожию. Вот как излагал на следствии свои политические убеждения ссыльный протоиерей Михаил Озерский : «на Советскую власть мы смотрим, как на власть, которую Господь послал, как гонение на народ и за грехи народа, которой мы вынуждены подчиняться, хотя с учением К. Маркса и Ленина мы не согласны. Мы достигаем полной свободы Церкви и ведем объединение верующих вокруг Святой Церкви за спасение душ человеческих». Таким образом, разговоры, которые вели между собою священнослужители и миряне, близкие к о. Феодору, не носили никакого политического характера. Сам он на вопрос о своих политических убеждениях отвечал так: «у священника не может быть политических убеждений». Однако, когда дело касалось хранения верности Православию, отец Феодор был непреклонен. Защищая его, он готов был на любые испытания, вплоть до смерти. «Пострадать за Христа не страшно»,- говорил он своим собеседникам. Дальнейшие события показали, что это были не просто слова.
Деятельность маленького кружка единомышленников, образовавшегося вокруг о. Феодора, имела свои последствия. Ведь те, кто приходили к нему за советом, выражали мнение не только свое, но и других людей, которых волновало- как же жить теперь, когда страной правят богоборцы? И, разумеется, полученные ответы они доносили до других. И под влиянием смелых, убедительных речей о Феодора Петровского люди укреплялись в вере, возлагая свои скорби и печали на Бога. В самом Шенкурске и в соседних селах, народ стал собираться для совместных чтений акафистов и бесед на духовные темы. Причем бывало, что на таких собраниях присутствовало до 500 человек. Возвращались к Православной вере и те, кто отступил от нее или примкнул к обновленческому расколу. Так, под влиянием о. Феодора Петровского, некий священник по фамилии Ключарев, ставший было обновленцем, принес покаяние в этом и был присоединен к Православной Церкви. Разумеется, все это пришлось не по нраву «воинствующим безбожникам». И вот в начале 1933 г. в Шенкурске были произведены аресты среди священнослужителей и мирян и организован судебный процесс. Как было принято в те годы, арестованным вменялась в вину «контрреволюционная деятельность». Но было ли это так на самом деле? Чтобы ответить на этот вопрос, давайте, вместе с о. Николаем и Димой, познакомимся с показаниями некоторых подследственных:

Из протокола допроса административно- ссыльного священника Озарьина Сергея Ивановича (ПРИМЕЧАНИЕ: фамилия, имя и отчество данного лица по причинам, которые станут понятны позднее, изменены полностью) 1888 г.р., от 13 апреля 1933 г.:
«В г. Шенкурск мы прибыли в 1929 г., где и работаю по настоящее время на разных физических работах. Проживаю я со священником адмссыльным Воронцовым в одном доме с монашенками, фамилий которых я не знаю. В Шенкурске я действительно заходил для беседы к местному священнику для беседы с другими адмссыльными. В 1932 г. в августе я заходил к М.Н. Колачевой (адмссыльной), где в это время находились священники и несколько монашек, которых я не знаю, сбор был произведен по случаю справления поминок умершего священника Жемчужникова.

Я не знаю, почему меня допрашиваете... Иисуса Христа больше гнали, чем нас, Он страдал невинно, мы так же получаем гонения и страдаем невинно за Христа от этой власти. Если Советская власть над нами издевается, то это для меня является, как испытание Божие. По отношению других священников из адмссыльных, как они думают на ваши вопросы, спросите их сами,.. больше мне говорить с вами не о чем, религиозные мои убеждения останутся по-прежнему».
… Читая эти строки, Дима не мог не восхититься смелости о. Сергия Озарьина, который на допросе не только не выдал никого, но и не побоялся заявить следствию о непоколебимости своей веры.

Тем временем следствие по делу о «контрреволюционной организации» разрасталось. К нему привлекались все больше и больше людей- знакомые, соседи, сослужители арестованных. В число подследственных попали протоиереи Александр Кононов и Михаил Озерский, священники Николай Покровский и Петр Остроумов, бывший монах Веркольского монастыря Андрей Вальков. Были арестованы и некоторые бывшие монахини Свято-Троицкого Шенкурского монастыря. Вот некоторые из их показаний:
«Личкова Елена Матвеевна, 49 лет, монашка. Допрос от 4 мая 1933 г. «В Шенкурском монастыре я жила монашкой в течение 20 годов. После того, как монастырь ликвидировали, я вместе с монашкой Едемской купила дом и живем в нем по настоящее время. В Бога мы верим и всей душой ненавидим безбожников».
Буторина Мария Ивановна, 44 лет, уроженка Коми области. Допрос от 3 мая «В Шенкурский монастырь меня маманя взяла с собою 10 лет, где я пробыла до 1924 г. После закрытия монастыря осталась на хозяйство в Шенкурске, проживаю в своей келии, которую мы купили совместно с монашкой Аншуковой и Трофимовой».

Беляева Наталия Афиногеновна, 52 года, уроженка г Шенкурска, дочь смолокура. Монашка, ведет бродячий образ жизни. Допрос от 3 мая 1933 г. «Когда мне миновало 17 лет, ушла в Шенкурский женский монастырь, где и проживала до момента его ликвидации…»»
Диме было особенно жаль этих монахинь. Да и как иначе? Ведь, прожив в монастырских стенах долгие годы, они оказались теперь в одиночестве среди враждебного мира. После этого было немудрено, что они были обижены на власть, по вине которой на старости лет остались бесприютными.
Надо сказать, что к 1933 году в Шенкурске и его окрестностях жило до 20 сестер бывшего Шенкурского монастыря, в основном- местные крестьянки. Все они были уже немолоды - средний возраст их составлял около 50 лет. Судя по их показаниям, они пытались сохранить остатки монашеской общины- встречались, вместе молились. Этому способствовало еще и то, что некоторые монахини жили по двое-трое в домах, которые им удалось купить в складчину после закрытия Шенкурской обители. Личностью, сумевшей объединить их, стала монахиня Нафанаила (Меньшикова).

В хранящихся в областном архиве послужных списках сестер Шенкурского монастыря сведений о ней мне не удалось отыскать. Вероятно, потому, что в послужные списки этого монастыря информация о послушницах не заносилась. Последние же из сохранившихся послужных списков Свято-Троицкой обители датируются 1910 годом. А мать Нафанаила была пострижена в монахини только в 1914 г. Поэтому все, что нам известно о ней, основано на следственных материалах. Мать Нафанаила была уроженкой Шенкурского уезда и выросла в семье зажиточного крестьянина. Окончила трехклассную сельскую школу. В возрасте примерно двадцати лет она стала послушницей Шенкурского монастыря и прожила в стенах около 39 лет. Последним ее послушанием в Свято-Троицкой обители было послушание ризничей. После закрытия монастыря она купила дом по улице Красной, 44, где и жила с другой бывшей насельницей Шенкурской обители, Наталией Беляевой. В гостях у нее частенько бывали другие монахини, а также местные священники (например, Иоанн Родимов, служивший при Свято-Троицком монастыре) и ссыльные батюшки. Между прочим, в 1932-1933 гг. матушка Нафанаила периодически получала деньги (от 100-500 рублей в месяц) и посылки из Франции. Это тоже известно из ее следственного дела. Однако, связь монахини Нафанаилы с заграницей объяснялась очень просто. Дело в том, что во Франции, в Ницце, по ул. Св. Лаврентия, в ту пору проживали ее зять и сестра. Деньгами и гостинцами матушка Нафанаила делилась с другими бывшими насельницами Шенкурского монастыря, которые испытывали нужду в самом необходимом.

Благодаря матушке Нафанаиле монашеская община сестер Шенкурского монастыря продолжала существовать даже спустя 10 лет после закрытия этой обители. Вот как оценивали ее деятельность сами монахини: «хотя монастырь и прикрыли, но мы также трудимся и работаем и свои обряды выполняем также, как и в монастыре, то есть собираемся почти ежедневно на квартирах». Собираясь на квартирах, монахини молились, вели беседы на духовные темы. Таким образом, Свято-Троицкий монастырь существовал, хотя и на нелегальном положении.

Матушка Нафанаила была арестована в апреле 1933 г. На допросе от 15 апреля она показала: «в Шенкурском монастыре я проживала около 39 лет. В монахини была пострижена в 1939 г. За последнее время выполняла службу в ризнице. Когда нарушила наш монастырь советская власть, проживала в г. Шенкурске. Мы, монашество, как люди более чистые и обиженные властью, безусловно, не можем смириться с данным положением, существующими порядками этой власти. Наша святая обязанность проводить работу среди верующих за спасение душ человеческих. Вся данная система современного строя, безусловно, есть выдумка сатаны и соблазн его. Мои взгляды разделяют и остальные монахини».

Мы уже убедились в том, что бывшие насельницы Свято-Троицкого монастыря питали неприязнь к безбожной власти, оставившей их на старости лет бесприютными. Однако, никакой «контрреволюционной деятельностью» они все-таки не занимались. Единственное, что они пытались сделать после закрытия родной обители- сохранить остатки монашеской общины.

Впрочем, следствию, как видно, вовсе не хотелось признавать очевидность того, что никакой «контрреволюционной организации духовенства» в Шенкурске не было и быть не могло. Вот один из примеров того, как следователи тех времен искали и находили «контрреволюционную деятельность» даже там, где ее не было и в помине. В деревне Пинишевская Ямскогорского сельсовета проживала жена священника, Анна Алексеевна Ильинская. Муж ее уже три года находился на принудительных работах, и она не скрывала своего горя по этому поводу. Однажды к ней зашла бывшая шенкурская монахиня Анастасия Берденникова и дала ей почитать листовку «Страшно впасть в руки Бога живаго». Листовка эта, отпечатанная в Архангельской губернской типографии, относилась ко временам гражданской войны. В ней упоминалось об интервентах, адмирале Колчаке и содержались цитаты из Ветхого Завета, истолкованные, как пророчества о грядущих страданиях России от большевиков. Кончалась листовка такими словами: «Пощади и спаси нас, Господи! Помилуй в беззакониях утопающую русскую землю и избавь нас от губителей и предателей, от кощунников и святотатцев-большевиков!!..» Об этой встрече двух женщин и чтении давнишней листовки стало известно следствию. В результате «попадья Ильинская» была объявлена не много, ни мало, как главой контрреволюционной ячейки, насчитывавшей 7 человек. Вероятно, в пресловутую «ячейку» входили знакомые и соседи этой женщины. Очевидно, что следствие выдавало за реальные факты «то, чего не было». Однако, жертвами этого следственного вымысла становилось все возрастающее множество невиновных людей…

Дима уже заканчивал чтение выписок из следственного дела, как вдруг его внимание привлекли записи чьих-то показаний, сделанных, вероятно, в июне 1933 г. Человек, давший их следствию, утверждал, что в Шенкурске в действительности существовала контрреволюционная организация церковников, в штабе которой состоял и он сам. По словам этого человека, «во главе организации стояли Кононов, Катаев, Озерский, Меншикова от монашества и Петровский. Причем последний в то же время возглавлял группу ссыльного духовенства. Озерский свои убеждения высказывает подобно Петровскому и является взаимным духовным отцом. Руководители организации при себе для связи держали монаха Валькова Андрея, которого ссужали деньгами и хлебом… Началом подпольной контрреволюционной деятельности является 1932 г… Мне было известно только о штабе руководства организации и их деятельности, о подробностях и ячейках на периферии и в сельсоветах известно не было…»

Диму заинтересовало - кто же дал такие показания? Он перевернул страницу и изумился. Человеком, утверждавшим наличие «контрреволюционной организации» в Шенкурске, был о. Сергий Озарьин. Тот самый, что на первом допросе, в апреле 1933 г., смело бросил в лицо следователю, что не собирается отказываться от своих убеждений. И сразу вихрь вопросов пронесся в Диминой голове. Что произошло? Почему прежде казавшийся таким стойким отец Сергий фактически предал своих товарищей по несчастью? И неужели он, выдержав и лагерный срок, и ссылку, на этот раз не смог устоять? На все эти вопросы Дима искал и не находил ответов. Поэтому он обернулся к крестному, надеясь услышать их от него. Отец Николай перехватил взгляд крестника. И сразу понял и его немой вопрос, и просьбу о помощи. И ответил Диме:

-Эх, Димок-Димок, твой молоденький умок… Не удивляйся. А лучше представь себя на месте о. Сергия. Представь, что в тридцатые годы, во времена гонений, сидит в тюрьме ни в чем не виноватый человек и ждет приговора. И сидит-то по обвинению в «контрреволюционной деятельности», не ведая, выйдет ли вообще из тюрьмы живым. А если и останется жив, то сколько еще лет придется ему мыкаться в Сибири или в Северном крае- неизвестно. Поневоле самые страшные мысли на ум придут. И отец Сергий, которого не могли не надломить те шесть лет, что он провел в концлагере и в ссылке, мог устрашиться неопределенного, но явно зловещего будущего. Да ведь и неизвестно еще, он ли вообще дал такие показания. И как следствию удалось добиться их от него. Ведь его вполне могли заставить их написать силой. Или даже не написать, а только подписать текст показаний, которые вместо него сочинил следователь. Читал, как Святителя Луку пытали конвейером», не давая спать, чтобы вырвать у него нужные следствию показания? Он выдержал пытку и не дал тех показаний, которых от него добивались. Но ведь не все оказывались такими стойкими, как он. Поэтому не суди отца Сергия строго, крестник. А лучше пожалей о нем.

Слова крестного успокоили Диму. Тем более, что воспоминания Святителя Луки он уже успел прочитать. И помнил о том, как следователи тех времен добывали у подследственных нужные показания. Крестный был прав. Вероятнее всего, что и несчастного отца Сергия под страхом или силой вынудили написать нужные следствию показания.
Отец Сергий Озарьин стал жертвой следствия по делу о шенкурской «контрреволюционной организации». А вот поведение отца Феодора Петровского во время следствия нельзя назвать иначе, как героическим. Несмотря ни на что, он отказался признать себя главой «контрреволюционной организации». Мало того. Он вселял мужество в находившихся с ним в одной камере священников, убеждая их, если наступит их час, не бояться пострадать за Христа. Кстати, об этом известно из показаний о. Сергия Озарьина. Вот что он пишет о поведении о. Феодора Петровского в тюрьме: «в арестном помещении …он провел среди священников ряд бесед, как действовать в дальнейшем, говоря- мы должны подготовиться к смерти или высылке, а поэтому твердость у каждого должна быть до конца. Он в камеру принес Дары Святые, где причащался сам и причащал всех остальных священников до 10 человек». Не обладавшему такой несокрушимой силой духа отцу Сергию было непонятно бесстрашие о. Феодора. Поэтому в свои показаниях он даже высказал предположение о том, что о. Феодор, возможно, является не священником, а епископом… Вряд ли это было так. Но, как бы то ни было, во время следствия о. Феодор Петровский держался мужественно, подобно мученикам первых веков христианства.

К осени 1933 г. дело о шенкурских «церковных контрреволюционерах» было завершено. Усилиями следователей периодические тайные встречи ссыльных священников, монахинь и мирян для совместных бесед, молитв и чтения духовной литературы приобрели вид тайной, зловещей, антисоветской организации со штабом и целыми 11 ячейками, в которые входило 77 человек. Разумеется, по замыслу следствия «руководство ячейками» осуществляли представители враждебных Советской власти слоев населения. Поэтому, например, главой «Никольской ячейки» из 3 человек стал «кулак Шатков Михаил Васильевич», а Ямскогорской ячейки из 7 человек- уже известная нам «попадья Ильинская». Насколько это соответствовало действительности, мы уже успели убедиться…

28 сентября 1933 г. членам шенкурской «контрреволюционной группировки церковников» был вынесен приговор. Согласно ему семеро из подсудимых – священник М.Ф. Озерский, протоиерей Шенкурского собора Кононов А.Ф., священник Катаев П.Ф., монах Вальков А.П., монахиня Меньшикова Н.П., священник Петровский Ф.И. и Поромов Д.Т. приговаривались к ссылке в Северный край на 3 года. Еще 21 человек получило по 2 года ссылки. Пятеро отправлены на год на принудительные работы. Прочим подсудимым был зачтен в наказание срок предварительного заключения. В их число попал и о. Сергий Озарьин.

Вот так закончилось следствие по делу о «том, чего не было» - о «контрреволюционной организации церковников» в г. Шенкурске. За страницами следственного дела остались сломанные людские судьбы, примеры мужества и падения человеческого.
Дело мнимых «контрреволюционеров» из г. Шенкурска, подобно делам многих других невинно осужденных за свою верность Православию, людей, было пересмотрено лишь в конце 1960 г. Результатом этого пересмотра явилось то, что «за недоказанностью предъявленного обвинения» дело было прекращено, а люди, проходившие по нему, реабилитированы. Впрочем, к тому времени из тех людей в живых уже не остаалось никого.

Вот и вся история из времен гонений на веру, о которой поведали Диме и о. Николаю выписки из старого следственного дела. Впрочем, была ли эта история только о «том, чего не было?» Да, никакой «контрреволюционной организации церковников» в Шенкурске не было и в помине. Было другое – люди, готовые пойти на смерть ради верности тому самому главному, что у них было. Ради Православной веры, которую веками, несмотря на все гонения и муки, верно и стойко хранит Православная Церковь, неодолимая даже «вратами ада» (Мф.16. 18).

Или — дело о «контрреволюционной организации» в г. Шенкурске
Утреня завершилась. Однако, регент Диодор Борисович и певчие решили задержаться в храме, чтобы разучить песнопение «Утверди, Боже…» на музыку протоиерея А. Косолапова. Дима, очень любивший церковное пение и старательно, хотя и безуспешно, пытавшийся выучиться петь, остался вместе со взрослыми. И хотя ему, как бывало и прежде, опять пришлось не столько петь самому, сколько слушать, как поют другие, он нисколько не пожалел об этом. Сольную партию исполнял, разумеется, сам Диодор Борисович, и его бас величественно раздавался под низкими сводами овеянного вековой стариной храма. Спевка длилась около часа. По окончании ее Дима поднялся в канцелярию (так в нашей соломбальской церкви называется проходная комната на втором этаже), чтобы взять оставленную там книгу воспоминаний Святителя Луки (Войно-Ясенецкого). Книга называлась «Я полюбил страдание…» Это был подарок отца Николая, который любил дарить крестнику на дни рождения и именины церковные книги. А надо сказать, что до книг и он, и Дима были большими охотниками…

Что же касается Святителя Луки, то выбор о. Николаем его воспоминаний для подарка Диме был отнюдь не случаен. Дело в том, что в 1931-33 гг. Святитель Лука был в ссылке в нашем городе. Он работал здесь в качестве хирурга в так называемой «2-й Советской амбулатории» (впоследствии переформированной в городскую поликлинику № 2). Мало того. Оказывается, в Архангельске еще недавно жили (а может, и поныне живут) люди, помнившие этого великого хирурга и исповедника Православия. Отец Николай говорил Диме, что в 1985 г. одна старушка- соломбалка поведала ему о двух своих встречах со Святителем Лукой. Сперва она видела его служащим в соборе. Потом, попав в больницу, с удивлением обнаружила, что доктор, делавший обход, и виденный ею в храме архиерей- одно и то же лицо. Она же рассказывала отцу Николаю, что, когда за несколько лет до своей кончины Святитель Лука полностью потерял зрение, люди, для которых надежда на его помощь оставалась едва ли не последней надеждой, отказывались верить в то, что он уже ничем не сможет им помочь. И со всех концов России шли в Симферополь (в это время Святитель Лука в сане архиепископа возглавлял Крымскую и Симферопольскую кафедру) письма от больных, в которых они описывали симптомы своих недугов, прося его о помощи. Слепому архиепископу эти письма читал секретарь.

Международный клуб православных литераторов «Омилия»

Источник: https://omiliya.org/node/2538