Балк

Дворянство Балков

Ещё в начале 1730-х Балки проявили интерес к доказательству своего благородного происхождения. Сыновья бригадира Титова, у которого служил Корнилиус, должны были доставить документальные доказательства в Россию, когда возвращались из Швеции с войсками Её Императорского Величества. Его Королевского Величества Шведского и Шведского Королевства Государственный Сенатор и при Императорском Дворе чрезвычайный посол и Орденов Святых Андрея Первозванного и Александра Невского Кавалер и барон Цедер Крейц (Herman Cedercreutz) писал в 1745 году в Петербурге следующее: "в прошлом году умершего здесь Балка оставшиеся 3 сына, а именно: в Императорской Российской службе обретающихся, Публичный Нотариус Сергей, Титулярный Советник Алексей и Подканцелярист Михаила Балк" предъявили ему "два от прежде бывшего при здешнем Императорском Российском дворе Королевского шведского Чрезвычайного Посланника Иоахима Дитмара 10 февраля и 6 апреля 1736 г данные им Аттестаты надлежащим образом", Кроме того, старший сын бригадира Титова, "Майор Титов те привезенные с собою из Стекголма два Аттестата показал, то хотя я во оных Аттестатах и усмотрел, что Секретарь Рыцарского дому Яган Вулфон Стирка, кроме того засвидетельствовать не мог, что в Шведском рыцарском доме ни одного природного Балка ныне не нашлось, чего и господин Посланник Фон Дитмар в Аттестате своем 6 апреля 1736 г не доказывает, но только в оном объявляет, что офицерские чины в Швеции со Шведскими привилегиями и преимуществами во всем равны, такое ж равное сходство и с теми двумя свидетельствами, которые от Королевской Военной Коллегии помянутому Майору Титову по его прошению даны, что в росписи пленных и полковых списках, Квитанциях и счетах никого под именем Балка не сыскалось. А понеже в прошлом году умерший здесь Балк в Королевском Драгунском полку токмо Капралом служил, а притом довольно известно, что в Швеции Капралов и рядовых в обыкновенных репортах не всех и не всегда именами да дано токмо то пишут сколько Капралов и рядовых числом во всякой роте"
То есть Титов привёз документы, которые отметают возможность принадлежности Балков к шведскому дворянству, а Дитмар пишет, что офицеры в Швеции - дворяне, а Корнилиусу не повезло, так-как он был нижнего чина и его просто не вписали по имени в список полка.
Осталось только найти некий важный документ и он был найден. Тот же фон Дитмар получил из Карлскруны "подлинное свидетельство" от Королевского Адмиралтейства Камор Канторы Камерира Ланса Зедердала (вероятно Lance Söderdahl) от 16 декабря 1735 г , что отец Корнилиуса, Лоренс Андреас "в жалованном списке помянутой Адмиралтейской Камор Канторы на 1693 г умре, а заслуженное по день смерти его жалование исправно выдано." Также указано в другом документе, что Лоренс Андреас служил штурманом в звании унтер-лейтенанта.
Одним словом, офицерство Балка было таким образом подтверждено и соответственно его благородное происхождение, если опираться на фон Дитмара.
В 1816 году Сергей Алексеевич Балк подал прошение, чтоб род Балков отнесли к древним дворянским родам и перенесли в 6-ю часть ДРК Новгородской губернии. Лишь в 1832 году Новгородское ДДС отправило рапорт в Георльдию, в котором пишется, что "Новгородское дворянское депутатское Собранїе слушало прошенїе Боровицкаго помещика Ивана Ивановича Балка, поданное 12 марта сего года, въ которомъ прописывалъ, что оное Собранїе 12 октября 1828 года выдало дѣтямъ Его Г. Балка Алексею, Александру і Ивану свидетельства за № 181м, 183м и 185м о запискѣ ихъ въ 3ю часть родословной книги дворянства по доказательствамъ двоюроднаго дѣда ихъ Сергея Алексеевича Балка, а онъ Иванъ Балкъ изыскалъ такія доказательства в Архиве Герольдїи Правительствующаго Сената, по коимъ родѣ Балковыхъ относится къ Дворянскимъ фамиліямъ 6й части той книги: ибо прапрадѣдъ его Лоренсъ Андреевъ Балкъ въ Шведской Службе подпоручикомъ находился ещё въ 1693 году, и по силѣ Королевскаго о рангахъ и другихъ уставовъ въ дворянскомъ достоинстве почитается; сынъ его Корниліусъ Шведской же Службы капралъ, во время Шведской войны взятъ въ пленъ Россіи, воспринялъ Греко-россійскую веру, по Святомъ Крещеніи наречёнъ Михайломъ Александровымъ, при Адмиралтействѣ служилъ Гавенмейстеромъ, съ 1740 года владелъ недвижимымъ имѣніемъ, имелъ детей Сергея, Алексея и Михайла; отъ Алексея произошли дѣти: Иванъ, отецъ его Ивана Балка, Николай и Сергей; отъ Ивана, отца его, онъ проситель и братъ его Александръ, а отъ него самаго дети Алексей, Александръ и Иванъ Балковы; дѣдъ его Алексей Михайловичъ имѣлъ на чинъ Надворнаго Советника патентъ, что по изчисленію времени съ 1693 года по настоящий 1832й годъ полагается фамиліи Балковыхъ уже 139 летъ..." и что "находитъ справедливымъ, родъ Балковыхъ въ дворянскомъ достоинстве утвердить по происхожденіи онаго отъ Лоренса Андрея Балка въ 1693 году и по родословной книге Новгородской губерніи перенести просителя изъ 3й въ шестую часть."

Из книги Рыбкина Н. "Генералиссимус Суворов. Жизнь его в своих вотчинах и хозяйственная деятельность". М., 1874 (выдержки касательно Алексея Михайловича Балка)

...За полгода до поездки в с. Кончанское, Суворов писал к А. М. Балку следующее: «Вспоминая прежние ваши благодеяния, покорнейше Вас, Милостивого Государя, прошу пожаловать льготу моим новгородским крестьянам, по вашему благоусмотрению. Магазин хлебный извольте утвердить по вашему благоразумию. Дети В. Высокоблагородия не меньше мои приятели и я их всегда Слугою быть обязуюсь. Прошу Вас, Мил. Государь, чтоб приказать изволили господские дома покойного моего родителя вычинить и исправить, елико можно получше и садик завести. Я ныне очень доволен моим ундольским дворянским домом»...

... Здесь у него был близкий приятель, старец Алексей Михайлович Балк — владелец части села Волока, отстоящего от Кончанска 25 верст. Но человек этот, готовый на всякие услуги для Суворова, так как дети его служили у А. В-ча в дивизии, был очень уже дряхл. Притом многое из тех указаний и требований, какие заявлял Суворов в письмах к нему в начале 784 года, еще не могли и «приведены быть в исполнение, другие только начинали приводиться. Этот г. Балк за честность свою и прямоту очень не нравился московскому адвокату Тереньтьеву, о котором упомянуто было выше. Но владелец Кончанского на все это не смотрел и любил Балка...

... Тщательно сохранял он и все письма, написанные к нему друзьями о его вотчинах. Особенно характеристичны письма к нему Боровичского помещика Алексея Михайловича Балка. Это был умный и честный старик, живший очень долго. Письма его относятся к сентябрю и октябрю 1784 года. Их он посылал к Суворову в Ундол и, под влиянием их, Суворов во многом соглашался с Балком, уважая его советы.
«В древние времена, пишет Балк в одной из длинных своих эпистолий к Суворову, когда Российское Государство начало процветать т.е. после разорения размножаться селитьбою и в оное выходить стали поляки, кореляки, чухны, татары и прочие народы, то кореляки селились малыми семьями в тех местах на казенных землях, где ныне ваши деревни находятся и размножась, захватили у многих господ помещичьи земли, а потом те кореляки пожалованы государыне Елизавете Петровне, а от нее за своевольство и другие резоны пожалованы Воронцовой, продавшей их Шувалову; а от Шувалова проданы родителю твоему. Родитель же ваш, незаведомо чужой земли, приказал яко бы на пустоши своей Стеглихе, (а она земля Маврина и прозывается пустошью Кривухой) поставить деревню Стеглиху и та земля отмежевана за вас; равно и ваша деревня Колокольцево сидит на земле Бачманова и отмежована за вас же. Только по спору Маврина и Бачманова поставлены черные столбы, а по многим резонам большая надежда видится что сии земли останутся за вами. «Мирону Антонову по межевым делам я наставления давал, соображая здешние криводушные и ябеднические обстоятельства. Живучи в ваших вотчинах, я насмотрелся, что ему против криводушников именно и надо было так поступать, как происхождение было. Пожалуй, батюшка, поступи сам великодушно, не изволишь ли просителям все земли раздать, кто чего просить будет (при генеральном размежевании 1784 года) а именно: Генералу Буткевичу 700 десятин, Мусину-Пушкину 300; Балкашину 100; и в другом месте Ласунскому, Вандомскому, Левашову, Клеопину по 170 десятин. Все эти земли старанием Мирона судом утверждены за вами. А теперь по межевой конторе остается получить от Маврина на 200 десятин; от Бачманова 500; Лупандина 150; да из дач ваших по Кривинской вотчине разными господами сведено леса более 2,000 десятин; а надежда есть, что по решению межевой конторы все земли останутся за вами. Но следует стараться. К тому же из казенных земель надлежит получить вам 1,500 десятин. Всего же вам нужно исходатайствовать себе в возврат до 4,000 десятин. Если будите великодушны и изволите требующим все отдать, то тем здесь никого не удивите. Если бы не Мирон, то пришлось бы сносить ваши деревни на другие места (а способных мест нет) и именно: Сергейково, Хомлю, Дубье, Ниву, Стеглиху (Кривуху) и Колокольцово. Я рад, что все делопроизводство и жалобы к ведению вашему не доходили. «Здесь говорят, что Новгородцу нужно во 1-х…[неразборчиво] во 2-х холоп; в 3-х земля. А о прочем никакого рассуждения, хотя я в приказе вашим старостам и обещался прислать плети, но это только постращать. Сечь я смелости не имею и ежели с ними строго поступать с вашими крестьянами, то скоро можно их привести к бунту. Они у вас живут больше в горах.
«Не подумайте, батюшка, чтоб я желателен к обиде ваших крестьян. Я с ними поступаю учтиво и всячески стараюсь приласкать их».
(Сноска: Розог и железа владелец не терпел. Против распоряжения о Кирилове поставлена нотата, и Балку сообщено к таковым мерам никогда не обращаться.
Неудивительно поэтому, что крестьяне за такую учтивость и ласки собирались Балка застрелить на дороге из Кончанска, о чем и сам он писал Суворову. Не понравилась владельцу и злоба Балка на Гаврилова, который брил бороду, подчивался табаком с дворянами и вообще претендовал на прогресс.
Строгости к крестьянам по видимому не обнаруживают доброты Балка и его ласки. Но он был данник своего века. Другие его распоряжения показывают, что был он добрый, честный и заботливый старик, которого Суворов любил и деликатно осаживал за излишнюю ревность.
Я на руку не дерзок, писал Балк в свое оправдание. Я, ведь, только все для страха, а сам всегда держусь одной известной пословицы: «замахнись, да не ударь».)

Дальнейшая переписка Балка касается тогдашнего генерального межевания. Главные советники по межевой конторе были люди случайные и важные по словам Балка. «Они хотя и не берут взяток, писал Балк, но все таки, батюшка, сухая ложка рот дерет. Не изволите-ли приказать прислать им хотя по овчинному тулупу». Аллегория по поводу овчинных тулупов, как видно, была делом в то время общеизвестным. Очевидно и Суворов понимал, что значат — эти тулупы.
«Затем прошу вас, батюшка, и к генерал-губернатору Николаю Петровичу Архарову пожаловать отписать, чтобы просьбы наши по межеванию втуне не оставлялись.
«Здесь же в Боровичах потребно расход иметь: 1) некоторым из бедности судьям съестными припасами;. 2) секретарям уездного и нижнего земского суда деньгами; 3) при платеже подушных казначею, бухгалтеру и счетчикам».
Затем, любя Мирона Антонова, ходатая по межевым делам, Балк настаивает у владельца о прибавке ему, Антонову, жалованья. Но как старик искусный и начитанный, он подходит к этому делу не прямо, а также аллегориями и притчами, и для этого пользуется историею Новгорода. Чтобы видеть, как Балк издалека настаивает о прибавке Мирону жалованья, приводим отрывок из его письма, не лишенный интереса и в наше время.
«Я читал, пишет Балк, историю, в коей написано тако:
«В Новегороде был неурожай. Люди с голоду мерли и по улицам валялись. А. продавался тогда оков хлеба, в коем было 32 меры, по 8 алтын и две деньги. Из оного окова хлеба ныне состоит 4 четверти (32 четверика). И приидоша к Нову-граду Шведов двадцать тысяч человек и облегоша великий Нов-град и выслаша к ним Новгородцы и условишася и они же шведы взяша две тысячи рублев и поидоша вспять.
«Деньги наши имеют звание. Деньга в старину значила дневную пищу; полденьги — половину дня. Копейка — скоп — служивым людям было жалованье, — гривна, две и три в год. Всего описывать много. Я видел издетска, что в Москве работников нанимали в день 3 копейки. Свой у них у работников хлеб, а не наемщиков.
«Сих ради и других резонов Мирону надлежит жалованья давать по 120 рублей в год. Ему, жене его и детям на платье, обувь и прочее едва столько станет; да ему-ж запашку иметь прежнюю и сена косить прежние участки. Во время жатвы брать на работу баб, держать лошадей и скот, сколько он хочет».
Далее Балк советует Суворову учредить в вотчине хлебный банк для бедных крестьян, которых-де обирают богатые мужички. За всякий четверик хлеба, в заем взятый у богача, скудный крестьянин ныне работает в лучшее летнее время кредитору один день, а за 10 четвериков десять дней. А потом отдает хлеб сполна и притом самый лучший.
«У меня было, пишет Балк, такое же и в своих деревнях разорение и я его прекратил».
«В сем году (1784) я роздал беднякам больше тысячи четвертей. А от них буду получать долг меру верхом. Так придет у 10-ти четвериков мне целый четверик, Сей хлеб у меня расход имеет в дачу бедным дворянам-попрошайкам. К тому же мышеед, уступка вдовым крестьянкам и у кого случай несчастный от пожару».
Благой этот совет тоже не был принят во внимание. А сделан был просто хлебный общественный магазин в пользу всей вотчины.


1785 году 6 февраля. Кончанск

Мирон Антонов! Считай меня отсюда выехавшим в Ундол и уже туда пиши ко мне по почте в чрезвычайности; а в обыкновенных произшествиях каждого месяца в первое число один раз доноси, как от меня положено. Пиши тако жи к А. М. Балку, как по его благосклонности ко мне вверены ему от меня дела, впрочем, когда то заблагоразсудишь. Жаль, что его пребывание от вотчин моих далековато. Мир твой с гг. Ханыковыми и прочими хорош, и спасибо тебе. За это я велел подарить тебе из моих денег 5 рублей, и впредь так делай. Коли б ты сюда приехал, то мы бы на досталях обо всем переговорили. Жалел я, что мне тебя уж ждать здесь боле неколи. Как будешь здесь, то говори все вместо меня с Семеном Трофимовичем Румянцевым и А. М. Балком. С ним твои регистр делам мы здесь разсматривали; план их, как вершить, мы обоюдно подписали - знаешь - по-твоему... и без тебя бы инак нельзя было. Матрена Антоновна и Александра Сергевна5 о четырех Мякининских пустошах, что отданы батюшке моему Сенатским указом, меня просили. Я на тот указ сослался. Демид Иваныч обращался со мною очень ласково; а Балк мне сказывал, что ты и тут предуспеваешь. Это хорошо. Варвара Петровна еще меня просила, когда отъезжала от меня к Балку и в Боровичи, и хотя регистр твоих дел к нему я тогда послал и твою отметку он тоже видел, но думаю с нею мириться только на достаточных деньгах. Я однако остановился на твоей отметке, и Алексей староста с тем быть согласен. С ним и ни с кем не ссорься; старое забыто, и Семену Трофимычу это подтверди; а живите дружно, и пусть у вас будет полная чаша.
Мне Боровицкие Судьи по ябеднике Маврине очень досадили и чести они не знают. А Алексей М[ихайлович] Балк его Маврина описывает великим юриспрудентом и с предопасностию от него. Чего ради он жестоко хотел, чтобы я с ним стах на пяти или хоть на тысячи помирился. У А[лексея] М[ихайлови]ча деньги свои, а у меня - мирские. Меня Маврин чрез письмо пугал иском три тысячи, столько-то сот, столько-то рублев, то мне все произшествие стало постыдным, и Маврина я здесь к себе звать не хотел. По твоей отметке значится, что с ним лучше мириться; на то я письмо оставил, где по штилю догадаться тебе можно, что только тогда мириться, как он от дела прост; а также и тебе нечего от его ябед робеть, разве то, что мировая на деньги будет миру в пользу. Вот зачем тебя сюда зовут, и я пока не пеняю, что ты делами в Новегороде занят был. Только надобно бы тебе здесь повидать. Между тем поехал в г. Боровичи Михайло Федотов, и думаю, объявил подозрение на Судей. Семен Трофимыч будет стараться в Боровичах поверенного нанять. Бог с тобою.

1785 году марта 26 дня. с. Ундол

Матвеич! Алексей Михайлович Балк ныне с моими крестьянами в ссоре и со мною...

Почему они рассорились, неизвестно. Возможно, это касалось методов управления Балка. Видимо, это имел ввиду Суворов в своём письме 1786 года следующему управляющему, С. Т. Румянцеву: "...Вы здесь мне ближний сосед, вам и вверяю ближнее управление моих вотчин, за что получаете в год 100 рублей. Но судите сами - вам их получать напрасно один есть грех. Прежде сего был обычай ублажать ласкательством, что служило к произращению ложных видов и непорядков. Я люблю правду без украшениев и не доброжелательство, а трудолюбие..."

В том-же году А.М. Балк умер. Время помириться не представилось.

Семья Алексея Михайловича Балк (первый брак)

Алексей Михайлович был дважды женат. Предположительно в конце 1730-х или в самом начале 1740-х гг. А.М. женился на своей первой жене, дочери дьячка Вознесенской церкви, а позднее священника Ивана Фёдоровича Толстошеина и его жены Прасковьи Яковлевны, Анне Ивановне. С ней у него было 10 детей:

- Татьяна (ок. 1740 - после 1783). Муж - Дмитрий Михайлович Буткевич
Маевский Н.С. Из семейных воспоминаний // Исторический вестник, 1881. – Т. 3. - № 10. – С. 324-340.): "... Прабабка моя, Татьяна Алексеевна, урожденная Балк, была в молодости красавицей. Тонкия подвижныя черты ея лица и рот, у котораго почти не было губ, изобличали в ней страшную раздражительность, о которой и до сих пор сохранилось семейное предание; все в доме трепетали перед ней. Она принесла моему прадеду значительное состояние, которое сделалось колоссальным для того времени, так что о нем ходили баснословныя легенды. Но, не смотря на супружеское счастие, прадед мой и прабабка оставались бездетны и уже начинали стариться, когда, после десяти лет брачной жизни, в 1759 г. у них родился сын Александр*. Приписывая это молитвам святаго Нила Столбенскаго, обрадованные родители пожертвовали в Столбенский монастырь, близ Осташкова, имение в 1000 душ крестьян. Прадед души не слышал в сыне, но воспитывал его в страхе Божием и родительском. Не довольствуясь своей домовой церковью, прадед мой построил еще в своем именье каменную приходскую, с приделом во имя Александра Свирскаго, патрона своего сына, а под церковью устроил склеп, чтобы не разлучаться с сыном и после смерти... "

* На самом деле сын Александр родился 22 января 1756 г. (МК Благовещения Пресвятой Богородицы л.-гв. Конного полка)

Когда супруги Буткевичи умерли - неизвестно, но похоронены они были в/при церкви Александра Свирского в усадьбе Милохово в Старорусском уезде, то есть именно в той церкви, которую выстроил на свои средства Дмитрий Михайлович Буткевич.

- Екатерина [старшая] род. 15 ноября 1742 г., крещена в Успенской церкви. Дата смерти и место захоронения неизвестны.
Маевский Н.С. Из семейных воспоминаний // Исторический вестник, 1881. – Т. 3. - № 10. – С. 324-340.): "... Сестра моей прабабушки, Екатерина Алексеевна, была замужем за генералом Болтиным*, и родовыя имения этих двух семейств** тянулись по берегам рек Полы и Ловати почти на всем протяжении теперешняго Старорусскаго уезда..."

*псковский помещик, генерал Николай Егорович Болтин (1740 - 1777)
** семейства Болтиных и Буткевич

- Василий род. 1 января 1744 г., крещён в Успенской церкви. Никакой другой информации о нём нет.

- Алексей род. 1 апреля 1745 г., крещён в Андреевской церкви. Умер 18 ноября 1749 года (МК Андреевской церкви)

- Анна род. ок. 1746. 3 февраля 1768 годы вышла замуж за Романа Яковлевича Качалова. Качалов стал после её отца и Румянцева главноуправляющим всеми новгородскими имениями Суворова.
Николай Александрович Качалов вспоминает: «... Дед мой был полковник Роман Яковлевич Качалов и бабка Анна Алексеевна, урожденная Балк. Кажется, коренная наша фамилия была Боровицкого уезда, где жил дед, и имение это досталось двоюродному моему брату Роману Алексеевичу Качалову. Я не помню деда, который умер до моего рождения, и должен описывать его по рассказам родных. Дед был адъютантом императора Петра III и присутствовал в Ропше при его кончине. При вступлении на престол Екатерины II, дед, как приверженец покойного императора, был назначен комендантом в Петрозаводск, где и пробыл все 32 года царствования Екатерины. При вступлении на престол Павла, дед, в чине того же полковника, был в отставке, и проживал в Боровицком имении рядом с имением фельдмаршала Суворова Кончанским. Я позабыл рассказы, что получил дед от императора Павла, который щедро наградил всех приближенных своего отца, но жалованных имений от деда к нам не поступило. Между тем, император Павел знал моего деда и благоволил к нему, что доказывается следующими дошедшими до меня рассказами старших моих родных. При вступлении имп. Павла на престол, он за что-то рассердился на знаменитого Суворова... и сослал его на жительство в его Боровицкое имение, Кончанское. Отец мой, бывший тогда флота лейтенантом, был уволен в отпуск и поселен в дом Суворова, чтобы быть при нем безотлучно. Это обстоятельство дает право полагать, что дед мой имел поручение от императора иметь главное наблюдение над изгнанником. Вероятно, дед не стеснял Суворова, потому что мне достались письма Суворова к моему деду, доказывающая самые дружеская их отношения. Покойный князь Александр Аркадьевич Суворов, узнав о существовании этих писем, просил прислать их для снятия копий и, к величайшему сожалению, их не возвратил и, таким образом, я потерял эту фамильную драгоценность.
... Дед умер ранее бабки на 15 лет; при его похоронах была сделана двойная могила, как настоящая для деда, так и будущая для бабки. Как я сказал выше, бабка умерла через 15 лет, и когда открыли двойную могилу, то оказалось, что переборка, разделяющая могилы и гроб деда сгнили, а тело его сохранилось. Тело деда вынули, положили в новый гроб, поставили в церковь вместе с гробом бабки, снова отпели и вместе похоронили. У деда было 4 сына и дочь: старший сын Алексей, второй – Александр (мой отец), третий – Иван, четвертый – Платон и дочь Наталья».

- Сергей [старший] род. ок. 1747 г. Умер 20 апреля 1749 г. (МК Андреевской церкви)

- Иван род. 22 июня 1748 г. (МК Андреевской церкви).
«В присланной в Правительствующий Сенат из новгородскаго наместническаго Правления за 787 год послужной ведомости показано: в службу Балк вступил с 760 года в сухопутной шляхетной Кадетской Корпус кадетом, 766го из онаго выпущен тем же чином и производим 768го в прапорщики, 769го подпорутчиком, 770го порутчиком и вовремя турецкой компании был в разных курьерских посылках и походах и против неприятеля многократных сражениях и был ранен в разные времена в бок, в правую руку и ногу, 774го марта (мая) 14го отставлен ротмистром».
В отставке Иван Алексеевич поступил на гражданскую службу. В 1782 году он стал заседателем верхнего Земельнаго Суда 1-го департамента Новгородского наместничества и в 1786 году был повышен в чин Коллежского Ассесора. В 1789 и 1790 годах был всё ещё в этом чине на должности Ассесора в Палате Гражданского суда Тверского наместничества.
О семье известно мало. Жену звали Ольга, отчество и фамилия по матери неизвестны. В браке с ней растил двух сыновей.

- Николай род. 14 ноября 1752 г. (МК Вознесенской церкви)
В 1772 году он служил подпоручиком батальона канцелярии строения государственных дорог.
Жена - Мария Ивановна Лодыгина (1761 - 1836). В браке дочь Агриппина.

- Михаил род. в 1740-е гг., возможно в 1750 г. Впервые встречается в качестве крёстного в МК Вознесенской церкви в 1754-1755 гг. просто как сын титулярного советника Алексея Балка. В 1765 году - прапорщик Нарвского пехотного полка, а в 1767 году - подпоручик того-же полка. Больше о нём пока ничего неизвестно.
Похоронен в с. Городищи Боровичского у. Новгородской губ. На могиле в 1908 г. стояла надпись «На семъ мҍстҍ погребены рабы Божiи: надворный совҍтникъ Алексҍй Михайловичъ Балкъ, сыновья его Николай и Михаилъ, дочь Елизавета и правнучата въ младеическомъ возрасте Анна, Николай и Ӏоаннъ Козляниновы»

- Евдокия время рождения неизвестно, возможно ребёнок из второго брака. Упоминается в "Провинциальном некрополе" как жена некоего Рогожина. Похоронена с. Городищи Боровичского у. Новгородской губ.

В книге "Воспоминания о времени моей работы в Новгородском музее" Смирнов С.М. (1997) есть некоторые упоминания о семье Татьяны Алексеевны Буткевич (урожд. Балк)


"Отчет о Половской экспедиции был помещен в издании новгородского музея: Материалы и исследования. 1931. Вып. 2."

"По реке Поле и ее притокам"

Так называлась вторая археологическая экспедиция, организованная Новгородским музеем в 1930 г. Ее задачей было обследование и учет археологических памятников вдоль древнего водного пути, ведущего от оз. Ильмень на юго-восток, на оз. Селигер и Волгу.

В состав экспедиции входили научные сотрудники музея С. М. Смирнов, Б. В. Шевяков и члены общества любителей древности В. И. Знаменский, К. П. Драницын и А. Ф. Мясников. Как и в ловатской экспедиции 1928 г., участники этой новой экспедиции совершили ее пешком по берегам реки Полы и ее притокам Явони, Поломети, Щеберехи и других более мелких. Высадившись на ст. Пола железнодорожной линии Дно — Бологое, участники экспедиции спустились по нижнему течению р. Полы к оз. Ильмень, вернулись обратно на станцию и от нее направились вверх по реке в принятом для целей экспедиции направлении. Всего в пределах Новгородской губернии экспедиции проделала путь по реке Поле до села Молвотицы включительно.

Как и в предыдущей ловатской экспедиции, участники теперешней Половской экспедиции основной задачей своей ставили учет и обследование археологических памятников-сопок, городищ. Обычным способом составлялось описание памятников, их расположение и обмеры.

Особо важными объектами исследования для данной экспедиции явились памятники, расположенные на территории селения Молвотицы. Кроме нескольких сопок здесь находится «Городище» или «Городок», как обычно зовут его на месте. Упоминается памятник в летописях от XV в. под именем «Молвятич городок». Еще называется он в той же летописи «владычень городок», т. е. он входил в состав владений новгородского Софийского дома. От этого времени в нем сохранились [310] остатки земляных валов и других укреплений. Как и в Курском городище на Ловати, в Молвотицах не производилось в прежние времена серьезных и глубоких исследований в виде более или менее обширных раскопок. Поэтому места эти до сих хранят в себе немало тайн и вопросов. Участник экспедиции В. И. Знаменский составил топографический план Молвотицкого города, по времени первый в истории обследования памятника, как было и в случае с городищем «Кур на Ловати».

Попутно с обследованием археологических памятников производился осмотр местных церквей. Древних среди них не было, большей частью это были постройки конца XVIII—XIX в. Среди них выделялась церковь в с. Налючи на Поле, в 12 км от станции Пола. Иконостас в этой церкви был высокой художественной работы и по стилю приближался к предметам русского ампира начала — середины XIX в. Наличие его в деревенской церкви объяснялось, вероятно, тем, что в украшении храма принимали участие местные помещики, богатые и по-своему просвещенные люди. В Налюче как раз владели поместьями сначала граф Стройновский, а потом Зуров, тот самый военный губернатор, при котором служил в Новгороде А. И. Герцен. На кладбище Налючской церкви, сразу за алтарем, находились две одинаковые могилы с чугунными крестами, с надписями на средних перекладинах крестов, первая — Элпидифора Васильевича Зурова и вторая его супруги Екатерины Александровны Зуровой, в первом браке графини Стройновской. Рядом с этими двумя могилами находилась еще третья с памятником — высоким крестом, на котором была надпись, что в могиле этой погребен некий князь Имеретинский.

В Налюче в год посещения ее экспедицией еще сохранялся помещичий дом. Усадьба носила название «Мыза Валерьяновых», по имени построившего ее графа Валерьяна Стройновского. По берегу реки Полы простирался обширный парк, переходивший в конце в дикий лес. В годы войны 1941—1945 гг. все это было целиком уничтожено.

Километрах в пяти выше по течению р. Полы расположено село Колома, а близ него было когда-то поместье Милохово. Принадлежало оно генералу в отставке А. Д. Буткевичу, похоронен он был в церкви с. Колома, мы видели там над местом его погребения серебряную дощечку с его именем. Генерал Буткевич служил под начальством А. В. Суворова и в 1794 г. принимал участие в штурме и взятии пригорода Варшавы Праги. В Милохове росли его две дочери, Екатерина и Вера. Первая была замужем за графом Стройновским, вторым браком за Э. В. Зуровым и погребена в Налюче. Вторая же имела особую судьбу и под именем «Веры молчальницы» погребена на кладбище Сыркова монастыря близ Новгорода. Известный пушкинист Н. Лернер полагал, что сестры Буткевич послужили прототипами героинь романа Пушкина «Евгений Онегин» — Татьяны и Ольги Лариных."

Многие знают или видели картину "Неравный брак" 1862 года, хранящуюся в Третьяковской галерее и написанную художником Василием Владимировичем Пукиревым.
Существует мнение, что картина эта не собирательного характера, а описывает свадьбу внучки Татьяны Алексеевны Балк, Екатерины Александровны Буткевич, с графом Стройновским. На момент свадьбы Екатерине было 18 лет. Стройновский был к тому времени стариком.
Историю брака Екатерины со Стройновским так описывает её племянник, Н.С. Маевский:

«Из молодежи, увивавшейся около разцветавших барышен, дочерей деда от третьяго брака, чаще и усерднее всех посещали дом деда сыновья графа Николая Алексеевича Татищева. Старший из них, граф Александр Николаевич, был страстно влюблен в мою тетку Екатерину Александровну и считался ея женихом. Но, когда дело пришло к развязке, старый граф запретил сыну и думать об этой невесте. Ни одна, говорят, свадьба не совершается без препятствий; может быть, состоялась бы и эта, если бы гордость деда моего не была потрясена так глубоко; он сразу прервал все отношения к старому графу, а сыновьям его запретил являться к себе в дом. Положение семьи было затруднительное: из имения моего прадеда оставалось только 600 душ в Новгородской губернии, дававших едва столько, сколько могло хватать на личныя нужды деда и на train de maison. Вывозить девушек было не на что, да и как вывозить, когда разошлась свадьба, о которой говорил весь город и которую все считали несомненною; по тогдашним понятиям, девушка, хотя и ни в чем неповинная, считалась опозоренною, а в данном случае необыкновенная красота невесты только увеличивала злословие и злорадство соперниц, их матушек и тетушек.
Всеми делами деда заведывал сенатский обер-секретарь, Лев Иванович Кохановский. Жена его, Бригитта Григорьевна, задушевный друг бабушки, шепнула, что муж ея ведет дела вдовца миллионера, сенатора графа Стройновскаго, что, конечно, граф не молод, но... и бралась устроить дело. Кохановские, большие хлебосолы, жили открыто и принимали радушно; тетки мои были без ума от старушки Бригитты Григорьевны, которая и сама их очень любила, и от самого Льва Ивановича, который тешил их своею слоноподобною фигурою, балагурством и обжорством а-lа Крылов (речь идёт о баснописце Крылове, который славился своим аппетитом – прим.). Приглашение на завтрак у Кохановских нисколько не могло удивить девушек своею необычностью; их одели, причесали, пригладили, лишнюю сотню раз напомнили им, чтобы не смеялись и держали себя прямо, посадили в карету и повезли. Воспитанныя в страхе Божием и родительском, три сестры с почтением, если не с подобострастием, смотрели на маститаго сенатора, внучка котораго, графиня Тарновская, впоследствии графиня Малаховская, была их ровестницей; тот, кто вздумал бы уверять их, что этот старец — жених, показался бы им сумасшедшим.
Граф, однако, думал иначе: смолоду красавец и обладатель громаднаго состояния, он, говорят, имел громадный успех у женщин как в Польше, так и в Европе, особенно в Австрии, где находилась большая часть его имений. Не только европейски образованный, но ученый, он был доктором прав, медицины, тонким знатоком и ценителем искусств и — поклонником женской красоты до конца своих дней. Красота моей тетки Екатерины Алексеевны, правильная и холодная, как красота греческой богини, поразила его; он тут же решил добиваться руки ея. Согласие родителей было заранее обеспечено, но как добиться согласия невесты? Это было не так легко: во-первых, 18-ти-летней красавице выдти замуж за почти 70-ти-летняго старца казалось почти самоубийством, во-вторых, она далеко еще не забыла своей первой любви, своего милаго кузена, графа Татищева.
Дед держал себя в стороне; он объявил только бабушке, что не допустит ни малейшаго насилия над дочерью и даст свое согласие лишь тогда, когда убедится в полном ея согласии; остальное же предоставляет благоусмотрению бабушки. Запершись наедине со своей дочерью, несчастная мать, обливаясь слезами, объяснила ей ужас положения семьи во всей его наготе. Бедная девушка уже давно догадывалась о многом, хотя ея молодость и неопытность и не дозволяли ей постичь всю суть дела. Признания матери рас-крыли под ея ногами бездну. Сама смущенная не менее дочери, бабушка опустилась перед нею на колена и, покрывая ея руки горячими поцелуями, умоляла принести себя в жертву для спасения всей семьи. Дочь дала это согласие; дала его просто, безусловно, без паясничанья и гримас, с достоинством, как и все, что она ни делала. Мать облила слезами это восхитительное личико, потом стерла следы их с ея чудных синих глаз и пошла к деду объявить о ея согласии.
Дед не поверил и потребовал, чтобы его Катенька сама подтвердила ему свое решение. Холодно и безстрастно молодая девушка ответила, что она находит партию вполне выгодною, что, не смотря на разность лет, она надеется быть счастливою с графом, благодаря его редким качествам, и потому, если папенька изволит дать свое согласие на этот брак, то и она согласна. Железный старик дрогнул; он почувствовал, сколько преданности и самоотвержения скрывается в этих фальшивых нотах, и понял, что она не желает даже признавать себя жертвой, щадя его гордость и глубоко оскорбленное самолюбие. Взволнованный и растроганный, он привлек дочь к себе на грудь и сквозь слезы дал ей свое благословение. С этих пор родители благоговели перед своею дочерью, а младшия сестры и брат почитали ее второю матерью, и она оправдала их доверие.
С тою же безстрастною улыбкою, с тем же горделиво-покойным взглядом, с которыми она в детстве каталась на саночках, запряженных удалою тройкою из брата и двух сестер, но на этот раз с ясным сознанием свято выполненнаго долга, 18-ти-летняя красавица пошла к брачному алтарю с своим почти 70-ти-летним женихом. Брачный обряд совершил в церкви Покрова отец Борис Албенский. Бог благословил этот союз. Тетка моя нашла в нем возможное счастие. Муж ея был чрезвычайно умен и образован, и ум его был одинаково приятен как для гостинных, так и для тихой домашней жизни. Он тешил жену всеми средствами, какия давало ему его громадное состояние, никогда ничем не стеснял ее; действуя авторитетом не власти, а советов, он сумел сделаться ея другом и так овладел ею, что она сама прежде всего желала знать его мнения и образ мыслей. Он искренно и горячо полюбил ея семейство; дед и бабка любили и почитали его, как их лучшаго друга, младшие члены семьи видели в нем втораго отца. Чтобы не разлучать тетки с ея родителями, он купил ей соседнее имение в 2000 душ и построил там каменный дом».


Н.С. Маевский утверждает, что А.С. Пушкин описал его тётку Екатерину Александровну в поэме "Домик в Коломне":

«... Пушкин не был с нею знаком, но ходил, говорят, в церковь Покрова, что в Коломне, полюбоваться ею; там ее можно было видеть каждый воскресный и праздничный день. Затем появился «Домик в Коломне», где тетка моя, под названием графини, изображена с поразительною верностью.Знакомые с прелестным произведением Пушкина не нуждаются в моих пояснениях...»

Вот эти строки из поэмы:

...Теперь не там, но верною мечтою
Люблю летать, заснувши наяву,
В Коломну, к Покрову — и в воскресенье
Там слушать русское богослуженье.

XXI

Туда, я помню, ездила всегда
Графиня... (звали как, не помню, право)
Она была богата, молода;
Входила в церковь с шумом, величаво;
Молилась гордо (где была горда!).
Бывало, грешен! всё гляжу направо,
Всё на нее. Параша перед ней
Казалась, бедная, еще бедней.

XXII

Порой графиня на нее небрежно
Бросала важный взор свой. Но она
Молилась богу тихо и прилежно
И не казалась им развлечена.
Смиренье в ней изображалось нежно;
Графиня же была погружена
В самой себе, в волшебстве моды новой,
В своей красе надменной и суровой.

XXIII

Она казалась хладный идеал
Тщеславия. Его б вы в ней узнали;
Но сквозь надменность эту я читал
Иную повесть: долгие печали,
Смиренье жалоб... В них-то я вникал,
Невольный взор они-то привлекали...
Но это знать графиня не могла
И, верно, в список жертв меня внесла.

XXIV

Она страдала, хоть была прекрасна
И молода, хоть жизнь ее текла
В роскошной неге; хоть была подвластна
Фортуна ей; хоть мода ей несла
Свой фимиам, — она была несчастна...

Борис Викторович Буткевич, 20 лет изучавший жизнь и творчество Пушкина, и вовсе выдвинул гипотезу, что Пушкин не просто был знаком с Екатериной, но ещё и влюблён в неё, и что она также была неравнодушка к нему, и именно это стало причиной разрыва «Катеньки Буткевич» с её женихом Татищевым. Именно связь с Пушкиным стала, по его мнению, тем поводом для разговоров в городе, позорящих её имя и причиной выхода замуж за человека, который годился ей в деды. Для Пушкина этот её брак стал настоящей трагедией и связь любимой со стариком проходит лейтмотивом во многих произведениях великого поэта. Так, по мнению Б.В., прообразом дядьки Черномора в «Руслан и Людмила» служил именно граф Стройновский:

«…О страшный вид! Волшебник хилый
Ласкает сморщенной рукой
Младые прелести Людмилы;
К ее пленительным устам
Прильнув увядшими устами,
Он, вопреки своим годам,
Уж мыслит хладными трудами
Сорвать сей нежный, тайный цвет,
Хранимый Лелем для другого…»

Б.В. Буткевич приводит много аргументов в поддержку версии большой любви Пушкина к Буткевич, и в «Дубровском» есть сцена знакомства князя Верейского с Марией Кирилловной, которая почти один в один повторяет описание Маевским первой встречи графа Стройновского с молоденькой Катей Буткевич, а работая над «Капитанской дочкой», Пушкин с каким-то особенным усердием искал и выписывал любую информацию, связанную с казанскими Буткевичами, так или иначе связанными с восстанием Пугачева. Зачем ему это было нужно? Б.В. пишет об этом следующее:

«У нас нет сомнения в повышенном интересе Пушкина к этой фамилии, особенно после уточнения ее родственных связей с его петербургскими соседями. Нет сомнения, что в те часы перед его глазами вновь возникала Коломна, трехэтажный генеральский дом на углу, встречи в гостиной Ивеличей…»