ЕСТЬ ТАКАЯ ПРОФЕССИЯ - ИСТОРИЮ ЗАЩИЩАТЬ :

Сообщение от Ki-Reel Сообщение отправлено: 21 мая 2008 10:03
https://forum.vgd.ru/post/109/4392/p299024.htm#pp299024

" Вот какая правда в действительности. И это было 3 ГОДА назад.
ТАКИХ статей в действительности сильно не хватает. Нужно быть
готовым к встрече с поистине "врагом" (иначе это и не назовешь):

Георгий Рамазашвили.
Есть такая профессия — историю зачищать: ЦАМО РФ в преддверии 60-летия Победы
http://www.polit.ru/research/2005/05/05/ramazashvili.html

(Ella: если посчитаете нужным, переместите, пожалуйста, эту ссылочку в более
"подходящей" и проходной теме, чтобы многие активные исследователи прокоментировали
ее и добавили по существу детали. )

*************************

СПАСИБО ! Размещаю статью.



ЕСТЬ ТАКАЯ ПРОФЕССИЯ - ИСТОРИЮ ЗАЩИЩАТЬ : ЦАМО РФ В ПРЕДВЕРИИ 60-ЛЕТИЯ ПОБЕДЫ. Георгий Рамазашвили.
http://www.polit.ru/research/2005/05/05/ramazashvili.html

В настоящее время, несмотря на истекший предусмотренный законом 30-летний срок секретности, значительная часть архивных материалов периода 1941-1945 годов остается закрытой для исследователей. Это порождает, с одной стороны, большое количество псевдонаучных работ о военном времени, представляющих собой лишенные достоверных фактов компиляции. С другой стороны, мы наблюдаем постепенную утрату культурной памяти, в том числе памяти о военных событиях, которые вместе с исчезновением ровесников войны уходят в небытие. «Полит.ру» представляет статью Георгия Рамазашвили, архивного исследователя и журналиста, посвященную проблемам и последствиям отсутствия доступа к архивным документам военного времени. Статья опубликована в новом номере журнала «Неприкосновенный запас» (2005. № 40-41).

В этом году наша страна отмечает 60-летие победы над фашизмом, оплаченной жизнями миллионов наших соотечественников. Многие из них покоятся в братских могилах; многие так и не нашли последнего упокоения. В семьях, как правило, не знают подробностей того, как воевали и погибали их родственники. С уходом ровесников войны большинство имен уйдет в небытие. Государство, оказавшееся неспособным предать земле тела своих погибших защитников, имело возможность, вернув в семьи память о павших, искупить это преступление. Для этого требовалось открыть военные архивы и снять гриф секретности с документов 1941--1945 годов. Страна, не знавшая пощады к своим живым гражданам, проявила столь же циничное бессердечие к павшим. Более того, даже в начале XXI века, когда предусмотренный законом «О государственной тайне» 30-летний срок секретности превратился в ничего не значащую вывеску, хлопающую на ветру демократических преобразований, ведомственные архивы Министерства обороны удерживают многие миллионы документов военного времени в режиме нерушимой секретности. Архивисты, по сей день видящие в исследователях идеологических врагов, ведут необъявленную, но оттого не менее эффективную войну против военной истории, парализуя исследовательскую работу холодным оружием запретов.

После того, как ведомственные архивисты «зачистили» военную историю, расставив на всех тематических перекрестках блокпосты секретности, в обществе преобладает пренебрежение к своим предкам. Семейные фотоальбомы выбрасывают на помойку. Метрополитен, использовавшийся во время войны в качестве бомбоубежища, обклеен объявлениями о скупке военных наград. Книжные прилавки заполнены мемуарами нацистских лидеров и популярными монографиями о вермахте. Всевозможные истории германских специальных (преимущественно карательных) служб выдерживают по нескольку переизданий.

В это самое время в Центральном архиве Министерства обороны исследователи регулярно слышат: «Не рассекречено! Выдать не можем!»

Недостоверная история

Ведомственные архивисты полагают, что, скрывая от исследователей информацию, они борются с «клеветническими измышлениями» и «очернительством». Такое самооправдание не выдерживает никакой критики. Ни клеветникам, ни очернителям не требуются факты. Чем меньше достоверных сведений, тем проще фальсификаторам создавать ложные интерпретации истории. Это аксиома. В действительности же если одержимые секретностью архивисты кого и побеждают, то не псевдоученых, а научный подход к военной истории. В ситуации, когда на открытом хранении, и то с большим количеством исключений, находятся материалы не выше фронтового уровня, научно-справочный аппарат становится атрибутом необязательным. Вместо научных исследований наше общество получает псевдонаучные, лишенные фактов компиляции, по степени недостоверности мало чем отличающиеся от художественной фантастики. Состояние архивного дела в Министерстве обороны можно безошибочно диагностировать по информационной насыщенности новых исследований, появляющихся на книжных прилавках. Если в научный оборот практически не поступают новые архивные материалы, а большинство авторов занимается примитивным плагиатом, то можно уверенно сказать, что архив заражен опасным вирусом немотивированной секретности.

Великолепным примером пагубных последствий того, что документация военного времени до сих пор находится в ведении Министерства обороны, служит именно дефицит содержательных исследований.

Книг, в справочном аппарате которых преобладают ссылки на фонды РГВА (Российского государственного военного архива), не подчиняющегося Министерству обороны, несравнимо больше, чем книг, основанных на документации ведомственного ЦАМО. Причем даже в тех редких случаях, когда авторы ссылаются на фонды ЦАМО, они умудряются давать ложные ссылки, так как боятся, что архивисты в отместку откажутся повторно выдавать им цитируемые дела после выхода публикации.

Как анекдот можно рассказывать о том, что в книге маршала авиации Николай Скрипко «По целям ближним и дальним» при описании бомбардировочных налетов июня 1941 года автор дал ссылку на фонд полевого управления Сталинградского фронта. Одновременно при публикации было искажено несколько ссылок -- вместо того, чтобы указать, что использованы материалы из Архива Генштаба Минобороны, военные цензоры в издательстве приписали эти цитаты документальным источникам ЦАМО.

Исследования, подготовленные к изданию на слабом научном уровне, лишенные справочного аппарата или же содержащие большое количество ложных сносок, делают историю описываемых событий недостоверной. В конечном итоге недостоверной становится и вся история Великой Отечественной войны. История наших предков. За косность и недальновидность ведомственных архивистов общество расплачивается слишком дорогой ценой.

Ведомственные архивисты не в ладах не только с почерпнутой информацией, но и с фотографическими документами, которые также являются свидетельствами военных событий. По необъяснимой причине ЦАМО не признает ни сканера, ни цифровых фотоаппаратов, с помощью которых можно было бы производить качественные фотокопии. Пресловутое недофинансирование тут ни при чем. При читальном зале вплоть до января 2005 года, нарушая не только законы, но и российскую Конституцию, работал сотрудник, который подвергал цензуре выписки из несекретных материалов. Даже если предположить, что цензору все эти годы платили всего лишь по 1000 рублей в месяц (цифра заведомо заниженная!), то, например, за пять лет самозабвенного нарушения российского законодательства цензору было заплачено 60 000 рублей. Этих денег хватило бы на то, чтобы купить сканер и компьютер, снабженный устройством, позволяющим записывать оцифрованное изображение на компакт-диски. Для стремящихся к благополучию архивов качественное копирование документов является важной статьей доходов. Но ЦАМО предпочитает по старинке производить, зачастую нарушая установленные сроки заказов, среднего качества фотокопии. Руководство ЦАМО не могло не знать, что покупка сканера очень быстро окупится и начнет приносить прибыль, но финансовое обеспечение цензора оказывалось важнее того, чтобы в книгах и журналах воспроизводились качественные фотоснимки. Что означает использование некачественной фотокопии? Потерю визуальной информации -- особенно на снимках с мелкой детализацией.

Можно с уверенностью утверждать, что ведомственные архивисты относятся к фотографиям как к непозволительно убедительному визуально-информационному источнику. Качественный снимок содержит информацию, в достоверности которой невозможно усомниться. Фальсифицировать реальность фотографу значительно сложнее, чем начальнику штаба, составляющему боевое донесение. В изучении снимка исследователю не нужен посредник-штабист. Именно поэтому комиссия Министерства обороны, проводившая рассекречивание хранящихся в РГВА документов советско-финской войны, оставила на секретном хранении материалы аэрофотосъемки.

В годы войны гвардии майор в отставке Самуил Крылов летал в дальнебомбардировочных экипажах фотографом, снимая результаты бомбардировок. По прошествии почти 60 лет ветеран хотел сверить свои воспоминания с документами, уточнить даты и подробности. Работая над книгой воспоминаний «Записки ночного фотографа», он ездил в Центральный архив Министерства обороны. Крылов просил архивистов выдать ему документы Центрального управления Авиации дальнего действия; его интересовали аэрофотоснимки. Этих документов он не получил, хотя некоторые из снимков были сделаны им самим во время боевых вылетов. По логике архивистов Министерства обороны, фотографировать, рискуя жизнью, цель Крылов был обязан, а посмотреть на эти снимки и, возможно, заказать их фотокопии спустя 60 лет он права не имеет.

Заложники предрассудков

За многие годы работы руководители ЦАМО так и не смогли понять, что даже для осуществления запретительной политики нужны сотрудники с высоким образовательным цензом. Ставка на малоквалифицированные кадры, набранные зачастую по родственному принципу, привела к тому, что у архива нет научных консультантов, а уровень специальных профильных знаний инструктора и цензора читального зала настолько низок, что они лишь провоцировали бессмысленные скандалы, создавая архиву одиозную репутацию. Читальный зал, сотрудницы которого обращались друг к другу по отчествам, а посреди рабочего дня лузгали семечки и распевали: «Зачем ты в наш колхоз приехал?», напоминал сельский клуб. Руководство ЦАМО стало прививать архивистам хорошие манеры лишь после того, как в прессе появилось несколько нелицеприятных статей. Отрадно, что в 2005 году атмосфера в читальном зале заметно изменилась в лучшую сторону, и сотрудницы ведут себя демонстративно вежливо.

То, что архивисты не знают федерального архивного законодательства, для исследователей не новость. Удивительнее то, что архивисты, как правило, ничего не смыслят и в военной истории.

Приведу красноречивый пример. В мае 1942 года с боевого задания не вернулся бомбардировщик, пилотируемый Владимиром Тереховым. В октябре с оккупированной территории удалось вернуться в свою часть стрелку-радисту Константину Шашкину, а вскоре он был препровожден в НКВД. Соответствующую выписку из рассекреченного дела в моей тетради обнаружила цензор Усенко. В жизни цензора всегда было место подвигу, и она вымарала эту запись. У цензора Даниловны нашлось объяснение: «А может, это негативный факт его биографии, что он был в НКВД! Это тайна его личной жизни!»

Вместо того чтобы петь с другими сотрудницами читального зала песни о том, как «по деревне ходит парень возле дома моего», цензору не мешало бы почитать архивные документы. Те самые, которые она охраняла от дотошных исследователей.

Быть может, тогда она и узнала бы, что еще в декабре 1941 года вышел приказ Государственного комитета обороны, в соответствии с которым военнослужащие-окруженцы, сумевшие вернуться с оккупированной территории, должны были направляться в спецлагеря НКВД. Продолжить службу в войсковых частях они могли только после прохождения фильтрации.

Для того чтобы архив не позорился, а в читальном зале работали люди, обладающие не только отчеством, но и именем, руководству Архивной службы Вооруженных сил следует подвергать сотрудников ЦАМО принудительной фильтрации, в ходе которой проверять их образовательный уровень и профпригодность.

По мнению архивистов, бойцы и командиры РККА скомпрометированы тем, что попали в плен, проходили спецпроверку в НКВД или же служили в штрафбате. Эту информацию они противозаконно относят к «личной тайне» и «компрометирующим сведениям». Известно ли архивистам, что военнопленными в разное время были Черчилль, Тухачевский, Яков Джугашвили? Известно ли им, что бойцы штрафных батальонов искупали свою вину в кровопролитных боях? Почему же сведения об этом должны быть закрыты?

Уже не первый год по телевизору к майским праздникам или же очередной годовщине начала Великой Отечественной войны показывают многосерийный телефильм «Неизвестная война», закадровый текст к которому читает Олег Табаков. В одной из серий сценаристы озвучили крайне сомнительную мысль: ужасный Сталин создал армию, в которой люди сотнями шли в штрафные части только за то, что не понравились лицом своим командирам. Не берусь судить о наземных частях, но все известные мне по авиационным полкам случаи говорят о другом: если не считать того, что могло быть сочтено антисоветской пропагандой, штрафниками оказывались те, кто совершил серьезные проступки -- украл личные вещи погибшего товарища; в пьяной драке ударил однополчанина ножом; недобросовестно подготовил технику, что привело, например, к гибели сослуживцев. В отличие от сценаристов этого телефильма, я не берусь утверждать, что тысячи людей становились штрафниками по физиогномическим признакам, хотя и работал с военными документами.

В этой связи примечательно, что трибунальная картотека, по существу, недоступна исследователям, хотя заведомо понятно, что в трибунальную картотеку стали бы обращаться именно те, у кого уже есть сведения о том, что интересующий исследователя человек был осужден военным трибуналом. Стало быть, в трибунальной картотеке исследователь смог бы получить более точные сведения и избежать противопоказанных историческому исследованию домыслов.

Кстати, подробности трибунальных дел шестидесятилетней давности известны обществу едва ли не в меньшей степени, чем трибунальных дел последних двадцати лет. Сейчас даже из телевизионных передач можно узнать имена служащих дисбата и даже номера статей, по которым они были осуждены. Сложно не заподозрить в лицемерии Министерство обороны, разглашающее подробности современных нам судимостей военнослужащих, но скрывающее документацию военной прокуратуры 1941--1945 годов.

Преданные забвению

Историки, занимающиеся биографическими исследованиями, нуждаются в доступе к офицерским делам. В этих учетных документах собраны сведения, отражающие прохождение воинской службы. Отсутствие офицерского дела или же его недоступность вынуждают исследователей месяцами собирать в разных источниках все то, что должно быть сконцентрировано в персональном деле.

Архивисты утверждают, что предоставят исследователю офицерское дело при наличии нотариальной доверенности, составленной ветераном либо его прямым наследником. При наличии доверенности все документы, за исключением содержащих «личную тайну», будут исследователю предоставлены. Исследователь спешит за нотариальной доверенностью, но тут выясняется, что архивисты не имеют ни малейшего представления о том, что отнесено законодательством к понятию «личной тайны». Незнание законодательства позволяет архивистам расширительно интерпретировать этот термин, относя к личной тайне решительно все, что им вздумается. Например, служебные аттестации, должностные характеристики и даже выпускные оценки -- то есть все то, что к личной тайне не относится ни при каких условиях. Хотя, согласно российскому законодательству, только данные об усыновлении, медицинское заключение о состоянии здоровья, реквизиты банковского вклада и информация об интимной жизни составляют так называемую «личную тайну», не подозревающие об этом архивисты относят к личной тайне, например, тройку, полученную в 1937 году курсантом имярек по истории ВКП(б).

Архивисты сообщили мне, что в ЦАМО нет личного дела лейтенанта Ивакина. Для того чтобы компенсировать его отсутствие, мне пришлось проверить в другом архиве более 80 дел, разыскивая сведения, необходимые для написания биографической справки. Поскольку этот человек погиб в звании лейтенанта, мне были известны наименования военных учебных заведений и частей, в которых он служил с момента призыва.

Сохранилось ли в действительности офицерское дело лейтенанта Ивакина, на данный момент проверить невозможно, поскольку в ЦАМО утверждают, что архив не располагает личными делами офицеров, не дослужившихся до звания старшего лейтенанта. В это крайне сложно поверить, поскольку любые офицерские дела должны были поступать в архив.

У меня была возможность убедиться в том, что устные ответы архивистов не всегда содержат достоверную информацию. Инструктор читального зала уверяла исследователей в том, что архив не располагает личными делами офицеров, завершивших службу в РККА до начала Великой Отечественной войны. К моему изумлению, когда я обратился с запросом в РГВА, где хранится военная документация предвоенного периода, мне письменно сообщили, что офицерские дела военнослужащих, уволенных из РККА до 1941 года, находятся в ЦАМО. И лишь в 2004 году начальник ЦАМО полковник Чувашин подтвердил в ответе на мое письмо, что возглавляемый им архив располагает некоторым количеством тех самых офицерских дел, наличие которых отрицала инструктор читального зала.

Проверить слова архивистов практически невозможно, поскольку в ЦАМО нет ни путеводителя, ни перечня фондов. Такая же участь постигла и офицерские дела -- нет ни печатного, ни компьютерного каталога этих дел.

Но если на офицеров сохранились личные дела и послужные карты, то изучать службу, например, сержантского состава куда сложнее. Выяснить последовательность службы в РККА младшего начальствующего состава удается очень редко, поскольку не сохранилось учетных документов. Остались лишь наградные и похоронные карточки, составленные зачастую настолько халтурно, что они не содержат даже того минимума информации, который должен быть указан при заполнении типографских граф. А учетно-послужные и красноармейские карты были уничтожены Министерством обороны в 1953 году. Безвозвратно пропала информация о сотнях тысяч военнослужащих, не дослужившихся до офицерского звания. Компенсировать это практически невозможно. И теперь архивисты ведомства, предавшего вечному забвению этих людей (наших отцов и дедов), создают бесконечные препятствия тем исследователям, которые, не имея ни малейшей поддержки со стороны государства, пытаются вернуть обществу память хотя бы о нескольких погибших.

Но это еще полбеды. Архивисты научились скрывать офицерское дело даже от того офицера, на которого это дело было заведено. Такой произвол не имеет уже никакого юридического обоснования, и архивисты договариваются до того, что охраняют «личную тайну третьего лица, составившего должностную аттестацию». С простонародной прямотой выдавая свои подлинные мотивы, ведомственные архивисты демонстрируют абсолютное невежество. Им попросту неизвестно, что, согласно действовавшему в РККА порядку, составленную аттестацию объявляли аттестуемому. Как свидетельствуют документы, офицер «в случае несогласия с объявленной ему аттестацией, имеет право обжаловать ее в 3-дневный срок [...]. Жалоба подается в письменном виде на имя Председателя аттестационной комиссии и в копии -- непосредственному начальнику».

Может ли архивист, если он считает себя законопослушным, отказывать ветерану войны в праве ознакомиться с его собственным офицерским делом? Выясняется, что для ведомственных архивистов это является повседневной нормой. Вот уже много лет мой знакомый ветеран не может добиться доступа к своему офицерскому делу. Несколько раз он приезжал в Подольск, тратя на дорогу в один конец не менее полутора часов, но дело ему не выдавали. Будем откровенны. Отказывая ветерану, архивисты надеются на то, что он не станет отстаивать своих прав, а даже если он попытается обжаловать их произвол, архив переживет старика. Такова мораль ведомства, готовящегося отмечать в 2005 году 60-летие Победы.

«Правопреемники» вермахта

Многие годы ведомственные архивисты изумляли исследователей своими выходками. Как известно, в советском плену было организовано антифашистское движение, получившее название «Свободная Германия». Активистами «Freies Deutschland» были подписаны многие пропагандистские воззвания, которые далее забрасывались в расположение вражеских войск. Имена участников движения известны по листовкам, радиообращениям, опубликованным мемуарам и исследованиям. В Красногорске существует Музей немецких антифашистов. Во всех архивах на территории Советского Союза советские пропагандистские листовки на немецком и русском языках находятся в открытом доступе. Повсюду, кроме ЦАМО. В 2000 году цензор Даниловна вырезала из моей тетради цитату из советской листовки на немецком языке, которую в 1942 году разбрасывали бомбардировщики над оккупированной территорией. Злобная антисоветская диверсия была вовремя предотвращена пламенным патриотом и отважным цензором. Удивительная смекалка, умение отличать классового врага, ловко притаившегося под личиной исследователя, сделали просто Даниловну опытным бойцом архивного фронта. Вплоть до отмены цензурирования рассекреченных материалов в декабре 2005 года, она бдительно следила за тем, чтобы исследователи не выписывали имен плененных или убитых солдат противника.

Нет никакого законного основания и для засекречивания допросов военнопленных, однако документы эти исследователям не выдаются. Зря. Приведу интересный пример. В ноябре 1942 года в советский плен попал немецкий летчик-ас Франц-Йозеф Беренброк из состава 51-й истребительной эскадры. Его мать была русской, и сам Беренброк родился в России. К моменту пленения он сбил 117 самолетов и был награжден Рыцарским крестом с дубовыми листьями. В ходе допроса Беренброк рассказал, что уровень подготовки советских летчиков, участвовавших в воздушных сражениях в первые месяцы войны, был выше, чем уровень пришедших им на смену. Казалось бы, такой отзыв противника должен опровергать распространенное заблуждение, будто советские пилоты научились воевать лишь к концу войны, но это свидетельство, подобно многим другим, надежно сокрыто от исследователей сотрудниками ЦАМО. Копия показаний плененного Беренброка, ставшего одним из основателей «Союза немецких офицеров», попала мне в руки случайно -- на обложке дела не было указано, что оно содержит текст допроса.

Между тем это интереснейшее свидетельство того, что, вопреки распространенным заблуждениям, советские ВВС могли в первые месяцы войны достойно сражаться с противником. Для ветеранов это не новость, но знают ли сегодняшние студенты, что в 1941--1942 годах удар вермахта пришелся по кадровой армии, уровень подготовки которой был выше, чем у многочисленных частей, формировавшихся в дальнейшем из наспех обученного по укороченной программе молодняка?

В ЦАМО трофейную документацию германского вермахта держат на секретном хранении, что является юридической несуразностью, так как документы вермахта можно было бы утаивать от исследователей только в том случае, если бы Министерство обороны РФ было правопреемником вермахта. Даже если предположить, что кто-то из военных архивистов спятил и вообразил себя правопреемником вермахта (остроумнее было бы сразу назваться Наполеоном), в российском законодательстве нет никакого обоснования засекречиванию трофейных материалов. Ни в Законе о государственной тайне, ни в «Перечне сведений, отнесенных к государственной тайне», утвержденном указом президента РФ № 1203 в 1995 году, ни слова не сказано о том, что трофейная документация вермахта может быть отнесена к секретной.

Над этим вывертом сознания можно смеяться, но допускаемый архивистами произвол, как и во всех других случаях, сказывается на изучении войны. Последовательно скрывая протоколы допросов военнопленных и трофейную документацию вермахта, архивисты переводят военную историю в категорию народных сказаний. Противник деперсонифицирован; он не имеет лица; он лишен количественных, социодемографических и тактико-технических характеристик. Он лишен идеологии. И если противника невозможно описать с помощью документов, то он имеет отношения к реальности не больше, чем марсианин из научно-фантастических фильмов. С кем с 1941 по 1945 год воевала РККА, становится абсолютно непонятно. И воевала ли с кем-либо вообще?

При участии моего германского коллеги Себастьяна Ремуса мне удалось, сопоставляя советские и германские архивные документы, идентифицировать считавшуюся прежде безымянной могилу дальнебомбардировочного экипажа в южном пригороде Витебска Лучесе. Брат стрелка-радиста Василия Шумейко и племянники воздушного стрелка Григория Коляды узнали, при каких обстоятельствах в ночь на 29 апреля 1942 года погибли, выполняя боевое задание, их близкие родственники. Одним из документов, которые я использовал при идентификации могилы, была трофейная учетная карточка попавшего в германский плен капитана Сахно -- именно в состав его экипажа входили Шумейко и Коляда. Меня интересовали место и дата пленения, поскольку в донесении германских зенитчиков было указано, что из подбитого самолета выпрыгнул один член экипажа, а трое других разбились. Именно выписку из учетной карты плененного капитана Сахно в четыре руки вымарали из моей тетради инструктор читального зала В.О. Попова и цензор Даниловна.

Хотя принципиально повлиять на изучение этого случая архивисты уже не смогли, но одной документальной ссылки они меня лишили, делая мою статью, опубликованную в витебской газете, чуть менее достоверной. Но сколько еще тайн можно было бы разгадать; сколько пропавших без вести разыскать, если бы трофейные материалы до сих пор не находились в ЦАМО на секретном хранении!

Парадоксальным образом руководство архива, скрывая трофейный фонд от исследователей, умудряется публиковать собранные в нем документы. У этого фонда есть индивидуальный номер: 500. Ссылками на него пестрит двухтомник «Битва под Москвой», выпущенный издательством «Олма-Пресс» в 2002 году. Ситуация, достойная рассмотрения в программе «Очевидное -- невероятное»: документы, находящиеся на секретном хранении, щедро цитируются в книге, изданной тиражом 3000 экземпляров. Поскольку начальник ЦАМО полковник Чувашин назван издателями двухтомника консультантом, становится понятным, что трофейные материалы удерживаются на секретном хранении ради права первой публикации. Документы, которые недоступны исследователям, перестают быть секретными, когда в обмен на их публикацию начальник архива получает от крупного издательства статус научного консультанта.

Более того, в этом же двухтомнике щедро воспроизводятся документы из других фондов, которые исследователям без формы допуска недоступны. Их легко отличить по букве «а», добавляемой к номеру фонда: по этим ссылкам можно понять, что в фондах 48а и 96а хранятся документы, подписанные заместителем начальника Генштаба, а в фонде 132а собраны приказы Ставки. Быть может, опубликованные в книге документы переведены на открытое хранение? Ничего подобного. Руководство ЦАМО и издательство «Олма-Пресс» создали ситуацию юридического абсурда: документы опубликованы, но находятся на секретном хранении. Почему бы теперь двухтомник «Битва под Москвой» не продавать с пометкой «Приобретение книги разрешается только по предъявлении формы допуска»?

Политически сознательный подход

Хотя федеральное архивное законодательство не предоставляет ведомственным архивистам возможности беспрепятственно ограничивать исследовательскую работу, те подменяют закон такими субъективными основаниями, как, например, «моральное право». Был случай, когда исследователь хотел узнать, за что его отец получил звание Героя Советского Союза. Прежде чем дать исследователю ответ, архивисты узнали из офицерского дела, что летчик, сбив немецкого пилота, устроил с ним братание. В одной из характеристик было написано о том, что он будто бы потребовал после этого присвоить ему звание Героя.

«Вы понимаете, что я не мог сообщить такие сведения сыну этого ветерана?! Не буду же я сообщать, что он устроил братание со сбитым немецким пилотом!» -- объяснял мне начальник читального зала подполковник Пермяков, который, как мне представляется, излишне негативно оценил событийный контекст этого эпизода. Чтобы не быть голословным, напомню, что в пропагандистских материалах военного времени подчеркивалось, что наша страна воюет не против немецкого народа, а против людоедского гитлеровского режима. Напрямую это было продекларировано, например, в приказе № 55 Наркома обороны Иосифа Сталина от 23 февраля 1942 года: «Опыт истории говорит, что гитлеры приходят и уходят, а народ германский, а государство германское остается. [...] Иногда в иностранной печати болтают, что советские люди ненавидят немцев, именно как немцев, что Красная армия уничтожает немецких солдат, именно как немцев, из-за ненависти ко всему немецкому, что поэтому Красная армия не берет в плен немецких солдат. [...] Красная армия свободна от чувства расовой ненависти. Она свободна от такого унизительного чувства, потому что она воспитана в духе расового равноправия и уважения к правам других народов». Наиболее вероятно, что наш летчик усвоил эту нехитрую истину. Когда он сбил вражеского пилота, могло выясниться, что противник по социальному происхождению из рабочих. «Так ты из рабочих? Что же ты на классовых братьев полез?! Гитлер капут! Повернем наше оружие против общего врага!» -- вот что мог сказать наш пилот.

В том, что пилот якобы потребовал присвоить ему звание Героя, тоже нет ничего крамольного. Не секрет, что командование зачастую не скрывало от офицерского состава, кого и к какой награде оно представляет. Могло случиться, что сменилось командование, а представление к наградам еще не было реализовано. Пилот подошел к новому командиру, чтобы узнать, не слышно ли о предстоящем награждении, а тот решил, по субъективным причинам, вписать ему в характеристику, что пилот требовал себе звезду Героя. Это всего лишь моя версия, но она позволяет интерпретировать этот случай без негативной оценки.

Одним из источников информации являются наградные листы, содержащие описание боевых эпизодов. Чиновники Главного управления кадров (ГУК) МО РФ едва ли даже отдавали себе отчет в том, что, запрещая внутренней директивой знакомить архивных исследователей с нереализованными представлениями к наградам, они практически не добиваются той цели, которую этим ограничением преследуют. Наверное, в ряде случаев старики, которые могли узнать, что они были представлены к награде, так ни о чем и не узнают, поскольку к архивным фондам, содержащим эти нереализованные представления, архивные чиновники, с подачи ГУКа, их не подпустят. Но останутся миллионы наградных листов, формально реализованных и потому находящихся в открытом доступе, но, что самое интересное, во множестве случаев именно эти наградные листы утверждали награждение совсем не теми наградами, к которым участников войны первоначально представляли. Например, первоначально человек представлялся к званию Героя Советского Союза, а получил орден Отечественной войны или же представлялся к ордену Красной Звезды, а был удостоен по этому же представлению медали «За отвагу» -- и все лишь потому, что вышестоящее командование решило подкорректировать итоговую резолюцию и присудило ему другую награду. По всем признакам эти реализованные представления содержат ту самую информацию, которую ГУК, если верить сотрудникам ЦАМО, пытается скрыть, вводя никакими нормативными актами не обоснованные ограничения.

Получается, что ГУК, даже ограничив доступ к ряду наградных документов, не сумел полностью закрыть кажущуюся ему крамольной информацию, но успешно испортил многим историкам исследовательскую работу. В любых представлениях -- и реализованных, и нереализованных -- содержится описание боевых эпизодов, которыми историки преимущественно и интересуются.

А чем занимается 1-й отдел?

Как повелось еще с советских времен, 1-й отдел связан с государственной безопасностью и следит за тем, как учреждение соблюдает режим секретности. Именно 1-е отделы подводили под монастырь российских ученых, которых ФСБ обвиняло в разглашении государственной тайны. Сперва ученые согласовывали с 1-ми отделами своих институтов совместный проект с зарубежными партнерами, а через несколько месяцев после того, как товарищи из ФСБ ставили на проекте положительную резолюцию, другие товарищи из ФСБ объявляли ученых разгласителями государственной тайны.

ЦАМО, как режимное военное учреждение, ничем не отличается от научных институтов. В архиве есть своя секретная часть, а инструктором читального зала работает бывшая сотрудница 1-го отдела В.О. Попова, которую для конспирации называют «старшим научным сотрудником», хотя все ее «научные консультации» долгие годы исчерпывались встречным вопросом: «А зачем вам это вообще понадобилось?»

Более того, на ЦАМО отразились кадровые процессы, приобретшие государственные масштабы. Когда президентом России стал выходец из ФСБ, а министром обороны -- другой выходец из ФСБ, начальник 1-го отдела ЦАМО полковник Ильенков пошел на повышение: теперь он возглавляет Архивную службу Вооруженных сил. Руководя 1-м отделом, Ильенков регулировал доступ исследователей к нерассекреченным материалам; эта же функция сохранилась за ним, когда он возглавил Архивную службу Вооруженных сил. Опираясь на свой опыт, утверждаю, что полковник Ильенков вовсе не радеет за то, чтобы документы рассекречивались и поступали в научный оборот. С августа 2003-го по февраль 2005 года, когда пишется эта статья, полковник саботировал рассекречивание фонда Центрального управления Авиации дальнего действия, о котором я ходатайствовал, опираясь на статью 15 Закона «О государственной тайне». В результате я был вынужден обратиться в суд с намерением оспорить бездействие Архивной службы Вооруженных сил. Загадывать, какое решение примет суд, не буду, но очевидно, что для бывшего начальника 1-го отдела ЦАМО полковника Ильенкова приоритетной оказалась вовсе не профильная для архива исследовательская работа, а секретность.

Но 1-й отдел лишь выполняет приходящие из вышестоящих инстанций распоряжения. Своим правом устанавливать категорию секретности в Министерстве обороны пользуется 8-е Управление Генерального штаба, которое сами военные называют «филиалом ФСБ». Осенью 2001 года исследователи, работавшие в ЦАМО, получили возможность на себе ощутить деятельность 8-го Управления, комиссия которого приехала в архив проверять, как соблюдается режим секретности. «Восьмерочники» (так их называют в Минобороны) сверяли заголовки и даты дел, выданных исследователям, с темами заявленных ими научных работ. Один бедолага был уличен в том, что он получил дело за ноябрь 1941-го, хотя декларировал, что изучаемый им период датируется сентябрем--октябрем того же года. Комиссия запротоколировала это «нарушение режима секретности». Посвирепствовав в читальном зале, посланцы 8-го Управления потребовали от начальника ЦАМО полковника Чувашина игнорировать приказ министра обороны № 270 и требовать даже от исследователей, работающих с рассекреченными документами, форму допуска ФСБ и разрешение Генштаба. Те исследователи, которые появились в архиве в 2001 году только после работы комиссии, так и не были допущены к документам. Среди них было немало приехавших из других городов. Эта вакханалия продолжалась до начала 2002 года, когда группа исследователей обратилась с письменным ходатайством в разные инстанции, и руководство архива было вынуждено пойти на попятную.

Симптоматично, что 8-е Управление проигнорировало даже приказ министра обороны, в соответствии с которым к документам полкового и дивизионного уровня исследователей мог безо всякой секретности допускать начальник архива. В этой ситуации перепугались даже архивисты, поскольку они сообразили, что как только опустеет читальный зал, начнутся сокращения штатов. Поэтому противозаконная инициатива 8-го Управления была воспринята ими как угроза их собственному благополучию. Вялые попытки архивистов ссылаться на приказ № 270 ни к чему не привели. Представитель комиссии коротко ответил: «А это плохой приказ».

Остается добавить, что именно 8-е Управление Генштаба, распоряжение которого значит для архивистов больше, чем приказ министра обороны, прославилось в последние годы, давая заключения по так называемым «шпионским делам», в ходе которых преследовались ученые и журналисты.

Идеологи в набедренных повязках

В одной из научно-популярных телепрограмм «National Geographic» рассказывается о действовавшем с 1927 года в городе Диксон-Маунтс штата Иллинойс музее. В его экспозиции были представлены раскопанные скелеты с погребальным убранством. В 1980-х индейцы племени оджибва стали требовать закрытия экспозиции. Обвешанный бусами активист антимузейного движения объяснял журналистам суть своих претензий: «Мы ведем духовный образ жизни. Мы сохранили наш язык, молитвенные песнопения, и многие из нас следуют традиционным учениям предков. Мы возражаем против осквернения кладбищ и останков наших предков, которые сейчас покоятся в открытой земле, представленные взору туристов».

Индейцы добились того, что в 1991 году экспозиция была закрыта, а останки преданы земле. Благодаря этому индейцы сохранили безальтернативность своих легенд, обезопасив их от возможных ревизий. Монополия на обладание историческими знаниями была сохранена за племенем оджибва. Историю племени закрыли от археологов, антропологов, остеологов, почвоведов и вещеведов, хотя без помощи новейших научных методик и современных технологий мы не узнаем, что представляли собой люди, погребенные на индейском кладбище: чем питались, сколько детей рожали, от каких болезней страдали, когда и как умирали.

Мотивы индейцев понятны. Изучать историю племени не следует -- она изложена в легендах и молитвенных песнопениях. А работу археологов племя воспринимает исключительно как «осквернение кладбищ».

Позиция племени оджибва ничем не отличается от позиции, занимаемой Архивной службой Министерства обороны: Вооруженные силы -- это духовная основа государства. Военные сохранили язык приказов, армейские уставы и поддерживают традиционную историю Великой Отечественной войны.

Только борются они не с музеями, а с архивами, так как исследователи могут предложить версию войны, отличающуюся от официальной. Архивным полковникам даже не потребовалось бить в бубен и надевать набедренные повязки. Они одержали тактическую победу, в долгосрочной перспективе равносильную грандиозному поражению. Практически исключив возможность того, что на основании документов появятся исследования, концепция которых не будет укладываться в сложившуюся еще в брежневские времена мифологию, ведомственные архивисты вытеснили изучение военной истории на периферию научной работы.

Убедив общество в том, что формировать собственное суждение о войне и военных могут только военные, они добились чудовищного падения престижа армейской службы. Офицеры массово демобилизуются, люди гражданские воспринимают военных так же, как охотников за скальпами, а молодежь карьеру крупье рассматривает как более престижную, чем генеральскую.

Это будет продолжаться до той поры, пока в Министерстве обороны не поймут, что именно исследователи культивируют в обществе интерес к армейской службе и военной истории.

05 мая 2005, 22:39 Георгий Рамазашвили