БАЙКИ из СУНДУКА

    Истории, рассказанные здесь, были услышаны мной в разное время и от разных людей. Все они о времени, в котором жили рассказчики и о вещах, их окружавших.

Светлой памяти Александра Сергеевича, Марии Анатольевны и Валерия Александровича Коневых, Николая Анатольевича Меледина...

          Деда я помню не очень хорошо. Он скончался, не дожив меньше месяца до семидесяти, когда мне самой было семь. Помню довольно высокого, казавшегося мне стариком человека с зачесанными назад седыми волосами. Помню тюбик нитроглицерина, всегда сопровождавший его на прогулках.  Помню, как завораживал меня процесс его бритья, вернее не сам процесс, а дедов бритвенный набор – белого металла подернутого патиной времени, на подносе, с массой каких-то баночек, мисочек, помазков и помазочков он казался мне верхом великолепия.  
Кроме любви к своей профессии была у деда еще одна страсть – цветоводство. Какие цветники были при нем! В детстве меня страшно огорчало, что некоторые цветки на клумбах были закрыты тряпичными мешочками – зачем сажать, если красоты не видно? Дед на любительском уровне занимался селекцией астр и гладиолусов.  Мое участие в селекционной работе заключалось в собирании крышек из фольги от молочных и кефирных бутылок. Помните – красные, синие, зеленые, белые в фиолетовую полоску? Дед делал из них бирки, «украшавшие» потом интересные на его взгляд экземпляры.
…Он качал меня на ноге и звал Моськой. Почему Моськой?..

(Сообщение отредактировал asiko 30 мая 2005 11:47)

Большой, кованый и старый он ждал нас под горами старых «Огоньков» и газет, под мешками пустых бутылок, ломаными лыжами и прочей рухлядью. Как только один его угол показался на свет божий, мы с кузеном поняли – вот оно! И не ошиблись. Сундук оказался забит «сокровищами», вызвавшими приступ ностальгии у старших. Чего там только не было! Старые платья и шляпки-таблетки, очки в «черепаховой» оправе, какие-то книжки и прочие, давно забытые хозяевами вещи. Правда, сказать по чести, клад все-таки был. Бабушкин золотой штифтовой зуб. Она так и не вспомнила, как он там оказался. На дне сундука лежало дореволюционное Евангелие, «альбомчики» тетушки-школьницы  и пачка керенок.
Шляпки примеряли все. Тетушка, нацепив очередную, смеясь сетовала, что большая часть шляпок погибла – ими, вышедшими из моды, как оказалось было очень удобно натирать пол. Надел на ногу и – вперед!
Альбомчики…Милые, наивные альбомчики с цветами, засушенными и нарисованными, со стихами и стишками, написанными неровным детским почерком. Глаза бабушки приобрели уже хорошо к тому времени известное мне выражение –  немного грусти и, в самой глубине, задорные искорки. Бабушка вспоминала.

Альбом был в детстве и у нее. Наверное, по форме он не сильно отличался от альбомов ее дочери, но писать Мусе должны были и взрослые. Один из дядьев все никак не соглашался сделать запись, однако Муся была настойчива. В конце концов, дядя сдался и она, замирая от счастья, побежала за альбомом. Коварный родственник предложил записать следующее:

Долго-долго я старался
Угадать характер Ваш.
Раз пятнадцать ошибался,
А теперь я знаю Вас.

Подвох был разгадан, стих забракован. Тогда было предложено следующее:

Жасмин хорошенький цветочек,
Он пахнет очень хорошо.
Понюхай, миленький дружочек,
А то забудешь ты его.

Естественно, что и эти «вирши» были отвергнуты. Условие дяди было жестким: отказываешься от третьего, писать вообще не стану». Далее последовало:

Птичка какает на ветке…

В ужасе от того, что альбом будет испорчен, Муся, не дослушав шедевр до конца выхватила альбомчик и больше дядю просьбами не донимала.

Тайна третьего стихотворения долго не давала мне покоя… Что там было дальше? Бабушка не знала. Лишь много времени спустя, разговорившись совершенно случайно с малознакомой мне пожилой собачницей, я узнала продолжение. Приводить его здесь не буду, скажу одно: Муся не ошиблась отказавшись.

Военные годы… С ними семью связывали не только воспоминания, но и настоящее - давнишняя ссора с одними из соседей. Бабушка не разговаривала с ними, живя забор-в-забор, более сорока лет. Причина тому – корова. Бабушка, городская жительница, гимназистка, пусть и с небольшим «стажем», пианистка, став домохозяйкой и поселившись в сельской местности, держала скотину. Козу да корову. Скотина была хорошим подспорьем в семье – все-таки трое детей! Да и мой дед уже в те времена был приверженцем здоровой пищи – все должно было быть свежим и, по возможности, своим.
С началом войны нашу корову «мобилизовали». Оказывается, в армию шли не только люди. С двух дворов, имевших скотину, забирали одну корову. Владельцы оставшейся обязаны были делиться надоями с семьей, сдавшей свою на нужды армии… Когда семья вернулась из эвакуации соседка отказала нам в молоке. Что в действительности значила в те голодные послеблокадные годы кринка молока для матери, если и спустя сорок лет эта добродушная, открытая женщина, став после смерти мужа главой семьи, пережив на девять лет своего младшего сына, уже трижды бабушка и на момент смерти один раз прабабушка, произносила имя соседки как ругательство?

Эвакуация… Они попали в Свердловск, на свою историческую родину. Там жили родственники, что, наверное, в чем-то облегчало жизнь. Но все равно, приходилось туго. На иждивении деда были жена и дети. Семья завела козу и в Свердловске. Из рассказов, а вспоминали об этом, смеясь, и бабушка и тетушка, козленок жил с ними в одном помещении и непоседа был страшный. Однажды, придя с рынка, бабушка обнаружила козу с перевязанной кухонным полотенцем пастью. Не знаю с чего, но она, увидев повязку, решила, что у козы болят зубы. А зря… просто животное постоянно блеяло и мешало деду, оставшемуся работать дома, сосредоточиться. Вот он и решил проблему, подойдя к ней так сказать по научному - выгонять скотинку не стал, но источник шума обезвредил.
Деду полагался доп. паек.  В него входили вещи, по мнению дедушки и бабушки совершенно не нужные – сигареты и пирог с джемом. Дед не курил, а пирог был невелик - бабушка продавала или меняла курево и порезанную на небольшие кусочки сласть на хлеб и продукты. В один из таких походов на базар ее задержала милиция – за спекуляцию. Стыдили и корили ее долго – мол, ты, советская жена советского ученого, своих троих деток радости лишаешь (Это о пироге, не о табаке). Бабушке удалось кое-как доказать, что толку от пирога детям не много. Съели – только аппетит раздразнили, а вот если сменять его на что-то более существенное… Ее в конце концов отпустили, велев больше на глаза не попадаться. Она и не попадалась, хоть и продолжала «спекулировать».

Рассказ был спровоцирован как раз названием предприятия. Нас, детей, оно страшно веселило. А меня еще и страшно обижало его «неблагозвучие» - было обидно за маму. Мне казалось, что работает она «не пойми где». Трудились оба мои родителя рядом – Горный институт не только ковал кадры для «Механобра», но и примыкал к нему территориально. Даже на праздничные демонстрации семейство наше шло «гуськом» - первым отец, в колонне института, под казавшимся мне тогда огромным, плюшевым, темно-бордовым стягом, на котором золотом значилось: «Ленинградский Государственный, орденов…. Горный институт им. Г.В. Плехонова», следом мать под непонятным лозунгом «Механобр» и не менее странной эмблемой. Слабо утешало, что механобровскую колонну возглавлял грузовик, на котором как раз и крепились и надпись, и эмблема НИИ, а в кузове, по желанию, плыли над толпой малолетние участники праздничных шествий. Правда, шагать со студентами было веселее. Все демонстрации заканчивались на Дворцовой площади. Колонны шли, выкрикивая громогласное  «Урррааа» той или иной отрасли, профессии или конкретному предприятию. Горному это «ура» кричали всегда. Хотя, один раз - по принуждению: глашатай так и не упомянул институт, а колонна уже практически выходила с площади. И вот студенты, несшие стяг, остановились и развернули его «лицом» к трибуне. Не знаю, что им потом за этот демарш было – помню только, что движение в «нашем» ряду остановилось минуты на две, но свою долю славы будущие горняки все же получили. Несчастному, на мой детский взгляд, «Механобру» таких почестей на демонстрациях никогда не оказывали…
Так вот, Ташкент…  Кажется я в очередной раз расстраивалась из-за названия маминой работы – ничего из этой белиберды не поймешь. Тут бабушка и припомнила, что в 30-х дед отправился в Среднюю Азию открывать какую-то контору при, или от ташкентского филиала. Молодую жену он взял с собой. Приехали они,  в какой-то кишлак,  прикрепили на дверях табличку, где указывалась структурная принадлежность вновь созданной  конторы к «Механобру» и устроились кое-как на ночлег в конторе – прямо на столах… Утром их разбудил шум толпы на улице. Выглянув, бабушка с дедушкой обнаружили под окнами местных жителей в колоритных халатах, тюбетейках и…. с какими-то шкурами в руках. Ознакомившись с вечера с надписью, по утру они пришли сдавать меха, которые там, по их мнению, «нобирали».
Еще запомнилась Средняя Азия бабушке арыком, на который она ходила купаться. И двумя собаками, сопровождавшими ее. Вода в арыке была холодная, течение  довольно быстрое – бабушка входила в воду, «сплавлялась» вниз по течению, выходили на берег и, если возникало желание, повторяла заплыв, поднявшись на прежнее место. Собаки принимали активнейшее участие в процессе, пугая бабушку. Боялась она не самих животных, а их способа купания. Псы были разнокалиберными – крупный и, скажем так, не очень. Мелкий купальщик в воде тут же забирался на спину своему большому собрату. Так они доплывали до того же самого места, что и бабушка и выбирались за ней на сушу. Почему-то бабушка была уверена, что в один, не очень счастливый для нее день, либо наездник перепутает спины, либо весь тандем взгромоздится на нее. Но дед увез ее оттуда до того, как самые худшие опасения сбылись.