Волуйка: крепость на южнорусской окраине

Разрядная книга 1598–1638 гг. тоже говорит о наличии такого указа и его исполнении: «30 июня 107 (1599) государь … Борис Федорович всеа Русии указал поставить новой город Борисов на Донце на Северском у Бахтина колодезя… На Волуйке указал государь поставить новой Волуйской город воеводе князю Володимеру Колцову-Мосалскому да голове Судоку Мясному. И по государеву… указу те новые городы поставлены тое ж осени»8.
1599 годом датируется строительство города и в подробном сводном документе об этом мероприятии, составленном спустя 25 лет: «В 107 (1599) году августа в 8 день царь Борис указал поставить город Вилуйку на Поле на Осколе усть-реки Вилуйки воеводе князю Володимеру Васильеву сыну
161

Кольцову Мосальскому да голове Судоку Мяснову»9. На строительство города направили 100 детей боярских из Новосиля, 150 конных стрельцов, «литву», «немцев» («немцами» на Руси называли всех иностранцев, от слова «немой», то есть не говорящий по-русски) и черкас из Дедилова, 50 конных казаков из Оскола, 50 конных стрельцов из разных украинных городов, 12 пушкарей, 20 плотников, кузнеца, 2 попа, дьяка и дьячка, пономаря, проскурницу. В документе расписаны сборы, сколько и на какой срок нужно взять продовольствия, пушечных запасов, церковной утвари. Даѐтся наставление, чтобы служилые люди сделали город за 3 месяца. Зимовать в «Вилуйке» велено остаться 20 детям боярским из Новосиля, 100 казакам из Дедилова, 50 стрельцам из разных городов, 12 пушкарям, плотникам, кузнецу и попам. Город и река в этом тексте наименованы «Вилуйка», от глагола «вилять». Такого варианта больше нигде не встречается и вполне может быть, что это элементарная ошибка писаря.
Назначения волуйских воевод и голов зафиксированы в Разрядных книгах начиная с 1600 г., до этого никаких записей ни о городе, ни о его воеводах в Разрядах не встречается: «Того же году (7108/1600. — А.Ч.) в польских украиных городех были воеводы: <…> На Волуйке воевода князь Володимер Колцов Мосалской да голова Судок Мясной»10.
Весной 7109 (1601) г. князя Кольцова Мосальского и голову Мясного сменили воевода Матвей Васильевич Бутурлин и головы Максим Денисов сын Ивашкин, Третьяк Якушкин Иванов сын, казачий голова Семен Иванов сын Образцов.
В 1601 г. (не позднее 9 октября) воеводой в Волуйке был князь Федор Андреевич Звенигородской, головами — Александр Хрущов, Михаил Зыбин.
7110 (1602) г. — князь Савва Дмитриевич Щербатой, Владимир Игнатьев сын Вешняков.
7111 (1603) г. — князь Савва Дмитриевич Щербатой и Владимир Игнатьев сын Вешняков, голова Федор Васильев сын Кологривов.
162

7112 (1604) г. — князь Дмитрий Васильев сын Туренин, головы Иван Давыдов сын Лодыженской, Борис Казаринов сын Хрущов. Ивана Лодыженского вернули в Москву, Борис Хрущов послан в Белгород, «…а на Волуйке велено быть голове Андрею Поводову»11.
В начале 1605 г. польские, украинные и северские города признали Лжедмитрия I. В Путивль доставили пленных воевод из пяти крепостей, сдавшихся «Дмитрию» — Оскола, Валуек, Воронежа, Борисовграда и Белгорода. Из Валуек были князь Д.В. Туренин вместе с головой А. Поводовым12. Самозванец послал в города присягнувших ему бояр и воевод, в Волуйку — Михаила Оксакова, голов Андрея Ржевского Вязметина и Сарыча Линева13.
После Лжедмитрия в 1606 г. на престол в Московском государстве избрали Василия Шуйского. Люди южнорусских городов не признали нового царя, «…смутились и заворовали, креста царю Василью не целовали». Но несмотря на отказ присягать, Шуйский в ряде городов оставил прежних воевод. Далее Россию ждали новые испытания — движение Болотникова, Лжедмитрий II («Тушинский вор») и польская интервенция. О жизни Волуйки в годы смуты и междоусобия никаких сведений в архивных документах обнаружить не удалось. Город оставался вне контроля Москвы и волуйчане, вероятно, 5–6 лет существовали на положении вольных казаков и никакие службы не несли.
После окончания Смутного времени и воцарения в 1613 г. Михаила Фѐдоровича Романова в Волуйку вновь посылаются воеводы. Первый из них, Григорий Челюсткин, в 7122 (1613–1614) году пересмотрел службы и наделил служилых людей поместной землей. В последующие годы смена воевод и голов происходила регулярно, что должным образом отражалось в Разрядных книгах.
Между тем, само назначение воеводы означало подтверждение официального статуса города, но первоначально гарнизонами небольших сторожевых острогов могли командовать головы, имена которых не всегда попадали в Разрядные книги. Таким образом, с 1599–1600 гг. город Волуйка становится полноправной административно-хозяйственной единицей
163

Московского государства и активно функционирует. Но это вовсе не исключает возможности существования на реке Волуе более раннего укреплѐнного поселения, о котором писал в своих трудах краевед П.А. Сопин14. Согласно его находкам Валуйская крепость постройки 1593 г. погибла до 1599 г. по неизвестным обстоятельствам. Эту дату основания косвенно подтвердил в 1634 г. строитель Пристанского монастыря Кирилл, который говорил в Разряде, что «блаженныя памяти, при государе царе и великом князе Федоре Ивановиче всеа Русии Валуйской город поставлен, и монастырь Николы Чудотворца устроен на реке на Осколе, усть реки Валуя, на пристани»15. Царь же Фѐдор Иванович умер в 1598 году. В настоящее время официальной датой основания Валуек принято считать 1593 год. Выяснение точной даты не является целью нашего исследования, и мы будем говорить о городе, который ведѐт отсчѐт своей истории с 13 (23) сентября 1599 г., то есть с момента прибытия на реку Волуй князя Мосальского с отрядом и начала строительства.
Первый документ о Волуйском городе
Третьим по счету воеводой в Волуйке стал князь Фѐдор Звенигородский («Звенигородской»). Посланная ему осенью 1601 г. грамота из Разряда является самым древним сохранившимся документом, адресованным непосредственно в город. К сожалению, местонахождение оригинала неизвестно, существует только публикация16. Причиной появления этого послания была одна из пограничных историй. 29 апреля 10917 (1601) г. в Волуйку вернулся полоняник Ерошка, брат жилецкого казака Омельки Демидова. Воеводе Матвею Бутурлину и голове Максиму Ивашкину он рассказал, что был на своей пашне, на речке Первом Сазоне, там же и заночевал, «со многими людьми». На рассвете на Сазон пришли татары и взяли в полон сонных пахарей. С добычей татары отправились к верховьям рек Ураевой и Уразовой. На третий день Ерошке удалось сбежать. Из отписки воеводы в Разряде узнали о приключениях волуйчанина, и казалось, что дело было закрыто. Но «злые языки» на «торгу» (рынке) оговорили Ерошку, будто бы он подводил татар под
164

Волуйский город, когда взяли в полон людей на пашне. Воевода сыскал Ерошку и допросил. На этот раз его показания отличались от первых. Ерошка рассказывал, что пошѐл искать в поле своих лошадей и вернулся к острогу поздно, ворота оказались уже «замкнуты». Он отправился за реку Волуйку пониже моста, за казачьи огороды, и заночевал на стане вместе со знакомым рыболовом. Ночью на костѐр вышли татары и Ерошку с рыболовом взяли в полон. То есть теперь ни о пашне на Сазоне, ни о плененных «многих людях» речи не было. Значит, выдумал? На время следствия подозреваемого посадили в тюрьму. 2 сентября и повторно 9 октября из Разряда послали в Волуйку грамоты по этому делу. Воеводе князю Звенигородскому было велено сыскать рыболова, если он не остался у татар, поставить его с Ерошкой «с очей на очи» и допросить: как их взяли в полон и «каким обычаем ис полону он у татар утек». Также следовало разузнать у жителей, кто на самом деле провѐл татар на пашенные поля? Подозреваемого Ерошку и других воров (этот термин на Руси применялся к любым преступникам или злоумышленникам), которые оказали услугу татарам, буде обнаружатся, приказано сковать и с приставом прислать в Москву. А дорогой вести «бережно», чтобы они не сбежали и над собой «дурна не учинили». Татарские набеги, в результате которых оказывались в неволе волуйчане, отгонялись конские табуны и стада домашнего скота, всегда потом тщательно расследовались на предмет возможной измены и просчѐтов в системе полевого охранения.
Капитальный ремонт крепости в 1621 году
Сохранилось крайне мало документов, рассказывающих о первых годах жизни Волуйки. Их неполнота во многом объясняется уничтожением приказного делопроизводства во время московского пожара в 1626 году. Так, нет ни одной грамоты с описанием облика Волуйской крепости 1599–1600 гг., чертежа или рисунка. Не уцелели архивы и в самом городе — волуйские воеводы в росписных книгах отмечали, что документов о строительстве города в приказной избе нет, уничтожены в «Литовское разоренье» 1633 г.
165

Таким образом, обнаруженный нами архивный источник, рассказывающий о смене воеводы Михаила Лодыженского18 и починке городских укреплений в 1621 г.19, относится к одним из самых ранних, но вместе с тем наиболее содержательных о Волуйке. В столбец включены следующие документы: на листах 47–70 и 86–107 наказ воеводе о службе (черновой и чистовой), на прочих листах — росписи «крепких и худых мест» в городе и остроге по дозору окольничего Семѐна Васильевича Головина и дьяка Ивана Михайлова. Высокопоставленные царские чиновники провели в Волуйке ревизию крепостных сооружений и распределили между служилыми и жилецкими людьми ремонтно-строительные работы. Воспользовавшись перемирием с Речью Посполитой и временным затишьем в татарских набегах, российское правительство «латало дыры» и наводило порядок в городах Польской украйны. Очевидно, укрепление города было также связано с организацией в нѐм посольских размен.
Столбец начинается с «росписи» города и острога, которую сделали окольничий и дьяк в начале своего визита в Волуйку, то есть до капитального ремонта. Едва ли во время Смуты и в первые годы после еѐ окончания изрядно ослабленное и обедневшее государство проводило крупные строительные работы в окраинных крепостях, в том числе и в Волуйке. Отсюда можно заключить, что на первых листах содержится описание крепости, облик которой в немалой степени сохранился с 1599–1600 гг. К сожалению, они сильно повреждены, оборваны и размыты. При проведении реставрационных работ в архиве сохранившиеся клочки бумаги закрепили на подложке и проявили чернила. С огромным трудом, буква за буквой, удалось разобрать большую часть текста. Утраченное пришлось реконструировать по аналогии и по смыслу.
166

Рис.4. Фрагменты росписи города Волуйки 1621 г., скоропись (РГАДА)
«//Л. 8// <…> Роспись подлинная, что городу и острогу старому и новому с убавкою мера, и с которую сторону острогу убав[ле]но, и что от которых от городовы[х] и от острожных ворот до которые ба[шни] по острогу, и башням мера, и колько в которой городовой стене городен.
//Л. 7// [Пречистенские ворота] две сажени. От Пречистенских ворот с Московские доро[га], едучи в город направо по горо[довой] стене до ноугольной башни дв[енат]цать городен, а по мере в городне тритцать восмь сажень с четью. Наугольной башни за городом десеть сажень, не покрыта [и верх] ветром сломило. От наугольной башни до Никольских ворот по
167

городовой стене десеть городен, а по мере в городнях тритцать сажень с полусаженью. Никольские ворота не покрыты, а мер[а] с лица че[тыре] сажени, ворота в стороне, едучи в город с левой сторо[ны]. За городом Никольских ворот к второй ст[е]не ворота три сажени, а з др[угой] //Л. 6// стороны две сажени. От Никольских ворот до ноугольной башни, стоит на углу от реки от Волуя, по городовой стене десеть городен, а по мере в городнях три[тцать] сажень с полусаженью. Наугольной башни за городом десеть сажень, не покрыта и верх ветром слом[ило]. От ноугольной башни по реке по [Волую] вверх по городов[ой стене до Троетцких] ворот двенат[цать городен, а по мере] в городнях тритцать семь сажень с полусаженью. Троетцкие ворота не покрыты и верх ветром сломило, мера с лица от реки от Волуя по стене три сажени, а к городу две сажени, ворота с левой же ст[о]роны. От Троитцких ворот до ноугольной башни по Волую вверх к меловому кургану по городовой стене тринатцать городен, а по мере в городнях сорок сажень. [Наугольной башни за городом] де[сеть са]жень, не покрыта [и верх ветром сломило]. //Л. 4// От наугольной башни поворотит в бок в но[вой] острог до другой наугольной башни, что к Пречистенским воротам. По городовой стене тринатцать гор[оден], а по мере в городнях сорок са[жень]. Наугольные башня десять сажень, не покрыта и верх ветром сломило. От наугольной башни к Пречистенским воротом по городовой стене двенатцать городен, а по мере в городнях тритцать восмь сажень.
И всего трое ворота да четыре башни, восмьдесет две городни. А мере около города и башен триста осмнатцать сажень без чети. А длина городу от Никольских ворот мимо Соборную церковь через воиводцкой двор до гл[у]хой стены семьдесет семь сажень с полусаженью, //Л. 5// а поперег города от Пречистенских ворот до Троетцких ворот сорок восмь сажень.
От города от Волуисково, от наугольной башни, что от реки от Волуя меж Никольских и Троетцких ворот, по острогу до Банных до волуйских ворот пятдесят семь сажень. //Л. 3// Банные ворота три сажени. От Банных ворот до ноугольной башни, [от Ем]ской слободы, семьдесет три сажени, башни
168
ноугольной в городе сажень без чети. От наугольной башни, что к Емской слоб[оде], до другой башни к Стрелетцким воротам семьдесят пять саж[ень], башне мера три сажени. От середней башни по острогу до Стрелецких ворот семьдесет четыре сажени. //Л. 2// Стрелетцкие ворота две сажени, а башни нет. От Стрелецких ворот по острогу до середней башни, что х казачьим Ряским воротам, семьдесят семь сажень, башни мера три сажени. От середней башни до казачьих до Ряских ворот семьдесет семь сажень без чети, казачьи ворота мера три сажени. От казачьих от Ряских ворот до ноугольной до Овциной башни семьдесет шесть сажень с полусаженью. //Л. 1// Башни Овциной в острог с сажень. От ноугольной Овциной башни до середней башни, что х Курганской башне, восмьдесет три сажени, середней башни три сажени. От середнеи башни к глухой х Курганской башне сорок деветь сажень, Курганской башни меры три сажени. //Л. 9// От Куркгнои башни [до Кропиве]нских ворот сорок пять сажень с четью, а Кропивенских ворот башня по мере три сажени. От Кропивенских ворот до Донковских до нижних ворот семьдесят [три?] сажени. Донковских ворот башни по мере три сажени. От Донковских ворот до реки до Волуя десеть сажень. По реке по Волую до маленьких до Водяных ворот, что ходят в Царегородцкую слободу, пятьдесят одна сажень. От Водяных от маленьких ворот на низ по Волую к наугольной к городовой башне, что от Никольских ворот к Волую и от Банных от острожных ворот нового острогу к старому приткнуто тритцать семь сажень, да старого [острогу оставлено] сто шесть сажень. //Л. 10// Что старой острог добре и вперед ему быть мочно, лише на тот острог зд[елать] обламы да зарубить тарасы. И всего старого острогу, как был без убавки, мера дев[ет]сот девеносто четыре сажени с полусаженью.
А ныне новому острогу быть от Ряских от казачьих ворот прямо по Кропивенской улице поперек старого острогу к Водяным к малым воротам, что ходят в Царегородцкую слободу. А по мере тою улицею до малых ворот нового острогу будет сто восмьдесят пять сажень. А что были в старом остроге казачьи Ряские ворота, и те ныне в новом остроге, воротам не быть, ворота перенести и поставить в Стрелетцких воротах для того, что в Стрелетцких воротех башни
169
нет. А в Ряских казачьих воротех ныне поставить глухая Овдыная башня. //Л. 11// А от Овцыной от наугольной башни [поставить] другая глухая башня, перенести из старого острогу в новой острог, что стояла от Овцыной башни х Курганской к глухой башне, или Курганская башня перенести. А от тое, от глухой башни, поставить Кропивенские ворота по-прежнему. А от Кропивенских ворот поставить Донковски[е] ворота по-прежнему. А меры промеж ворот и промеж башен будет по пятьдесят по пяти сажень с третью. Да от Донковских ворот по реке по Волую до угла оставив по-прежнему [десеть] сажень. А Водяным малым ворота быть по-прежнему для воды. А по реке по Волую [по берегу в] старом остроге башен подле острогу, рва и частику не было. Да ныне //Л. 12// рва копать и частик ставить от реки немочно потому, что острог поставлен по берегу и будет от воды с сажень. А по мере того острогу, как ему ныне быть подле реки, где башен нет, сто сорок три сажени с четью. И вперед о том как (ПТ) укажет, быть ли по той стене башнем или не быть? [Веле]но башням быть, и башни схожие есть: одна глухая башня в сходе будет в убавке старого острогу, //Л. 13// да две башни, что были ворота - одна ис того острогу, что ныне около Царегородцкой слободы, а другая башня, что были ворота в малом острожку, что ставил для черкаского приходу около города Офонасей Тургенев, а тому острогу впредь быть не пригодитца потому, что тот малой строжок весь в нынешнем в новом остроге и блиско города, от города только четырнатцать сажень. И всего ныне нового острогу поставлено шестьсот шестьдесят деветь сажень с полусаженью. А не делано нового острогу сто шесть сажень без чети потому, что на том месте старой острог крепок. И обоего ныне Волуйской острог добре семьсот семьдесят сажень с четью. А из острогу четыре ворота большие з башнями да пять … для воды маленьки без башни. Да старого острогу убавлено двесте д[еветнатцать] сажень с четью. Да ворота да башни //Л. 14// за острогом. За Банными вороты Ямская слобода. Вперед только государь укажет Ямской слободе для приходу воинских людей быть немочно потому, что блиско острогу, от острога в дальнем месте деветь сажень, а инде по осьми и по семи сажень. И только государь укажет, Ямской
170
слободе вперед на том месте не быть, а перенести ее на иное место. И Ямской слободе доведетца быть на порозжем месте на выгонной земле от города с четверть версты подле болота, блиско [их же ямских] гумен»20.

Остальным волуйским и царегородским служилым людям (436 чел.) выделялись дворовые места в остроге, по 6 х 4,5 сажени (13 х 10 м) на человека. Селиться указали не смешанно, а слободами. Однако, Стрелецкая слобода к 1621 г. в остроге вокруг Никольской церкви уже сформировалась. Казаки обосновались в противоположной, северо-восточной части острога и под горой. Этот район, оказавшийся за пределами нового острога, стал впоследствии называться «Казачья слобода». По просьбе видного русского дипломата окольничего князя Григория Константиновича Волконского, с именем которого связаны организация и проведение первых русско-крымских переговоров в Волуйке, выше по реке, под горой, чиновники указали поставить Посольский двор. Торговые лавки было велено устроить напротив церкви Николы Чудотворца. С этого высокого места открывался красивый вид на поля и


пастбища за рекой Волуем, так что окольничий с дьяком не забывали и об эстетической стороне дела. Но главной заботой была, конечно, обороноспособность — требовалось добавить колодцев в остроге, чтобы в осадное время не испытывать нехватки воды. Ямскую слободу, находившуюся за острожными Банными воротами, решено отнести дальше, на четверть версты вниз по Волую, или в другое свободное место. При этом, однако, ставить дома следовало не близко к лесу, чтобы черкасы или иные воинские люди не смогли скрытно к ней подойти. Жителям же Царегородской слободы указали селиться в остроге. Тамошние стрельцы и казаки «били челом» государю в том, что в остроге большая теснота, для сена и скота остается мало места. Они просили, чтобы бывшие их дворовые места в слободе оставить под огороды и гумна. Головин и Михайлов согласились, разрешив царегородцам сделать на дворовых местах «овины» и «пуни» — сараи для сушки сена, хлебной молотьбы, хранения кормов для скота и других хозяйственных надобностей. Держать запасы соломы и сена все волуйчане обязаны были на гумнах, а в город привозить понемногу, чтобы не увеличивать пожарной опасности. Строительные работы по городу и острогу предписывалось производить Михаилу Лодыженскому и последующим воеводам, «чтоб город и острог был вперед вечен и надолго без поделки, и как в городе и в остроге в приход воинских людей и в приступное время сидеть безстрашно и надежно». Возведенные укрепления и строения следовало переписать в книги, один экземпляр прислать в Разряд, а другой держать в съезжей избе.
Окольничий С.В. Головин и дьяк И. Михайлов произвели также перепись населения. В Волуйке на 1621 г. проживали: 185 конных казаков, 97 конных стрельцов, 26 пушкарей, 45 затинщиков, вож, кузнец, плотник казѐнный, 9 попов, дьякон, 2 дьячка, 3 пономаря, всего 462 человека. Людей Царегородской слободы посчитали отдельно: 68 конных казаков, 60 конных стрельцов, 12 пушкарей, 2 попа, 2 дьячка, 2 просвирницы, 2 пономаря, всего 148 человек. В сумме по двум спискам — 610 человек. Население слободы составляло четвертую часть города.


Окольничий и дьяк просили государя за рытьѐ 632 саженей рва дать волуйчанам и царегородцам жалованье 157 рублей 31 алтын 4 деньги. Кроме того, местным жителям полагалось жалование по их окладам: 253 казакам по 6 рублей, 156 конным стрельцам по 4 рубля, 88 пешим стрельцам по 2,5 рубля, 83 пушкарям и затинщикам по 2 рубля, вожу 4 рубля, кузнецу и плотнику по 2 рубля; попам по 8 рублей, дьякону 6 рублей, просвирницам по 3 рубля, пономарям по 2 рубля, всего 2601 рубля. Предполагая, что всю сумму могут не выделить, чиновники предлагали другие варианты: выдать хотя бы половину — 1300 рублей, или треть — 867 рублей; пожаловать на «селитьбу» (поселение, строительство дома) по рублю на человека — всего 610 рублей, или выплатить 411 конным людям по 1,5 рубля, а 199 пешим по рублю — всего 815,5 рублей.


Рис. 5. План Волуйской крепости 1621 года. Реконструкция автора





Рис. 6. Варианты деревянных оград крепости. Графическая реконструкция автора


Всѐ ли в крепости было сделано по наказам Головина и Михайлова в последующие годы? На 1629 г. острог имел 12 башен и 5 ворот23, что соответствует плану строительства окольничего и дьяка. Когда в 1631 г. у Никиты Чоглокова город принимал Иван Колтовский, то по результатам осмотра города и острога новый воевода отписал в Москву, что на городовых стенах и на башнях кровлю «ветром взломало», а наугольную башню от реки Волуя подмыло водой. Не в лучшем состоянии находился и большой острог: башни и многие острожины подгнили, обламов и катков нет, ров весь осыпался, едва узнать. Воевода опасался, что в приход воинских людей сидеть в остроге нельзя, «отовселе приступные места». Старые надолбы на Белом Сазоне от Горного леса до Оскола и за рекой Волуем вокруг полей все подгнили и повалились. В ответ на отписку воевода получил грамоту от государя: «…У города и у острога, которые самые худые места, а которые без поделки пробыть не мочно … поделати … против прежних указов волуйскими [людьми]»24.


Царѐв-Борисов
Ближайшими к Волуйке оставались польские города — Воронеж (200 верст, служилых, посадских и крестьян 1219 человек), Оскол (150 верст, служилых 639 человек), Белгород (120 верст, «всяких» 782 человека). В один год вместе с Волуйкой на Поле ставился ещѐ один город — Новый Борисов, или Царѐв-Борисов (современное село Красный Оскол Изюмского района Харьковской области Украины). Будет нелишне рассказать об этом самом южном русском форпосте, глубоко выдвинутым в сторону Крыма. Как и другие украинные крепости, он выполнял роль заслона на пути татар и являлся опорным пунктом в борьбе с воровскими черкасами. Правда, царь Борис сообщал крымскому хану для успокоения, что крепость Борисов поставлена исключительно для обуздания донских казаков. Несомненно, основание Волуйки и Борисова являлось частью планомерно проводимой государственной политики по освоению и защите приграничных южных территорий Российского царства. Подходы в строительстве и организация службы в обоих польских городах во многом, надо полагать, были схожие.
В 1625 г. в Разряде составлялось описание Царѐва-Борисова по чертежу, который прислали Богдан Бельский и Семен Алферьев после завершения строительства в 7107 (1599) г.25 Возобновление интереса к городу исходило из планов русского правительства по восстановлению Царѐва-Борисова, уничтоженного в 1612 г. большим пожаром. Крепостная стена города состояла из 127 городен, имела 3 башни с воротами и 6 глухих. Длина стены без учета башен и ворот составляла 379 саженей (818, 64 м).
Дополняли эти сведения бывшие жители Борисова, волуйчане Фрол Савин и Пимин Котельников, со слов которых: «Борисов город стоял на самом на угожем месте, и только ныне укажет государь поставить Борисов город по- прежнему, и царегородцкие жильцы, которые ныне на Волуйке, на житье пойдут тотчас, потому что в реках в Донце и в Осколе и в озерах рыбы и зверя водяново всякого много и добыча бывает немалая». В 12 верстах от Борисова на Донце находился Святогорский монастырь, до Тора было 30 вѐрст и столько


же до соляных озѐр. На соляные озѐра ездили варить соль «охочие» люди из Белгорода, Волуйки, Оскола, Ельца, Курска, Ливен, Воронежа. Понимая от соляного промысла большую выгоду государству, волуйчане Фрол и Пимин предлагали: «А только у тех озер велит государь устроить свои государевы варницы, и велит зделать острожок, и ратным людем велит государь для береженья в том острожке быти, и государеве казне будет прибыль немалая потому, что к варницам учнут приезжать для соляные покупки изо всей украйны и з северы торговые люди. А которые охочие люди у тех варниц учнут про себя соль варить, и те охочие люди за береженье ратных людей учнут государю давать с своих промыслов тамгу – 10 пуд»26. Для защиты от татар поблизости от Соляных озѐр в 1645 г. была построена крепость «Соляной на Торе» (в настоящее время это город Славянск Харьковской области Украины). О строениях Борисова волуйчане добавили, что в крепости стояли 8-стенные башни, стена была рублена в 2 стены высотой 4 сажени. Город окружал насыпной вал высотой 2 сажени, в его основании была конструкция из брѐвен и досок. Сверху вал обложили нарезанным на лугах дѐрном, склоны дополнительно укрепили плетнями, кольями и дубовыми подпорами. На валу и в башнях находились «бои» — бойницы. Вокруг вала шѐл ров глубиной 3 сажени и шириной 4 сажени, за которым стояли стрелецкая, казачья и пушкарская слободы. По периметру их защищал стоячий острог длиной 2 версты, с двух сторон примыкающий к реке Осколу. Из реки по искусственному каналу в острог поступала вода, образуя озеро, откуда наполняла Бахтин колодезь. Таким образом, для осадного времени город был обеспечен водой сполна. Вокруг него, в радиусе до 7 вѐрст, для защиты пашен и пастбищ стояли надолбы «в три кобылины». По словам Савина и Котельникова, острог имел такие большие размеры, потому что на годовой службе в Борисове находилось много ратных людей, которые ставили себе дворы, а когда приходила перемена, то продавали эти дворы тем, кто заступали служить на их места.


Кто же нѐс службу в крепости? В 7108 (1599–1600) г. с Б. Бельским и С. Алферьевым в Борисове находились 46 выборных дворян, дети боярские из Каширы, Тулы, Рязани и Белева (всего 214 чел.), стрельцы из Тулы, немцы (иноземцы), черкасы и днепровские казаки с пищалями (всего 500 чел.), из Михайлова 400 казаков, 100 конных стрельцов и 100 черкас, из Пронска 100 казаков, из Крапивны 200 казаков. Из Оскола на судах приплыли пешие стрельцы: из Тулы (30 чел.), из Михайлова (70 чел.), из Дедилова (40 чел.), из Переяславля (105 чел.), из Крапивны (60 чел.), из Лихвина (30 чел.) с нарядом и запасами. На службу в Борисов направили также 63 пушкаря, 24 плотника и 5 кузнецов. Всего в городе Борисове на Донце «всяких людей» насчитывалось 2953 человека. Зимовать оставили 100 пеших стрельцов с сотником из украинных городов, 18 московских пушкарей и жилецких 300 конных казаков и 200 конных стрельцов с пищалями. В следующий 1601 г. в Борисов вновь посылались служилые люди из многих русских городов, всего 2292 человека. Из города Оскол по реке на судах в Борисов поступали продовольствие и разные запасы. Одной группе ратников, доставившей грузы, предписывалось
«из Борисова города ехати им в судех на Волуйку и быти им на государеве службе в новом Волуйском городе на году: воронажских с сотником – 100 ч. стрельцов пеших с пищальми, ливенских стрельцов – 50 ч. пеших с пищальми, и всего – 150 ч.»27.
Как видим, для усиления малочисленных гарнизонов вновь построенных городов-крепостей или при их отсутствии организовывалась временная служба. Из центральных и северных районов посылались служилые люди, их ещѐ называли «годовальщиками». По мере увеличения постоянного населения города направление людей годовой службы отменялась. Сохранялась лишь разовая целенаправленная посылка «прибавочных» людей, например, на какое- то крупное строительство. В гарнизонах также несли службу «жилецкие» или
«жилые» казаки и стрельцы. В низовьях реки Оскола, в среднем течении Северского Донца, на Дону находились юрты вольных степных казаков. По приглашению государя, а также в трудные голодные годы, казаки шли на житьѐ


в южнорусские города и нанимались на службу. Не надо путать термин
«жилецкие казаки» с «жилецкими людьми», которые являлись противоположностью «служилым людям». «Жилецкими людьми» называли жителей городов и селений, занимающихся торговлей, ремеслами, земледелием и плативших прямую подать.
После большого пожара 1612 г. и отказа правительства восстанавливать город жители Царѐва-Борисова перебрались в Белгород и Волуйку. Основание за рекой Волуем Царегородской слободы связано именно с этими переселенцами.

Наказ воеводе о службе
Воеводы в русские города назначались Разрядным приказом. Срок службы воеводы на одном месте составлял от 1 до 4 лет. За это они получали поместный и денежный оклад. Воеводская канцелярия размещалась в съезжей (приказной) избе. После назначения в город воевода получал из Разряда наказ о службе, который представлял собой царское поручение о порядке осуществления воеводой военных, административных и полицейских функций на месте. В Волуйском наказе 1621 г.28 отсутствует имя нового воеводы, наставления адресованы «ему» и Михаилу Лодыженскому. Известно, что последний воеводствовал в Волуйке в 1620—1622 годах.

Статьи наказа
О приѐме города. После приезда в Волуйку новому воеводе надлежало принять город у Михаила Лодыженского, а именно: городовые и острожные ключи, наряд (артиллерию), зелье (порох) и всякие пушечные запасы, денежные доходы с кабака и таможни, книги приходные и расходные по деньгам и хлебу, списки голов и сотников, волуйских и царегородских служилых и жилецких людей. По спискам пересмотреть всех людей на лицо и велеть им быть на государевой службе вместе с собой. Осмотр города и острога производить по росписи окольничего Головина и дьяка Михайлова, в


соответствии с ней же выполнять незавершѐнные ремонтно-строительные работы. На Оскол, в Воронеж, Белгород и другие города к воеводам, на Дон к атаманам и казакам, к старцам на Святую гору на Северском Донце отписать, чтобы они сообщали в Волуйку вести о выходцах, полоняниках, про Турецкого султана и Крымского царя, про ногайских людей.
О службах. Важнейшими из задач воеводы на месте оставались организация и контроль служб, укрепление обороноспособности города. Воевода должен был посылать к урочищам станичников и караульщиков на отъезжие сторожи, чтобы черкасы, крымские и ногайские люди к Волуйке и к украинным городам скрытно не приходили. Расписать конных казаков и стрельцов в сотни, а пеших стрельцов по воротам, башням и стенам города и острога. Расставить артиллерийское вооружение и приставить к нему пушкарей. В случае угрозы нападения неприятеля, всем служилым и жилецким людям надлежало собираться в городе и занимать «указные» места.
О ключах. На ночь город и острог закрывались, ключи от того и другого хранились у воеводы. Стада и табуны предписывалось выпускать из острога на пастбища после предварительной разведки, что в округе нет угрозы нападения.
О вестях. В Белгород, Оскол, Воронеж и в другие города воеводе велено было посылать стрельцов и казаков за вестями (известиями, сведениями, сообщениями) о воинских людях. Если в Волуйку приедут выходцы из Крыма, Ногаев или от черкас, с Дона атаманы, казаки или полоняники, то следовало расспрашивать их и незамедлительно писать к государю. Выходцев же с важными сведениями отправлять в Москву на подводах, снабдив провизией.
О боях. Если татары или черкасы придут под Волуйку, пойдут мимо к украинным городам, или пойдут обратно с войны к себе в улусы, то надлежало посылать в поход за ними вооружѐнных ратных людей и «вести промысел», то есть преследовать и вступать в бой. При необходимости воеводе разрешалось писать в польские города и просить, чтобы они шли на выручку. Волуйке также предписывалось оказывать военную помощь соседям.


О свободе перемещения. Всем волуйским и царегородским служилым людям надлежало жить в городе и остроге. На безопасном расстоянии от последнего, чтобы никакой «порухи не учинилось» (пожара), позволялось держать огороды, овины и гумна. Ездить на пашню и во всякие угодья можно было только на непродолжительное время, наездами и «немалыми людьми». Приезжим жить у кого-либо без ведома воеводы запрещалось. Если кто из волуйчан или иногородний пойдѐт на Поле для промыслов — охоты, рыбалки, солеварения, то предписывалось брать с них письменные обещания с поручительствами, что они вернутся в оговоренный срок, к ворам и черкасам не перейдут.
О наборе в службу. Вместо погибших от татар служилых и жилецких людей разрешалось писать в службу их детей, братьев и племянников, которые
«поспели», то есть подходят по возрасту. Если у погибшего ратника родственников не осталось, то на его место «прибирали» из вольных людей.
О беглых и ворах. Людей, следующих через Волуйку на Поле, без проезжих грамот пропускать запрещалось. Беглых, воров и разбойников, которые объявятся в городе, следовало хватать и сажать в тюрьму до государева указа.
О ружьях. Всем волуйским и царегородским стрельцам и казакам надлежало иметь пищали и уметь из них стрелять.
О дисциплине. Воеводе предписывалось следить, чтобы служилые люди никаким воровством не занимались, никого не били и не грабили, корчмы и
«блядни» не держали. Вообще, самым распространенным видом политических преступлений были «непристойные речи». За оскорбительные выражения и брань по адресу царя наказывали кнутом, урезали язык, сажали в тюрьму или отправляли в ссылку. На допросах под пытками обвиняемый обычно пытался оправдаться тем, что эти непригожие слова были сказаны в результате неосторожной шутки, во время дружеской беседы или пьяной ссоры. К государственным преступлениям относились также похвальные слова про глав недружественных государств, неуместная ошибка в написании или


произношении царского титула, лжесвидетельство, лжеприсяга, должностные преступления, предательство.
О корчемном питье. Корчемное питьѐ — не оплаченные пошлиной, тайно продаваемые алкогольные напитки надо было у людей отбирать и отдавать на продажу в кабак. У кого конфискуют спиртное в первый раз, с тех брать штраф 2 рубля 4 алтына 1,5 деньги (1 руб. = 33алтына и 2деньги, или 1 руб = 200денег), во второй раз — 5 рублей, в третий раз — 10 рублей и бить кнутом, а имущество отписывать государю. С людей, которые пьют корчемное питьѐ, в первый раз брать штраф по 0,25 рубля, во второй — по 0,5 рубля, в третий — по 0,75 рубля (25 алтын), бить батогами и сажать в тюрьму. После тюрьмы пьяниц отдавали на крепкие поруки.
О судных делах. «Судные дела» возбуждались согласно подаваемым людьми челобитным, по которым проводились сыск и суд. За челобитные взимались пошлины.
О пожарной безопасности. В летние жаркие дни избы и мыльни (бани) топить возбранялось. Для выпечки хлеба и приготовления пищи печи надлежало делать в огородах, подальше от домов.
Общие наказы. Воеводе следовало жить в Волуйке «с великим береженьем и государеву делу искать прибыль». За недобросовестное выполнение своих служебных обязанностей его ждала «опала» — гнев и немилость государя.

Волуйская писцовая книга 1626 года
«Книги Волуйские письма и меры и розделу Мирона Тимофеивича Хлопова да подьячего Левонтья Недовескова 134-го году»29 (далее — писцовая книга), не единожды становилась объектом внимания учѐных. В конце XIX в. она была опубликована во втором томе «Материалов для истории Воронежской и соседних губерний»30. Примерно в то же время анализ писцовой книги сделал И.Н. Миклашевский31. Основное внимание он уделил хозяйственной части


содержания, подробно изучив процессы раздела земли по группам служилых людей.
Появление писцовой книги связано с образованием в Волуйке в 1625 г. новой городовой службы — станичной. В станичники набрали не воронежских, как планировали поначалу, а волуйских «всяких людей», «из служивых и из гулящих». Служба состояла из 24 станиц, в каждой по атаману и 5 ездоков, всего 144 человека. В качестве вознаграждения, для получения средств к содержанию и снаряжению себя, в России служилым людям с конца XV до начала XVIII вв. давалась в личное пользование казѐнная земля. Служилые люди владели землей «по месту» службы, как и служили «по месту», где владели землей, — так можно понимать слово «поместье». По окладу атаманам и ездокам полагался больший земельный надел, чем тот, каким они владели в других службах до перевода в станичники. Кроме того, требовалось распределить их по дворовым местам. Между тем, в остроге «порозжих» мест не осталось, пашенные земли под городом все были заняты и поделены между старыми службами. Атаманы и ездоки обратились к царю для разрешения вопроса. По их челобитью 16 марта 7132 (1626) г. писцам Мирону Тимофеевичу Хлопову и подьячему Левонтию Недовескову государевым указом велено было описать и измерить дворовые усадьбы, огородные места, паханную и переложную пашню, луга и всякие угодья в пригородных и дальних местах всех служилых людей города Волуйки и произвести полный передел земель в соответствии с их окладами. Первым делом писцы описали и измерили жилые дворы в городе, остроге и в слободах.

Перед началом передела земли М. Хлопов и Л. Недовесков изучили старые документы о служилых людях Волуйки. Начали они с выписи из книг Григория Челюскина 7122 (1613–1614) года. По конным стрельцам были привлечены дополнительные документы — государева грамота 133 (1624– 1625) г. и выпись Василия Сараева, присланные к воеводе Никите Панину. Стрельцы жили в Волуйке и до 133 года, так что, по-видимому, В. Сараев производил обычную перепись земли, которой стрельцы уже владели. Правда, год этой переписи неизвестен. Хлопов и Недовесков произвели измерение всей фактически обрабатываемой земли, находящейся во владении каждой из групп, и сопоставили с данными старых документов.

Определить в настоящее время точные границы участков волуйских служилых людей можно лишь приблизительно: межевые столбы давным-давно сгнили, от деревьев, на которых были насечены грани, не осталось даже пней, курганы и поляны распаханы. Некоторые из местных топонимов в последующие десятилетия сменили названия, другие вышли из употребления и постепенно забылись. Топонимы из писцовой книги: поляны — Городищева,


Козина, Ореховая, Храпова, Княжий затон, овраги — Проломный и Сотников, Долгий липяг, Лысые горы, Осколецкое плѐсо, Праворотье, Изрог36, речки — Первый, Другой Берѐзовый, Третий Сазоны37, Волуй, Мосей, Полатовая, Сенная.
Обратимся к ещѐ одной немаловажной составляющей писцовой книги — спискам волуйчан. За исключением ямщиков (20 человек) взрослое мужское население города представлено в книге полностью. Этих людей, несомненно, можно отнести к одним из первых постоянных жителей Волуйки. Несмотря на то, что книга написана относительно чѐтким, разборчивым почерком, расшифровка фамилий оказалась непростой из-за множества трудночитаемых букв. Буквы «н», «к», «п», «и» в начертании малоразличимы. Так же сильно схожи «т» и «г». «Рогульки» надстрочных «н» и «л» абсолютно идентичны. У буквы «я» — несколько вариантов написания. Всѐ вместе это означает, что фамилию можно прочесть неоднозначно, например, Бондырев — Болдырев. Пришлось почти каждую сравнивать со списками последующих лет. Оказалось, что не все люди нашлись в переписях уже через 10-15 лет: один умер бездетным, другой попал в плен, третий погиб, а кто-то ушѐл жить в другие места, или, как тогда писали, «сбежал».
Обращает внимание количество не повторяющихся личных имѐн — 150. И это на 774 человека! Подавляющее большинство имѐн церковные, канонические (125), распространены — Сенька, Стенька, Ивашко, Родька, Васька, Федька, Янко; редкие — Анцыфорко, Агапко, Мосей, Симанко, Таланка. Можно уверенно утверждать, что моды на конкретные имена в старину не существовало. Хорошо работала система выбора имѐн по святцам. В отдельных семьях можно встретить сыновей с одинаковыми именами: Ивашка большой, Ивашка меньшой, даже Ивашка средний. Видимо, дни рождения братьев приходились на «Иванов день», которых в году было несколько. Древнерусские, мирские имена: Безсонко, Богдашка, Дружинко, Худячко,


Любимко, Первушко, Познячко, Орех, Смирка, Нежданко, Неупокой, Беляй, Щербачко, Шибанок, Докучка и другие. Форма записи имени определялась соответствующим социальным статусом: у станичных атаманов — Петр, Иван, у рядовых служилых людей с уничижительным суффиксом «–ка/-ко» — Петрушка, Ивашко. Отчества писали со словом «сын», они есть далеко не у всех. Видимо, писцам не ставилась задача фиксировать всех «с имени- отчества». Отличия в написании одного и того же человека говорит о неустойчивости фамилий. Так, Варлама Серебряника в другой раз записали Варламом Золоторевым; Смурого — Смурыгой, Кургановского — Курганским, Бороду — Бородкой. Фамилии у людей только-только появлялись, кому-то они давались впервые. Образование фамилий, как правило, происходило добавлением к прозвищу или отчеству суффикса «–ов/-ев» или «-ин»: Болдырь
— Болдырев, Лихвинец — Лихвенцов, Гуляк — Гуляков, Колодезной — Колодезнев, Старокожий — Старокожев, Сухорукой — Сухоруков, Одоивец — Одоивцов, Посоха — Посохов. Интересны прозвищные фамилии- прилагательные, отвечающие на вопрос «какой»: Кривой, Лютый, Мяхкой, Наугольной, Носатой, Осиновой, Паленой, Прибылой, Рыжой, Скоробогатой. Представителя следующего поколения подобной фамилии, на вопрос «чей сын?», так и звали — Максим Немого. Сохранились и очень своеобразные прозвища, например, Караська Чаловый. Любопытно, за что так прозвали человека? Встречаются равнозначные двойные семейные именования: Татарченков–Толстой, Мухин–Гуляков тож. Видимо, человек унаследовал прозвище отца и деда и ещѐ не определился, какое из них оставить.
Надо сказать, что по способу образования фамилии волуйчан были весьма разнообразны: «защитные», по времени рождения, от названий животных,


птиц, растений, по степени родства, от названий профессий (Болдырев, Винокуров, Дехтерев, Игумнов, Кузнец), по физическим отличительным особенностям человека (Сухоруков, Старокожев, Трегубов, Чорной, Шевелюха), по национальному признаку (Хохлов, Татаринов), от названий предметов быта (Гребенкин, Щеткин). «Географические» фамилии указывали на происхождение предков носителя: Дедилов, Донецкой, Москвитинов, Ржевской, Сибирцов, Шацкой. Вызывают улыбку и заставляют задуматься оригинальные фамилии: Арцыбесов, Голозубов, Голыгин, Горемыкин, Девочкин, Деревягин, Жерноклев, Кошкоданов, Кровопусков, Мерин, Немытой, Пердунов, Песяуков, Подерегин, Роскопила, Старобаб. Известно, что образование таких фамилий было особенно характерно для среды казачества. Казаки любили подшучивать друг над другом и давать яркие, выразительные прозвища. Встречаются фамилии на «ской»: Алтобаевской, Богословской, Лихвинской, Масловской, Салковской и другие. Патронимический суффикс «– ской» отмечен в фамилиях знати, шляхты, казаков и представителей духовенства. Такие фамилии, чаще всего, возникали от названий местностей, распространены у поляков, белорусов, украинцев, русских, евреев.
Судя по упоминаниям фамилий в документах, потомки волуйчан 1626 г. многие десятилетия жили и служили в городе: Агеев, Басовский, Безгодков, Белоглазов, Бобыревы, Богословский, Ветчинин, Гридин, Дробышев, Елшин, Жерлицин, Зиборов, Колесников, Копылов, Корякин, Курганский, Луковников, Насонов, Некрылов, Подерегин, Посохов, Путилин, Рыскольцов, Рысухин, Санеев, Чоботов, Шумилин, Шушпанов и другие.38





Рис. 7. Чертеж земель по реке Осколу с городом Волуйка, 1687 г. (РГАДА)39


Надписи на чертеже:

1. город Волуика40 - в плане города 11 башен, из них 2 «проезжие». В городе: Никольская церковь, церковь Соборная, бозар, приказ, житни[цы], воевоцкий двор.
2. Егорьевская, Пятницкая церкви.
3. Козачья слобода, церковь Рождественская.
4. Покровская Черкаская слобода, церковь Покрова, надолбы.
5. Ямская слобода, кузни
6. Атоманскоя ездочья слобода с церковью, конных стрельцов дворы.
7. Пристонской Успенской монастырь
8. речка Волуй
9. речка Другой Созон
10. надолбы, башня с короулом, Горная башня с короулом
11. речка Первой Созон
12. лес Горний Большой
13. Московская Большая дорога к Москве лежит.
14. крутой боярак суходол
15. Монастырская Яблонова деревенька
16. Емская деревенька Симонова
17. Пристонское чесовня
18. Изрог, Посольскоя дорога, башня с короулом, надолбы.
19. Проломноя башня
20. Белогороцкоя дорога
21. Сухая речка Козинка в Мокрою упала
22. Сотников враг с лесом
23. надолбы, башня с короулом (Праворотье).
24. Храпова поляна
25. Козина поляна, дорога большая, едучи к речке Козинке
26. Козинка Мокроя
27. Кромзная поляна
28. Никольского попа Ивана дворы
29. Муратов лог суходол
30. Рохин лог
31. Огибная еруга с водой
32. конных стрельцов гумны
33. р. Оскол

На чертеже также показаны: Оскольскоя дорога, дорога от Монастырского рубежа к дикому полю, мосты через реки Оскол, Волуй, Козинку, большой и малый курганы по Козинке, два кургана между Созонами, Есеновая ерушка, Зиборовы ерушки, Кочергина ерушка, Долгая еруга, Филатова ерушка с водою, Сенная ерушка, Остренноя ерушка, Круглая ерушка, Избной липег с водою, Круглой липег, Долгой липег, Сенной липег, сосенник по Сухой Козинке, Черный лес, редкодубец, пчельник Дробышева, сенные покосы и поместные дачи с меженными гранями стрельцов, пушкарей, ямщиков, атаманов и ездоков, межа казеннова целовальника Алексея Торопова с подьячим Астафием Елдиным, спорноя земля ямщиков с пушкарями.


Тюремный сиделец атаман Максим Немой
Тюрьма в Волуйке не пустовала никогда. Кто же оказывался в числе тюремных сидельцев? У кого-то не было проезжей грамоты, кто-то ослушался государева указа, были беглецы из других городов, воры и конокрады, даже сами караульщики, упустившие заключенных. Сохранилось немало архивных документов, рассказывающих о тюремных сидельцах и их побегах, которые совершались всегда одним классическим способом — через подкоп под стену.
Не оставляет равнодушным история тюремного сидельца станичного атамана Максима Немого, обвиненного в подводе татар под Волуйку. Начиналась она так: 3 мая 1627 г. прибежал в город с заставы на Осколе пеший стрелец Иван Бочарников с сообщением для воеводы, что пришли с Крымской стороны по Белгородской дороге на реку Оскол татары и отогнали лошадей у волуйских людей.
На следующий день в Волуйку пришѐл вышеупомянутый атаман, которого ранее послали со станицей к Савинскому перевозу. Тогда по дороге на станичников напали черкасы, и они, спасаясь от погони, устремились обратно к Волуйке. Дорогой повстречали отряд татар, в завязавшемся бою троих станичников убили, а раненого в плечо Максима и его товарища Василия Звягина взяли в плен, откуда атаману вскоре удалось бежать.
В то же время и у тех же татар оказался в плену волуйчанин Афанасий Федоров (Стрельцов), которого взяли на рыбной ловле на Осколе. Возвратившись в августе 1627 г. из плена, Афонька поведал о предательстве атамана. С его слов, именно Максимка подводил татар под Волуйку для кражи лошадей, за что они его отпустили. Волуйский воевода Никита Аладьин тотчас посадил Немого в тюрьму и пытал. Обвиняемый, однако, не стал себя оговаривать и в предательстве не признался. Некоторое время спустя повторный сыск с пыткой провѐл следующий воевода Никита Чоглоков. Максим и во второй раз утверждал, что татар под город не подводил, из плена его не отпускали, а бежал он с Ольшанского перевоза сам. Афанасий же оговорил его по недружбе.


Воевода подробнее расспросил про это обстоятельство. Максим пояснил, что во время правления Тушинского вора (Лжедмитрий II) они с братом получили участок реки Оскол с угодьями, которые потом отдали в пользование отцу Стрельцова, а тот рекой и угодьями пользовался, но долю Максиму с братом не давал. С самим Афанасием тоже вышла ссора — он единолично завладел бортью, хотя пчѐл в лесу нашли они вместе с Максимом. Естественно, что Стрельцов дал совершенно противоположные показания. Он утверждал, что реку братья отдали Степану Курашихину, а отец Афанасия просто состоял в доле со Степаном. Подати они братьям платили исправно, борть поделили с Максимом поровну, да и вообще ссоры никакой между ними не бывало.
В таком непростом деле были нужны свидетели, чтобы выявить, кто говорит правду, а кто лжѐт. Нашѐл их только Максим: ездок Афанасий Богословской и пасынок казака Лариона Щетинина Сережка подтвердили, что у атамана Максима Немого с Афоней и его отцом действительно была
«недружба» по поводу пчѐл и рыбной ловли41.
Станичный атаман подал в Разряд челобитную, в которой написал про оговор, прося избавить его от новой пытки и тюремного заключения. К этому обращению отнеслись благосклонно. В декабре 1629 г. в Волуйку воеводе Н.А. Чоглокову пришла государева грамота, по которой тюремного сидельца атамана Максима Немого велено было освободить и отдать на крепкие поруки. За Немого поручились Борис Антонов и Алексей Луковников: «Чтобы жить ему за нашею порукою на Волуйском городе с женою и детьми и со всеми животы, и государю не изменить, в Крым, и в Литву, и в Нагай, и в иные ни в которыя государства к государеву недругу не отъехать, и под Волуйский город воинских людей не подвесть, и, живучи на Волуйском городе, никаким воровством не воровать, не красть, не розбивать, и татиною и разбойною рухлядью не промышлять»42.
Пока Максим находился под следствием, из атаманов его не исключили. Но и денежного жалованья на 1628 г. не дали43. Последняя запись об атамане Максиме Немом встречается в документе 1633 г., он опрашивался как один из


свидетелей о воровстве государевой соли в Литовское разорение44. Афанасия же Стрельцова убили в 1635 г., во время татарского прихода под город.

Волуйка кабацкая
В XVII веке в Волуйке работали таможня и кабак (или «кружечный двор», питейный дом). Для сбора таможенных пошлин и продажи вина, пива и меда в кабаке из служилых людей выбирали достойного голову, а в помощники ему целовальников. При народе в церкви их приводили к присяге с целованием креста (отсюда название), чтобы кабацкие и таможенные доходы собирать
«вправду с великим раденьем, и самим нашими зборными деньгами, и питьем, и кабатцкими никакими запасы не корыстоватца, и не красть, и не поступатца никому, и нашей казне во всем чинить прибыль безо всякие хитрости, и от денежново збору никуда не отъезжати»45. Для ведения письменного учета в кабак назначали дьячка. Одним из основных наказов голове и целовальникам было требование собрать в новом году денег не меньше, чем в предыдущем. Время их службы как раз и составлял один год. Если голова и целовальники не добирали денег, то недостачу взыскивали с воеводы, стрельцов, казаков, пушкарей и затинщиков, то есть со всех поручителей. Сменившегося с должности голову, с деньгами и с записными книгами, в сопровождении охраны из 10–20 казаков и стрельцов, воевода отправлял в Москву в Разряд. Голове и провожатым давался крепкий наказ, чтобы с деньгами они ехали бережно и «усторожливо», на стоянки останавливались в «крепких» и жилых местах. Для примера, в 1626–1627 гг. в Волуйке собрали кабацких доходов 438 руб. 22 алтына 3 деньги, а с 1 ноября 1627 г. по 1 ноября 1628 г. — 438 руб. 27
алтын 1 деньга46.
Между тем, в Волуйке выбирались новые должностные лица. К кандидатам предъявлялись требования согласно государевой грамоте: «сколько человек пригож, изо всяких людей самых добрых, которые б душею прямы, и животом прожиточны, и не воры, и не бражники, и кому б в нашей казне мочно


верить»47. В выборах обычно участвовал весь город. Новый голова принимал у прежнего кабацкие «суды», или посуду: напол (кадка, чан) большой дубовый, бочку и ведро медвяные, крюк двугривенный и гривенный, чарки, братины), а также контарь (весы), кабацкую избу, таможенную избушку, ледник, воскобойню и приступал к исполнению обязанностей48.
Большая ответственность лежала на воеводе. Ему вменялось в обязанность «надсматривать» за головой и целовальниками, защищать от лихих людей, принимать помесячно деньги и хранить их в казне — приходу и расходу таможенных и кружечных денег вѐлся строгий учет. В отдельных случаях по грамотам из Разряда часть таможенных и кабацких денег шла на целевые выплаты и займы. Некоторое время практиковался своеобразный обмен кадрами: на кружечном дворе в Волуйке служили чугуевские, а в Чугуеве — волуйские голова и целовальники, наверное, чтобы меньше воровали. Воевода также взыскивал пошлины с неплательщиков — торговых людей, приезжающих в Волуйку с товарами или следующих из Волуйки, присматривал за кабаком, чтобы люди в нѐм пили тихо-смирно, «бережно», без распутства и душегубства.
Делать собственное вино для продажи людям в уезде строго запрещалось, законы были суровы, не в пример нынешним. У кого находили корчемное вино в первый раз, конфисковали и брали со двора 4 алтына 1,5 деньги. Во второй раз штраф составлял 5 руб. и сопровождался битьѐм батогами. В третий раз отбирали вино и посуду для его приготовления, взыскивали 10 руб., били кнутом и сажали на 5–6 дней в тюрьму, а по освобождении отдавали на поруки. Конфискованное вино и посуда пускались в свободную продажу, деньги поступали в казну. Однако к праздникам, дням рождения и крестинам людям разрешалось варить пиво, уплатив предварительно пошлину.


История о воре Проньке Брыкайке
Эта история произошла в 1631 г. Воеводе И. Колтовскому от волуйских служилых и жилецких людей стало известно, что из Литвы под Волуйку частенько приходит «переезжей воришка Пронька прозвища Брыкайка с воры с черкасы, лошеди крадет и людей побивает». При этом он посещал свою мать и зятей, бывал у казака Артемия Берескина и монастырских бобылей Алексея Мерина и Антипа Омельянова. Воевода начал с того, что посадил в тюрьму мать и родственников Проньки с семьями. Началось расследование. Обвинения подтвердились и Колтовский даже написал государю, что «от тово воришкава племяни вперед чаеть великово дурно и всяково лихова умышленья»49.
Всех задержанных воеводе было приказано выслать с приставом в Москву, «а дорогою велел их вести с великем береженьем, чтоб они з дороги не ушли и дурна какова над собою не учинили»50. Узники отправлялись в столицу хоть и не по своей воле, но за свой счет. По челобитью казака и бобылей воевода разрешил им продать несколько овец и купить одежду для жен и детей, чтобы не помереть от стужи в дороге. В городе остались на сохранении до указа корова казака и три коровы от бобылей. На своих лошадях мать и зятья Проньки Брыкайки в конце ноября 1632 г. прибыли в Москву, откуда по государеву указу волуйчан послали дальше, на житьѐ в Сибирь, а в дороге, и пока они не устроятся, «велеть указать им и матерем, их женам и детем корм давать, чем сытым быть»51. Так начиналось принудительное переселение людей на восток. В 1634–1635 гг. в Енисейск отправились в ссылку 70 человек, среди которых были яицкие казаки, путивльские черкасы, волуйчане и другие. 30 человек из них поверстали в службу, других «в пашню»52.

ГЛАВА 2. ВОЛУЙСКОЕ РАЗОРЕНИЕ 1633 ГОДА И ЕГО ПОСЛЕДСТВИЯ*

Один из эпизодов Смоленской войны
Значительная часть войск Речи Посполитой, действовавших на юге Российского царства во время Смоленской войны 1632–1634 гг., состояла из украинских казаков. Атаки казаков на «порубежные» города призваны были отвлечь внимание московского командования от Смоленска. Впрочем, не в меньшей степени у нападавших присутствовали и грабительские мотивы. 28 марта 7141 (1633) г. вооруженные «литовские люди и черкасы»66 захватили и разорили южнорусский город Волуйку.
Из «Отписки Оскольского воеводы Якова Хрущова о взятии Волуйки» узнаѐм, что успех боевой операции черкас был обусловлен хорошо спланированным маршрутом и внезапностью нападения67. Не последнюю роль сыграло отличное знание местности, видимо, не обошлось без проводника. Черкасы пришли не с запада, с Муравской сакмы, как сообщали государю Михаилу Фѐдоровичу воеводы северских городов, а с юга, с Поля. Переправившись через Донец у Святых гор с Крымской на Ногайскую сторону, черкасы скрытно пробрались глухими местами, потому город и «украли». Они прошли дорогой, по которой князь Фѐдор Волконский провожал государевых и турецких послов. Воевода Хрущов отметил, что эти земли оскольские и белгородские станичники не патрулировали. При этом он почему-то умолчал о волуйских станичниках. Недалеко от Святогорского монастыря через реку Донец, на Посольском перевозе, переправлялись русские и крымские послы,

* Автор выражает благодарность Алексею Фоминову (Луганск) за совместную работу, помощь в сборе и обработке материалов. Свой взгляд на эти исторические события он изложил в статье: Фоминов А.В. «Валуйское разорение» 1633 года // Старый Цейхгауз. 2013. № 2 (52) С. 76-83

едущие на Торские соленые озера солевары, татары. От перевоза к Волуйке вела так называемая «Посольская дорога». Один из маршрутов патрулирования волуйских станичников как раз доходил до реки Тора и до Святых гор. Черкасы где-то благополучно для себя разминулись со станичниками, возможно, когда те находились на Торе.
Свой рассказ Я. Хрущов дополнил расспросными речами вышедшего из плена оскольского сына боярского Лѐвки Кирилова. Пленник рассказал, что послали его за вестями в Волуйку. Когда черкасы подожгли город, товарища Лѐвки голубинского казака Дениску Андреева воевода отправил с вестями в Оскол, а сам Лѐвка остался вместе с Иваном Колтовским. Всего лишь несколько строк грамоты рисуют всю трагичность происходящего момента: сгореть заживо или рискнуть выйти из окружения? Волуйчане выбрали надежду на спасение. При прорыве из горящего города был ранен и взят в плен воевода Иван Колтовский, Кирилова пленили там же. Сбежал Лѐвка от черкас из-за Донца, ниже Савинского перевоза. Выходца из плена с ценными сведениями отправили в Москву.
Уже 5 апреля 1633 г. воевода Белгорода М. Волынский послал ратных людей в уезд на речки Разумную и Корочу, против литовских людей, которые шли из-под Волуйки. Белгородцы в 3 верстах от города, на Разумной, литовцев побили и взяли в плен 18 человек68. Возможно, так близко под Белгородом появился разъезд литовских разведчиков, ведь в скором времени литовцам и черкасам предстояло осаждать и этот русский город. А возможно, это был небольшой отряд, возвращающийся после похода в село Голубино на реке Осколе. О нападении на это казацкое поселение известно из дела станичного ездока Прохора Чоботова, о котором пойдет речь далее.
Спустя некоторое время из севской тюрьмы в Москву отправили черкашенина Мишку Михайлова, участвовавшего в волуйском бое. Он показал, что подвѐл черкас под Волуйку русский человек Матюшка. В Севске Михайлов сидел с разбойником Микиткой, другом того самого Матюшки. Микитка хотел подать весть под Путивль Матюшке, чтобы тот с литовскими людьми пришѐл

ему на выручку, а сам он в это время подожжѐт город. Встревоженный такими вестями, государь велел допросить разбойника и его товарищей об измене, если потребуется, под пытками69.
Военным отрядом, который разорил Волуйку, командовал полковник полтавских черкас Яков Острянин (Яцко Остряница). Вскоре после этой удачной военной операции черкасы избрали Острянина гетманом. В июне 1633 г. имя его встречалось среди командиров полков, осаждавших Путивль. В том же году, 20 июля, отряд Острянина, состоящий из 5000 черкас, неудачно пытался взять Белгород. Существенные потери заставили нападавших снять осаду и отступить. После поражений в Белгороде и затем в Курске Острянин упоминался в источниках уже как «отставленный гетман»70.
Любопытно, что о разорении Волуйки стало известно и за границей. Известность этого приграничного города объясняется тем, что в нѐм проходили посольские переговоры и размен пленных. В Милане в 1633 г. напечатали брошюру «Relatione de gli apparati E progressi felici Della Maesta del Serenissimo Vladislao Rei di Polonia e Suecia nell’Impresa di Moscouia» («Реляция про подготовку войск и удачные военные подвиги его величества светлейшего Владислава, короля Польши и Швеции, во время московского похода»). В неѐ вошло письмо пана Чудинского к великому коронному гетману С. Конецпольскому, написанное 15 мая 1633 г. в Варшаве. В письме раскрываются истинные, грабительские мотивы нападения казаков на Волуйку: «В то время, как войско стояло в ожидании, что отдельные подразделения получат через свои курени приказ возвращаться назад, 3500 из них прошли враждебной территорией и напали со стороны Тартарии на какой-то городок под названием Волуика. Поскольку большой московский воевода разместил здесь много своих драгоценностей, то они, убедившись, что в этом городе нет полномочного представителя власти, и что в течение многих лет не знал он ни нападений, ни грабежей, ни войн, решили попытать счастья; и хотя был у этого города хороший гарнизон, однако значило это очень мало, ведь город был достоин того, чтобы его захватить, подпалить факелами и сжечь; для этого

понадобилось бы 6 тыс. воинов, вооруженных саблями. Далее был превращѐн в тюрьму дом, в котором находилась жена и дочь представителя власти, которых капитан, который командовал в этом наступлении казаками, в моем присутствии поручил гетману Войска Запорожского. Казаки выкопали здесь большую и глубокую яму. Нашли в ней 60 пушек, однако взяли из них лишь 10 потому, что все остальные были выведены из строя»71.


Рис. 9. Листы Миланской брошюры, 1633 г.72

Иностранные «журналисты» преувеличили численность черкас, напавших на город, и размер нанесѐнного ущерба. Через Константинополь и Венецию в Европе было получено известие, что 80 тысяч казаков и татар напали на русский город «Валуйки», находящийся на Чѐрном море. Они разбили там 6 тысяч россиян, обратили город в пепел и разграбили все сокровища. Оставив «Валуйки», отряд по пути взял 3 монастыря и 60 пушек, 10 из которых были необъятной величины. Польский «генерал» якобы перехватил

письмо царя Михаила Федоровича к М.Б. Шеину, в котором государь описывал великую потерю «при Валуйках», сожалея о похищенных там сокровищах, состоявших из серебра, золота и других драгоценных вещей73.
Об истинных целях нападения литовцев и черкас можно судить по варварскому разграблению Волуйского Пристанского монастыря. Старец Кирилл в челобитной о восстановлении монастыря писал: «В 141 (1633)-м г. как город Валуйку взяли литовские люди и черкасы, и в те поры государево богомолье монастырь разорили, церковь осквернили и престол порушили. А взяли литовские люди церковнаго строения, книг: устав, Евангелие напрестольное, Евангелие толковое, апостол, два пролога, два октоя, два трефолоя, две триоди, служебник, минею общую, потребник, псалтырь, часовник, сосуды, кадило, паникадило, ризы, стихарь с поясом, патрахель, поручи, четыре колокола, весу в них — в двух колоколах 15 пудов, а в других в двух колоколах 10 пуд»74.
В июне 1634 г. в Путивль от пана Вишеля прибыли послы с предложением об обмене пленников — там содержались жена самого капитана Вишеля и жена пана Сеножацкого. По указной грамоте из Разряда жену Сеножацкого предложили обменять на Ивана Колтовского с женой и детьми75. Однако о дальнейшей судьбе пленѐнного воеводы ничего неизвестно. В 1644 г. очередным волуйским воеводой был назначен Перфирий Иванович Колтовский, но кем он приходился однофамильцу Ивану Степановичу, мы не знаем.
О численности населения города до и после разорения можно судить по записям в Разрядной книге. В 1630 г. в Волуйке с воеводой Н.А. Чоглоковым находилось 675 человек. В 1635 г.: «На Волуйке Исак Петров сын Байков, а с ним людей по осмотру Олексея Игнатьева мая в 12 день прошлого 141 (1633) году, которые остались после черкаского разоренья: станичных атаманов — 21 ч., ездоков — 100 ч., конных стрельцов — 94 ч., пеших стрельцов — 48 ч., полковых казаков — 200 ч., пушкарей — 48 ч., чернослободцов — 11 ч., монастырских крестьян — 10 ч., ямщиков — 14 ч., всего на Волуйке всяких


людей 566 человек»76. Итого, служилое население города после разорения уменьшилось на 109 человек, то есть на 17%. С учѐтом жѐн, детей и родственников это число увеличивалось в несколько раз.
Вновь назначенный в Волуйку воевода Иcак Петрович Байков (Бойков) 21 октября 142 (1633) г. принял город у стрелецкого головы Семѐна Анненкова. Собрали оставшуюся после разорения артиллерию: пищаль медная девятипядная в колоде, тюфяк медный дробовой в станке, 10 горелых пищалей железных скорострельных, 5 затинных пищалей в станках (4 горелых, пятая
«медью облилась»), 2 целых пищали полковых без станков, 2 ломанных полковых пищали, волконейка железная в станке, 25 ломаных затинных пищалей, 6940 пушечных ядер. Характерно большое количество плавленой меди, целых 12 слитков, образовавшихся в результате сильного пожара. В слиток металла превратился и вестовой колокол77.
Вскоре Исак Байков отчитался перед государем, что заготовил дубовый лес. Он предлагал ставить новый острог «по старому городовому месту, что был рубленый город, две стены к тому ж острогу»78. Волуйка до 1633 г. состояла из внутреннего «рубленого города» и внешнего острога. Таким образом, воевода предлагал вместо города и острога делать один большой острог. Он также проявлял обеспокоенность, что при нападении крепость надѐжно защищать будет некому, так как волуйчан после разорения осталось мало, и нет пищалей.
О тяжѐлых последствиях разорения писали государю сами волуйчане:
«Во 141 (1633)-м году, как взяли черкаса Волуйку, город и острог выжгли, и многих, государь, нашу братию побили, и в полон поимали, и мы, холопи твои, после Волуйскова розорения астальцы людишка ставили острог и башни на старом городищу с великою нужаю, животиво мучили — лес на острожное дела возили на себе. А башни, государь, ставили свои избы липовые. И от тово, государь, городового дела наша братия многия люди с Волуйки розбрелися розно в твои государевы украинные городы кормитца своею силою и роботою. А мы, холопи и сироты твои, востольные людишка, от тово черкаскава

розорения и от остроженова и от башенова дела в конец погибли и стали пеши и безхлебнены»79.
Немало людей с Волуйки ушло устраивать свою жизнь в другие города. Воевода И. Байков писал к воеводам в Белгород, Курск, Оскол, Елец и Воронеж, чтобы они выслали беглецов обратно80. Исполнил запрос только воронежский воевода С. Козловский81. Из Оскола воевода Яков Хрущов прислал в Волуйку 50 руб. для оплаты работы наѐмных плотников. Но плотников в городе не оказалось, острог и башни делали волуйские служилые и жилецкие люди своими силами. Деньги Исак Байков положил в городскую казну. Воевода жаловался государю, что из Крыма к нему прибывают послы и посланники, турецкие гонцы, а кормить их нечем: город по сути новый, на
«всякие городовые поделки» денег в казне нет, кабак и таможня «на откупе», доходы не собираются. Воевода спрашивал у государя, как быть82? Видимо, возможность освоить присланные из Оскола деньги не давала ему покоя, но эти 50 рублей Исак Байков потом все же отвѐз в Москву83.

Поездки волуйчан в Литву

Тяжко было осознавать и мириться, когда жена и дети находились в литовском плену. В начале ноября 1633 г. вдовий поп Пятницкой церкви Микула подговорил к самовольному походу на сопредельную территорию 90 служилых и гулящих волуйчан. Вернувшийся 26 ноября в Волуйку вож Ларька Чоботов рассказал, что вместе с белгородцами и осколянами они совершили набег на литовские городки под Полтавой. Черкасы взяли в плен и побили 10 волуйчан, участвовавших в этом рейде 92.
Самовольные отъезды из города запрещались, поэтому жители обратились с просьбой к царю дать им грамоту с разрешением для поиска своих родителей, жѐн и детей, братьев и племянников. В сентябре 1634 г. воевода получил такую бумагу, по которой волуйчанам разрешалось ездить в литовскую землю для розыска родственников. При этом велено брать с них
«поручные записи»93.
Тогда же, в сентябре, воевода отправил стрельцов и казаков провожать до Белгорода государеву денежную казну. Из Белгорода стрельцы и казаки Микулка Жиров, Федька Блинов с товарищами самовольно уехали в Литву. Воевода поспешил доложить о своих подозрениях: «А тово я, холоп твой, не ведою, изменили тебе, государю, или для какова своево дела поехоли»94.
В начале октября 1634 г. Жиров с товарищами возвратились домой. Они рассказали, что были в литовских городах «Платаве» (Полтава) и «Сарокине» (Сорочин) для поиска волуйского полона, привезли с собой «литовский лист», который перевести в городе никто не смог. Глядя на Микулку, следом поехали в Литву более 50 волуйчан. Встревоженный продолжающимися отъездами людей И. Байков сообщал государю: «И мне бы, холопу твоему, в том их воровстве, что они ездет в Литву бес твоево государева указу, от тебя, государя царя…, в опале не быть»95. Государь вновь отписал и повторил воеводе, чтобы он отпускал волуйчан по их челобитным в литовские города для сыска и выкупа своих жѐн и детей. Тех же, кто самовольно станет ходить в Литву, велено бить кнутом96.


В конце ноября вернулся из Литвы волуйский полковой казак Афанасий Сазонов и привез с собой еще один «литовский лист», который воевода отослал в Москву. Перевод его при оригинале среди архивных документов отсутствует, из чего можно заключить, что письмо не смогли разобрать ни в Волуйке, ни московские подьячие. Почерк, которым написан документ, слегка размытый, буквы читаются с трудом, край листа оборван. Похоже, что это украинская или белорусская скоропись. Первая строка текста на листе: «fа Микулка Офанасович москаль з Волуики …». Значит, этот лист имеет отношение к Микулке Афанасьеву сыну Жирову? Возможно, возвращающиеся в разное время из Литвы казаки хитрили и ссылались на один и тот же непонятный документ, будто бы объясняющий причины их самовольной отлучки. Примерный смысл текста — некая расписка, купчая, в том, что Микулке кто-то кого-то отдал. Это своего рода подтверждение, что он нашѐл кого-то из своих родственников, например, внука, «унучок … у козака Воска». Хотя, выкупил ли он его или нет, из документа неясно. Есть даже какое-то требование сыскать деньги…



Рис. 10. "Литовский лист", 1634 г.97


Среди грамот, хранившихся в 1635 г. в волуйской съезжей избе, по этому делу были следующие документы: «Грамота за приписью дьека Михаила Донилова, что велена отпускать волуйских всяких служивых и жилецких людей для сыску жон их и детей в Литовскою землю; Грамота за приписью дьека Григорья Лорионова а Микулки Жирове с товарыщи, что ездили без государева указу самовольством в Литву, и их за то велена бить кнутом, и они кнутом не биты за то, что на Волуйки полоча нет»98. Видимо, Микулка Жиров и его товарищи счастливо избежали наказания.
Большой печалью наполнена челобитная станичного ездока Акима Григорьева сына Дехтева. В ней говорится, что при взятии Волуйки в 1633 г. литовские люди увели в полон его детишек. В том же году воевода Путивля Фѐдор Матвеевич Бутурлин посылал на литовские города московских дворян, которые взяли Миргород и отбили 30 пленников. Волуйчан отпустили домой, но Акимову «дочеришку, девку Овдотьицу» московский дворянин Алексей Данилович Павлов увѐз к себе в село Каполово Каширского уезда. Станичный ездок Дехтев просил милосердого государя, чтобы он приказал Павлову вернуть его любимую дочь99.