http://vorgol.ru/istoriya-elts...yanstvo/2/КРЕСТЬЯНСТВО. ЭТНОСОЦИАЛЬНАЯ ПАНОРАМА ЕЛЕЦКОГО КРАЯ В ТВОРЧЕСТВЕ И.А. БУНИНА
14.05.2014
История Ельца » От Подстепья до Поморья. Елецкий край и Выговский край — исторические регионы России в творчестве И.А. Бунина и М.М. Пришвина
Этнографическое описание подразумевает характеристику наиболее значительных черт народной культуры: традиционных занятий, одежды, диалектов и т.д. Такую классическую характеристику дает Стахович однодворцам. Говоря о традиционном костюме, Стахович верно помечает его архаичность и отличие от других групп населения уезда: «Однодворцы отличаются и одеждой от другой половины жителей Елецкого уезда…, однодворки все без исключения носят юбки, душегрейки и повойники (род кокошника). Этот наряд до времен Петра Первого был дворянским…» [190, 42]. В части, посвященной основному занятию – земледелию, Стахович подчеркивает, что навыки земледельческого труда передаются от поколения к поколению. Это генетическая память. «Взглянем же, как относится однодворец… к своему хозяйству, основанному в степи преимущественно на земледелии, … никакое землеведение не определит вам хозяйственного достоинства той или другой десятины так, как он это знает исстари, по преданиям отца и деда, и, так сказать, по чутью. Он знает, когда что посеять, в какой день, даже в какой час дня, по весьма верным приметам… он приобрел все эти сведения… опытом жизни, сросшись, так сказать, со своею природною местностью» [190, 45]. Не мог обойти вниманием Стахович и весьма характерный диалект елецких однодворцев, «степное толдонство». «Язык народа имеет здесь много особенностей нигде кроме не встречающихся…». «Таковы формы: ходя, гуляя, пойдё, придя – особенные, яркие и резкие окончания слов, наиболее в глаголах…». «Заменение звкуа [в] гласною [у] и наоборот: у – в – Яльцу…». «Наконец, как главная черта Елецкого наречия является уменьшительное [кя] вместо [ко] и [ка]: лягонькя, мамонькя, ручкю, миленькяй – это слышится постоянно не только во всех однодворческих селеньях, но и даже в наречии купцов и мещан города Ельца» [190, 41]. Далее Стахович замечает: звук (щ) почти не существует и заменяется (шш). Автор (А.Пискулин) встретил иллюстрацию к этой цитате в бывшем имении Буниных Озерки в начале XXI века, когда на вопрос, как проехать к бунинской усадьбе, молодой житель села ответил: «[Па шшабёнки, па шшабёнки, да плошшади]». Стахович вообще подчеркивает древность местного елецкого наречия, «замечательную древность этой ветви совершенно особого русского наречия» [190, 41].
В 1865 году в Орле выходит в свет книга «Материалы для истории и статистики г.Ельца». Автор ее – подполковник, действительный член Орловского статистического комитета Николай Александрович Ридингер. В своей книге Ридингер также пишет об однодворцах, характеризуя их как значительную, заметную и отличную от других социальную группу.
В творчестве И.А.Бунина, посвященном жизни русской деревни, однодворцы занимают заметное место. Уже на первых страницах «Жизни Арсеньева» он пишет об однодворцах как о приветливых, но независимых хозяевах, владеющих большими зажиточными дворами: «… в селе мужицкие дворы все большие, зажиточные, с древними дубами на гумнах, с пасеками, с приветливыми, но независимыми хозяевами, рослыми, крупными однодворцами…» [27, 74]. В бунинской прозе нашли отражение такие аспекты традиционной культуры однодворцев, как костюм, особенности речи, расселения, верований, психологический тип. Так, в рассказе «Антоновские яблоки» (1900) писатель отмечает различия между костюмом «девок-однодворок» и «барских»: «Толпятся бойкие девки-однодворки в сарафанах, сильно пахнущих краской, приходят «барские» в своих красивых и грубых, дикарских костюмах…» [28, 305]. Сравнение и противопоставление однодворцев и «дворовых» (крепостных крестьян барских усадеб) звучит в словах бывшей «дворовой» господ Хрущевых Натальи («Суходол» 1911): «Мы, дворовые, страшно нежные были… жидки на расправу… не сравнять же с серым однодворцем!» [29, 14]. Дворовым, копировавшим своих господ, быт и поведение однодворцев казались грубыми.
Яркий, сочный язык однодворцев отражен в рассказе «Веселый двор» (1911): «-Сказала, ня налягай на муку! – крикнула Алена своим грубым однодворческим голосом». «-Будя, бряхучий!… –Будя, бястыжий! Старый человек, а що бреша! Табе вон на кладбишшу поместье давно готова!» [29, 140]. «-Да будя вам бряхать-то!- громче всех закричала Алена, бросая решето.- Галманы!» [29, 142].
Традиционная система разделения сел или частей села по принципу «барские-однодворцы» представлена в повести «Деревня» (1909-1910): «Мыс и Дурновка, как это всегда бывает со смежными деревнями, жили в постоянной вражде и взаимном презрении. Мысовые считали разбойниками и побирушками дурновцев, дурновцы – мысовых. Дурновка была «барская», а на Мысу обитали «галманы», однодворцы» [28, 514].
Архаика, верность традициям в среде однодворцев способствовали сохранению их самобытной культуры, верований и суеверий, в том числе и представлений, связанных с потусторонним миром, нечистой силой, колдовством. В бунинском «Суходоле» (1911) к больной барышне приглашают именно колдуна однодворца: «А весной привозили к барышне колдуна из села Чермашного, знаменитого Клима Ерохина, благообразного богатого однодворца, с сивой большой бородой, с сивыми кудрями, расчесанными на прямой ряд, очень дельного хозяина и очень разумного, простого в речах обычно, но преображавшегося в волхва возле болящих» [29, 44]. Вполне закономерно, что обладателем древнего магического знания, хранителем древнего колдовского обряда выступает однодворец. Бунин подчеркивает архаичность облика и поведения Клима, с этногрфической точностью воспроизводит обряд «изгнания тоски»: «И вдруг он зачинал странным, отдаленным каким-то голосом…» [29, 45]. Характерно само слово «зачинал» вместо «начинал»: зачин – это часть эпического, обрядового текста (например, зачин былины). Клим именно «зачинает» свой заговор «… странным, отдаленным каким-то голосом:
— Взыдет Филат… Окна откроет… Двери растворит… Кликнет и скажет: тоска, тоска!… Ты иди, тоска, во темные леса; там твои мяста!» [29, 45].
Для традиционной культуры характерно повседневное сочетание будничного, рационального и мистического, иррационального. Однодворец Клим Ерохин – дельный хозяин, «простой в речах обычно», говорит о хлебах, о дождях, о засухе, о гречихе, но «преображается в волхва», преображая вместе с собой и пространство – в мистическое, обрядовое, мифологическое: «И чувствовала Наталья, что нет и не может быть более ужасных слов, чем эти, сразу переносящие всю ее душу куда-то на край дикого, сказочного, первобытно-грубого мира. И нельзя было не верить в силу их, как не мог не верить в нее и сам Клим, делавший порою прямо чудеса над одержимыми недугом…» [29, 45].
Психологию и мироощущение однодворца прекрасно иллюстрирует рассказ «Божье древо» (1927 г.). Характерно само начало рассказа. Бунин в первых же строках говорит о том, что его герой – однодворец: «Сад в нынешнем году снял у нас мещанин Богомолов. Стеречь его он прислал своего земляка однодворца из-под Козлова» [27, 22]. Хотя Яков Демидыч Нечаев (герой рассказа) и не из Елецкого уезда, но поведение его, типаж, речь – характерные однодворческие. «Что однодворец, сразу заметно – по говору» [27, 23]. Речь Нечаева Бунин воспроизводит как можно ближе к оригиналу: «Маяго кобелькя нынче чтой-то весь день не видать, весь день на гумне мышкуя. А это уж обязательно к дожжу, она, мышь-крыса усякая, перед дожжом сильней пахня. Ну, що ж, и помоча маленько, авось не сахарные, не растаем…». «А вы раззе ня знаятя?». «А она значит, не жалае, не хоча, — сказал он, смеясь, и опять запел шутливо и жалостно: А она не хоча. Ды как захохоча!» [27, 24]. Язык однодворца привлекает Бунина своей стариной, даже древностью: «Говор старинный, косолапый, крупный. Он говорит: що, каго, яго, маяго, табе, сабе, таперь, но все как-то так, что слушать его большое удовольствие» [27, 24]. «Я все дивился, сколько употребляет он слов старинных, древних даже, почти всеми забытых: изнугаться вместо издеваться, ухамить вместо урвать, варяжить вместо торговать, огонь взгнетать вместо зажигать…, ногайцев он называл кумане – древнее название половцев,- конину маханиной. Формы у него тоже свои: «Он неладно думал об мужиков», — сказал он, например, про москвича. А про своего кобелька так: «Он любит воять в темные ночи» [27, 26].
Яков Демидыч предан старине и традиции: «Жить, говорит Яков, надо так, как деды жили, прадеды» [27, 28]. Помнит Нечаев и о дворянском прошлом однодворцев: «Ведь мы, однодворцы, в старые времена тоже, бают, господа были. Над нами барские и теперь еще смеются: ты, мол, галман, чьих господ барин?» [27, 28]. По однодворческой привычке он подтрунивает над «барским» Илюшкой: «Это ведь у вас, у барских, бедного на пиру обносят, ложкой кормят, стеблом глаза колят, кажный стаканчик считают…» [27, 30]. В этой присказке Нечаев выражает общее мнение однодворцев о барских как о людях бедных и малокультурных.
Есть у Якова Демидыча и «национальная идея» — патриотичный и в то же время трезвый, реалистический взгляд на Россию, русский народ. Яков убежден, что «лучше нашей державы и лучше нашего народа во всем свете нету…» [27, 38]. В то же время он далек от квасного патриотизма и прекрасно осознает слабые стороны народа.
В рассказе «Божье древо» в образе Нечаева воплотилось светлое состояние русской души, находящейся в гармонии с природой, людьми, всем окружающим миром. Нечаев постигает и принимает мир таким, какой он есть через открытость, мудрую простоту и ясную созерцательность. Яков Демидыч видит сквозь обыденность жизни красоту мира, во всем чувствует и принимает Божий промысел. И себя Нечаев воспринимает как часть Божьего мира, говоря о себе: «Я живу, как Бог вялит, я, как говорится, Божья древо: куды ветер, туды и она…» [27, 27]. Эти слова Нечаева выражают особую русскую идею миропонимания, которую философ И.А.Ильин определял как «идею созерцающего сердца». Он писал: «Русская идея есть идея… созерцающего сердца… Созерцанию нас учило прежде всего наше равнинное пространство, наша природа, с ее далями и облаками, с ее реками, лесами, грозами и метелями. … Русскому созерцанию давалась красота, пленявшая сердце, и эта красота вносилась во все – от ткани кружева до жилищных и крепостных строений. От этого души становились нежнее, утонченнее и глубже; созерцание вносилось и во внутреннюю культуру – в веру, в молитву, в искусство, в науку и в философию. Русскому человеку присуща потребность увидеть любимое вживе и въяве, и потом выразить увиденное – поступком, песней, рисунком или словом. Вот почему в основе всей русской культуры лежит живая очевидность сердца, а русское искусство всегда было – чувственным изображением нечувственно-узренных обстояний. … Божии дары – история и природа – сделали русского человека именно таким» (И.А.Ильин «О русской идее»). Не случайно Нечаев постоянно поет, приплясывает, перемежает свою речь прибаутками, присловьями, пословицами; знает и рассказывает сказки, легенды, духовные стихи, то есть прибегает к характерной русской форме самовыражения. Символично, что оканчивается рассказ песней, которую напевает Яков Демидыч: «И, поднявшись, бодро пошел к огню, который, как всегда, пылал в земляной печурке против шалаша под липой, и на ходу легонько притопнул лаптями:
Сова ль моя, совка,
Сова ль моя, вдовка! [27, 39].
Эти последние строки рассказа насыщены мощными благими символами, восходящими к глубинам народной истории и культуры: Огонь, Земля, Божье древо – Мировое древо. Символично также, что герой рассказа, поднимаясь, идет к ним навстречу. Огонь, Земля и Вода являются изначальными жизненными стихиями, а Мировое Древо связует все миры. Глубинная благая символика сопутствует Нечаеву на всем протяжении рассказа. Так его слова о Божьем древе Бунин предваряет яркой картиной, полной особого смысла: «… иду по аллее, слушая птиц, на все лады заливающихся в солнечном саду, а впереди Яков: тащит к шалашу тяжелое ведро, из которого точно серебряными рыбами выплескивается порой вода…» [27, 26-27]. Ведро полное воды – это и воплощение стихии воды, и одна из добрых народных примет. Знаковым является и место действия рассказа – фруктовый сад. Садоводство было издавна развито в бунинских местах, и сад был связан с обрядовой жизнью населения этого региона: накануне Рождества принято было трясти фруктовые деревья, чтобы был хороший урожай; ветви фруктовых деревьев девушки использовали в гадании о замужестве. Излишним будет раскрывать общеизвестную библейскую символику сада. Яблоневые деревья и их плоды в качестве символа потустороннего мира присутствуют в мифологии многих народов. Вспомним молодильные яблоки русских народных сказок; остров Аввалон, на который в хрустальной ладье отправляется смертельно раненый король Артур из кельтских легенд, в кельтских преданиях ветвь фруктового дерева вручают герою вестники из потустороннего мира.
Рассказ «Божье древо» поражает насыщенностью мощной и древней символикой, которая придает ему энергетику обрядового текста, с усилением сакрального наполнения в начале и конце. У Бунина начало и конец рассказа, встреча и прощание с героем отмечены одной и той же картиной: Яков Демидыч, сад, под липой горит огонь. Слова автора о Якове, идущем «к огню, который как всегда пылал», несомненно, несут в себе символический смысл: важнейшей составляющей индоевропейской и, в частности, славянской религиозно-обрядовой традиции был культ огня; в святилищах постоянно поддерживался огонь священных костров, огонь выполнял очистительную функцию, изгонял нечистую силу, огонь горел в честь священных предков.
Земной, по-народному реалистичный Нечаев в окружении мощной архаической символики обретает образ просветленного мудреца.
Характерно, что в начало романа «Жизнь Арсеньева» Бунин вводит древнее арийское, ведическое понятие священного огня – Агни как источника и хранителя основ жизни: «Исповедовали наши древнейшие пращуры учение «о чистом, непрерывном пути Отца всякой жизни», переходящего от смертных родителей к смертным чадам их – жизнью бессмертной, «непрерывной», веру в то, что этой волей Агни заповедано блюсти чистоту, непрерывность крови, породы, дабы не был «осквернен», то есть прерван это «путь», и что с каждым рождением должна более очищаться кровь рождающихся и возрастать их родство, близость с ним, единым Отцом всего сущего» [27, 59]. Таким образом, огонь в прозе Бунина не просто бытовая деталь реальной жизни, очевидно, что писатель придает ему символическое, религиозно-обрядовое и философское значение.
Конец рассказа «Божье древо» созвучен по настроению и некоторым деталям с концом романа «Жизнь Арсеньева». Отец героя, размышляя о прожитой жизни, спокойно, без сожалений, с некоторой долей самоиронии, «засмеявшись глазами», говорит о том, что «… все законно – и все треволнения, все горести, радости молодости, и мир, покой старости… » [27, 323]. Затем отец «снял со стены старую гитару и стал играть что-то свое любимое, народное, и взгляд его стал тверд и весел, что-то тая в себе в то же время…» [27, 324]. Дворянин Арсеньев, так же, как и однодворец Нечаев, сопровождает свои рассуждения о жизни сначала стихами, а потом музыкой – типично русским способом самовыражения.
Чем объяснить это созвучие? Можно предположить, что автор стремился определить положительные черты русского характера, решить вопрос, каков же положительный тип русского человека. Здесь мысли И.А.Бунина перекликаются с русской идеей «созерцающего сердца» И.А.Ильина. Русский человек – открытый миру, деятельный и созерцательный, независимый и доброжелательный, разумный и сердечный – принимает мир и себя в мире таким, каков он есть.
Этот тип русского человека по-прежнему живет на русской равнине: таков добрый Филя в стихотворении Николая Рубцова (1960 г. «Добрый Филя»).
Я запомнил, как диво,
Тот лесной хуторок,
Задремавший счастливо
Меж звериных дорог…
Там в избе деревянной,
Без претензий и льгот,
Так, без газа, без ванной,
Добрый Филя живет.
Филя любит скотину,
Ест любую еду,
Филя ходит в долину,
Филя дует в дуду!
Мир такой справедливый,
Даже нечего крыть…
— Филя! Что молчаливый?
— А о чем говорить?
В словах «мир такой справедливый» чувствуется ирония поэта, но сам Филя верит в справедливость мира, только эта справедливость, законность Высшего порядка. И жизнь, и смерть, и греховность, и просветленность – все от Бога. А сам Филя, как и Яков Демидыч, — тоже Божье Древо.
«Жизнь всякого человека… идет по некоему таинственному плану; все в ней целесообразно и премудро…» — говорил оптинский старец Преподобный Варсонофий.
От Подстепья до Поморья. Елецкий край и Выговский край – исторические регионы России в творчестве И.А. Бунина и М.М. Пришвина: монография. — Елец: ЕГУ им. И.А. Бунина, 2012. — 238 c.
Постоянная ссылка:
http://vorgol.ru/istoriya-elts...styanstvo/ Примечания:
27. Бунин, И.А. Жизнь Арсеньева. Рассказы и повести [Текст] / И.А. Бунин. М., 1996.
28. Бунин, И.А. Стихотворения. Антоновские яблоки. Рассказы и повести [Текст] / И.А. Бунин. М., 1996.
111. Муромцева-Бунина, В.Н. Жизнь Бунина. Беседы с памятью. [Текст] / В.Н. Муромцева-Бунина. М., 2007.
116. Немирович-Данченко, В.И. Елец. Из записной книжки скучающего туриста 1885 год [Текст] / В.И. Немирович-Данченко // Елецкая быль. Краеведческий сборник. Липецк, 1994.
202. Уклеин, И.И. Краткое историческое сведение о городе Ельце, составленное елецким купцом Иваном Уклеиным [Текст] / И.И. Уклеин // Елецкая быль. Краеведческий сборник. Липецк, 1994.
Статья подготовлена по материалам монографии А.А. Пискулина «От Подстепья до Поморья. Елецкий край и Выговский край – исторические регионы России в творчестве И.А. Бунина и М.М. Пришвина», изданной в 2012 году. Статья полностью повторяет стиль и пунктуацию автора.
