Покалюхин

Покалюхин Михаил Иванович

14.02.1967
№ 27 (5696)

К 50-летию Октября
"Год девятнадцатый"

Михаил Иванович Покалюхин - один из активных участников становления Советской власти на Тамбовщине. Он известен тем, что его отряду чекистов поручалось взять живым или мертвым главарей антоновской банды - самого Антонова и его брата Дмитрия. Задание было выполнено. Братья Антоновы были убиты при перестрелке.
М.И. Покалюхин работал в Кирсановском уезде. Мы печатаем его воспоминания.

В село Первую Гавриловку Кирсановского уезда я приехал в конце 1918 года и поступил там на работу помощником секретаря волостного исполкома.

Был я тогда девятнадцатилетним беспартийным пареньком, политическим малограмотным, хотя вполне сочувствовавшим политике большевистской партии. Такие девизы, как "Мир хижинам - война дворцам", "Кто был ничем - тот будет всем" пленили и покорили мое воображение.

Оказавшись в самой гуще жизни села, я близко познакомился с местными большевиками и в первую очередь с председателем волкомбола (волостного комитета большевиков) Михаилом Ефимовичем Овчинниковым, который помог мне "уразуметь" и разобраться "что к чему", и я решил вступить в партию большевиков. Это мое решение горячо одобрил и поддержал бывший тогда председателем волисполкома Григорий Григорьевич Медведев. С чувством глубокой благодарности я всегда вспоминаю этих товарищей, которые помогли мне избрать верный жизненный путь.

9 марта 1919 ода я был принят в ряды РКП(б), а вскоре наша комячейка коллективно знакомилась с программой партии, только что принятой на восьмом партсъезде, состоявшемся, как известно, в марте 1919 года…

В соседнем волостном селе Пересыпкино кулаки жестоко расправились с председателем волисполкома, избив его до потери сознания. Как только мы получили сведения об этом, вся наша партячейка, вооруженная винтовками, в полном составе сразу выехала в Пересыпкино, чтобы помочь товарищам-коммунистам навести революционный порядок. Это было мое первое непосредственное участие в борьбе за Советскую власть…

А вслед за этим событием в с. Ире была созвана районная партконференция. От нашей партячейки делегатом поехал М.Е. Овчинников. Вернувшись с партконференции, т. Овчинников собрал нашу ячейку и сообщил, что кулаки готовят вооруженное восстание против Советской власти и наша задача - предотвратить эту вылазку классового врага. Он предложил всем коммунистам завтра перед рассветом собраться вооруженными у развалин кирпичного завода и оттуда отправиться на облаву и разоружение кулаков. Ночью коммунисты заходили друг за другом и поодиночке или попарно шли в указанное место. За мной зашел живший по соседству тоже молодой парень Иван Васильевич (фамилию его не помню), и я не без робости, вооруженный австрийской винтовкой с пятью патронами, отправился с ним к месту сбора.

Все члены нашей комячейки, за исключением Шувалова Николая - делопроизводителя военного стола (а нас было что-то десятка полтора) собрались точно в назначенное время, перед рассветом. Тут т. Овчинников объяснил нам, что это по решению партконференции проводится проверка боеспособности партийных организаций. Возможно, что кое-кто облегченно и вздохнул, и мы порознь разошлись по своим домам. На следующий день за неявку по тревоге Шувалов единогласно был исключен из партии…

Весна удалась ранняя, снег уже сошел совсем. Из укома партии было получено указание о мобилизации одной пятой части парторганизации для отправки на фронт. На нашем партсобрании при обсуждении этого вопроса кое-кто застенчиво пытался сослаться на семейное положение, на возраст. Произошла неловка заминка. М.Е. Овчинников нарушил томительное молчание, окинув собравшихся своим добрым, но строгим взглядом, бодро заявил: "Ну, так что же? Я иду добровольно! Кто следующий?". За ним выступил всегда тихий и застенчивый беженец из Белоруссии Семен Левкович и тоже заявил: "И я иду добровольно". За т. Левковичем последовал и я… Так трое из нашей комячейки изъявили добровольное желание отправиться на фронт.

После весьма короткой подготовки в Тамбове я был направлен в 103 Богучарский стрелковый полк, действовавший тогда на южном фронте в районе донских станиц Вешенской, Казанской, Мигулинской. К первому мая я был уже на фронте. Помню, как на праздничном митинге выступал один боец - тоже еще молодой - он вдохновенно и с задором, свойственным нашему возрасту, заявил: "Мы должны быстрее раздавить гидру контрреволюции, чтобы следующий Первомай встречать на берегах Нила!". Славный, боевой товарищ! Жив ли ты. и где теперь - не знаю? Но советские люди есть на берегах величественного Нила, и помогают они там народу Египта в его мирном созидательном труде…

На фронте мне не повезло. Началось наше отступление. Я тяжело заболел, был эвакуирован в Воронеж и уволенный по болезни с трудом добрался до Кирсанова… А вскоре белогвардейский корпус генерала Мамонтова прорвал южный фронт и ринулся в глубь нашего тыла, сея на своем пути разрушение, насилия и смерть. Не встречая достаточного сопротивления, корпус Мамонтова вторгся в Тамбовскую губернию, с ходу захватил Тамбов и Козлов (теперь Мичуринск).

В это время в Первой Гавриловке был создан районный ревком под председательством присланного из Кирсановского уездного комитета партии коммуниста Павла Ивановича Мельникова. Меня назначили следователем райревкома. Признаться по честному, я очень смутно представлял тогда свои обязанности… Из коммунистов волостей: Пересыпкинской, Первогавриловской, Ирской, Второй Гавриловской, Васильевской и Оржевской был создан отряд. Нужно заметить, что в связи с мамонтовским прорывом в нашу губернию, заметно активизировалось контрреволюционное кулачество, под его влиянием развилось дезертирство, имелись случаи мародерства. Со всеми этими нарушениями революционного порядка и призван был бороться райревком.

Как-то позвонили из Кирсанова: через наш район со стороны Тамбова должен проследовать казачий эскадрон, отказавшийся отправится на фронт, а самовольно решивший идти к своим станицам, якобы для освобождения их от белогвардейцев. Ревкому поручалось остановить продвижение этого эскадрона и разоружить его. Легко сказать - разоружить эскадрон, в котором более сотни всадников при пулемете, а в нашем отряде насчитывалось всего около двадцати бойцов, вооруженных австрийскими винтовками.

Разведка наша донесла, что "мятежные" казаки прибыли в деревню Липяги и расквартировались там на ночлег. П.И. Мельников собрал всех коммунистов. Обсудили план операции и ночью двинулись в Вельможку. Через местных коммунистов и беспартийных активистов (их тогда называли сочувствующими) разведали, где разместился комсостав эскадрона, где установлена тачанка с пулеметом. Вельможка расположена на горе, а Липяги внизу, так что "атакующими" сравнительно хорош просматривалась цель. Небольшими группами ревкомовский отряд бесшумно проник в Липяги, сразу захватили тачанку с пулеметом и комсостав. Не стоило большого труда обезоружить и спавших казаков. Очнувшимся командирам был предъявлен строгий ультиматум: сдать оружие, коней и следовать в ревком. "Мятежники" не оказали никакого сопротивления и изъявили полную готовность выполнить предписание военного командования и отправиться, куда оно укажет, только просили не позорить их честь (горстка местных коммунистов и вдруг, мол, разоружила их!). Они просили вернуть оружие, и эскадрон конным строем вместе с председателем ревкома готов выступить в Кирсанов. Мирное настроение "мятежников" не вызывало сомнения.

Я был оставлен в райревкоме "ответственным" дежурным. О том, за что я "отвечал" и каков круг моих обязанностей (а главное возможностей), можно было только догадываться - я был в единственном числе.

Командование эскадрона точно выполнило свое обязательство. С восходом солнца эскадрон в строевом порядке выступил в Кирсанов и отдал себя в распоряжение военных властей. Так закончилась эта операция, проведенная нашим райревкомом. Я немало сожалел о том, что мне не пришлось непосредственно участвовать в ней, а пребывать в стороне, хоть и в роли "ответственного" дежурного…

В начале ноября райревком был упразднен. Меня избрали председателем волкомпарта - такое доверие коммунистов, конечно, было лестно для меня, но оно и несколько смущало - опыта у меня было мало. А вскоре это сказалось: мне предстояло выступить с речью на торжественном митинге, посвященном второй годовщине Великой Октябрьской социалистической революции. Я стушевался и выступление не удалось. Не лучше получилось и выступление предволисполкома Г. Медведева. Нас выручил учитель Салей Алексей Игнатович - активный общественник.

Проверить свои силы и способности на партийной работе мне не пришлось. В новом, 1920 году по путевке уездного комитета партии я был направлен на работу в органы ЧК (Чрезвычайная Комиссия по борьбе с контрреволюцией).

Из нашей Первогавриловской комячейки того времени жив сейчас М.Е. Овчинников - но теперь он Переплетов. Живет в д. Бессоновке Первого Гавриловского сельсовета Кирсановского района. Ему уже под восемьдесят лет, но он бодр и жизнерадостен. Не виделись мы с весны 1919 года, с момента отправки на фронт, и встретились только летом 1966 года. Душевная и приятная была эта встреча.
М. Покалюхин,
пенсионер,
член КПСС с 1919 года.
ИСТОЧНИК

Вельможка в жизни Николая Ладыгина

«Сельские новости»

Дата публикации: 17.08.2011

Многие, читая в детстве сказку о Буратино, обращали внимание на удивительную фразу, продиктованную Мальвиной своему нерадивому ученику: «А роза упала на лапу Азора». Она одинаково читается как слева направо, так и наоборот - справа налево. Это придаёт ей удивительную таинственность, заставляя думать, что в ней скрыто нечто гораздо более сложное и важное, чем просто слова. Конечно, это далеко не первое появление обратимых фраз - палиндромов.
Однако если палиндром с Азором знают очень многие, то такое явление, как стихотворение-палиндром, известно лишь узкому кругу специалистов и любителей. У этого направления, сложного и загадочного, есть свои выдающиеся мастера, и славнейший среди них - Николай Иванович Ладыгин (1903-1975 гг.). Его перу принадлежат стихотворения и поэмы, написанные обратимой строкой. Кроме того, он увлечённо занимался живописью, придумывал занимательные истории для детей, был виртуозным шахматистом.

С именем Ладыгина связана одна из страниц истории села Вельможка Гавриловского (тогда ещё Кирсановского) района. Об этом периоде жизни Николая Ивановича – наша сегодняшняя публикация, составленная по воспоминаниям его сына Бориса Ладыгина.
- Наш отец Н. И. Ладыгин родился в городе Рославле Смоленской губернии. Окончил здесь гимназию, затем поступил в Петроградское художественное училище. Однако из-за неодобрительного отношения отца к его выбору вскоре возвратился в Рославль. Впоследствии он сменил немало профессий, пока не окончил курсы техника-изыскателя железных дорог. В 1932 году ему пришлось бросить работу после аварии, в которой он получил тяжёлую травму. С этого времени отец почти полностью посвятил себя творчеству - живописи и поэзии. Кроме того, он вёл шахматный кружок и создал изостудию имени Михаила Врубеля в своём родном городе.
Началась Великая Отечественная война. Детский дом, в котором работала наша мама Александра Ивановна (жена Ладыгина), был эвакуирован из Рославля, занятого немцами, в деревню Вельможка Кирсановского района Тамбовской области. Вместе с ним уехали в тыл и все мы, Николая Ивановича из-за тяжёлой травмы не брали на фронт.
Перед глазами проходила живая история страны. Ехали мы долго, поезд часто останавливался. Дорогой ели хлеб, на станциях бегали за кипятком. Наконец наш эшелон прибыл на станцию Кирсанов Тамбовской области, где нас встретили подводы. Детей посадили на них и к вечеру привезли в деревню Вельможка. Нам, привыкшим в пути к хмурым и озабоченным лицам беженцев, бросилось в глаза, что по деревенской улице гуляло много молодежи, звучали задорные частушки под гармошку и веселый смех. Подводы подъехали к флигелю бывшего барского дома (сам дом, как говорят, сгорел во время гражданской войны). Всех детей расположили на ночь в помещениях, а меня и ещё одного сына работницы детского дома положили спать на улице в сене. Так началась наша жизнь в Тамбовском крае.
Место, куда нас забросила война, можно было без всякого преувеличения назвать курортным. Флигель, в котором расположился детдом, стоял над обрывистым речным берегом. Внизу, извиваясь, протекала река Ворона. Вдоль её берегов рос густой лес. Любопытно, что каждый изгиб реки имел своё название - и довольно меткое: «каменник», «прямица», «синий пенек» и т. д. Места там были заповедные. Особенно хороша река. Вечером и рано утром голавли хлопали по воде хвостами, высоко выскакивая из воды и делая «свечку». Рыбалка была замечательной.
Первую зиму нашу семью приютили в своем доме гостеприимные Поколюхины, жившие на краю села Низовка (Низовое). Их самих в доме было пять человек, да и нас - пятеро. К тому же у них ночевали ещё и человек пять-шесть рабочих из мастерских под названием «Шарапка». Они делали телеги и сани для фронта. Таким образом, народу вечерами собиралось много, а дом был небольшой: изба-пятистенка, в одной её комнате - русская печь, в другой - «голландка», в сенцах - корова. Я запомнил красную пятиконечную звездочку над крыльцом, вырезанную из фанеры.
Каждый день я ходил за полтора километра в лес за дровами. Собирал сушняк, отдавая предпочтение дубовым веткам и сучьям. Помню, что стало плохо с солью. Сначала на столе всегда стояла хозяйская соль в солонке, а потом она пропала, и у всех появились свои узелки с солью. Суп без соли был невкусным и не елся. С одеждой тоже дело обстояло плохо. Все ходили в телогрейках, чиненных и перечиненных разноцветными лоскутками. У одного из рабочих, родом из деревни Паника, телогрейка висела клочьями. Он был человеком с большим народным юмором, рассказывал всякие небылицы и образно называл свои лохмотья «лепестками». «Вот опадут мои лепестки, - говорил он, - что я буду делать?».
Немцы рвались к Москве. Наше настроение становилось всё более и более унылым. Эвакуированные интеллигенты Буленков и Клименков говорили, что вот-вот падёт Москва и большевикам настанет «капут». Папа был другого мнения и возражал им. Крестьянин из Паники тоже пессимистически комментировал слухи с фронтов: «Пропали коммуны. Вот Литер (Гитлер. - Б. Л.) придет и наведёт порядок…». Однажды он спросил нашего отца, которого все уважали: «Как вы считаете: что будет с нами, с Москвой? Если Гитлер победит, то будет хуже или лучше?». Услышав вопрос от мужика из Паники, Николай Иванович почувствовал необходимость провести среди сельчан беседу. Он начал говорить, и в избе сразу все затихли, даже дети. Отец рассказал о Гитлере, о том, как он пошёл покорять народы, которые должны были, по замыслам захватчика, стать рабами; что в основе гитлеровской идеологии лежит мысль об уничтожении части людей. Говорил он хорошо, складно, убедительно, не волновался, только лицо его чуть покраснело. В заключение Николай Иванович сказал, что если даже немцы возьмут Москву, то они всё равно не победят нашего народа, ведь брал же Наполеон Первопрестольную, однако вскоре был сам сломлен и с позором изгнан с русской земли.
Прошло какое-то время, и немецкие войска были отброшены от Москвы. Крестьянин из Паники, что ходил в лохмотьях, тогда сказал: «Прав был Николай Иванович!».
Помимо тех, кто уважал отца и прислушивался к его мнению, были среди местных сельских жителей и такие, которые относились к нему весьма подозрительно. Особенно странным им казалось, что Николай Иванович никогда не ругался бранными словами и не пил «горькой», за что назывался ими «дворянином». Отец действительно осуждал пьянство и с горечью относился к народному бедствию.
Во время войны отец учительствовал в селе Первое Пересыпкино - преподавал черчение и рисование. В свободное от работы время он писал портреты местных жителей, а также обитателей соседних населенных пунктов. Сельчане с большим интересом и одобрением относились к занятию папы живописью: приносили ему мел и столярный клей для грунтования холстов, приходили наблюдать за его работой. Как правило, я помогал отцу делать подрамники для холстов. Однажды я смотрел, как он работал над мужским портретом, и обратил внимание на то, что нос изображён немного большим, чем он был на самом деле. Я спросил, зачем папа это сделал. И получил ответ: «Чтобы подчеркнуть характер лица». Действительно, с таким носом образ портретируемого человека стал более выразительным и, как ни странно, более похожим на свой оригинал.
Маму назначили директором детского дома. Сослуживцы её уважали, а дети искренне любили. Мне запомнился случай, который произошёл несколько позднее, после войны: мама приобрела несколько новых тарелок для столовой, и во время раздачи еды стала выстраиваться очередь девочек и мальчиков, чтобы покушать именно из них — «из тарелок Александры Ивановны».
Наша семья перешла из дома Поколюхиных во флигель бывшего барского дома, где размещался детдом. Жизнь была тяжелой: ни хорошего питания, ни тёплой одежды, ни телефонов, ни электричества. Хлеб вначале пекли сами в деревне, а потом стали привозить из села Вторая Гавриловка, где его выдавали по карточкам.
Однажды, когда отец был по делам детдома во Второй Гавриловке, он познакомился с двоюродной внучатой племянницей поэта Евгения Баратынского - Еленой Михайловной Боратынской, которая жила в том населённом пункте и работала медсестрой в местной больнице. С тех пор между ними завязалась дружба, и отец, бывая в Гавриловке, встречался и подолгу беседовал с ней.
Между тем, отца на фронт так и не взяли - нога после перелома неправильно срослась, и ходил он очень плохо. Он, чем мог, помогал маме в детском доме: организовывал художественную самодеятельность, писал пьесы для детского театра, показывал фокусы, добывал дрова и пропитание. Вокруг него всегда собирались люди - и взрослые, и дети.
В то время отец много занимался живописью и писал этюды пейзажей. Он любил лес, реку, часто рыбачил. Позднее он признавался в любви к природе среднерусской полосы в простых, незатейливых, но очень искренних стихах:
Река и лес - мои мотивы.
Люблю я легкую волну,
Когда пишу под шорох ивы
Речную нашу сторону.
Люблю во всякую погоду
Деревья, воду и кусты.
Какой хотели вы природы,
Какой безумной красоты?
<…>
Пускай двухсотый спутник пущен,
И мы освоим небеса, -
Я ничего не знаю лучше,
Чем наши реки и леса.
В Вельможке в нашей семье родилась сестра Таня, которой отец посвящал много времени; играл с ней, учил читать и рисовать, зимой катал на санках, а летом водил на речку. Ей, самой младшей своей дочери, папа посвятил большую серию стихов и оформил их в самодельный сборник. В нём в поэтической форме были описаны и проиллюстрированы семейными фотографиями события из жизни маленькой Тани.
После нашего отъезда из Вельможки воспитанники детдома стали нам писать письма, рассказывая о том, как они скучают без Александры Ивановны и Николая Ивановича. В нашем семейном архиве до сих пор хранятся жёлтые листочки из школьных тетрадок, аккуратно исписанные детским почерком.
Через несколько лет после войны семья Ладыгиных переехала в Тамбов. Их дом вскоре стал местом, где собиралась местная интеллигенция, нередко бывали многие писатели и поэты из других городов. Особая дружба связывала Ладыгина с поэтом Николаем Глазковым.
Ладыгинские обратимые строки, а затем и стихотворения встречались его гостями по-разному: одними восхищённо, восторженно, другими - с непониманием и резким отрицанием. В 1970 году Ладыгину впервые удалось напечатать свои палиндромические стихи в журнале «Русская речь». Но лишь в 1993 году, после смерти Николая Ивановича, вышла в свет его книга «Золото лоз» - первый в нашей стране сборник палиндромических стихов.

Автор: Материал к публикации подготовила Анна МУРЗИНА.

ИСТОЧНИК

Тамбовская область