Немоловские

Репрессирован:
Немоловский Сергей Васильевич 1900 года рождения село Выгнанка Любарского р- на Житомирской области, украинец, из духовенства, беспартийный, бухгалтер ж.д. станции Бердычев, холост. Арестован 27 03 1938 года. Осуждён тройкой УНКВД Винницкой области. ст: 54- 2, 54 - 11 КК УССР. Приговор: расстрел, дата приговора - 11 05 1938 г. Дата исполнения приговора 25 05 1938 г. Реабилитирован Винницким обл. судом 16 10 1957 года (№:6750)

Владимир Иванович Чуйко
Автобиография написана а январе 1926 г. в Иркутске

Подошли переходные экзамены, и кружок наш приостановил свою деятельность, а летом 1876 г. из этого кружка выделился уже чисто революционный кружок, сформировавшийся к августу месяцу. В него, кроме меня, вошли Аполлон Немоловский, Федор Компанец, Меер Абрамович, Антон Пашинский, Иван Дьяков, Стефания Шимановская и еще два-три человека, принимавшие в делах нашего кружка менее деятельное участие. Кроме меня и Дьякова, гимназистов, остальные уже вышли из гимназии по разным причинам. Я поселился на отдельной квартире, на краю города, чтобы иметь удобное место для собраний. Библиотечка осталась в наших руках. Немоловский, а затем Пашинский ежедневно часа по три работали в кузницах, чтобы приучиться к физической работе и попутно завести сношения с рабочими. Мы завели определенные сношения с Питером, а потом с Киевом, через бывших товарищей по гимназии.

В это время к нам из Киева приезжал Григорий Гольденберг для установления связи с киевским кружком. Нам он не понравился, и мы не посвятили его в курс всех наших дел. Прожил он у меня дня три и уехал обратно. Сношения с Киевом мы вели через брата Немоловского, Филиппа, а с Питером через Осипа Вайнштейна. Я переменил квартиру и поселился у кузнеца вместе с Немоловским—это было выгодно для Немоловского, который мог работать в кузнице, не обращая особого внимания посторонних. У меня остановился еще и прожил несколько месяцев сельский учитель Петр Галушкин. Под влиянием, главным образом, чтения газеты и журнала „Вперед" кружок наш пришел к мысли, что мы, собственно говоря, должны попытаться перейти к практической деятельности среди народа для пропаганды социалистических идей и подготовки народа к восстанию. Был выработан план купить или арендовать несколько десятин земли, стать землеробами, вести, конечно, примерную жизнь, работать, как следует, и, приобрести некоторое доверие у крестьян, заняться пропагандой.

Еще ранее один из окончивших гимназию товарищей перед отъездом сказал мне, что учитель истории, Белогрудое, очень интересуется нелегальной литературой просил меня снабжать его таковой. Я стал довольно часто бывать у Белогрудова, оказавшегося очень милым, симпатичным человеком. Когда я рассказал ему о наших планах, он горячо восстал против них, называя, что ничего из этого не выйдет что такие попытки были и терпели фиаско, даже в Америке. Конечно, это были „фантастические замыслы Миная", тем более, что кроме Немоловского, сына сельского священника, и Петра Галушкина, никто из нас даже не жил никогда в деревне, не говоря уже о том, что мы не имели никакого понятия о сельских работах. Но мы считали, что все это пустяки—научимся была бы охота. Более важным был вопрос о деньгах—надо ведь было собрать хотя бы несколько сотен. Вот и решили добывать денег. Я решил выйти из гимназии и уехать на урок к богатому помещику, таким образом скопить посильную лепту. Тут Немоловского взяли в солдаты и услали на Кавказ, Галушкин уехал в Киев. Я подыскал новую квартиру на другой окраине, тоже у кузнеца. Поселился вместе с Пашинским. До сих пор не знаю точно по какой причине, только 5 апреля 1877 года часа в три пополудни я узнал от моего отца что жандармы ищут мою квартиру, и что брат мой Степан побежал меня предупредить. Оставив об этом по дороге домой записку одному из товарищей, я помчался домой, надеясь предупредить жандармов к убрать нелегальщину. Спешил еще и потому, что этот день был днем нашего очередного собрания. Когда я отворил в сенях дверь в мою комнату, за моей спиной открылась дверь из хозяйской половины. и в сени выскочили два рослых жандарма. В нашей с Пашинским комнате стол был отодвинут на середину, за столом восседали жандармский полковник и прокурор, навалена была литература. Сбоку сидел Пашинский, в углу у окна мой брат и прибежавшая на собрание Шиманская. Мне был предложен, после вопроса, кто я, вопрос—чьи книги. Я ответил, что все мое. Прокурор, ехидно улыбаясь, ответил, что, по словам Пашинского книги в его столе принадлежат ему. „Ему, так ему!" Кроме, книг в столе Пашинского, было много книг и в моем столе, и целая их куча была сложена на печке. На печке лежала масса нелегальных брошюр на малороссийском языке, которые незадолго были получены нами из Киева, неизвестно по какой причине в большом изобилии.

В 1882 г. Исаак Ливийский предложил мне присоединиться к организуемому им кружку народовольцев. В кружок этот входили брат и сестра Яновские, Ант. Богданович и еще три-четыре человека. Предполагалась пропаганда среди студенчества, военных, рабочих, оборудование типографии. В Киеве была народовольческая группа с представителем от центра, среди этой группы у меня были знакомые. Я согласился, но с непременным условием присоединиться к группе или войти с ней в соглашение. Пока что заводили знакомства, достали немного шрифта, заготовляли материалы для паспортного стола. У Ливийского не было своей квартиры, и он ночевал у товарищей, чаще всего у меня, ночевал и накануне ареста. Арестовали его вместе с Ангелом Богдановичем при выходе из ресторана. Следовало мне ожидать обыска. Посоветовавшись с членом местной группы, товарищем моим по гимназии, Степаном Росси, я решил перейти на нелегальное положение. Получив паспорт и явку в Харьков, я уехал; явившись в Харькове по данному мне адресу, я попал на квартиру к Сигизмунду Комарницкому и Аполлону Немоловскому, моим землякам и приятелям. Комарницкий встретил меня словами: „Ты что же сюда приехал заводить крамолу", намекая этим на «мои сношения с Ливийским. Здесь я познакомился с членами местной группы—Анненковым, Омировым, Александром Кашинцевым и другими. Скоро Мне удалось получить урок, материально меня обеспечивавший.

Прибавлю несколько слов о судьбе упомянутых в этом очерке лиц. Немоловский умер в Шлиссельбурге. Компанец, будучи студентом Петербургского университета, был арестован за пропаганду среди рабочих, сослан в Сибирь, где и умер. Галушкин умер в Киевской тюрьме от чахотки. Ливийский был осужден киевским военным судом, кажется на 10 л. каторги, и умер в Киевской крепости. Судьба остальных лиц мне неизвестна.

Зенин, Филипп Григорьевич, александрийский (Херсонской губ.) мещанин. Родился ок. 1860. Обучался в учительской семинарии, которую не окончил. В 1884 служил телеграфистом Харьковско-Николаевской ж. д. По-видимому, примыкал к народовольцам. Находился в 1884 в сношениях с членами южнорусской народовольческой организации (в том числе с Сергеем Ивановым) и членами рабочего народовольческого кружка на ст. Люботин, Харьково-Николаевской железной дороги. По поручению Немоловского отвез из Полтавы в Харьков корзину с типографским шрифтом, которую оставил в конспиративной квартире народовольцев в Харькове. Передал там же А. Тихоцкому раму для типографии и часть шрифта

Немоловский Александр. Во ВСЮР и Русской Армии рядовой в корниловских частях до эвакуации Крыма. Галлиполиец.
Осенью 1925 в составе Корниловского полка в Болгарии. /2/
Немоловский Василий Павлович, р. 22 янв. 1922 в Житомире Волынской губ. 1919 окончил Симферопольскую Первую
гимназию. 1919–1920 гг. учился в Таврич. университете. Служил в Рос. флоте. Эвакуировался с Русской эскадрой
в Тунис. 1923 переехал во Францию, поступил в Ecole Speciale des Travaux Publics. /569–68/
Немоловский Василий. Фельдшер. Во ВСЮР и Русской Армии до эвакуации Крыма. Эвакуирован с флотом в Бизерту; янв.
1921 на крейсере "Генерал Корнилов". /488/
Немоловский Владимир Штабс-капитан. В Галицийской армии. Взят в плен. 24 мар. 1920 передан в распоряжение ВГШ
/706/
Немоловский Всеволод Васильевич, р. в Волынской губ. Поручик. В Вооруженных силах Юга России. Взят в плен. На 1
дек. 1920 на особом учете в ПВО /7–103/
Немоловский Николай. Вольноопределяющийся. В Русской Армии; фев. — мар. 1921 в составе 2-го стрелкового полка 3-й
армии в Польше. /587/
Немоловский. Во ВСЮР; охотник флота, весной 1919, 1919–1920 матрос артиллерийской роты на крейсере "Кагул"
("Генерал Корнилов"). /38/
Немоловский. Поручик. В Добровольческой армии в сен. 1918 в 5-й роте 1-го Офицерского (Марковского) полка. /16–11/
Немоловский. Сотник. К апр. 1919 в украинской армии. /330/

Немоловський Володимир, сотник, піхота — підполковник

Немоловський Михайло, чотовий, артилерія — хорунжий

Немоловский М. И. (р. 1882) — студент Демидовского юридического лицея в Ярославле. В мае 1903 г. арестован при распространении листовок группы «Свобода», в июне освобожден под залог до решения дела, которое в январе 1904 г. было передано для рассмотрения в Московскую судебную палату и прекращено в апреле 1905 г. — 2, 194.

К Алеше постоянно приходили его друзья по институту, чаще всего Иван Филиппович Немоловский, или Ваня, как мы его называли, и Всеволод Александрович Голубович. Оба они позже стали членами украинской Центральной Рады и членами нашей семьи. Вначале скажу несколько слов о Немоловском. Он происходил из семьи, принадлежавшей к передовым кругам украинской интеллигенции, активно принимавшей участие в общественной жизни и вносившей творческий вклад в развитие украинской культуры. Со стороны матери он был в близком родстве с семьей Косачей (его мать была двоюродной сестрой Леси Украинки), и поэтому, гордясь таким родством, Ваня взял себе фамилию Косач как литературный псевдоним. Отец Вани, Филипп Иринеевич Немоловский, был «идейным» врачом. Работая в земской больнице, он стремился войти в доверие к своим пациентам-крестьянам и понять их психологию. Так, например, выписывая рецепт какой-нибудь бабе, он ей говорил, что принимать это лекарство надо до восхода солнца, запивая водой «iз непочатоi криницi», то есть из колодца, откуда в то утро еще никто не брал воды. Неудивительно, что он пользовался огромной популярностью и имел славу врача, который «понимает» болезни и умеет их изгонять.

Ваня был другом Алеши еще с гимназической скамьи. Окончив гимназию, как мне помнится в Гродно, Ваня отправился в Бельгию, в Гент, для занятий в Политехническом институте. Там он пробыл около двух лет, приобретая знания


- 56 -

в области технических наук, а также посещая художественную школу. Вернувшись на Украину, он поступил в Киевский политехнический институт, который закончил со званием инженера. Учился Ваня блестяще и вообще был широко образован и многосторонне одарен. Одновременно с Политехническим институтом он окончил Киевскую академию художеств и прекрасно рисовал. Искусство было его призванием, и он наверно стал бы незаурядным художником, если бы не война. В 1914 году Ваню мобилизовали, и он почти сразу же был ранен в правую руку. После ранения его послали на лечение в Киев, но он уже не смог хорошо владеть рукой и был вынужден прекратить свои любимые художественные занятия. По своим политическим убеждениям Ваня был социалистом и еще в гимназические годы, в старших классах, вступил в партию социал-революционеров. Когда началась революция, Ваня принимал активное участие в организации первого украинского правительства, Центральной Рады, состоявшей почти целиком из эсеров. В Центральной Раде Ваня одно время занимал пост министра военных дел.

С нашей семьей Ваня познакомился еще будучи гимназистом, навещая своего друга Алешу. Несмотря на то, что мама была на тринадцать лет старше Вани, он увлекся ею. Эта его платоническая любовь продолжалась много лет. Со стороны мамы вначале было только чувство дружбы, но позже оно переросло в настоящую глубокую привязанность. Ни мама, ни Ваня не скрывали своих чувств, и мой отец знал про их платонический роман, но это не становилось между ними всеми. Хочу добавить, что в последние годы их супружеской жизни отношения между отцом и матерью были довольно сдержанными, по крайней мере внешне, и мне, подростку, казалось, что так оно и должно быть, что в браке любви вообще не бывает. Эти мои заключения основывались на чтении романтической литературы. Психолог из меня тогда был никудышный — я не принимала во внимание, что сдержанность была вообще типичной чертой характера отца. Кроме того, я по-своему расценивала отцовскую упрямость в вопросе медицинской помощи при маминых родах. Дело в том, что она с трудом переносила каждую беременность, и роды у нее бывали затяжные, по несколько суток, так что всегда опасались, что она не выживет. Однако отец отказывался позвать врача, мотивируя это тем, что родить детей — это естественная функция женщины, и как пример приводил случаи, когда беременная крестьянка до последней минуты


- 57 -

работает в поле, родит там ребенка, отдохнет немного и идет домой с младенцем (я догадываюсь, что такие мысли подсказала ему его мать-крестьянка). Для меня отношение отца было доказательством его жестокости или по крайней мере черствости. Как бы то ни было, прежняя горячая любовь между ними с годами остыла, и мама полюбила Ваню. Когда в январе 1917. года отец погиб на фронте, мама вышла за Ваню замуж. Вместе с ним она пережила годы краткой украинской независимости и гражданской войны. После установления советской власти на Украине Ваня некоторое время работал в Наркомпросе, но затем, в конце 20-х годов, его арестовали, обвинив в «буржуазном национализме», и сослали в Караганду. Как у многих из семьи Косачей, у Вани был туберкулез, который стал быстро развиваться в условиях ссылки. Кроме того, он заболел дизентерией. Мама получила от него письмо, где он описывал свое бедственное положение, полное отсутствие медицинской помощи и просил маму ходатайствовать за него, иначе он долго не протянет. Мама пошла к следователю НКВД, показала ему письмо и умоляла сделать что-нибудь для спасения жизни Вани. Следователь посмотрел на письмо и сказал: «Ну что ж, если он болен, то или поправится, или умрет. Я ничего сделать не могу». Вскоре мама получила извещение, что Вани не стало.

В маминой с Ваней жизни было одно обстоятельство, о котором она не подозревала. Случилось так, что через несколько лет после того как они поженились, Ваня полюбил Лизу. Чувство его было сильным и глубоким, и он очень страдал, но ничего не мог с собой поделать, а Лиза всячески старалась его избегать. Нам с Лизой и Ване стоило большого труда сделать так, чтобы мама ни о чем не догадалась. Однажды Ваня заболел и попал в больницу. У него был сильный жар, и в бреду он поминутно звал Лизу, просил, чтобы она была возле него. Мы с Лизой посоветовались и решили, что будет безопаснее, если вместо нее с Ваней буду сидеть я. Так и сделали. Я ночами сидела у постели больного и ухаживала за ним. Маме мы сказали, что я пошла ухаживать за Ваней по его просьбе. Так эта тайна и осталась между нами. Поистине неисповедимы пути человеческого сердца, и мысль о невозможности постоянства в любви поневоле придет на ум, вот как у Алексея Толстого в его небылице «Кабы Волга матушка да вспять побежала», где в числе невероятных вещей упоминается и эта: «Кабы мы любили, да не разлюбляли...»

Месяцев через пять меня перевели в старую городскую тюрьму на Холодной горе. Харьков был тогда столицей Украины, и эта тюрьма была, может быть, главной во всей республике. Там содержались Голубович со своими товарищами, там сидел Иван Немоловский. Слух о том, что привезли жену Голубовича, мгновенно разнесся по всей тюрьме. Арестованные украинцы стали передавать мне еду, делясь своими передачами. Среди людей, которые разносили еду и прибирали помещения, были арестованные, сочувствовавшие Центральной Раде, но не бывшие с ней непосредственно связаны. Все они наперебой оказывали мне знаки внимания, подчеркивая желание помочь. Через них я смогла сразу же связаться со Всеволодом, и наша переписка продолжалась в течение всего моего заключения.

Я проработала в Совнаркоме около двух месяцев, а затем меня кто-то надоумил попробовать устроиться на работу в какую-нибудь редакцию. Я вспомнила об Эллане-Блакитном. В свое время он был эсером, был хорошо знаком с Голубовичем и Немоловским, позже стал боротьбистом и теперь занимал пост редактора коммунистической газеты «Вiстi». Я направилась в редакцию «Вiстей». Блакитный встретил меня радушно, сочувственно выслушал мой рассказ о пребывании в тюрьме, где все еще сидел Всеволод, но на мой вопрос о возможности получить работу у него в редакции ответил, что все штаты у него в газете уже укомплектованы и он сожалеет, что не может меня принять. «Однако, пойдемте, — предложил он. — Я вас познакомлю с Сергеем Пилипенко, редактором газеты «Селянська правда». По моим сведениям, у них имеется вакансия». Мы пошли по коридору — редакция «Селянськоi правди» находилась в том же здании, на том же этаже. Блакитный представил меня Пилипенко, которого рассказ о моем аресте и о Всеволоде так же мало напугал, как и самого Блакитного. Пилипенко тут же взял меня к себе на работу корректором и переводчиком — весь материал газеты приходил из Москвы на русском языке и переводился на украинский. К тому времени я вполне хорошо владела украинским и позже кроме переводческой деятельности вела работу стилистического редактора.

https://www.sakharov-center.ru...;num=12136