ГЕРЦЫК ЕВГЕНИЯ КАЗИМИРОВНА (1878-1944)

Широкие просторы Казацкой степи хранят память о замечательном человеке, благородной, творческой личности, оставившей свой исторический след в развитии отечественной литературы. Представьте себе необозримое пространство, покрытое пестрым ковром всевозможных цветов, образующим сложную мозаику синего, желтого, красного, белого оттенков; иногда растительный покров настолько красочен, настолько ярок и пестр, что душа человека ищет успокоения в далекой линии горизонта, где виднеются небольшие холмики-курганы и вырисовываются темные пятна кудрявых дубрав. На одном из таких холмиков посреди заповедной степи обрела свой покой Евгения Казимировна Герцык, по воле судьбы, проведя свои последние годы жизни на Курской земле. Сегодня, лишь легкий ветерок серебрит серые перья ковыля, разбросанные то здесь, то там по пестрому степному, растительному ковру. Напоминая изредка проходящим по степи людям о забытой всеми "серебряной" душе. Такой же красивой какой была сама Евгения Казимировна при жизни, как женщина, как человек ! Н.А. Бердяев писал о ней " Для меня имело значение дружба с Евгенией Казимировной Герцык, которую я считаю одной из самых замечательных женщин начала 20-го века, утонченно-культурной, проникнутой веяниями ренессансной эпохи... . Русский ренессанс, по существу романтический, отразился в ее одаренной русской душе".
Е.Герцык в своих воспоминаниях говорит об истоках своей дворянской семьи литовско-польского происхождения "Обрусели, забыли бесследно горечь национальной обиды, как забыли язык...".
Родилась Евгения Казимировна Герцык в 1878 году во Владимирской губернии, городе Александрове. С ней в семье росла старшая сестра Аделаида 1874 г.р.. Детство сестер пришлось на 80-е годы 19-го века. Сестры рано лишились матери, она умерла от тяжелой болезни. Евгения ничего не помнила о тех трагических событиях и не осознавала утрату и вхождение в дом другой женщины - мачехи. Через год после смерти матери их отец Казимир Антонович Лубны-Герцык женился на Евгении Антоновне Вокач. Они с сестрой никогда не называли ее мачехой, звали ее Женечкой и относились к ней как "к привычной нарядной гостье". В 1885 году у них родился сын Владимир, брат Аделаиды и Евгении. Отец работал начальником участка Ярославской железной дороги и много времени уделял работе, поэтому их воспитанием занималась в основном мачеха. Сестры очень часто бывали в Крыму, у своего героического деда Антона Казимировича Лубны-Герцык, который принимал участие в Русско-Турецкой войне 1854-1857 гг и за проявленное мужество при обороне Севастополя удостоился многих наград и звания генерал-майора. Имея свой дом в Судаке Антон Казимирович с радостью принимал у себя внуков. Крым сыграл очень большую роль в становлении вкусов, восприятия красоты и формирования творческого начала у Аделаиды и Евгении.
В 1898 году семья Герцык переезжает в Москву. С осени 1899 год окончательно поселившись в Москве Евгения Казимировна в 1901 году поступает на Высшие женские Курсы В.Герье на историко-филологическое отделение, которое с отличием окончила в апреле 1905 года. Такие Курсы были созданы в 1872 году, они считались для женщин "первыми университетами". Создатель Курсов В. Герье сам читал лекции по всеобщей истории и всегда отмечал, что "серьезный интерес к лекциям, который обнаружен большей частью слушательниц и работы, представленные на семинарии, доказывают серьезную потребность женщин к высшему образованию".
Летом 1990 года она встречает свою первую любовь, молодого профессора-швейцарца, лингвиста и переводчика Антуана Веллемана (1875-1962). История взаимоотношений Антуана Веллемана и Евгении Герцык была значительным событием в ее жизни, которое она описала в своих воспоминаниях.
" Нас познакомили на летнем Брестском вокзале. Подошедший поезд выбросил толпу дачников со снопами цветов. Вечерние газеты. Читаем о смерти Владимира Сергеевича Соловьева в Узком. Я не знала ни одной его строчки, но взволнованная смертью, путаясь, по французски рассказываю иностранцу о странностях нашего философа. Внимательный вопрошающий острый взгляд взгляд. Тонкие красивые черты. Очень молод. Нет, он не швейцарец. Мать его австриячка воспитывалась в Англии, закончила Кембридж. Родина? Просто Европа вся!... ." (2,стр.4) Веллеман часто приходил ко мне, приглашал на прогулки. Любили гулять в Кремле, мимо облетавшего Александровского сада. Что значили эти встречи? Для него… для меня… Но что в том – сегодня мы сливаемся. Рождение любви – у обоих первой".
"В день отъезда, зайдя ко мне утром Веллеман в волнении не садится, ходит по моему кабинетику, притрагивается к разбросанным книгам, гравюрам. Начинает говорить, обрывает…Остановился за плечом у меня, сидевшей в низком кресле и – на своем любимом, на языке души, почти без звука: I love you, I love you, и смотрит ждущим, радостно уверенным взглядом. Молча, снизу смотрю на него в нестерпимом блаженстве"(2,стр.4)
"Вечером под осенним дождем провожала его на том же Брестском вокзале. Настойчиво вопрошающий взгляд. Сбивчивые слова:«Я напишу…» «Вы напишете…» И потянулись дни одиночества,жестоко-преждевременного,минуты ужаса перед чем-то,сухие губы,горячечные глаза,– все это,не обманней того мига счастья, говорит мне,что–да, это любовь".
После своего отъезда Веллеман в своем письме к Евгении сообщил о семейной трагедии, говорил о своей ответственности перед своими близкими, писав при этом: -" Я больше не вправе рассчитывать на внимание с Вашей стороны ..., мои страдания не считаю заслуживающими сочувствия. Пишу это только для того, чтобы Вы сохранили обо мне дружескую память и простили меня если я обманул Ваши ожидания". (2,стр.4)
Аделаиды и Евгении привелось посетить Швейцарию, где после нечастых и непродолжительных, негорящих теплотой встреч с Веллеманом пришлось ставить последнюю точку в ее молодой любви.
"Зарождающаяся страсть, простое человеческое чувство, не имевшее за собой будущего. Я переживала и любовь, и страдание, и восторг. Не неверна была жизнь, не незначительна. Так у каждого есть свой внутренне-логический путь, свой включающий и свои ошибки и повторности… ".
" Я слишком скоро изжила боль разлуки. Молодость ли? Значительность новой встречи? Годы искания своего пути... . Через два года мы всей семьей провели лето в Швейцарии и я едва вспомнила, что где-то здесь Веллеман. Ни тогда, ни позже не промелькнуло у меня сожаления, что я не соединилась с ним, что жизнь пошла иначе. Сохранила верность своей линии, связь с людьми одного со мною духа и судьбой Родины...".- писала Евгения Казимировна весной 1938 года в своих "Воспоминаниях".
Начало 20-го века для сестер Герцык - это время подъема их творческой деятельности; Аделаиды Казимировны, страдание и душевная боль которой, после безвременной утраты ее друга повлекло за собой рождение нового в ее душе и творчестве. Ее переживания наливаются русским звуком. Рождается поэт. Евгения Казимировна заявила о себе как публицист, критик и переводчик. В Москве, владея французским, английским, немецким и итальянским языками Евгения Герцык занималась переводами литературы философского содержания; Фр.Ницше, С. Лагерлёф, А. Мюссе, В. Джемса, Э. Карпентера, Ж. Гюисманса и других зарубежных авторов. Переводила она и для Дмитрия Евгеньевича Жуковского (1866-1943), ученого, издателя журнала "Вопросы жизни" и будущего мужа своей старшей сестры Аделаиды Казимировны Герцык с которым они обвенчались в 1909 году. И в тот же год, в их семье родился первенец, сын Даниил (1909-1939 гг), а через несколько лет сын Никита (1913-1995 гг). В Москве Д.Е. Жуковский проживал с семьей с 1910 по 1917 год. Евгения Казимировна Герцык стала им большим другом, а к ее любимым племянникам она питала свои материнские чувства. Их теплые отношения сохранились на протяжении всей ее жизни, даже в самые тяжелые времена, не смотря на разделяющие их расстояния они были духовно близки.
Дмитрий Евгеньевич Жуковский познакомил Евгению Герцык с поэтом Вячеславом Ивановичем Ивановым (1866-1949). -"В этот простой вечер я с Жуковским поехала на Таврическую. Перед дверью мой спутник посмеивался: -" Не хотите - не надо. Я думал вы храбрая. Я позвонила. Дверь открыл Вячеслав Иванов. В черной мягкой блузе, сутулый, в полумраке передней, освещенный со спины сквозь пушистые кольца волос, казался не то юношей, не то стариком. Миновав длинную гостинную, он ввел нас в соседнюю комнату красно-коричневую, жарко натопленную. Они были одни с Лидией Дмитриевной Зиновьевой-Анибал. Разговор начался без праздных фраз - о близком им и близком мне. В них обоих необычная радость и открытость новому человеку. Лишь сейчас понимаю в чем было отличие Ивановых от всех людей нового искусства. Вячеслав Иванов и Зиновьева-Анибал были счастливы своей внутренней полнотой. Они казались пришельцами большого героического, что в духе и красоте роднит их с великими всех времен..." В дальнейшем эта встреча повлекла за собой многочисленные другие знакомства с такими замечательными личностями, представителями религиозного ренессанса как Николай Александрович Бердяев (1874-1948), Максимилиан Александрович Волошин (1877-1932), Сергей Николаевич Булгаков (1871-1944), Павел Александрович Флоренский (1882-1937), Марина Ивановна Цветаева (1892-1941), Лев Исаакович Шестов (1866-1838), Михаил Осипович Гершензон (1869-1925). Им Е.К.Герцык посвятила часть своих "Воспоминаний".
-"Я курсистка первокурсница,- пишет Е. Герцык, исправно хожу на лекции. Большая аудитория в два света как бы с алтарным полукружием. В этом полукружии - кафедра. Один другого сменяют на ней лекторы. Старик Ключевский, слушать которого одно наслаждение. о чем бы он не повел рассказ. Величаво-самодовольный Виноградов, позднее прославившийся либеральным выступлением. Новгородцев- исполненный морального пафоса внедряет в Москву Кантовский идеализм. Старый краснобай Алексей Веселовский. И сколько их еще... Красота, идеал, научный метод, истина - чудом стоит под высоким лепным плафоном. И все это мне ни к чему, все это идет мимо моей трудной внутренней жизни.- Дома лежит книга, совсем не известного автора. Вот она мне - живой родник. Самое нужное - самыми простым словами. О том,что наступает час, когда обличается внезапно катастрофически лживость всего, что касалось незыблемым - добро, смысл жизни, истина. Человек повисает над бездной и тут ему впервые открывается настоящее знание... У меня на губах горит вопрос: что же открывается? Какое знание? И ждать я не могу. Так Лев Шестов вошел в мою жизнь. Завязалась переписка ... . Из всего погибшего в 17-м году в нашей Московской квартире мне больше всего щемит душу потеря тоненькой пачечки Шестовских писем того раннего периода. В первый раз я увидела Льва Исааковича Шестова в 1903-м году в Швейцарии, в Интерлакене. Два года переписки - откровения я от него уж не жду! Но, свесившись из окна отеля, с волнением смотрю на дорогу от вокзала, по которой он придет. Как я его узнаю? Конечно, узнаю. Еврей? С опаской жду типичное московское адвокатское лицо: очень черный волос, бледный лоб. Но нет: он пришел как из опаленной Иудейской земли-темный загар, рыже-коричневая борода и такие же, над низким лбом курчавящиеся волосы. Добрые и прекрасные глаза. Веки чуть приспущены, точно отгораживая от всего зримого. Позднее в своих бесчисленных разговорах с Шестовым, я заметила, что для него не существуют искусства, воспринимаемые глазом: ни разу он не упомянул ни об одной картине. Доходчивы для него только музыка и слово. Ему 38 лет-но он кажется старше, но почему какая-то надломленность в нем? Пол дня мы провели гуляя, обедая, говоря без умолку-непринужденно, просто по дружески".
"После нашей встречи в Швейцарии, Шестов стал появляться в Москве. Всем полюбился в нашей семье. В 1906-1907 году приезды его участились, он неделями проживал здесь, а потом снова уединялся за границей. Мы не знали тогда, что в семье одного журналиста растет сын Льва Исааковича. Он нес по совести не совсем обычную ответственность, от которой может быть и гнулись его плечи и глубокие морщины так старили его... ".
Евгения Казимировна познакомилась с Николаем Александровичем Бердяевым в Москве, где он с женой поселился в 1908 году, после трудных лет лишений и необустроенности. В 1898 году за участие в революционно настроенных студенческих выступлений был осужден на каторгу, которую отбывал Вологде. Вернувшись из Вологодской ссылки, он переехал в Петербург, работал редактором религиозно-философского журнала "Новый путь", проникся идеями православия. Религиозно-философское мировоззрение повлияло на его дальнейшее творчество и сблизило с передовым кругом ученых теософов своего времени.
"... и вдруг опять помолодевший, посветлевший,, опять полный творческого бурления - как он мне был нужен такой, весной девятого года, трудной моей весной! Может быть, почувствовав и во мне волю к высвобождению, хоть и бессильную, так сразу повлекся ко мне. И сразу завязалась наша дружба, многолетняя, никогда и ничем не на миг не омраченная. Счастливая моя дружба!"- писала о нем Евгения Герцык. .....................................
................................................................................................................................................................................................................................................. .
В Зеленой степи, летом 1941 года поселился ее брат Владимир Казимирович с семьей, у которого жила и Евгения Казимировна , ухаживая за его неподвижной из- за полиартрита женой Любовью Александровной. Владимир Казимирович, инженер-геодезист, служил в лесном хозяйстве в Казацком заповеднике, в том месте и расположен тот хутор под красивым названием Зеленая степь. Когда война подступила совсем близко, многие из служащих района были эвакуированы. Герцык остались на месте, они лишь перебрались в глухую местность, погрузив на повозку немного вещей и лежачую больную Любовь Александровну, следуя на свое последнее место жительства - Зеленую степь. Проживали они на снимаемой площади у местного жителя, хозяина дома Бабанина Корнея Титовича и его жены Марии Гавриловны. В семье у Бабаниных росли дети, дочери - старшая Екатерина 1928 г.р., младшая Татьяна 1930 г.р. и сын Иван Корнеевич 1937 г.р.. Жили дружно, вместе разделяя все тяготы военного времени.
Е.К. Герцык дожила до освобождения, испытала эту радость и радость встречи с дочерью брата Вероникой, которую она очень любила. Вероника до войны училась в Тимирязевской академии, а после освобождения приехала по распределению в местный колхоз работать агрономом. Только последние дни Евгении Казимировны не были так легки и продолжительны, она умерла в феврале 1944 года. .................
...................................................................................................................................................................................................................................................

Страницы из Дневника Е.К. Герцык. Записки времени периода с октября 1941 по июнь 1942 года:
"9-го октября. Вероника уехала с братом. Мы обе лежим в изнеможении. Врывается Маруся: Курск взяли немцы. И Сибирь. Сибирь нас немного успокоила, но страх в душе: прислушиваемся: тихо.
12-го октября. Вернулся брат: ночевал в Петропавловке, застрял - грязь непролазная, снег. Привез кур замерзших, с одеревенелыми лапками - не стоят. Одна за ночь погибла у нас в комнате. Другие ожили. Орел взят. Все теснее кольцо. Сверху, с печи непрерывное копошение и щебетание пятерых ребят. Разучивали наизусть "ахфишку": наши - крепкая броня... наши ваших.., наши... .
13- го октября. Брат опять уехал в Петропавловку и совхоз Петрин - слухи разноречивые: то о том, что уничтожены 400 немецких танков, то о том что Медвенка занята. Заходили два красноармейца, якобы из-под Сумм, где были в окружении, идут с 5-го. Подозрительны чистотой шинелей, тем что вежливо спросили, можно ли курить. Один говорит с акцентом - украинским? Говорит, что из украинских районов Курской области. Другой чисто по-русски развивает правильные мысли, не слишком победные, но и не пораженческие. Так и осталось сомнение, кто они.
17-го октября. Первая почта! Мальчик-почтарь верхом стучит в окошечко. Две открытки присланные из Курска. Точно связались с каким-то миром.
18-го октября. Закупаем рожь - зерно сырое, сушим на печке, рассыпаем под кроватью. Дети теперь заладили петь: "Тимошенько - герой!!! Нас к победе ведет Ворошилов. К победе"!
23-го октября. Вечером запылали скирды неподеленной колхозной ржи. Негодование хозяйки и других баб: якобы уже несколько дней был слух, что надо спешить делить, что будут уничтожать неразобранное, а председатель ничего не говорил, не торопил, а теперь жгут. Кругом зарево - в Китаевке, в Стрелице. Бабы побежали сторожить и отбивать еще не подожженный хлеб. Брата вызвали в правление; наутро отправлять всех колхозных лошадей, он должен эвакуироваться или под угрозой расстрела сдать свою лошадь. Он вернулся в ужасном смятении, с чувством невыносимости оставаться. Ночь почти без сна, но все порознь.
24-го октября. Мучительный день. То мы собирали брата, то он выбрасывал вещи, говоря, что уже поздно, нужно было вчера. Отвел буланую, табун ушел. Едим горестного гуся, жирного и сладкого, но вкус которого связался неразрывно с томлением духа. Хозяйка целый день работает, спасая что можно, свозит крестца ржи во двор, сено ... . Рассуждает спокойно, без паники. Ребята наши и соседские поймали в степи двух лошадей и возят на них. Вся степь полна или отбившихся коней или замерзающих, заблудившихся овец. Никакой, ни в чем отчетливости: гонят гурты и где-то бросают, возвращаются. Ночью опять горящие скирды. Легковые машины и люди из района сидящие в них, по словам одних, поджигали, а других - говорили, что напрасно торопятся жечь.
26-октября. Толя прибежал весь дрожа: немцы идут. Оказалось, наша Кавалерия и пехота прошла мимо,горою. Толпятся на улице, глазеют на них, лица спокойные; вечером беспечный смех девчат. Три дня не ездят за почтой - не оставили лошадей для почтаря. Вечером сильные взрывы - мины в Медвенке. Слухи про Новочеркасск. Ростов. Брат совсем подавлен, еле преодолевает. 27 октября брат вместе с учительницей ходил пешком в Рождественку за почтой - не получили: несколько дней не приходила, а завтра закроется совсем. В Медвенке все сворачивается, служащие старики с печальным видом выезжают ополчением. Слух про Ярославль и про окружение Москвы. Один из парней, сопровождающих табун, вернулся: с него сняли сапоги, дали лапти, дали записку "сняли красноармейцы" велели возвращаться. Он доволен. Всем велено уйти на 20 км. от шоссе; Едем в страхе - и оставаться страшно и бросить тоже. Вижу во сне приезд Вероники - т.к. сладостно.
29 октября. Узнали, что последняя ожидаемая почта не пришла из Медвенки и что оттуда выехали все учреждения и почта тоже. Последняя надежда на весть о Веронике рухнула.На сколько месяцев? Корю себя страшно и всех нас за безумие нашего разлучения. Непоправимо.
30 октября. Брат ходил в Стрелицу к крымскому земляку, принес свинины, керосина и соли. Рассказы Ерем. о Заповеднике, как накинулись на Селихова, Татарку и т.д., приезжали на подводах, выламывали двери, окна, ссорясь из за шкафов, разбивали их. Хаос: кто-то сжег все стога сена в заповеднике, а в след за тем пришла кавалерийская дивизия с требованием сена и с угрозами.
31 октября. Огромное зарево, такое,какого еще не бывало. А днем слышались взрывы - взорван был мост через Сейм.
1-го ноября. Жизнь в деревне течет по обычному. Сегодня разбирают по доскам колхозную конюшню.
2-го ноября. Ночевали 7 красноармейцев с ружьями и всей амуницией, хорошо одетые.
5-го ноября. К Ивану Андреевичу пришел сын. Шел 19 дней из Харькова, у них, как у всех колхозников. Тоска и удушье от этого. Хозяин курит. Слухи настораживают, Курск как будто взят. Выворачиваем сундуки, ищем вещи на обмен. Брат мой ходит и ходит ... .
7-ГО НОЯБРЯ. Печальная годовщина Октября. Ничего не знаем.
8-го ноября. На печи с упоением разговоры: теперь и луга будут наши, а то были одни лопухи. У немца водка стоит 40 копеек бутылка. А шоколадные конфеты будут? Коля спрашивает.
10-го ноября. По всем дорогам, во все стороны идет "бродячая Русь".Деревня наполнилась людьми-в каждую хату возвращаются "из окружения" или вырвались "из плена". А брат мой ходит с мешком за плечами по деревням. Меняет. Приносит мед, керосин. На печи Таня рассказывает сказки - страшные ... .
13 ноября. Вчера был долгий разговор на кухне, мучительный. Вернулся Алексей Перепел - говорит то же что все, про преимущество немцев в технике и во всем, но страстнее других и обобщал, углубляя ненависть к нашей власти. Предсказывал, что такая анархия начнется, какой не вообразишь, "Зло на зле отомщать будет". Бабы страстно слушают, возражают, все время стараясь представить немцев "добрыми". Особенно Марья Ивановна - со страху. Вот где зародыш революции - в одной хате. Страх перед возвратом наших и страх ответственности, то радость от впервые за 20 лет почуянной воли. Всюду ненависть к долгому гнету. Глухие слухи о расколе во власти - все за Молотова, против Сталина - неужели прав был П.И. со своими "герольдами", которые только провоцируют и сметутся историей, и останутся в душе народов только как мечта, плохое забудется. Какая-то справедливость, возмездие в этом было бы, но протестует против этого душа.
16-го ноября. Все время издергиваешься противоположными вестями: эти дни слухи об укреплении в области немцев, о том, как Масленникову водили босую и назначена казнь: сожжение, повешение и бабы наши приветствуют это не хуже торговок ... . Брат вернулся из Стрелиц в приподнятом настроении: Америка воюет, бомбежка Германии, наше наступление с востока ... .
18-го ноября. Рассказ на печи, про тех же, что были у нас. Входит в хату. Баба толчет просо. Немец говорит: - А пулю хочешь? Сегодня какой день? - Воскресенье и Егорий.
19-го ноября. У меня не выходит из мысли тот ариец - тянет к себе как бездна, как змея - почему? Думаю, что непривычная жуть в том, что ему дана власть над нами. Он ведь мог пристрелить меня, брата. Необычное в отношениях между людьми. Провал. Пустота.
21-го ноября. Каждый день заходят 6 - 8 человек. Теперь уже все одеты по-вольному, из разных областей - сегодня пробиравшиеся один на Москву, другой на Тулу. И все получают у хозяйки - кто картофель, кто хлеб, борщ, ночевку. Идут с чувством правоты, пять армий разбито под Вязьмой. И вправду развал армии. Вчера месяц как пришло последнее слово от девочки.
22-го ноября. Слухи, слухи, но и факты страшные. Убитый лежит в лесу. Кто? Кем? А в одной деревне тоже убийство! Месть всей деревне. Наш мир сузился до радиуса в несколько километров - зловещее название деревень Знаменское, Стрелица, Любицкое ... .
24-го ноября. Всей деревней ломают амбар, свинарню, родильную, великолепную конюшню, привозят во дворы длинные стропила, балки, горы соломы. Спрашиваю: "Не жалко?". Хозяйка: "А то нет! Ведь наш труд. Скучно как-то стало, страшно - уж пусть бы какая-нибудь власть к нам пришла! Хоть колхоз опять". Каждый день по несколько раз в день нас теребят вестями: "Москва забрата, сожжена, потоплена из канала". А потом опять: "Москва еще не забрана и Ленинград не забран".
В Негорелом лесу за К. лагерь пленных, а немцы бросали "ахфишки" - "...жены, матери идите туда, забирайте мужей, сыновей. Из соседней деревни бабы уже привели оттуда мужей".
29-го ноября. Председатель колхоза вызванный в Медвенку, вернулся. Его назначили старостой. Приказал свезти все расхищенное на место.
2-го декабря. Хозяйка ездила с мужиками отвозившими муку. Самое сильное впечатление ее, что немцы называли ее "мамка, мамка" и не позволили ей таскать кули - сами носили их. На площадке перед Райсполкомом (теперь комендатура) украшенная венками могила того, кого убили в Знаменке и памятник Ленину, у которого отбита голова и протянутая рука, но проволока еще торчит. " Жила-то осталась ! ", - говорят мужики.
11-го декабря. Здешний престол - Знаменье. Праздник. Девушки повыгребли из под сена наряды ... . Дома самогон - гонится и пьется, не прерывный пьяный парламент.
Один: "Я еще до войны с сыном спорил. Нашу "Расею" одним ухватом всякий заберет. Не бывать "Расеи"! Теперь только начало: немец только 14 держав забрал, а конец будет когда весь мир воевать начнет. Вот когда один на небесах останется и один на земле - тогда конец будет. Да. Ну на небеси - это кто верит, а что на земле один будет - это точно! Вот у нас пес не забрешет, петух не закричит ...". А другой ему: "Нет Вася, - что будет никто не может знать ни лейтенант, ни майор".
Третий: "Нет, постой - майор или капитан, скажем может знать ...". Хозяин сидя на корточках: "Верно, нас дураков много развелось, так нужно нас извести".Баба не пьяная: "Американец Турцию занял и Закавказье".
12-го декабря. Продолжается Престол. С утра мы слышим разговоры о событиях 40-летней давности за Александров - безошибочный барские нотки, помещичьих... . И в заправду их бывший барин, отбывший 15 лет ссылки и сразу прежние отношения. С одной стороны почтительно - фамильярные, а с другой фамильярно - покровительственные. Вся наша посуда в ходу и рассказы его без конца о немцах. Тоска.
14-го декабря после отъезда К. хозяйка с упоением рассказывала детям и какой-то соседке о работе своей у барина, как поздравляла с Ангелом. Он ей за это 5 рублей дал. Она в ноги (суровая колхозница), а барин еще 3 рубля. И все деньги потратила на ярмарке. Девочка слушала с упоением: "Вот жизнь была!". Разговоры об открывающихся церквях. А Маруся с тревогой: "А я не знаю как надо молиться". Так как несколько лет назад, когда в быт вошли танцевальные вечера, девушки тревожились, что не знают танцев.
15-го декабря. Слухов много. Стоило бы записывать их и после сверять с тем, что было в то время в действительности. В Москве - кадетская власть. Владивосток и другие города заняты японцами. Америка отступилась от нас. Сталин улетел в Монголию. Фронт у Старого Оскола и там красноармейцы жгут деревни за то, что полны дезертиров. Все вперемежку. Опять поток прохожих, одно время было прекратившийся. Рассказы скудные, все про тоже.
18-е декабря. Хозяйка мужу: "Дурак, разве не знаешь,что в постный день месяц народится не может!". Николин день.
21-е декабря. Брат второй день в Медвенке. Страх. Прохожий с Донбасса:" В праздник 8-го ноября Сталин по радио винился, что ввел колхозы, обещался, что не будет их больше, просил народ помогать бороться против немцев". Сегодня самолеты сбрасывали листовки на немецком языке (это уже реальность - их нам приносили).
Наши самолеты. И они же били из пулеметов под Курском. Боцман чуть не попал. И бабы-молочницы, загордившиеся было, пришли покладистые...Люба подслушала новый вариант сказки об Иванушке-дурачке.. Шел он и нес отцу в поле котелок с галушками, а за ним тень. Иванушка-дурачок думает: "Должно быть голодный, что за мной идет,не отстает". И бросил ему галушек. А тот все идет, значит не сыт. Иван еще бросил и так скормил все галушки - пришел к отцу, котелок пуст.
25-е декабря. Вернувшись из Медвенки, в тот же день брат поехал в Курск, лесник его повез. Вернулся через день - благополучно , но бесполезно. У хозяйки некоторое разочарование в немцах: приказ отдавать 8 фунтов с пуда отдавать "государству". Говорит: "И это не мед и то не патока".
29-е декабря. Любимая! Твой день 25-й. Как и где ты? Чувствуешь ли нас? В этот день загорелось желание на воссоединение. Читаю с упоением "Илиаду" - хотя нужно было про Зеленую степь, за ее оккупацию.
1942 год. Январь. Не записываю давно, но что-то тихо совершается. Слухи, волнения, перемены. Адвокат говоривший дельно и безнадежно (в пользу немцев) и тут же совсем о другом: полеты наших самолетов (или американских!). Передвижение немцев, привоз раненых в Китаевку. Пальба кругом... .
Раз вечером трое неизвестных, хорошо одетых, не похожих на обычных прохожих: " Чем вы помогали Красной Армии???, чем вы помогаете немцам ? " Хозяйка дипломатично:
"Нам что ни поп, то батька". Разведчики Красной Армии не остались ночевать, уехали на санях с хорошей лошадью.Кое-кто из вернувшихся с фронта собираются уходить. В деревне смущение, страхи, кое-где поддельная радость. Первые вести с советской Родины об отступлении от Москвы.
9-10-11-го января. Дни крутого поворота. Сразу пошел слух, что в Любицком штаб наших !? Прискакали как-то двое (партизаны) и повели хозяина во двор, грозя расстрелом, допрашивали про квартирантов. Кончилось все благополучно. Истерика хозяйки, когда она узнала... . Разговор с летчиком - прохожим: будто Орел взят нами, Тула... . Наутро они с хозяином поехали в штаб и многие другие военнообязанные. А вечером 10-го первые настоящие бойцы свои у нас: азербайджанец и русский, деликатные, выдержанные. Ликование внутри, надежда на соединение. И у всех кругом, недавно радовавшихся... .немцам ? Обоянь взята нами, но есть и тревожащее вести: обоз, артиллерия далеко отстает. Много ли здесь сил - неизвестно. На другой день несколько раз появлялись красноармейцы, они уже в Китаевке, собирают хлеб, кур, без насилия, с благодарностью.
К вечеру 11-го нарастание тревоги, будто в Любицком наши, а в другом конце - немцы. Сгорело несколько хат в Любицком. Хозяин и другие ушедшие в штаб не вернулись. Гулко ударяет. Где? Кто? Где немцы? Можем ли мы быть на пути, на стыке двух армий? Конечно же "Да".
12-го января. Ночевали у нас Федора с тремя мальчишками. Брат не спит от волнения. Как одеть Любу, куда унести? Неужели гибель придет теперь, когда ближе и возможней стала встреча!
13-14-15-16-17-е,все таже смена надежд и страхов. Девчата из Китаевки прячутся у нас и хохочут за стеною. В Китаевки немцы обирают до чиста, до последней тряпки.А Китаевка от нас в 2-х километрах ! Наши куда-то отступили. Но продолжают заходить в радостном возбуждении прохожие - спрашивают, "Где штаб ?". На глазах вырастает народная армия так же, как раньше на глазах армия рассыпалась. По каким внутренним законам? Совсем так же, как сменяющиеся волны упадка, безволия и снова возродившейся крепости в душе каждого человека. Точно эти месяцы, пока они брели из окружения, из под Смоленска, были оздоравливающим сном -"Наши, близко!"
Несмотря на всю опасность, никто не желает мирных немецких дней. И где-то - все на Полевой, день и ночь тяжелые орудия гудят. Кажется давно должны были друг друга истребить, а все бьют и бьют. Рассказы вернувшегося хозяина о том, как немецкая разведка наткнулась на русскую - и те и другие наскочили на бывший штаб, что бы забрать оставленное. Не стали драться и расскакались в разные стороны.
25-го января. Наши отогнаны далеко. Опять немцы. У нас еще не были, но другие деревни обирают. Начинается голод. Варим картошку по счету.
Я сижу и шью из лоскутов блузки на обмен. Шью платье нашей крохотной уборщице Нине. Куклу сделала и обменяла на 10 килограмм картошки. Дни удлиняется, Люба ведет счет убывающим дням до 1-го мая. Глухие слухи и надежды, которым уже не веришь. Результат наступления наших - только много сожженных хат, расстрелянных за связь с партизанами, ожесточение немцев к мирному населению.
6-7-8-го февраля. Три дня и три ночи они здесь. Постоянно заходят, требуют гусей, овцу. Их немецкий говор странно напоминает давние времена. Из глубины памяти извлекаешь забытые слова: Шаф - 0вца (немецкий) и т.д..Это сказал приехавший за сеном, но на второй день появились другие - карательный отряд. Всех мужчин и брата согнали в один двор. Тупой ужас. Возможность всего. Допрос к счастью закончился благополучно. Девчат заставили щипать гусей, штопать одежду, стирать... .
15-е февраля. Каждый день с горы тянется обоз в 15-20 подвод, начинается беготня, зеленые шинели и немецкий говор стали обычным явлением. Здоровые, крупные, хорошо одетые, не дрожащие от холода, не смотря на 30-ти градусный мороз. Самоуверенно - вежливые. Каждый заглядывает к нам; выражают сочувствие болезни. Редко язвят, как сегодняшний, который на мои слова, что у хозяйки восемь маленьких детей (чтобы ничего не забирали), ответил: "Что же - это гордость Сталина". И тут же сообщил, будто Сталин ранен. Другой в очках интеллигентный, задумчиво смотрел на показанную ему муку из проса. Ловлю себя на том, что нет к ним личной враждебности. Но не на миг не слабеет воля к победе, к извержению их из русского тела. Тупо сижу и шью блузки, которые потом меняем на картошку и курицу. Чувствуется голод. Бедствуем без соли. Деревня обирается постепенно - уже нет ни одного гуся, почти нет кур, сено забрано. У нас в самые первые дни немецкого обирания и в дни лютейшего мороза был настоящий "Вифлеем". В кухне теленок, у дверей овца с двумя ягнятами и в хозяйской комнате - другая, тоже с двумя: два барашка, две ярочки. Их блеяние - точно нежная песня. Теперь в солнечные дни их уже выпускают и они скачут по снегу. Иван Андреевич купил лошадь в чесотке, чтоб не отобрали, мастерит сани, собирается на Украину. Убежден, что там немцы другие и там благополучнее.
23 февраля. Вчера страшный день. Я повредила Любе руку и возилась около нее. Подошел к кровати молодой румяный немец и стал звать меня в хату по соседству, где находились пойманные партизаны с которых нужно было снять допрос. Увидела этих двоих, бледных как бумага, сбивающихся в ответах. Один сказал мне: "Жизнь наша минутная, тетка". Я могла поставить им только два вопроса, потом немец отправил меня, а через четверть часа мы услышали о борьбе между ними. Один вырвавшись бежал по улице мимо наших окон и был застрелен на повал у хаты П. Другому удалось бежать. А перед этим они боролись с немцами, пытались вырвать у них ружья, чуть не одолели их. Мучительное чувство: может быть я могла в переводе что-нибудь сказать чтобы оправдать их. Не сумела. И этим как будто связана навеки с этим убитым парнем.
МАРТ. Голодаем. Нет соли. Хлеба по крошке - крутим на ручной мельнице на лепешку, так как мельница все не работает. Любино состояние в смысле сердца, отчаянное. И тут первая удача: приезд докторши и через 5 дней - адонис, адонилен, камфора, валериана и два средства для лечения рук.Опять с отходом наших (несколько дней не слышна канонада, с неудачами их на фронте (по немецким газетам и по рассказам прохожих) поднимаются прогерманские надежды - подлая человеческая природа хочет верить, что побеждающие правы, благи. Только некоторые, верные до конца (семья Ф.И.) каждый день Бог весть откуда, не поддаваясь шепчут победные слухи. Умиляюсь на них, на их стойкость. Ночевавшая на печи городская рассказывала как при освещении церквей присутствовали немцы без фуражек: " Они божественные, на каждом крест." И тут же говорит, как они же евреев семьями сгоняли в подвалы, а через несколько дней погрузили на грузовики детей, разбегающихся в испуге, побросали как поленья и повезли за город на расстрел...".



Встреча с прошлым в сегодняшнем ракурсе
(Курск, 27 августа – 1 сентября 2020)

Меня обнаружил в интернете Александр Подушкин, краевед из Курска, который занимается историей Медвенского района. Устанавливает и реставрирует памятники участникам войны, партизанам , на местных кладбищах района. Там же он случайно натолкнулся на могилу переводчицы и мемуаристки Евгении Герцык (1878–1944), расположенную на кладбище у хутора «Зеленая степь». Посмотрев в интернете информацию о ней, был тронут в первую очередь ее жизненным подвигом – ее многолетним (более 20 лет) уходом за лежачей в тяжелом полиартрите невесткой, женой брата, а также, несмотря на все перипетии ее жизни, верой в будущее страны. Я тоже считала это подвигом, тем более в тех условиях, в которых семье приходилось жить сначала 1920-х годов: Крым, Кавказ (три пункта), Курская область… Полуголодное существование, болезни, съемные углы, – и при этом высокий настрой духа, благотворное воспитывающее влияние на молодежь, написание воспоминаний о жизни семьи в конце Х1Х-начале ХХ века с тонкой оценкой той эпохи, с портретами ведущих деятелей литературно-философской элиты России, с которыми сводила ее жизнь. Это действительно была незаурядная личность.
Собственно, послевоенное открытие Е.К. Герцык для читателя началось с публикации ее книжечки с отдельными главами в Париже (Евгения Герцык. Воспоминания. Ymca-press, 1973). А в нашей стране известность ее, как мемуаристки, началась с годами перестройки; первые публикации глав воспоминаний в журнале «Наше наследие» (1988, 1991), а в 1996 году в изд-ве «Московский рабочий» вышла книга Евгении Герцык на газетной бумаге, с фотографиями из архива, – ее называли «Золушкой» за бесценное содержание этого тома в скромном оформлении. Позднее появятся и более роскошные издания, и монографии Натальи Бонецкой (Царь девица. 2013; «Сестры Герцык, как феномен Серебряного века». 2020).
Жизнь семьи под Курском с октября 1938 года была связана с тем, что брат Евгении, Владимир Казимирович Герцык, получил должность лесничего в заповеднике «Зеленая степь». Здесь, спустя некоторое время, они получили и государственное «свое» жилье, маленький домик среди природы. Такого у них не было с крымских времен, казалось, жизнь стала налаживаться. Дочь Владимира Казимировича и его больной жены Любови Александровны Жуковской, Вероника, училась в Москве в Сельскохозяйственной академии им. Тимирязева.
Но международная обстановка накалялась, Европа уже кое-где полыхала и Евгения Казимировна с ее обостренным чутьем не могла этого не ощущать. А вскоре наступило и 22 июня 1941 года. Первое беспокойство – о Веронике, Москву начинали бомбить. Враг продвигался на восток , в сентябре заповедник эвакуировали дальше в глубь страны. Герцыки с лежачей больной были не в состоянии перемещаться с пересадками в неизвестность и просто уехали с усадьбы, находящейся близко к трассе, подальше к участку Казацкая степь, сняли угол в деревне «Зеленая степь». Там пережили оккупацию и в начале 1943 года радость освобождения района, наладив связь с родными и близкими в Москве и эвакуации. Подопечная Евгении, Люба, и сама Евгения вскоре скончались (июль 1943, январь 1944).
Владимир Казимирович Герцык с приехавшей дипломированной дочерью еще более года прожили в этой удаленной деревне, Вероника с дипломом агронома почти два года проработала в Китаевской МТС, но затем В.К. назначили ВРИО директора заповедника по восстановлению усадьбы и деятельности гос. Учреждения. С завершением войны, летом 1945 года перебрались снова в съемный угол в хате местных жителей д. Селиховы дворы, строения заповедной усадьбы были полностью уничтожены за полтора года. Возможно даже местными жителями, кот. вынимали оконные рамы, двери, растаскивали бревна. Народ был нищим. Весной 1947 года мой отец после демобилизации в поисках места работы и жительства ехал на юг, завез трехлетнюю меня и оставил у своего дяди и двоюродной сестры. Так я стала членом семьи Герцыков и долгие годы жила в заповеднике, ходила в Селиховскую школу до 5 класса, а кончала курскую школу №7 в 1961 году. И теперь я уж наверно одна из немногих свидетелей той послевоенной жизни.
Смутно помню, что бродили с деревенскими детьми по оврагу, собирая какие-то железки (могли бы и снаряды подобрать, подорваться, но Бог миловал), а вскоре уже построили или отремонтировали первые домики в заповеднике и мы переехали туда. Детей было мало в те годы, одна подруга Тамара Гагарина. Ее мать, работавшая штукатуром в заповеднике, одна воспитывала троих детей, их отец пропал без вести. Помню, любили сидеть мы на свежеоструганых досках (стройматериал), и она мечтала, что вот из-за поворота покажется человек и это окажется ее отец. Строителями были пленные немцы, за ними мы наблюдали издалека, росли домик за домиком для сотрудников заповедника. Вот и мы переехали из 1 комнаты в 2 смежные с кухонькой и чуланом. Но я очень жалела синюю, стеклянную ручку внутри старого домика. Кажется, в тот первый домик переехали Гагарины и я все же могла видеть и трогать ту замечательную ручку, запомнившуюся до сих пор. Все жители держали огороды, коров и другую живность. Иначе было невозможно прожить. Город в 10 километрах, а сюда изредка, может быть раз в неделю привозили буханки черного хлеба и липкие конфеты подушечки. Это можно было купить. Но живность облагали налогом, и мы носили в деревню сдавать молоко и яйца.
Дедушка и Вероника (для меня она стала мамой) работали с утра до вечера, поэтому всегда держали помощницу по хозяйству, заодно и мою няню. Это были женщины из окрестных деревень, они жили вместе с нами. Помню Маруся, Люба, Дора, Варя… Со временем они выходили замуж и сменяли друг друга. В 1951 году пошла в деревенскую школу, сидели за партами одновременно по 2 разных класса (справа 1-ый, слева 3-ий), при одной учительнице. Электричества, конечно, не было и при необходимости зажигали керосиновую лампу. Но мы другого ведь не видели, нам это казалось нормально. Мы любили свою школу, учителей, своих товарищей. Помню своего друга Ваню Подтуркина, он даже по-детски ухаживал за мной, дарил букетики, карандаши, тетради. Я старалась подтянуть его по математике. Позже, в 10 лет он погиб от удара молнии, бежал по степи в грозу. Жизнь в заповеднике улучшалась: появился движок, вечером зажигалось электричество, заработала баня, магазин-сельпо. Помню, привезли в магазин надувные шарики, мы дети радовались такому чуду. У меня оказался розовый, он мне так нравился, но вдруг ветер вырвал его из рук и понес по подмороженному снежному насту в сторону кустов. Я, увязая в снегу, бросилась его спасать, но не догнала, он наткнулся на куст и лопнул. Я очень горевала и вот до сих пор помню этот шарик. ( Помните у Окуджавы «Девочка плачет – шарик улетел…»). Такие мелочи запомнились.
Ну и учеба в Курске 8-10 класс, это уже преддверие института, надо было думать: кем стать? Какую профессию выбрать? Родители мои были врачами, после войны осели в горах, в курорте Теберда, где, кстати, тоже был заповедник. А в нашу «Стрелецкую степь» приезжали из Москвы на практику студенты, аспиранты, сотрудники академических институтов. Летом и мы с Тамарой помогали ботаникам срезать укосы, собирать гербарии. Вечерами играли с ними в волейбол. Наверно эти общения, а также походы в горы, когда я бывала у родителей, костры, – все это сформировало мое желание поступить в Москве на Географический факультет. Но получился Геологический, и – мои университетские друзья – это уж моя судьба. Ведь иначе и я была бы другой.
Но вернемся в сегодняшний день. Итак, Александр Александрович Подушкин стал катализатором моей поездки. Я давно собиралась проведать могилы своих близких, не была уже более 10 лет. И тут такой интерес к нашей семье. Он уже поставил памятник Евгении Казимировне и Любови Александровне, предложил обновить и памятники Владимиру Казимировичу и Веронике Владимировне в заповеднике. В заповеднике нашей опорой была заведующая Экологическим центром Валентина Петровна Сошнина.
Я приехала на поезде в 5.50 утра 27 августа, Подушкин уже встречал у вагона, и, отдохнув в его замечательном доме, познакомившись с его милой женой, я попала в его полное распоряжение, и началось путешествие на его машине в Краеведческий центр библиотеки им. Асеева в центре Курска, а потом по Медвенскому району. Ехали полями и степями – первая остановка в Любицком, где необычная Покровская церковь с синими со звездами куполами, а недалеко от нее и Китаевский клуб-сельсовет. Уж здесь остановка была солидная, с беседой с главой Китаевского с/с Ольгой Николаевной за чаем. Кстати, Вероника по возвращении из Москвы 2 года работала в Китаевской МТС. Женщины работающие в сельском совете ухаживают за могилой Евгении и Любы в «Зеленой степи», находящейся в пределах этого административного деления. После душевной беседы поехали дальше на кладбище, где похоронен подопечный Александра – комсомолец 1930-х годов Николай Чаплыгин, убитый кулаками, чьи излишки зерна он старался изъять для голодающего населения городов. Вот вам и сказ о Павлике Морозове, значит были случаи расправы. Время то было жестокое. Подушкин отреставрировал комсомольцу памятник и ограду на месте его захоронения, облагородил место вокруг могилы приезжает с канистрой, поливает, ухаживает, пропалывает, подрезает посаженные им растения на могиле. Мертвые тоже чувствуют заботу.
Но едем дальше, вот уж справа и деревня «Зеленая степь», когда-то к ней я шла пешком после дождя по дороге размытого чернозема. В это лето дождей почти нет, земля трескается от жара. Мы – прямо на кладбище, к могилам. На могиле Евгении Казимировне уже стоит новый памятник, новая белоснежная решетка, все убрано, скамеечка. Это все дела А.А. Подушкина. Моя неизменная ему благодарность. На памятнике выгравирован портрет молодой Евгении ( с фотографии 1907 года), хотя приехала она в Курскую область шестидесятилетней, а умерла в 65 лет с небольшим. Но поздних фотографий не сохранилось, а скорее всего и не было. Саша и здесь полил цветы и подправил недочеты. А я собрала мини букетик маленькой серебристой полыни, она очень напоминает крымскую и по запаху, и по виду. Я уверена, что Евгения это тоже отметила. А вид далеких просторов степи с волнующимся ковылем должен был ей напомнить простор и стихию моря возле которого они жили в Крыму. Мы посидели на лавочке, мысленно связавшись с ушедшими. На обратной стороне памятника выгравированы строчки из стихотворения сестры Евгении, духовной поэтессы Аделаиды Герцык:

Завершились мои скитания,
Не надо дальше идти,
Снимаю белые ткани я —
Износились они в пути…

Надо мной тишина бескрайная
Наклоняет утешный лик,
Зацветает улыбка тайная,
Озаряя грядущий миг...

Всю дорогу искала вечное,
Опьяняюсь духом полян.
Я любила так многое встречное
И несла в руке талисман.

Чрез лесные тропы сквозистые
Он довел до этой страны,
Чьи-то души, нежные, чистые,
За меня возносят мольбы.

И не надо больше искания,
Только ждать, горя об одном:
Где-то ткутся мои одеяния,
Облекут меня в них потом.

Озаренье святое, безгласное
Утолило печаль и страх,
И лежу я нагая, ясная
На протянутых Им руках.


Сестра умерла в 1925 году, но как будто устами Евгении сказала о ее длинном, трудном пути, приведшем ее в эту степь.

Едем дальше в Гастомль, . Это большое село, сельсовет которого включает 12 деревень и хуторов.
Цель – Краеведческий школьный музей. Уже на подъезде нас с зонтиком встречает заведующая музеем и учительница …., накрапывает дождь. По обе стороны от дорожки пестрые клумбы, школа уже готова встретить учеников, ведь конец августа. Но первоклассников ждут мало 6-7 человек, проблемы те же, что и везде в сельской местности: молодежь стремится в большие города. Сама школа в хорошем состоянии, много аудиторий – ученики по образцу ВУЗов перемещаются в специализированные кабинеты: химии, физики, географии... Хороший спортивный зал. Но музей находится за школьной кухней, чтобы в него пройти надо пересечь пространство, где будут готовить бесплатные обеды школьникам по распоряжению Путина. И это может остановить некоторых любопытных, а может наоборот. Все же я бы пожелала музею лучшего помещения, более доступного для детей. Общее впечатление хорошее, детям будет комфортно в родной школе.
Обратно выезжаем к трассе и далее налево к Курску. И наконец, на повороте увидели ферму с коровами. Где же обильные стада овец, коров, лошадей разгуливающих по обширным степным просторам. Что-то мало. Может быть я плохо смотрела.
В Курске Саша отвез меня к моей школьной подруге, художнице Алевтине Носовой, мы не виделись более 10 лет. У них целая династия художников: муж Василий, сама Аля, дочь, сын, внуки… Погружаюсь в окружение картин, кролика, кота и, главное, дружеского гостеприимства. До утра.

День второй.

С утра едем в заповедник на установку памятников Владимиру Казимировичу и Веронике Владимировне Герцыкам. Отец и дочь, они долгое время жили и работали в заповеднике и умерли в один год. В.К. вышел на пенсию в начале 1950-х, но продолжал активно интересоваться всеми мелочами лесного дела в заповеднике, кажется, он знал каждое дерево в дубравах, консультировал молодого специалиста, нового старшего лесничего А. Шутяева. А Вероника В. всю свою жизнь проработала здесь почвоведом, надо сказать почвы стоили того. Иногда я присутствовала на их бурениях в степи и в дубравах и видела срезы, переходящие от чернозема к суглинкам. Бурили и вытаскивали буры, конечно, рабочие. В лаборатории проводили анализы.
Памятники с портретами усопших давно изготовлены и уже находятся в заповеднике на хранении. Мы заехали сперва в Экологический центр, встретились с Валентиной Петровной Сошниной, которая целый день, как добрый ангел, нам сопутствовала. Саше пришлось еще съездить в Панино за инструментом. Конечно, вся работа была на нем, мы только сопереживали и наблюдали. Сперва надо было убрать старые памятники, которые уже начали разрушаться под воздействием природного выветривания и сырости. Потом поставить новые элементы и сам памятник из качественного карельского камня. Тяжесть неимоверная, работа тонкая, чтобы все стало на место, – ведь это уже на столетия. Помогал рабочий из заповедника, но все – и расчет, и профессионализм, и физические нагрузки ложатся на Подушкина. Он просто жертвует своим здоровьем для умерших, которых хочет увековечить.
Пока они работают, В.П. провела меня между могилами сотрудников. Все, все кого я знала, кто доживал свой век в заповеднике, – все они уже здесь. Между могилами кусты терновника с сизыми ягодами, дикие груши, яблочки… Директор заповедника А.М. Краснитский, ботаник С.С. Левицкий, зоолог В.И. .. с семьями, все послевоенные работники заповедника, для меня это оказался город мертвых. Всплывали в памяти уже давно забытые лица, их шутки, улыбки, песни… Да, тогда любили петь советские военные и послевоенные песни: Катюша, песни пограничников, военного шофера, «Вьется в тесной печурке огонь…» и другие. В памяти эти мелодии и слова засели навечно. Вечера были длинные, темные, радио еще редкость, музыки не хватало. Потом откуда-то появился патефон, начали танцевать. А к праздникам ставили пьесы, главный праздник, конечно, новый год. Не длинные и сложные, допустим, по басне И Крылова «Ворона и лисица», но шили костюмы, учили стихи. Иногда сотрудников вывозили на концерт или в театр в город на единственной машине-грузовике, которым управлял Иван Ефимович Косинов, муж Вероникиной лаборантки, Ольги Кузьминичны. Оба они тоже уже здесь, на кладбище.
Именно этот день из пяти оказался мрачноватым и даже дождливым, работавшим было жарко, а мы уже стали подмерзать. Но вот, к вечеру работы закончены, заезжаем в заповедник, расстаемся с Валентиной Петровной и Саша, после трудов, казалось бы, забравших все силы, еще отвез нас с подругой к ней домой на другой конец города.

День третий

Это была суббота, и я провела день в городе с Алей. Съездили на Красную площадь к городскому парку (он у меня всегда ассоциируется он с песней Окуджавы «Счастливый жребий»).

После дождичка небеса просторны,
Голубей вода, зеленее медь.
В городском саду флейты да валторны,
Капельмейстеру хочется взлететь…

… Может жребий нам выпадет счастливый:
Снова встретимся в городском саду…».

Там же посетили мы художественную выставку, посвященную 75-летию окончания войны, где среди художников Курска, Белгорода и Орла выставлены работы Василия и Алевтины Носовых и их дочери Виктории. Потом посидели в кафе, вспоминая одноклассников и те далекие 60-е годы. Еще с одной одноклассницей, Таней Иванчиковой, удалось поговорить по телефону. Погода была чудесная, продолжалось лето.

День четвертый

Хоть и воскресенье, но для нас с Сашей день был рабочий, он сканировал письма Вероники из Москвы родным (1935–1943 годы), ответные ей. Я раскладывала по датам. В перерывах пили чай под сливой, сквозь ветви-листья которой сквозили лучи еще по летнему теплого солнца. Саша организовал роскошный обед из курицы, поджаренной на углях, и помидор, выращенных в Панино его мамой. Мне кажется таких я никогда не ела, цвет, вкус необыкновенные. Уходить из-под сливы явно не хотелось, долго беседовали с женой Саши, но пора за продолжение работы. … В этот раз ночевать осталась в этом гостеприимном доме.

День пятый

Утром на такси едем в центр, днем за нами с Алей должна заехать Валентина Петровна на машине из заповедника, обещала свозить нас на водоем с лотосами.
Лотосы – это восточное чудо появились здесь несколько лет назад. Оказалось все просто, кто-то привез коробочки с семенами и бросил в пруд, и через 2-3 года на глади пруда появились листья, а потом и сами розовые лотосы. Ну прямо Клод Мане, ждем, когда они появятся на картине А.Б. Носовой. И Курск обретет своего Моне.

День шестой

Отъезд 1 сентября днем. Саша заехал за мной и я, нагруженная курским медом, яблоками и кукурузой отбываю в Москву. Очень счастливая. И хочу еще возвращаться сюда, где тепло, друзья, лотосы, а весной поют соловьи.

Жуковская Татьяна Никитична Октябрь 2020 года


«СЕРЕБРЯНАЯ ДУША» ЕВГЕНИИ ГЕРЦЫК.
Подушкин Александр Александрович
Российская Федерация г. Курск. Краевед.
apoduschkin@yandex.ru

Часть 1 Мое знакомство с семьей Герцык.

Занимаясь в Медвенском районе Курской области краеведением знал сколько на этой земле памятных мест, cколько достойных людей выросло в нашем районе. Потому как сам являюсь уроженцем села Панино , которое находится между Стрелецким и Казацким участком заповедника «Стрелецкая степь» им. В. В. Алехина .
По роду своей деятельности мне пришлось заниматься исследованием партизанского движения на территории района. В годы оккупации отряд партизан базировался в районе Казацкого участка заповедника, куда мне пришлось ехать, чтобы посмотреть есть ли места захоронения партизан в хуторе Стрелица и Зеленая степь. В Зеленой степи я остановился около дома пожилой местной жительницы, чтобы узнать есть ли информация по интересующему меня вопросу и как проехать на местное кладбище. Эту приветливую женщину зовут Александра Семеновна Волобуева 1932 года рождения. Она согласилась поехать со мной и показать могилы партизан, среди которых был и ее тесть. Кладбище совсем небольшое и находится на пригорке степи вдали от хутора.
Посетив погибших партизан, она подвела меня к неухоженной могиле и сказала, что здесь похоронена писательница. Среди бурьяна я разглядел маленькую табличку, на которой были написаны имена двух женщин Евгении Казимировны Герцык и Любовь Александровны Жуковской. Фамилии такие нехарактерные для нашей местности, и мне страшно захотелось узнать – «Кто эти женщины?», умершие в годы Великой Отечественной войны. - «Как они оказались в такой глуши?»
Открыв интернет – был сильно удивлен! Представители «серебряного века», интеллигенции, двух дворянских родов, творческие личности. Стало обидно, что нет на этой могиле достойного им памятника.
Очень много написано о Е.К. Герцык. Читал, искал фотографии, выбрал по моему мнению самую лучшую, где ей 29 лет. Заказал современный памятник, на котором моя знакомая художница постаралась изобразить очень хороший портрет. Взяв все необходимые материалы и инструменты, в августе 2020 года, мы с моим товарищем поехали в степь на установку. Старались – делали. Думаю, что получилось. Место захоронения находится на самом краю погоста, очень хорошо его видно с изредка проезжающих машин. Местные мужики, смотря на портрет Евгении Казимировны, говорили:
- « Неужели в нашей глуши жила такая красивая женщина???» И глазам своим не верили!!!
Любовь Александровна Жуковская тоже очень красивая, но увидел ее фотографию только после того, когда познакомился с Татьяной Никитичной Жуковской , ее родственницей, когда памятник уже был сделан. Поэтому очень жалко, что на памятнике нет ее портрета. Хотелось снять его и добавить, т.е. дорисовать, но пока не решаюсь. Слишком теперь трудоемкое это дело, боюсь что-нибудь нарушить.
С Татьяной Никитичной Жуковской, тоже познакомился в сетях. И был очень рад нашему знакомству. Она рассказала мне, что в Заповеднике похоронены муж и дочь Любовь Александровны, брат и племянница Евгении Казимировны, Владимир Казимирович Герцык и Вероника Владимировна Герцык , проработавшие долгие годы в заповеднике им. Алехина и умершие в один 1976-й год с разницей в полгода.
Я посетил место их захоронения и так же был не сильно рад состоянию надгробий, что побудило меня на замену им памятников и облагораживанию могил. Здесь уже фотографии выбирала Татьяна Никитича и выбрала символическую, где Владимир Казимирович с Вероникой сидят вместе.
Мы их разделили по отдельности на два памятника, похоронены ведь рядом.
Саму Татьяну Никитичну связывает с заповедником часть жизни, она жила здесь, ходила в Селиховы дворы в школу, а 2020 году 27 августа, совсем не зная меня, доверилась и приехала на установку памятников Владимиру Казимирович и Веронике Владимировне. Пробыла в нашем краю четыре дня, посетила могилы своих родственников и, думаю, уехала с хорошими впечатлениями. Оставила много краеведческой информации и подлинные письма Вероники к Евгении Герцык 30-х, 40-х годов прошлого века, которые я публикую на своей странице на сайте ВГД . С ее разрешения они были переданы в музей заповедника им. В.В. Алехина. Заместитель директора по экологическому просвещению Валентина Петровна Сошнина с радостью приняла переданные материалы. Они будут храниться в фондах музей заповедника.

Часть 2 Мои размышления.

Широкие просторы Казацкой степи хранят память о замечательном человеке, благородной, творческой личности, оставившей свой исторический след в развитии отечественной литературы и доброе имя среди людей. Как писал Василий Васильевич Алехин- «Представьте себе необозримое пространство, покрытое пестрым ковром всевозможных цветов, образующим сложную мозаику синего, желтого, красного и белого оттенков. Иногда растительный покров настолько красочен, настолько ярок и пестр, что душа человека ищет успокоения в далекой линии горизонта, где виднеются небольшие холмики-курганы и вырисовываются темные пятна кудрявых дубрав».
На одном из таких холмиков посреди заповедной степи обрела свой покой Евгения Казимировна Герцык, по воле судьбы проведя свои последние годы жизни на Курской земле в хуторе под красивым названием Зеленая степь. Проживала она там с семьей брата Владимира Казимировича на снимаемой площади у местного жителя, хозяина дома Бабанина Корнея Титовича и его жены Марии Гавриловны. Местные жители такие как Александра Семеновна Волобуева и Нина Дементьевна Парахина, являясь старожилами хутора, вспоминают ее по доброму «Герцычка». Говорят, что ее так все звали. А глава администрации Китаевского сельского совета Ольга Николаевна Евглевская на территории которого находится могила, вместе со своими подчиненными сейчас бережно заботятся о месте захоронения Евгении Казимировны и Любовь Александровны. Нисколько не сомневаюсь, что они заслужили этого.
Всем бы хотелось иметь рядом с собой такого человека как Евгения Казимировна.
Человека с особенной судьбой, с ее взлетами и падениями, радостями и печалями. Живя, искренне отдавая людям свою доброту, болея душой за их судьбы, помогая им в беде. Пусть даже близким, пусть насколько хватит сил, но страдать вместе с ними. Долгие годы ухаживать за лежачей больной женой своего брата. Не имея своих детей, заботиться о сыновьях своей скоропостижно умершей родной сестры Аделаиды и дочери брата Владимира.
Принять всех как родных и переживать за каждого.
Об этом говорит их личная переписка. Сколько там заботы о родных, трогательных чувств, взаимопомощи, уважения друг к друг со стороны всех ее близких людей. Беспокоиться как вы питаетесь, в чем вы одеты, есть ли средства для существования. Интересоваться, что вы сегодня прочли и какие книги есть в вашей библиотеке. Советоваться, пусть даже по всяким бытовым пустякам, не упуская ни одной мелочи. Терпеть вместе все трудности, думая о том, как будем жить завтра, но жить и дорожить друг другом, бескорыстно, ничего не требуя взамен.
У Евгении Казимировны не было ненависти к своей «новой стране». В «Письмах оттуда» она писала, что все происходящее нужно принять как должное, как испытание свыше. Многие знакомые, находящиеся в эмиграции осуждали ее за это, но она верила в свой народ и будущее своей Родины. Родины с которой она пережила тяжелые военные годы, находясь на оккупированной территории в хуторе Зеленая степь, куда они переехали в сентябре 1941 года, понимая, что район вскоре окажется в руках немцев, из усадьбы заповедника. Зная четыре иностранных языка, в том числе немецкий, помогала местным жителям в общении с оккупантами. С людьми жила дружно, вместе разделяя все тяготы военного времени. Вела дневник, где описывала происходящие вокруг события периода с октября 1941 по июнь 1942 года. Он опубликован в ее книге «Воспоминания» издательства «Московский рабочий» 1996 год.
Последние дни Евгении Казимировны не были так легки и продолжительны, она умерла в начале 1944 года ..................

Сегодня, лишь легкий ветерок серебрит перья ковыля, разбросанные то здесь, то там по пестрому степному, растительному ковру. Напоминая изредка проходящим по степи людям о забытой всеми "серебряной" душе. Такой же красивой какой была сама Евгения Казимировна при жизни, как женщина, как человек !