Вечтомовы

Начинаю рассказ о ещё одной моей сарапульской ветви, самой, может быть, важной для меня, так как с именно этой бабушкой я общался больше всего, да просто жил у неё месяцами и годами, даже родился в её доме.
Ездил этим летом в Сарапул, хотел переснять старую фотографию (дореволюционную), где маленькая бабушка вместе со своими братьями и сестрами (и их супругами), но родственники это фото, почему-то не нашли - оно пропало. Зато нашли старую магнитофонную запись с голосом бабушки. Там она рассказывает некоторые вещи, глядя именно на эту фотографию, а спрашивают её сын - мой дяди и его дети. Рассказ время от времени прерывается, пропадают целые куски, видимо, в это время меняют кассету. А некоторые слова и даже фразы мне расслышать не удалось, бабушка говорит тихо, а техника была несовершенна. Итак, в начале говорится о муже старшей сестры, герое 1-й мировой, унтер-офицере, который попал служить к белым (я помню, как она рассказывала мне, что его два дня уговаривали, ходили к нему домой офицеры):

...Белые зайдут — мобилизуют, красные зайдут — мобилизуют... У них был свой домик. У них вишни, видишь, сколько было! Где это... в Медвежей Колыме... на горе... (на Карла Маркса к пожарной каланче, видимо, гора — комментарий мамы, но что за "Медвежья" она не знает, и вряд ли кто-то из старожилов даже помнит теперь). Есть Старцева гора, потом какая ещё гора-то? В гору поднимешься... Так вот — стали отступать, он продал дом, купил нор??? шесть вместе с кошёлкой, с телегой — ребят посадили, сами... отступали. Так вот они кто куда приехали. До Марьяновки-то. Станция Марьяновка...
- Село Боголюбовка?
Деревня Боголюбовка, знать-то... Я уж вот тоже забыла. Что-ты? Столько земель...
- Так с Колчаком они в Сибирь уходили? Господи, многострадальная Россия!
А потом ведь мы со снохой, с Санчиковой женой ездили к ним!
- Они там и живут что-ли?
Да. Вот значит пришли... Смотрим — стол, вот, во всю комнату стол — большушшой! Принесли два коровая хлеба. Белый хлеб. Сколько они принесли молока, творогу! Четверо у хозяйки, четверо у нас, да ещё у других работников тоже… всех за стол посадили — вот сколько ребят, как в детском саду! Мы когда зашли, их никого не было. А как обед, зазывают обедать!
- У них общая изба была что ли? На две семьи?
У хозяйки четверо...
- Ну а они у этой хозяйки поселились?
Работали у ней, работали. Она была богатая. Ещё работник с работницей, у них четверо ребят... Стол во всю комнату! … Самовар и труба. Только, знаешь, все чаю напьются, а уж обедать, обедать! К столу-то уж она не дотянётся, а видит! И всё-то это так кликнет: ну, что это никто не ест, не пьёт? (Смеётся) Она уж опять зазывает!
- А как они работали у этой хозяйки?
Ой, пасека у ней была. Теперь... земли много было. Хлеб-то у них белый почему-то всё был. Ну вот, приехали... Она настряпала шанег, растопила масла чашку, большую чашку сметаны — хочешь в масло мочи, хочешь в сметану!
- Они вместе с работниками ели за одним столом одно и то же?
Конечно.
Она долго ли у нас была???, а это вдова была, Афанасий-то Петрович как муж стал ей. С несколькими-то ребятами.
- Афанасий-то Петрович кто был?
Мальшаков фамилия. Я всё хотела написать письмо. А он мне говорит (видимо, кивает на сына — комментарий мой): какая теперь там Боголюбовка? (смеётся) Названия изменились... Так вот и не написали.
- А вы долго до туда добирались отсюда-то? Скока дней? На чём ехали?
В поезде, на чём? Пешком ещё со станции-то Марьяновки шли в деревню ихнюю, село ли...
- А станция Марьяновка где?
Иртыш-река... Но он не на этой стороне.
- Иртыш-то не переезжали?
Нет. Чё нам там делать? Они на этой стороне...
- Какой город большой поблизости есть?
Пермь, кажется. Пермь.
- А может быть Омск, Томск?
Я ведь девчонкой была, не помню. Может за Иртышем этот город, на той стороне...
- А кто ещё на фотографии-то тут есть? Как зовут-то их?
Вот это Николай, самый старший. Это Вера. Это Валя. Ишо ведь пятый был кто-то...
- А чё это ты тут пристроилась?
Тут-то я... У, так я всё время у них была. Вот этих всех ребят соберу по грибы... По Азина-то, как повернёшь на вокзал-то сейчас...
- На Ленина.
Тут всё был лес. Всё был лес. И вот в этом лесу мы моментально... кто ведро наберёт, кто корзинку! Всякие грибы тут росли.
- А за Сарапулкой тоже лес был!
А сейчас ты погляди — о, посёлок-то! Тут тоже лес всё был.
- Сырые грузди — воо какие росли! Но на этом месте уже завод в войну переехал — бараки были. А вот где пруд-то, там по этим логам грузди были.
- Модная ты — в шляпе! Это до революции? Лет 12, наверное... Где ты вещи брала? Вы покупали или сами шили?
Вот уж я с 16 лет стала шить, покупала уж мало. Где это… Несколько девченок перед праздником у них убираются, моют, стирают — и всё девченки. Вот сейчас... какой же тут магазин... как к базару завернёшь, в город-то, когда дойдёшь, тут на углу... сейчас несут вещи сдавать... Как он называется?
- Комиссионный. Был магазин Вольфа там?
Вольф-то? Нет. Это немецка фамилия. Он кондитерскую держал. Вот где училась у кого — Тоня-то... Жена-то портниха, а он вот кондитер был, у Вольфа работал.
- А этот-то, Александр-то, брат твой, Санчик-то, он белый был и он служил, да?
В белых он не служил нисколько.
- Значит он в красных служил? И долго он служил? Когда погиб-то? Он в Сарапуле погиб-то, нет?
Дома он умер. Его привезли на лошади, так он не вставал.
- А куда его ранили?
Не помню. Не помню. Я ещё была девченка ведь! Он в комнате лежал, дом-то большой был, а там от кухни-то комната была, а там ещё зала большушша была! Вот... Я значит... А зеркало было в той комнате, где он лежал. Я приду в зеркало-то посмотреться, ох как он сердился на меня, Санчик-от! Что я охорашиваюсь у зеркала...
... (Тут я вспоминаю,, что дядя рассказывал - красные взяли Сарапул и захватили спиртзавод, так напились там все! Родственники ждут - нет солдата... Беспокоятся. На другой день только Санчик домой явился - пьянущий, почему-то в одном сапоге. Но это значит раньше было. Кстати, он, по словам бабушки, учился на сапожника.)

… Вот маме... так она на дом приносила... сначала сапоги... с фабрики. Мне 12 лет было, я тоже у фабриканта работала.
- А этот Александр-то, он сам что ли сапоги шил? Или тоже на фабрике работал?
Не помню я.
- Хорошие сапоги-то были?
Солдатские. Я числилась в медкомиссии, а резала подмётки, набойки — вот кака толщина кожи! Замочишь её, а утром приходишь, только нож и точишь...
- А Александр не уходил из Сарапула-то далеко? Прямо здесь его и убили? Да, жалко... быстро! А он неженатый ли был? Как жену-то звали?
Пелагея. Вот мы с Пелагеей-то в Марьяновку-то ездили!
- А отчество как?
Не то Степановна... Чё-то у нас все Степановны были! (смеётся) Василий Степаныч — Тонин муж, Богдан Степаныч... (интересно — кто такой? - комментарий мой), Антонина тоже Степановна, как все мы.
- А дети у них были? Они только поженились?
Да нет, жили долго, но детей не было. Ни у сестры, ни у брата Санчика.
- А год это какой был? Когда это Колчак был в Сарапуле? В 20-м или раньше?
Не помню я. Церковь у нас Троицкая была, мы в ней прятались. А ещё окоп вырыли, мы там прятались. (смеётся). Такая вот щель — мы влезали!
- А как вы по улицам ходили? Там ведь мёртвые лежали?
Не видала я мёртвых. Знаешь чё? Вот наступали часто — то Колчак возьмёт Сарапул, то красные возьмут, то белые, то красные. А в начале-то... У нас, значит, подполье... почему-то в нём была вода, снег, что ли, там... а всё прятались, всё прятались! Ой, нет, не подполье, не подполье, а вот нет...как называли... снегом-то набивали? Раньше ведь не было холодильников...
- Погреб.
Вот в этом погребе вода. Они значит вот Иван и мама спустили стИральное корыто (корыта-то были ведь деревянные), вот так ( такое вот брено толстое) поперёк! В погребе-то... А крыша! И вот, знаешь ли... Стрельба идёт, такая стрельба идёт, боимся выглянуть ведь! Они, знаешь ли, спрятались в подполье, сначала…
...

- А кто, кто с кошёлкой-то был?
Василий Степаныч Гребцов — муж Тони.
- Ротный командир.
Вот ему доверили кошёлку... (смеётся) Вот когда белые пришли, он отступил, Тоню-то таскали в военкомат и допрашивали — почему он у красных, то-сё... вот, вызывали её, потом всё-таки отпустили. У многих были белые-то дома! Вот она и беспокоилась — успели ли уехать, не успели... на лошади-то. С патронами-то. Потом ведь опять — опять красные пришли. Опять он жив и здоров! Я... чё же, говорит, ты это... никакой весточки — ничего! Я беспокоилась столько времени! А чё, говорит, писать-то? Я ведь знаю, что я жив-здоров! (Смеётся) Мы всё смеялись... Он жив-здоров! А она-то ведь не знат! Жив-здоров... Он ведь жив-здоров и остался! В Ленинграде они долго потом жили... Ой, какая квартира была! Какая обстановка была! Спились, окаянные, спились... В 20 с чем-то я ведь ездила к ним!
- А как они в Ленинград попали?
Постой-ка... Они работали здесь, был завод воздушных кораблей... чё-то для самолётов какие-то детали делали... Дивизион назывался воздушных кораблей. Значит, оне... Почему же их послали — кого в Москву, кого в Харьков. Вот Миша — знакомой, они вместе с зятем-то работали, они дружили, он приходил к ним, я ведь к сестре тоже приходила, познакомились. Мы хотели пожениться с ним... красивой был какой... ой! И ты знаешь, что... Вот, значит, в Харьков-то он уехал... Через несколько времени от них поехал старший инженер в Сарапул в командировку, он написал мне записку и велел словами передать, что ты, говорит, Ксена, поедешь... приедешь вот с этим человеком, он очень хороший, ко мне в Харьков. А тот на словах сказал: мне, говорит, Миша поручил привести Вас к нему в Харьков. А я не поехала. А чё я поеду? Девченка была 16 лет... Он оставит меня одну в большом городе, чё я буду делать? Я не поехала. И вот мы до глубокой старости прожили, не зная друг о друге ничего. Жив он где, нет ли...
- А скока ему было лет?
Может быть 20-то было, может нет...
- А Антонина-то, она была средняя сестра? Младше Александра? Или старше?
Знать-то старше... не помню, тоже не помню.
- А Мария?
О, это самая старшая.
... А наводнение-то было в 14-м году, вы ведь не помните? В домик-то маленький переехали...
- А вы ближе к Сарапулке раньше жили, чем когда с дедушкой (дом 64)?
Ближе, от Сарапулки-то только полтора квартала, квартал даже. Мы в середине квартала, тут уже Пролетарская улица. А там квартал до Сарапулки. Полтора квартала от Сарапулки-то. По Пролетарской-то вот кожевенное производство Николаевых было, купцы. И Хлебниковы. Я у Николаевых работала, 10 рублей в месяц платили.
- Это деньги большие были тогда, хоршие!
Чё уж хорошие, война была...
- А вам давали масло солёное?
Смотри-ка! Они отступили с белыми, а потом белые опять заняли город. Они приехали, эти хозяева, и привезли бочку солёного масла, и нам, всем рабочим, весили. Задабривали... Я принесла домой тюк, наверно, сливочного масла, солёного.
Потом ведь я пошла на курсы школьников. Всё-таки кое-чему... А послали меня в Усть-Сарапулку, на родину матери и отца, в детской-то садик работать.
- А Василий-то был сарапульский?
Нет, он... вниз по Каме, какой это город?
- Пермь?
Нет, Пермь-то выше нас ведь!
- Елабуга? Каракулино?
Нет. В деревне какой-то... Там ведь русские в деревнях жили, это вокруг Ижевска - удмурты.
- А у них дети были?
Нет.
- А почему?
А кто знат?
- А на свадьбе их все напились, ты рассказывала! Что икона-то ещё прыгала как попало, кто-то нёс...
Он ведь ротный командир. А солдаты-то его вина сколько натаскали! На свадьбу-ту! Это вот... вишнёвки... четвертные! Всякого сладкого... Всякого... С этим... я забыла... горлышко-то... Тётечка у нас, тоже двоюродная сестра по маме, там стряпает на кухне... Большой дом-то, они сами-то там, меньшая-то комната опять, из кухни туда надо заходить... Мы заправляли всем с ней... А как раз революция, революция, только началась революция. ... Воз, значит, когда это привезли, я села на лошадь. А посмотришь: вот несут ... Громили магазины, кто чего тащил, кто чего тащил... Вот в революцию как раз это было.
Я ещё тебе сказывала... Городсков! Гиля-то Городсков! Чей дом был, в котором жили. Он умер, потом матери достался. Он напился, вина-то шибко много натаскали... А, знаешь, с кухни-то там, проход узкий, в спальню заходить... тут снена, тут стена... Он-от проснулся (смеётся), пьяненькой-то: «Опять в тюрьме!» Он только что из тюрьмы вышел! Он игрок какой-то был, шулер! (смеются) Городских или Городсков — одно и то же.
Василий-то Степаныч в Ленинграде на «Красном лётчике» работал. На фотографии он в очках какой-то план смотрит. Ленин умер в 24-м году... Так вот пришёл Василий-то и ревёт в голос! Что случилось? Что случилось? «Ленин умер!»
- Ты у них зимой 24-го была?
А сколько мне было?
- 20.
...
Вот ведь Мария, потом Антонина и Санька говорили: «пива хочешь?» Хочу! «Одевайся!» Отправятся … Мы все на работе, а они в пивной... и там всё распевали, знаешь, песенку: «Ленин славил рай земной — в каждом доме по пивной! "Старая Бавария" — пейте, пролетария!» (поёт и смеется).
По 30 бутылок выпивали в вечер! А!
- Вдвоём?
Это ведь сума сойти можно!
Я пыталась задом наперёд приделать... шляпу-то. Жили они тут с одной Марией... Оказывается он тогда зарабатывал... так... … купили. Одевались так хорошо! Я надела её белый плащ, надела туфельки... и ты знаешь чё... меня сфотографировали на улице, и что-то мне потом смелости не хватило, чтоб ещё-то карточку мне на память дали, уж больно хорошо я тут выглядела.
- Ты долго у них жила?
Месяца три, наверно, не больше.
- Они так и жили в Ленинграде?
Нет. Она потом приехала одна в Сарапул. А потом приехал и он. И вот два месяца спасения не давали — всё пили и пили... Там ведь у них мебель-то продалась шибко хорошая, они продали ведь, наверное, деньги-то были. И квартира трёхкомнатная, они одну комнату сдавали... вот Дивизион воздушных кораблей... с Мишей работал... этот... Иван, Неведомских фамилия. Они его на квартиру пустили, он у них жил.
- Они до войны приехали? А потом куда делися?
Он уехал к себе на родину. А она осталась. Она заболела, болела и умерла.

Всё об этой фамилии.