Забелло Василий Константинович

автобиография, размещена с согласия автора

[q]

Родился я в день Преображения Господня 19 августа 1947 года в семье лесника, был шестым ребёнком по счету. Мой отец Константин Петрович Забелло, отвоевав Великую Отечественную, попал под первую демобилизацию и осенью вернулся к месту проживания в родное село Утулик, где ждала его мама Иулитта Ивановна с четырьмя детьми. О том, что я был желанным ребёнком, говорит такой факт: как-то батяня, подвыпив, расчувствовался, обнял меня и сквозь слезу высказал: «Сынок, я тебя три месяца сотворял». К этому времени я успел отслужить на флоте и уже имел первенца — сына Серёжу. Деда своего Петра Василье¬вича Забелло в живых я не застал, но батяня рассказывал, что дед был сыном священнослужителя и наряду с четырьмя братьями сумел получить образование, работал на железной дороге в должности старшего мастера мостостроителем. Когда началось государево строительство Кругобайкалки, его направили строить мост через реку Утулик. Мост стоит и поныне. А ещё отец рассказывал, что фамилия моя пришла на Русь с Наполеоном из Польши в 1812 году. Русь покорила моего предка, и уже я — его дальний потомок — считаю себя по духу и образу мыслей исключительно русским. Видимо, таковым считал себя и мой прадед, православный священнослужитель о. Василий, ведь есть же причина тому, что я — его прямой потомок — ещё с давних советских времен вдруг обнаружил в себе тягу и в то время запретный интерес к Вере, который всё более перерастает в жизненную необходимость и неотъемлемую духовную потребность.
Второй дед по матери Помазкин Иван Владимирович — коренной байкальский чалдон, уроженец села Посольское, знаменитого тем, что там бурятский князёк казнил в 1650 году посольство царя Алексея Михайловича, направлявшегося в Китай к Богдыхану во главе с боярином Ерофеем Заболоцким. Позже на месте убиения казаки по¬ставили храм во имя Преображения Господня и основали на берегу Байкала Посольский монастырь. В этом храме были повенчаны с материнской стороны мои дед Иван Владимирович Помазкин и бабушка Анна Трофимовна Чалпанова — крестьянка хлебопашенной деревни Тимлюй. Прадед Трофим не хотел отдавать Анечку в чужую деревню, говорил, в своей женихи найдутся. Но Иван крадом по сговору увёз невесту и обвенчался. Как видим, родительского благословения на замужество не было, а было после тайного венчания смирение прадеда. Поэтому род по линии деда Помазкина выветрился и утух. Прадед Трофим, которого я по духовному наитию упоминаю в молитвах, служил при Тимлюйской церкви старостой, он единственный из деревни отказался вступать в колхоз и по Божьему промыслу оставался не тронутый властью. Прожил Трофим 99 лет.
Уходя на вторую Отечественную войну в 1914 году, прозванную Германской или Империалистической, дед Иван Владимирович привёз в Утулик своей тётке, прозванной в народе бабушкой Язвой (православное имя утрачено), семилетнюю дочь Иулитту — мою будущую маму — на сохранность и воспитание. Язвой дедову тётку прозвали местные чалдоны из зависти, за то, что она держала хлебную лавку, постоялый двор, знала травы, лечила людей, бабничала, была по тем временам образованной, красивой и очень набожной. У неё всегда останавливались проезжие господа. Интересен такой факт: устроитель сибирского государевого тракта Шац-генерал в 1865 году перевёз бабушку Язву (была она тогда ещё девицей) из села Большая Речка в Утулик, выдал замуж за ямщика Налётова и, чтобы она не скучала, построил для неё в 1880 году церковь во имя Иоан¬на Предтечи. В ограде этой церкви по завещанию и был похоронен сам генерал. Мальчишками мы мечтали отодвинуть надгробную плиту и откопать саблю, погребённую по преданию вместе с генералом. Но вернёмся к бабушке Язве. Вскоре после замужества она родила сына. Свекровь Налётиха дала ей после родов выпить снадобья. От напитка невестка долго болела и родить более не могла. Господь же прибрал её сына во младенчестве. А вскоре и с мужем случилось несчастье. После нерповья возвращались ямщики домой, перед самым берегом вдруг порвало лёд и весь обоз ушёл под воду на глазах у всей деревни. Бабушка Язва вышла замуж вторично за демобилизованного солдата Тарасова с берегов Лены. В 1936 году в одиночестве она погибла мученическою смертью от руки постояльца, который пытал её о якобы припрятанном золоте. Благодарные селяне хоронили её сообща, слёзно раскаиваясь за прозвище. Восполнить пустоту после потери многоопытного и нужного для села человека было некем. Церковь же коммунары еще в 1927 году разобрали, отбуксировали сплавом в Култук, где превратили бывший храм в чайную.
Память о храме для меня, хоть я его видел только на фотографии, имеет благодатное значение. В нём в 1924 году 22 января повенчались мои родители. Когда свадьба была в полном разгаре, зашёл нарочный и велел прекратить гуляние. Умер Ленин. Но все последующие годы мои родители в этот день доигрывали свадьбу. Вместе они прожили 66 лет, сотворив после меня через три с половиной года брата Сергея.
Именно с рождения брата я и помню себя. Точнее, память запечатлела возбуждённое состояние отца, его умилённое ликование, восторг. Он разбудил меня в полночь и повёл в комнату к маме. На столе подле кровати горела керосиновая лампа.
— Смотри, Васька, кого мать принесла!
Среди цветастых пелёнок под пазухой у мамы я с трудом разглядел не менее цветастого братика. Он мне показался величиной со столовую ложку. Братик появился на свет недоношенным. Мать спускалась в подполье и оступилась с лестницы. В результате 14 февраля 1951 года в семье появилось ещё одно дитя, седьмое по счету. Надо сказать, что у отца было непреодолимое стремление к жизни, после войны это стремление наблюдалось повсеместно. Отец, как-то по-особому светясь, радовался любой прибыли: будь то щенки, телёнок или ласточата под крышей сеновала, а уж о детях и говорить нечего. Моего первенца с головы до пяток обцеловывал, приговаривая: «Адмирал Тихоокеан¬ского флота будет!» Предсказание не оправдалось. Первенец Серёжа выбрал душе¬спасительный путь монаха, пропрадедовская преемственность к Православной Вере отразилась в нём в полную силу. Теперь, оглядываясь назад, я понимаю, какой жизнеспособностью обладал батяня. С грустью замечаю за собой, что и половины не умею делать того, что умел мой отец, а он умел и роды принять, и дом срубить, и лодку смастерить… А как охотничал, по 22 соболя за сезон живьём добывал для расплода в других тайгах. Его любимые собаки — лайки. Впрочем, и мои тоже. Личное ружье я имел с 10 лет. Охота — зараза похлеще писательской будет. До сих пор в первопуток место себе не нахожу. Правда, с годами стало жалко убивать, поэтому ружьё пришлось отставить подальше в чулан. Да и традиционные ремёсла поменялись. И всё же обидно, что род слабеет. Из пяти братьев в живых осталось только двое: я и Владимир, с 1936 года рождения. У него сын и дочь. У меня от первого брака сын Сергей и дочь Лидия, от второго — сын Трофим, на него вся надежда, если Богу будет угодно продолжить мой род. Жены нынче пошли ненадёжные: боятся рожать. Браки невенчанные, смердяковские, дети от таких браков как бы незаконнорожденные, поэтому и родовое древо сохнет. Если у моего деда было восемь детей, у отца семь, а у меня от двух жён трое, у братьев и того меньше. К сожалению, мои мечты иметь пять или шесть детей не осуществились, хотя вполне могли.
Что касается моего стихотворчества, то, как сказал поэт, «не оно от меня зависит, а я от него». Когда меня спрашивают, долго ли я писал то или иное стихотворение, отвечаю: «Всю жизнь и какое-то время».
И все-таки творче¬ское развитие происходило поэтапно. Первый этап я отношу к семилетнему возрасту. Ясно помню, как мама, уезжая в Иркутск на операцию, прощалась с нами. Было раннее утро, она, уже одетая, подошла к нашей кровати, поцеловала меня и братика, перекрестила и горько навзрыд заплакала. Я тогда не понимал причину её слёз, а мама на всякий случай простилась навсегда. У неё обнаружили раковую опухоль в желудке. Но Господь через хирургов проявил свою милость, и мы, слава Богу, не осиротели. Хотя в те далекие 1954–1955 годы много детей остались сиротами. Каждая четвёртая семья нашей деревни по этой причине потеряла кормильца или кормилицу. Тяжёлый удручающий дух витал над побережьем, и я отчетливо помню ту напряжённо-боязливую атмосферу в жизни Утулика. На Семипалатин¬ском полигоне испытали сахаровскую водородную бомбу, и радиационный след за тысячи километров от взрыва плотно осел в горах, захватив южную оконечность Байкала. Своё первое непридуманное произведение я и отношу к тому времени. Мама очень часто умиленно вспоминала, как ей в больничную палату принесли мое письмо, которое состояло из одного предложения: «Мама, приезжай скорей, курочка снесла яичко». И пусть неосознанно, но каждый прожитый день по возвращению мамы из больницы принимался семьёй как дар Божий, освящённый Его благодатью.
Однажды, проснувшись среди ночи, я увидел в полумраке спальни молящуюся под образами маму. Она бережно держала в руках свечку тоньше карандаша и шептала молитву. Кротко мерцающий огонёк едва освещал лик Богородицы с младенцем. Спустя пятьдесят с лишним лет я вдруг задумался над этой картиной далекого детства и понял, что главнее этого огонька в моей жизни вряд ли что было.

Тянулись лучики к кроватке.
Я их ловил во все глаза…
Теперь-то знаю, что на Святки
Мать доставала образа.
Был Николай Угодник с нами,
И Матерь Божья, и Лука…
Свечи медовой чудо-пламя
Держала мамина рука.

В то безбожное время, чтобы избежать поругания святых икон, мама прятала их от сторонних глаз в свой девический сундук. А благословенную от отца икону с 1914 года, почитай с семилетнего возраста, она хранила всю жизнь и заповедовала схоронить вместе с ней. Мамы не стало, когда мне было сорок четыре года. Она прожила 85 лет. На сороковой день после её упокоения я физически среди бела дня ощутил, что на земле вдруг в одно мгновение стало меньше света. С той поры и до сего времени такого полного света для меня, как при жизни мамы, более не было. Пока живы матери, они светят.

Баня. Колодец. За полем лесок…
Светит берёзка, как мамин платок.
Поздние слёзы — сыновий удел,
Мало любил её, мало жалел.

Несколько слов необходимо сказать о преем¬ственности поколений — это духовное богатство ни за какие деньги не купишь. С нами жила бабушка Анна Трофимовна 1881 года рождения — заядлая грибница. Через неё я вызнал все грибные места в нашем лесу. Отец мой, Константин Петрович 1904 года рождения, захвативший гражданскую войну и прошедший Великую Отечественную, не миновал его и гулаговский застенок 1938 года. До сих пор я храню решение военного трибунала о снятии с него судимости после ранения. Старший брат Пётр с 1927 года рождения. На его плечи легла основная помощь семье в военные и голодные годы. Сестра Иулия (Юля) 1930 года рождения, брат Геннадий 1932 года рождения, брат Владимир с 1936 года рождения. Сергей с 1951 года рождения, была ещё сестра 1925 года рождения, умерла во младенчестве. У каждого поколения своя память, своё наполнение языка, свои песни, своя культура. Длиннополый бабушкин сарафан, плюшевый жакет мамы, крепдешиновое платье сестры с прямыми плечиками, отцовский шивиотовый костюм с боевыми медалями, сапоги-джимы старших братьев для меня значимые вещи с определённым запахом и осязанием. Словом, живая история в 100 с лишним лет в одной семье с благословенными иконами в спальнях и пионерскими галстуками на вешалках. А сколько подобных семей было на Руси, пока мудрецы бед человеческих не сделали из нас Иванов не помнящих родства.
Но вернемся к следующему этапу моего творче¬ства. Я часто задавал себе вопрос: зачем пишу? И вразумительного ответа не находил. В восьмом классе я написал какое-то стихотворение о природе, показал классному руководителю А.К. Баранову, тогда молодому человеку, только что окончившему ИГУ и направленному к нам преподавать историю. Анатолий Константинович был заражён поэзией и свою любовь к литературе старался привить нам. Классный посмотрел на моё стихотворение и за исключением одной строфы велел всё выкинуть. Строфу я запомнил, вот она:

Снова небо стало тёмно-синим,
Снова радость в сердце у меня.
Дорога ты, Родина Россия,
Хороша ты, Русская Земля!

Также классный научил меня не терять ритм. «Ты — говорил он, — считай количество гласных в рифмованных строках». Этого совета я и придерживаюсь поныне. На четвертом году службы во флоте я опубликовал в газете «Тихоокеанская вахта» своё первое стихотворение. Но демобилизовавшись, стихотворчество забросил и, как ни странно, к нему меня вернул А. Вознесенский. Однажды меня с другом били в ресторане, а музыка на его слова играла «Начни сначала». Только подниму голову — бац! «Ну все начни с нуля». Только подниму; бац — «начать сначала…» и т.д. Ну что ты, думаю, бобик напомаженный, учишь людей с конца или сначала начинать.
Позже обратился к творчеству классиков и ни у кого даже тени учительской позы не обнаружил. Они — классики — людей не учили, они свидетельствовали о своём времени, о судьбах, о чувствах, но не учили. И я подумал: «Попробую писать по правде, не уча и не придумывая, писать по чувству и долгу». И себя особого я тоже не придумывал, потому как у меня был нелицемерный критик — мой отец. Как-то прослушав мои стихи, он многозначительно цыкнул и сказал: «М… да… игра слов». И он прав. Маме же за моё вторжение в литературу пришлось даже краснеть. Однажды зашла в избу соседка, увидела на столе журнал с моими стихами и фотографией, спросила: «Это Вася сам написал?» Мама, как бы извиняясь за меня, ответила: «Ему за это деньги заплатили». Сейчас за стихи денег не платят, но поэты пишут, пишу и я.
Как-то у Владимира Солоухина прочитал о поэтах планерах, которых буксируют впереди летящие, и прикинул на себя. Многих буксировал Сергей Есенин, в том числе какое-то начальное время и меня. С. Есенин — винтовка с оптическим прицелом, бьёт в самое сердце и освободиться от его влияния непро¬сто. Надо иметь не меньшую, чем он, любовь к малой Родине и не меньшее, чем он, очарование родной стихией. В данное время многих даже великовозрастных поэтов буксирует Юрий Кузнецов. И все-таки скажу пару слов о своих писателях и поэтах, которые оказали влияние на моё творчество. Первым в этом ряду стоит Анатолий Горбунов, у него я учился эпитету и чувству слова. И на этот раз он является редактором книги. Лиричности я учился у прозаика Анатолия Байбородина. Порой читаешь его и завидки берут: ну почему не я так написал. У Альберта Гурулева — гармонии, его слово предельно выверено, помню, прочитал его «Чанингу», как песню пропел. У Валентины Сидоренко учился объективности. Редкие женщины писательницы способны так объективно рассматривать суть предмета, да и темы у неё трудные, неотвлечённые, от корня жизни. Также для меня всегда интересен поэт Анатолий Змиевский:
…Стало тихо и хорошо,
Как в пустой деревенской церкви…

Простые, прекрасные строки, а главное, через них понимаешь, что без церкви, без Веры любое творче¬ское развитие, как и развитие души, заходит в тупик. Фактически все святые молитвопевцы были поэтами, раскрывающими через своё творчество понятие об образе Божьем.
С тем и живу и, несмотря на скорбные утраты и потери, остаюсь человеком, очарованным нашей байкальской сибирской природой, любящим свою Родину — большую и малую.


Василий Забелло

[/q]