Селиксенские мордвы (1834 г.)(Рассказ путешественника)
В начале нынешнего месяца, только что установилась летняя дорога, я ездил из Пензы в Селиксу. Не знаю, прогоню ли повестью моей зевоту других, только сам я долго после того свободен был от привычной задумчивости. Кому известна Селикса и Мордвы, её жители, тот поверит, что моё путешествие не было скучно. Такова Селикса и таков Мордвин, что при одной мысли об них становишься весёлым!... Расскажу же про мою поездку.
Приятно смотреть на Мордву в их собственном гнезде, особенно праздником, когда их жёны в богатом наряде. Этот наряд, непокорный моде, вероятно тот же самый, какой был у них до нашего Государства, и может быть многими веками ранее. Смотря на Мордву, вы думаете, что окружены народом IX столетия, или видите живые, неумирающие древности. Если нравы их начинают изменяться, по крайней мере одежда, язык и души их так постоянны, что наши современники Мордвы одеваются, говорят, чувствуют так, как вероятно одевались, говорили, чувствовали первоначальные их предки. Менее различия между теперешним и древним Мордвином, чем между нынешним Парижанином и вчерашним. Описание нынешнего быта Мордвы – вот вся их История.
Конечно, жить с Мордвою долго – значит жить со скукою: ибо нового у них ничего не бывает, а чередное так необильно и однообразно, что пробыть с ними неделю, две – всё равно, что полвека. Но немногие дни, которые я провёл у них, показались мне столь же приятными, как три часа в театре, когда играют мельника или свата Гаврилыча. Это особенный народ, это не те люди, с коими мы живём; их приёмы, их обыкновения, между нами невиданные, не могли быть для меня незанимательными.
К моему развлечению Судьбе угодно было назначить Мордовскую свадьбу в один из дней, которые я провёл в Селиксе. Таким образом я был очевидцем многосложнейшего из обычаев сего народа. Другие сведения о Мордве приобрёл я из собственных их рассказов. Языки Мордвов сначала были неповоротливы, разум их ни мало не походил на разум человеческий. Они приводили меня в отчаяние узнать что-нибудь; на все мои вопросы – отвечали несвязно, или совсем не говорили, отнекиваясь выражениями: "а кто-ста знает! может статься! когда не так!". После спохватился я, что в этой форме глупости человеческой заключается ум Мордовской. Сии, по-видимому, бестолковые термины скрывают в себе глубокий смысл: поднеси винца!... Благодарение Бахусу! он развязал языки Мордве, и они, со дна ёмкого ковша глотая ум и веселие, рассказывали мне так внятно, что сделали меня как бы свидетелем того, чего я сам не видал.
Сперва приводило меня в робость, что Мордвы уже описаны Палласом и Георгием; я боялся идти по проложенной тропе; думал ничего не найти нового у народа непредприимчивого, который только повторяет дела отцов своих и дедов. Но видно от века предопределено, чтоб моё путешествие, бывши миниатюрным, не было совсем подражательным. Или Паллас занялся Мордвою, как малейшим из своего обширного предприятия, или Мордвы в последние 60-т лет так изменились, что и на мою долю остались колоски на жатом поле.
Впрочем Мордвы, даже одного поколения, на пр. Мокши, к коим относятся и Селиксенские, во многом между собой разнятся. Всегда сохраняя резкий отпечаток Мордовского нрава, они, особенно в наши времена, с принятия Христианской Веры, начали перемешивать старые свои обыкновения с старыми Русскими, и почти в каждой деревне нравы различны. Про них-то можно сказать: что деревня, то обычай!
Чтобы не расшириться на целый том, опишу одну Селиксу и её жителей, т.е. что я сам видел, или слышал от Мордвов, которых рассказы тем занимательнее, что дышат простотою их нравов.
Селикса, в 19 верстах от Пензы по Симбирской дороге, лежит в промежутке двух небольших покатостей, и растянута на полверсты от юга на север. Из этого ущелья нет никаких видов; но Мордвин не понимает, что значит: виды, природа! Улиц почти только одна: потому что другая, на западном возвышении, состоит из немногих домиков. Главная улица крива, и дома на ней рассеяны в приятном беспорядке: одни выдались, другие вдались, иные стоят наискось. – К востоку за улицею, по глубине лощины, течет небольшая, мутная речка Селикса. Позади речки, на возвышенности, стоит церковь во имя Покрова Богородицы, деревянная, небогатая, но довольно чистая внутри и снаружи. Часто, я сам видал, как доброй Мордвин несёт последнюю лепту, но не в храм Божий, а Бахусу, который на грех выстроился недалеко от церкви. – Далее за речкою построена казарма, для прогоняемых в Сибирь преступников, деревянная, обитая тёсом и покрашенная, довольно приятной архитектуры.
Дома в Селиксе похожи на Русские избы: старые также низменны, вновь же строимые довольно высоки и чисты. Очень немногие из них покрыты тёсом и с трубами. Внутри домов довольно грязно. Стол и лавки моются в неделю не более раза, а стены ещё реже. Полы не знают мытья и на них неосторожные жильцы переносят всю нечистоту дворов своих. На дворе находятся известные в хозяйстве строения и никогда не просыхающий навоз, в котором Мордвин равнодушно утопает целою ступнёй.
Наружным видом Мордвы походят на Русских, но в лице и в глуповатых приёмах своих имеют много характерного. Физиогномия Русского яснее выражает степень ума и душевное состояние; лица Мордовские мягче, без резких начертаний и однообразнее. Впрочем люди, занимающиеся хлебопашеством, вообще некрасивы. Это упражнение, гнетущее к земле человека, в механизме своём так медленно и нехитро, что оставляет по себе какую-то леность в теле и бессмыслие в глазах. – Мордвы просты; в них нет ничего искусственного. Их члены грубы и неразвязны. Идёт ли Мордвин, он едва передвигается; скачет ли, с трубкою в зубах, на лошади, барахтаясь руками и ногами, он похож на ворону, когда она машет крыльями в раздумьи: слететь ли ей с деревенского забора или нет! Таковы Мордвы. Они не сыны Природы. С именем сына Природы мы любим соединять образ Черкеса, соперничествующего в беге по скалам с лёгкою серной, или Африканского Мавра, который строен, решителен и в диком взоре имеет что-то Царское!
Между женщинами Мордвинскими есть неотвратительные. Больше об них сказать нечего. Где женщины несут тягости наравне с мужчинами, там они не цветут красотою.
Мужская одежды Мордвы ничем не разнится от нашей крестьянской, исключая того, что на рубашках у них, около ворота, вышивается дорожка. Дети их носят такие же рубахи. Женская же одежда напротив того есть собственно Мордовская, и как оная имеет много особенного даже от наряда Мокши-Мордовок, изображённых Палласом (
и в описании всех обитающих в Российском Государстве народов, изд. И. Глазуновым. С.П.Б. 1799), то моё описание платья Селиксенской Мордовки в Истории Русских костюмов будет не лишним.
Мордовские девки ходят просто. Их верхняя рубашка вышивается только узкими дорожками около ворота и вдоль по рукавам и стану. Волосы разбирают они на двое, заплетая назади в косы. На голове носят
пресерне, из двух или трёх пронизчатых ниток, от коих по бокам висят привески, из пронизок же. – В наряде девок замечается небрежность. Разбросанные волосы, неумытое лицо, безискуственные взгляды ясно говорят: придёт время – за мужем буду! У Мордвы, сказывали мне, не бывало девки, которая не дождалась хоть не нежного, зато верного рыцаря, с коим бредёт по пути жизни, не отпрягаясь, до последней станции. Чего ж им бояться?
Одежда женщин – Мордовок красивее, а праздничная даже богата. Головной убор,
куфья (
по Русски называют её сорокой), спереди имеет вид клобука, а сзади с рожками и с висячею на плеча полостью. Эта куфья вся красная – исключая зада, между рожками, который белого цвета, – испещрена чёрными звёздочками и клетками; между последними насажены золотистые блёстки. Волосы подбирают под куфью так, что их у опрятной женщины не видно. В ушах носят пронизковые серьги,
пилекс, довольно большие. К серьгам иногда привешивают шарики из кончиков заячьего хвоста, шерстью навыворот: шарики сии кажутся клубками хлопчатой бумаги. Нижняя рубашка,
панар, вся белая, в вороте застёгивается до шеи. Верхняя же, или собственно – платье,
покай (не столь богатая:
мшкас), узкая, как бы облитая около тела, с длинным, до пояса расстёгнутым воротом, из-под которого видна нижняя рубаха. Самый нарядный покай делается из белого холста и вышивается шерстью, довольно толсто. Основной цвет этих вышивок густо-красный, а по нём рассеяны чёрные узоры, неопределёнными пятнами, дорожками и звёздочками. Узоры спереди так много покрывают рубашку, что оная кажется вся испещрённою; красный цвет, побеждая чёрный, издали даёт Мордовкам вид окровавленных Вакханок. – От пояса до подола, посредине узоров, спускается ряд белых пронизок, как бы жемчужин. – Опоясываются они на перехвате, длинным красным кушаком, который раза три обёртывают вокруг тела. – На шее носят они из фальшивых камней, борки,
кргалькс, кои висят на груди полукружием, и как шею, так и грудь собою закрывают. Ниже борков, посреди груди, на рубашке, прикрепляют медный ободочек,
сульгам (
по русски называют его нарядным сустуком), согнутый полукружием; от него висят пронизковые прицепки. – На руки, у кисти, надевают медные ободочки,
кетькс, род браслетов; а на пальцы, почти на каждый, по два и по три кольца или перстня,
суркс, медные же, и редко серебряные. – Порток,
понкот, они никогда не носят. – Ноги обёртывают холстом или онучами,
пракстат, длиною аршин в восемь: от сего они у них и кажутся несоразмерно толстыми. Обувь составляют кривые лапти,
карь (
по Русски лапти). От лаптей идут тонкие верёвочки,
карькс, коими держатся лапти и обвязываются онучи.
Мы описали праздничную одежду Селиксенской Мордовки. Когда же она готовится к такому пиршеству, где надеется поплясать, то прибавляет к своему наряду особенные украшения. Тогда от затылка висит у неё почти до колен длинная и узкая
текане, вся вышитая узорами, наподобие верхней рубашки, и оканчивается пронизками и кистями. К поясу привязываются три прицепки. Средняя прицепка,
Макратёкт, делается из висячих пронизковых борков, с фарфоровыми раковинками, фальшивыми каменьями и погремушками. Две крайние прицепки,
Денкавгарст, состоят из вышитых лоскутов, оканчивающихся широкою полосою латунных монет, наложенных одна на другую, наподобие черепицы; ниже монет висят кисти из шерстяных снурков, красных и зеленых. К сим кистям приятельницы, в память дружбы, привязывают огложенные на пиру куриные косточки. Это Мордовские альбомы, по которым они вспоминают о подругах своей молодости.
Эта нарядная одежда не слишком пестра и красива. Она представляет вид хорошего ковра, вышитого со вкусом по красному полю чёрными узорами. Её приготовляют Мордовки во время девичества и трудятся над нею долго. Та Мордовка, которой платье описал я, сказывала мне, что она вышивала его в продолжение пяти месяцев. Несмотря на сие, труды их столь же дёшевы, сколь дороги деньги. Подобная одежда в продаже стоит не более пятнадцати рублей! – Девки в это платье не наряжаются, сберегая его до свадьбы; и уже молодицами в нём щеголяют; когда же придёт время увядать, то откладывают его для дочерей своих. Таким образом одно платье, всё наследство бедной Мордовки, переходит до четвёртого и пятого колена, и часто правнучки не помнят, кто вышивал оное!
Мордвы (с 1744 и 45 годов) Христиане. Славянский язык, который они, подобно нашим поселянам, почти не понимают, делает для них церковное служение совершенно таинственным.
Как praeceptor, по привычке, я экзаменовал Мордву. Ни один из них не прочёл мне ни Заповедей, ни Отче наш, ни Верую; со всем тем они усердны к Вере. При начатии пашни, жатвы и других работ, они собираются в поле, и там, поставив образ, какой бы ни было, молятся Николе милостивому, чтобы он уродил хлеб для них самих, для нищих, прохожих и для скотины. Такая братская любовь делает честь их сердцу.
Беды Мордве, как и всем людям, особенно напоминают о Боге. Всякое семейство, когда отдадут из него рекрута, день своего горя ежегодно посвящает на моление. Собравшись у ворот дома, поставив образ, и затеплив свечку, они просят: "Господи Никола милостивый! даруй, чтобы у нас никогда не было рекрутских наборов; побори врагов Государю (
по точному переводу с Мордовского: "что бы у Государя выше подымались руки и ноги"). Когда он возьмёт силу, то отпустит детей наших, или хотя не отпустит, да им будет легче". Так молятся они до тех пор, пока горит свечка. Потом расходятся со слезами на глазах, утешенные и в твёрдой вере, что придёт время, когда не будет ни врагов у Государя, ни рекрутских наборов.
Нельзя не пожалеть, что к Мордве перешли от Русских многие поверья, доставшиеся нам от язычества. Сии поверья, близкие к их разуму и льстящие их выгодам, они перенимают с большею жаждою, нежели разумные поучения доброго Священника.
18-го августа, в день Святых Флора и Лавра (по Мордовски: Фкроу день) Мордвы варят брагу. Каждое семейство, поставив у себя на столе хлеб-соль и горшок каши, молится: "что бы Фкроу (они Флора и Лавра понимают как одного) ниспослал им лошадей, а лошадям здоровье и силу". Потом весь народ отправляется в церковь, оттуда, с образами и Священником, к пруду, в полверстве от Селиксы, где у них уже собраны лошади со всего селения. По отпетии молебна с водоосвящением, лошадей проводят мимо образов, а Священник кропит их водою. Народ молится в голос: "Господи Боже Фкроу! наполни пригород наш лошадьми, чтобы нам было на ком пахать и работать веселее". Разойдясь по домам, теплют перед образами свечки и опять молятся Фкроу милостивому. Берут со стола хлеб, снимают с него корку, и разламывая её, отдают лошадям, а мякиш съедают сами. В заключение принимаются за кашу, брагу, и остальное время дня проводят в безумном весельи.
Почти так же поступают Мордвы в день Св. Власия (11-го февраля), которого они почитают Богом коров. – Весною же, когда ягнятся овцы, Мордвы собираются по своим хлевам, и молят Св. Николая: "чтобы он наполнил целый хлев ягнятами". Пришедши в избу, лакомятся
салмою (лапшой) и яичницей; потом, в сладкой надежде на будущих ягнят, кто кричит, кто пляшет, кто поёт – и все пьют, и будущие ягнята после едва вознаграждают расходы их в день надежды. И у Мордвы всё счастие ...надежда!
Прежняя вера в Селиксе забыта. 80-летние старики едва помнят, как некогда они, со своими дедами и отцами, ходили в густые леса покланяться
Большому Богу. Ещё виден, недалеко от селения, холм, называемый
мором, остаток жертвенника того Бога. Вокруг него по дубам развешены бычачьи кожи, все исколотые, чтобы они не соблазнили прохожего на святотатство. Прежде, в половине мая, здесь бывало моление и пиршество. Ныне холм этот стоит уединённо и наглухо порос могильными травами. Но добрый Мордвин, тихонько от Священника, иногда ездит туда поклониться большому Богу и попросит у него хлеба и денег.
Рождению детей Мордвы радуются, особенно, если родится мальчик. Тогда отец и мать благодарят Бога такою молитвою: "Господи Никола милостивый! сохрани жизнь нашего сына; пускай родятся сыновья: когда их будет много, мы без слёз станем доставлять Государю рекрутов; только не давай дочерей нам!". Варварское неуважение к прекрасному полу этим не ограничивается. После Христианских обрядов, наречения имени и крещения, они делают пир: и ежели родился сын, то покупают вина две и три осьмухи, а если дочь – не более осьмухи!! К пиру приготовляют брагу, а из кушаньев блины и кашу. Когда гости начинают сходиться, то каждый из них приносит по стопе блинов и по горшку каши, с молоком или маслом – для поздравления новорожденного. Пир подымается горою! Сперва подносят крёстным матери и отцу, потом родным отцу и матери, и далее всем присутствующим. С вином Мордвин всё забывает, как бы ни был несчастлив, или беден: он поёт, пляшет, и подобно Горациеву мудрецу, не услышал бы разрушения мира, если б это к несчастию в то время случилось! Но мир не разрушается, а Мордвы между тем едят блины, кашу, те и другую очень масляные. Свекровь дарит родильницу рубашкою, а родильница – гостей: иную колечком, иную перстнем, одного куском холста, другого кушаком, и тому подобным. – Наконец гости, хоть и неохотно, оставляют то место, где были столько счастливы. Радушная хозяйка, кланяясь в пояс, каждому из них в опорожненный горшок, в котором приносили они кашу, кладёт по ломотку хлеба, приговаривая: "Дай Бог, чтоб и тебя рождались сыновья же!".
Младенцев Мордвы не пеленают, покоя их в люльках, сделанных по большей части из лубка, согнутого на подобие кузова. Занавески над колыбелью белые; по ним в разных местах неопределённо рассеяны две, или три четвероугольные вышивки, похожие на вышивки платья. Заботливая мать сидит и ногою раскачивает люльку. Детей оставляют на попечение Природы, которая одна их воспитывает.
У Мордвы часто два дружные семейства сговаривают детей своих ещё тогда, как дети их в колыбели. При этом случае матери, мешая пелёнки своих младенцев, а отцы, даря друг друга табачными рожками, клянутся повенчать детей, когда они вырастут. Об этой клятве иногда забывают обе стороны; но нередко её выполняют. Такой поступок, по нашему безрассудный, у них не должен быть осуждаем: потому что он не влечёт за собою ни беспорядка, ни бедствий. Мордвы и совершеннолетние женятся не по влечению сердца. О нежном чувстве они слыхом не слыхали. У них для мужчины была бы женщина, для женщины был бы мужчина. Их взрослые женихи столько же сговорчивы на женитьбу, сколько и младенцы. Богатства Мордвы не имеют, а потому оно и не входит в их расчёты. Они ограничивают виды свои только тем, чтобы взять соседку и девку здоровую, которая бы не даром пила и ела. Сын ли сказывает о своём выборе отцу и матери, они без запинки его благословляют; отец ли назначает невесту своему сыну, он, позевая, отвечает: "пожалуй, женюсь!".
Мордвин рано ищет подруги. У них 13 лет мальчику – настоящая пора жениться. Одни бедные и промотавшиеся, кои не могут скопить денег для свадебного пира, остаются холостыми иногда до 25-ти летнего возраста. Напротив девок не отдают прежде 16-го года, и в этой поре выходят одни бедные. Богатых же томят до 25 и 30 лет, "для того, говорят Мордвы, чтобы они копили разуму!". – Большею частью жена бывает старше своего мужа; иногда 13-ти летний мальчик женится на 25 летней девке. Такой выбор почитается и удачным и счастливым. Здоровая жена работает в поле, устраивает дом и тем поддерживает хозяйство новой семьи своей.
Когда Мордовское семейство решит, на ком женить подростка, то отец идёт в дом избранной девки, заводит с её родными речь о том о сём... и, ободрившись, говорит отцу невесты: "у тебя есть дочь, у меня сын, – посоветуемся, хочешь ли отдать дочь свою за моего сына?". Тот отвечает: – "для тебя, приятель, изволь!" – Тогда берут они друг друга за руки и расстаются весёлыми.
На другой день женихов отец приходит к будущему свату со штофом благодатного напитка. Штоф становится на столе, и старики, не равнодушно поглядывая на него, заводят снова разговор о своём деле. Они опять согласны. Родные им подтакнули. Довольный гость откупоривает штоф, подносит свату и родственникам. Повторяют. Штоф опоражнивается... Тогда невеста, до того сидевшая в углу молча и нахмурясь, вдруг вскакивает, плачет, кричит: "Зачем меня отдаёте? Я нейду замуж!" – "Ты нейдешь, а я отдам" – говорит сердитый отец. Невеста в неистовстве схватывает штоф, и разбивая его об пол, выбегает из избы с воплем; потом уходит в чужой дом. Отец кричит ей вслед: "Нет, дочка! Отдам тебя: этот сват у меня любимой!". Обратившись к свату, старик продолжает: "Не бойся, мы её обвенчаем! Ну, положим же сколько на пропой?". Женихов отец обещается принести: деньгами 25 рублей (
прежде, когда деньги были дёшевы, давали по 80 и по 100 рублей), 5 вёдр вина, 28 ковриг хлеба и окорок ветчины, невесте же: образ-благословение, шубу, зипун, фату, рукавицы, сапоги, перину, подушки, чашку и ложку. "Всё так, – говорит отец, – только вина-то не прибавишь ли?" – "Изволь, – отвечает сват, – для тебя ещё два ведра принесу". – Тогда старики, ударив по рукам, посылают вновь за вином, и подпивши, как следует, расстаются.
Между тем невеста, зная по времени, когда приятный ей гость удалится, возвращается к отцу и матери. Вся семья, улегшись по широким скамейкам, весело засыпает. Но веселее всех невесте. Она сердилась только потому, что так водится, а в скромном её сердце давно тлилось невольное желание, которое, если б не было вынуждено, замерло бы с сердцем.
Дня через два отец невесты зовёт к себе женихова отца. Последний является на пир со своими родственниками. Усевшись чинно по скамейкам, гости, не говоря о многом, принимаются за штофы. Начало доброе! При увеличивающемся шуме, является Мордвин–музыкант, который нестройными звуками пузыря (
так Мордвы называют волынку) разливает веселье. Мордвы под такт притопывают. В Мордовках прыгают косточки. Каждая неволею пляшет. Между ними, душа компании, сваха расхаживает павой. Она наряжена всех богаче, обвешена погремушками; от кушака у неё висит висит мочальный хвост, который далеко тянется за нею. К общему удовольствию сваха пляшет, прыгая и кобенясь, гремит погремушками и делает разные неблагопристойности. Потом поёт она:
Макам банчь / Как маков цвет,
Сернебаце, / Так и блестят
Рвене! / Твои, невеста!
Мака лопа / С маковыми листиками
Сирни билькст! / Золотые серьги!
Макам банчут! / С маковыми цветочками!
Мата ней! / Матушка наша!
Кель гемге, / Любя берём,
Тятаварде! / Не плачь!
Нужаста, / В нужду,
Егоряста, / А в радость,
Аф нужава / Не в нужду
Сефтедезь. / Возьмём тебя.
Аф горява / Не в горе
Сефтедезь; / Возьмём тебя;
Пачь кельгемча – / Из любви берём –
Татаварде! / Не плачь!
Отю земьень / В большой семье
Ан дама; / Поить кормить будем;
Отю земьень / В большой семье
Лама карма / Много кушаньев
Пидеме! / Станем готовить!
Девки, теснящиеся по приступкам печки и в заднем углу избы, карят жениха песнею:
Учймё пара – / Ждали счастья –
Сась пара. / Пришло счастье.
Минчёр аникеен / Как родился жених наш,
Шачемста семенцеен, / Отец обрадовался,
Сею ме / Верхом сел
Серай лишме. / На серую лошадь.
Лишме ланкса / На лошади выехал
Лись сенёр тава, / В серебряные ворота,
Свас сенёр тава. / И подъехал к серебряным воротам.
Туф ты; / Конь прыгает,
Парнаф ты – / Конь переминается –
Се сирне пеэрди: / С него летят золотые блестки:
Баярт азарт / Бояре подбирают их,
Кочка сазь; / Собирают,
Баярават / И боярыням
Парка сазь. / Отдают прятать
Девки поют... Между тем музыкант продолжает надувать пузырь свой, сваха и родственницы пляшут, мужья осушают круговые чаши – и ночь проходит невидимо. Председатель – Бахус всегда досиживает с ними до окончания пира. С его отбытием, Мордвы берутся за шапки, и наталкиваясь друг на друга, идут домой, расхваливая хозяина.
В день свадьбы, поутру невеста убегает из дома своего к родственникам. Перед обедом отец посылает за нею братьев, которые приносят её на руках и сажают на лавку. Уже не по обычаю и женскому своенравию, но по чувству общему всем людям, она плачет слезами непритворными, расставаясь с тем местом, где беспечно провела молодость, прощаясь с отцом, матерью, с братьями и сёстрами... Собравшиеся родственники и гости садятся обедать. Невесту покрывают фатою, чтобы она грустным видом не нарушала общего веселья.
Пообедавши, провожают невесту. Она рвётся. Холодные родственники её толкают. Одна мать, или престарелая бабушка, благословляя, плачет с нею. Торопливые братья схватывают её на руки, относят в телегу или сани, на которых под фатою, везут к церкви. У паперти берут её опять на руки, и вносят в храм Божий. – Жених, помолясь, отправляется туда же.
По окончании священного обряда, братья на руках выносят новобрачную из церкви, и посадив её на сани, везут уже в дом молодого. Последний, нахлобучив шляпу, равнодушно, как бы не его дело, садится в другие сани.
Собравшиеся у молодого, нарядные гости встречают новобрачных, которых дружки немедленно отводят в амбар и там запирают. Часа через два дружки и свахи, оставив молодого в амбаре, молодую выводят на двор, посреди которого поставлен ушат с водою. Молодая становится возле ушата: свекровь с хлебом, дружка, родные и гостьи пляшут вокруг ушата, кричат, что с радости взбредёт кому в голову. Между этой суматохой, свекровь бросает на народ перстень. Если его схватит мужчина, то все пророчат, что первый у новобрачных родится мальчик; а если женщина – то кричат, девочка! – Ушат толпою несут в избу и накладывая его на плеча молодицы, приговаривают: "Учись носить воду!". Постановив ушат в сторону, все усаживаются. Новобрачная, войдя и помолившись, кланяется на все стороны, свёкору же и свекрови – в ноги, говоря: "Я вашей семьи; полюбите меня!", и становится у печки. Дружка, три раза прикасаясь к голове молодицы ковригою хлеба, говорит: "Маозане, тезвеле парванё!", т.е. баба, добрая баба! Затепливают перед образами свечки; все молятся, чтобы Никола милостивый ниспослал счастье на новое семейство. Потом свёкор и свекровь, надрезав на трое ковригу, подносят её гостям; а те, каждый отламывая себе по кусочку и закушивая, кланяются молодой, желают ей детей и счастья. Пир начинается...
Дружки становят на стол два корыта с кашей. Гости к ней подсаживаются. Кушают с Русским аппетитом, толпясь и давя друг друга. Мальчики же искусно продираясь между большими, накладывают кашу, кто кого скорее, в глубокие шапки, и убегают, хвастаясь тяжёлою ношей. – Когда показавшееся дно в корытах успокоит волнение и отяжелевшие Мордвы понемногу начинают усаживаться, дружки разносят по стакану любимого напитка: сперва свёкору и свекрови, потом братьям, родным и гостям, без обиды.
Оживленные Мордвы встречают поздравительным криком входящих новобрачных. Они становятся рядом, между дружками: поправо возле молодого его дружка – мужчина: полево возле молодицы её дружка – женщина. Один из ближних начинает разносить полными чашами брагу. Кому поднесёт он, тому молодые и дружки, все четверо вместе, кланяются в ноги. Разшевеленные гости дарят: молодую холстом (
аршином или двумя), перстнями, колечками, а молодого – деньгами (
от 10 до 40 копеек, каждый по состоянию). Приняв поздравление, новобрачные отправляются назад.
В амбаре молодой, отдав жене своей всё, что подарено ему, садится с нею рядом. Они откушивают поданную им яишницу по три раза из одной ложки; потом доедают её, не чередуясь. – Дружки, уложив супругов, уходят в весёлую избу.
Там старая хозяйка не устаёт подносить гостям брагу, и кланяется в пояс, упрашивая выкушать. Гости отговариваются, будто не хотят, и осушают до дна круговые чаши. – Между тем музыкант надувает пузырь свой. Кто попьянее, выступает на сцену, подбоченясь, прищелкивая. Одна из Мордовок, чувствуя не меньшее вдохновение, той же поступью отделяется от своего круга. Все гости участвуют в их подвиге: иные подтопывают, те подпевают, большая часть кричат, не зная о чем. Мордвы неловко поворачиваются, прыгают, мнутся на одном месте... Мордовки делают невежливые телодвижения, стараясь греметь задними прицепками. С неверным тактом волынки и напевов, звенят монеты и погремушки!
К вечеру все гости выходят из избы под предводительством музыканта, который идёт и гудит, вдоль по улице. За ним прыгают Мордвы и Мордовки, напевая весёлые песни. Другие, чуть волочась плетутся за ними ж, не без цели. Они втираются в дома родных и знакомых: там пляшут, пьют, и уходят в другие – за тем же. Обойдя все дома, откуда их только не вытолкали, возвращаются к молодому, где снова и поют, и пьют, и пляшут.
Между тем заботливая хозяйка суетится о том, как бы накормить труждающихся. Мордвин диеты не знает, и воздержания до смерти не любит. Промявшись до поту, он не упустит благоприятного случая покушать некупленого хлеба. Хозяйка усаживает гостей, кланяясь им в пояс. Они деревянными ложками черпают из общих чашек жирные щи, салму (лапшу) и масляную кашу. Потрудившись над этим до поту же и помолившись Николе милостивому, Мордвы снова принимаются за недопитое вино и неконченную пляску...
Занимается утро. Стыдливое небо, краснея, освещает безобразные группы Мордвов, кои, оставя пир, ползком достигают домов своих, или спят у чужих завалин.
После гостей, к оставшимся в избе родственникам приходят новобрачные. Молодая подносит родным по стакану вина и браги. Её братья дают молодому 20 копеек, с мудрым советом: "вот тебе деньги; купи на них кнут и держи молодую жену в руках, чтобы нас – братьев она не пристыдила!". Молодой, заложив зятниных лошадей, водит их взад и вперёд по двору. Зятья, распрощавшись со всеми, выходят чтоб ехать... Тут выбегает сестра их, останавливает лошадей, обнимает их, приговаривая: "прощайте кони мои, кони! благодарствуйте, что привезли меня!" и кланяется перед ними в землю. Она, с братьями, посылает осьмуху вина к своим отцу и матери; а свёкор и свекровь отправляют к ним же логун браги. Приехавши домой, братья с своим семейством выпивают сладкой гостинец, благословляя новобрачных на долгую жизнь, радость и счастье. – Между тем оставшиеся родственники, выпив ещё по стакану вина и браги, также удаляются от молодых. В шумном доме, где незадолго пред сим все бесчинно кружилось, распространяется тишина.
Когда день установится, молодая вымывает в избе столы и лавки. Ещё раз приходят к ним родные – опохмелиться. Новобрачная подносит ненасытимую чашу. Гости как скоро замечают, что больше не поднесут им – расходятся. Жалко! А делать нечего. – Молодые с того же дня принимаются за тяжёлые работы земледельческой жизни. Свекровь уже думает о собственном отдыхе, сложив труды на безответную невестку. Муж величается над женою и не редко убеждает её к покорности плетью.
После свадьбы Мордовки переменяют образ поведения. Бывши девицами, они только из углов посматривали на пляски женщин и оттуда лишь подтягивали их песням; они не рядились, но только готовили наряды, чтобы щеголять в них по выходе замуж. Теперь же участвуют во всех весёлостях мужчин; даже пьют столько же. Какая разница!
Мордвин имеет немного ума. В самом земледелии и работах он не столько смышлён, как Русской. В его характере есть простота, которая слывёт у людей глупостью, но при которой может быть скрывается ум. Мордвин глуп, но только в том, чего не изведал. Он вошёл в притчу у Русских, и Русской мужик всегда насмехается над ним (
про Мордву у нас множество присказок, в которых Русской почти всегда обманывает Мордвина); в оборотах же жизни Мордвин часто обманывает Русского.
Любопытства, сего признака ума, Мордвы совсем не имеют. Не только не спрашивают они, что делается в их деревне, но почти не смотрят на то, что происходит в избе их. Они обыкновенно сидят спиною к окошкам, и ничего не делая, беспечно смотрят на печку, на стены, куда случится, и кажется сами хотели бы быть столь же покойны и бездейственны, как печка или стены. Ни у кого нет желания посмотреть на то, что делают другие; нет охоты даже выглянуть в окно; ибо тут надобно поворачиваться, а этого они до смерти не любят. Их женщины смотрят на мужчин – как на женщин, а мужчины на женщин – как на мужчин. По крайней мере в их глазах ничего не прочитаешь, кроме невнимания ко всему, даже к самим себе. Они были бы великие Философы, если бы так поступали вследствие размышления.
Женщины Мордовские не знают стыдливости. Они позволяют себе говорить всё, о чём говорят мужчины, и охотно сказывали мне такие песни, которые пристыдили бы всякого скромного мужчину. Впрочем этот недостаток стыдливости Мордовок есть доказательство их невинных нравов: во всём селении нет ни одной замужней женщины, которая бы не только была распутною, но даже подозреваема в неверности.
Мордвы вообще добрый народ: и по природе, и от того, что глупы. Сделать зла не сумеют, и не сделают, потому что так у них водится. Никогда не слышно, чтоб Мордвин разбойничал. Незапертые дома и сундуки показывают, что они воровства не боятся; впрочем у них и воровать нечего. Кажется, доброе Мордвин всё сделает, лишь бы сумел, а злого и не догадается и не сумеет сделать. Он мягок характером. Ссоры не прекращают приязни между ними, не возмущают покоя в мирных семействах. Кто старше, или властнее, тот покричит; иногда, для разнообразия, подерётся – и смолкнет, потому что младший ему покорен. Но при всей доброте, при всех хороших качествах своих, Мордвы как-то жалки. В них недостаёт жизни.
Лень губит Мордву и приближает их к бессловесным. Они всё делают как бы нехотя. За сохою они идут нейдут; дома по большей части сидят, лениво почёсываясь, или стоят, обвалившись на стену. Все члены их как бы отягчены какою-то тяжестью, как бы расслаблены. Сделавши должное, Мордвин готов несколько часов сряду ничего не делать. Самая физиогномия их так мало выражает движения души, что смотря на них, никак нельзя узнать, о чём они думают, даже нельзя утвердительно сказать – чтобы они были способны думать. Беспрерывная нерешительность: приняться ли за что-нибудь – занимает их как самая деятельность, не сокращая времени. Конечно скука изнурила бы их члены, если б они не укреплялись от тяжёлых работ земледельческих.
Ленивый Мордвин всегда пасмурен, молчалив и за работою и без дела. От него не услышишь весёлой песни, и бесхарактерную свою он затягивает только пьяный. Никогда на губах его не сияет улыбка тихого удовольствия; лишь изредка безумный хохот обнаруживает не столько радость его, сколько глупость. – Любимое занятие Мордвы состоит в том, чтоб курить трубку, которую они выделывают из корней, употребляя цевку вместо чубука. Сидит ли в избе Мордвин, пашет ли, едет ли верхом, он постоянно держит в зубах короткий чубук свой. Ничего не делая, он как бы занят, и привязчивая скука отлетает от него вместе с дымом.
Чередные работы Мордвы – обыкновенные; летом земледелие, зимою женщины прядут, ткут, вышивают платья, а мужья плетут лапти и возят в Пензу продавать хлеб и дрова. Орудия их занятий те же , как у Русских, а собственно Мордовские рукоделия очень просты и нехитры. Платья вышивают овечьей шерстью, помощью толстой иглы и лучинок. Красят материи свои в чёрный цвет железными опилками, в зелёный – зеленицей (Lycopodium complanatum, L), а в красный – марёной (Rubia tinctorum, L). Непереимчивый ум Мордвы не ввёл между ними никаких рукоделий, ни ремёсел, кои размножив предметы торговли, поправили бы их состояние.
Мордвы так бедны, что часто принуждены бывают продавать домашний скот, для уплаты казённых повинностей. Вы не увидите в Селиксе женского нарядного платья с золотыми, или хотя бы серебряными украшениями. Со свечкой не отыщите вы Мордвина, у которого бы, как случается у Русских мужичков, залегли деньги. Зато не встречаются между ними и нищие. Одинаковая необоротливость и некоторая степень воздержности, когда доходит дело до своего кошелька – уравнивают их пожитки.
Бедность, несносная бедность позволяет Мордвину только изредка посещать питейные дома. Мордвины все пьют, от одиннадцатилетнего возраста до выхода души из тела. Женщины пьют наравне с мужчинами. Они оставляют понемногу вина даже грудным детям, а не грудной выпьет с полстакана. Таким образом от молока матери они привыкают к тому обманчивому наслаждению, которое впоследствии неприметно точит их здоровье и состояние. Но Мордвин не мыслит о будущем и только живёт в настоящем. Он всё блаженство своё полагает в вине. По его рассуждению быть весёлым, значит быть пьяным, а праздновать – пить. Он рад каждому празднику, единственно потому, что напьётся.
Никогда Мордвы столько не пьют, как в день Покрова Богородицы. Тут они празднуют и окончание полевых работ и престол церкви. Отслушав обедню, они собираются в назначенный дом, который для того нанимают миром. Отсюда, выпив и откушав с аппетитом, отправляются в поле, чтобы взять земледельческие орудия. С поля возвращаются домой весёлыми и проворными, и спешат бросить несносные орудия трудов, чтобы начать лёгкое безделье. Потом пируют по домам своим. Веселье, со всеми Мордовскими играми и смехами, продолжается до глухой полночи. Этот день у них также велик, как у нас Светлое Воскресенье. Тут многие пропивают всё, что скопили летом. На другой день, не находя денег, Мордвы ведут невесёлую речь, жалуясь на неурожаи.
Троица есть другой праздник, которого Мордвы ждут не дождутся. Наваривши миром несколько вар пива и наготовив пирогов, они с этим запасом отправляются на родник, версты за две от деревни. Там, нарезав веников и положив оные рядом, кладут на них пироги и яйца. На столбик становят образ, теплют свечки и три раза кланяются в землю, прося у Николы милостивого: и хлеба и здоровья себе и скотине. Потом, благословясь, принимаются за пироги и брагу. Между тем молодые Мордвы бегают в запуски, борются, а старые, сидя кружками, рассказывают друг другу про былое. Девки веселятся отдельно, пляшут, поют песни, плетя венки из цветов и дубовых листьев, а старшие, бросая венки в ручей, гадают про суженого. Под вечер весь народ возвращается домой: молодые с венками на головах и с громкими песнями.
* * * Мордовский язык, подобно языку Чуваш, Черемис и других Финских поколений, есть только наречие языка Финского. В нём много Русских слов, и таких, кои полным и гортанным звуком показывают Татарское происхождение. Особенно бранные и ласковые слова (
напр. дочка, дочуренка, сын, сынок и проч.) у них почти все Русские. Даже многие обыкновенные предметы – забор, лавка, столб и другие – они называют по нашему. Нельзя предполагать, чтоб сии слова переняли мы от Мордвы; потому что у них этим предметам есть собственные названия, ими не употребляемые; напротив у нас нет других слов равносильного значения: напр. забор, столб и проч. Язык Мордовский имеет какую-то слитность и повременную возвышенность в звуках, очень трудную для выговора. Они говорят, будто вяжут верёвкою крутые узлы. Некоторых слов Мордовских невозможно написать в точности нашими буквами: ибо в таком случае больше всего работы будет буквам гласным и безгласным. Напр. Юрдоу они выговаривают: Юрдъйойу – и это сочетание букв не выражает ещё всей тяжести и неприятности сего слова. Таковы у них почти все слова. Предоставляется судить, каков должен быть язык, которым объясняясь надобно вытягивать гортанные органы?
Селиксенские Мордвы, и мужчины и женщины, все знают по-Русски. Они даже между собою говорят иногда языком нашим, и говоря по-Мордовски, примешивают часто Русские выражения. Слова наши они выговаривают довольно правильно, но соединяют их так, что мысли, которые они желают объяснить, большей частью выворачиваются наизнанку. К мужчинам относятся в женском роде, к женщинам – в мужском; даже глаголы, исключительно означающие действия одного пола, всегда применяют именно к тому, к которому не относятся. Словом, они говорят по-Русски как дитя, которое, узнав несколько слов, невинно лепечет.
Мордовские песни, которые вместе со сказками составляют всю Поэзию этого народа, скучны и однообразны. Вообще они представляют какой-нибудь случай из жизни, самый незанимательный, увеличенный до гиперболы. Или досужая Мордовка напряла столько, что когда стала мыть пряжу, то ручей высох, а когда повесила её на забор – забор повалился. Или Мордвин в один день нарубил столько дров, что половины рощи не стало. Или досужий мужик отправился до зари в поле, и возвращается домой тёмным вечером, а ленивый только волочится на работу... Вот содержание их песен, исключая очень немногих, в которых заметна мысль и завязка. Нет у них ни одной песни, которая бы выражала бы страсть, или тоску сердца. При нежном имени любви Мордвы розевают рот, как при слове: Америка! Наконец в песнях их почти нет и следа чего-нибудь Исторического. Видно Мордвы искони только рубили дрова да пряли!
Подслушав произношение Мордвы, когда они сказывали мне песни, приметил я, что слова их, также как наши, не имеют долгих звуков. Голос они возвышают на первом слоге каждого стиха так сильно, что сначала может показаться в целом стихе одно ударение. Прочие слоги к концу стиха понижают больше и больше; последнего почти не слышно. Песни Мордовские, как и старинные Русские, должно отнести к тоническим. Стихи в них состоят из разного числа слогов, но почти одинаковое число ударений даёт голосу возможность их уравнивать. Они вообще 4, 5 и 6 – сложные, есть 7 и 8 – сложные, чаще трибрахического, немногие дактилического окончания. Их можно выразить следующими знаками.
– U U U
– U – U U
– U – U U U
Песни Мордовские, небогатые умом как сами Мордвы, чужды и красоты выражений: О неприманчивости их можно заключать и потому, что они сами предпочитают своим песням – Русские, выговаривая слова наши неправильно и прибавляя Мордовские слова и припевы. Весною и летом, по вечерам, девки (
при мне пели следующие Русские песни: Во поле березанька стояла, Во поле кудрявая стояла и проч.; Во лузях, во лузях Таки во лузях, в зелёных лузях, и проч.; Ты рябинушка, Ты кудрявая, Ты когда взошла, и проч.; Как у наших у ворот Стоял девок хоровод, и проч.; По улице мостовой и проч.) собираются в хороводы. Столпившись за околицей, они поют песни до глубокой ночи. Свежий воздух по затихшему селению разносит голоса их, резкие, похожие больше на мужские. Их напев бесхарактерен: ни весел, ни печален.
Господь укрепил меня терпением, и я выслушал две длинные и прескучные Мордовские сказки. Они тоже, что песни: состоят из повестей о делах немудрого Мордвина. Одна из них заключает много чудесного и по Мордве порядочная. Сущность другой сообщу теперь своим читателям: "Катю отдали за разбойника. Кто муж её – она не знает. Муж каждой день уйдёт из дому и приходит на утро другого дня. Каждый раз он приносит то сороку (головной убор), то пану, то покай (рубахи) все шитые – готовые. Катя беспокоится, спрашивает. Муж уверяет её, что всё это находит нечаянно. Наконец он принёс к ней пану её сестры – солдатки. Катя плачет. Старики собираются на сход. Разбойника отдали в солдаты". Эту сказку Мордовка рассказывала мне в час, распложая её самыми вялыми подробностями. До Исторического и в сказках у Мордвы я не дорылся. Сколько ни расспрашивал: не было ли у них в старину героев, волшебников, великанов, или хотя карлов... ничего не мог узнать!
Когда умрёт Мордвин, старики омывают его тело, надевают на него чистое платье, и накрыв белым полотном, кладут в образной уголок, на лавку. Перед покойником на столе хлеб-соль; около него стоят и сидят жена, дети, сродники – и все, одни от чувства, другие по обычаю, неутешно плачут. О смерти Мордвы не разглашают: "для того – сказали мне – что никто не даст взаймы денег, не поднесёт вина даром, пока не погребут мёртвого". Несмотря на такую предосторожность, молва разносится по деревне, и тем быстрее, что к некупленному вину Мордвы льнут, как пчёлы к мёду. На первый же день родные и знакомые, к истинному сокрушению хозяев, собираются толпами в дом печали. Тотчас им подносят вина, браги – помянуть отбывшего собрата (куда? они не понимают). Все подходят к усопшему, и показывая ему грош, впрочем не отдавая, говорят от чистого сердца: "вот тебе сто рублей: сходи в кабак, пригласи и других покойников, купи табаку – не пеняй не жалуйся на нас". Затем поминают усопшего пирогами. После церковных обрядов несут покойника на кладбище, куда берут хлеба, яиц, блинов, говядины. Сперва вопят над свежею могилой... Люди веселятся различно, а плачут и забывают слёзы везде одинаково. Погоревав, Мордвы опять закушивают. Потом бросают от всего по кусочку на могилу, и относясь к покойнику, говорят: "не суди, не погневайся на нас: чем тебя ни поподчивали, какой хлеб-соль ни поставили". – Возвратясь домой, Мордвы покупают вина, подносят трудившимся, и сами пьют. Но свежая грусть гнетёт сердце доброго Мордвина, и несмотря на утешительное вино, разгоняет обычную весёлость.
Когда исполнится шесть недель покойнику, Мордвы отправляют
поминки. Сварив браги, наготовив пирогов и блинков,
куймакт, они сзывают к себе сродников и знакомых. Гости приходят с печальными лицами и молятся: "Господи Никола милостивый! даруй нам прибыль и соделай, чтобы оставшиеся не умирали". – Потом, рассаживаясь вокруг сытного стола, они предполагают, что к ним в избу вошли с того света покойники. Хозяева говорят им: "Подите кушайте, пейте; не пеняйте на нас, не судите нас; подчуйте друг друга сами: мы всех не знаем, сколько вас там; мы не умеем вам угодить: угодите сами себе". Так живые Мордвы подчуют мертвецов, и сами за бесплошных кушают, каждый за двоих – за себя и за невидимого. Пообедавши и подпивши браги, все вопят, перебирая добрые дела покойника... В это время хозяин дома подводит к крыльцу оседланную лошадь. На неё садится из гостей самый хилый старик и проезжается по улице три раза: в первый раз недалеко, во второй раз дальше, в третий до конца улицы. С последнего поезда старик скачет во всю прыть деревенской лошадки. Собравшиеся у крыльца гости бросаются с шумом на старика, останавливают лошадь, хватают его самого, как бы того мертвеца, которого поминают – и радуются неверному свиданию. Приводят старика в избу, сажают его впереди, подносят хлеб-соль, браги, и друг перед другом спешат ему прислуживать. "Здравствуй, старик-кормилец! – говорят они – кушай: нам на здоровье, а тебе в доход!". Так каждый приветствует, подчует его. Старик ест как следует живому. Разрумянясь от браги, он дарит жене, или снохе покойника и его родственникам серьги, печатки или что-нибудь другое. Тогда провожают старика; просят его поклониться: иная муженьку, иная сыну, другой дедушке... Старик всем кланяется, благодарит за радушие, обещается снести на тот свет поклоны. Его провожают до самого дома. На возвратном пути от старика, Мордвы находят посреди улицы ими самими разостланную солому и на ней блины, пироги и свинину. Все садятся на солому, согнув под себя ноги, и подчуют друг друга. Одна старуха, взявши пирог, несёт его к угольному дому. Пирог кладёт она под забор (
пирог под забором остаётся – на жертву домашним животным), как бы на закуску покойнику, который уже там очутился, по их предположению. После сего старуха бежит от забора без памяти, опасаясь, чтобы мертвец не съел её; а народ кричит: "скорей, скорей, поймает, ай поймал, поймал!". Испуганная старуха опрометью прибегает к прочим, и все, собрав остатки обеда, расходятся по домам, напевая:
А теть не мексте рямада, / Старики велели нам жить,
Мерксть еденд рямада / И детей кормить
В неделю Семика, в Субботу, у Мордвы бывают
общие поминки. Во всех домах готовят блины, пироги, покупают вина, варят брагу. Отслушав обедню, Мордвы идут и едут на кладбище. Каждое семейство везёт свою кадушку с припасами. Рассыпавшись по могилам сродников, все плачут. Вынимают из кадушек пироги, блины, и разрезывая на куски, бросают оные на могилы; туда же льют несколько вина и браги, приговаривая: "Вот вам, старики! Ешьте, пейте; мы пришли к вам с хлебом и солью поминать вас, нам на здоровье, а вам в доход". Потом усаживаются вокруг могил и начинают сами пить и закусывать. Наконец отдают последнюю часть усопшим, кланяясь им до земли, и возвращаются в дома – допивать вино и брагу. Здесь Мордвы забывают чем начали утро. Их не тревожит давнишняя горесть. Они пляшут и поют беззаботные песни.
Так живут и умирают Селиксенские Мордвы. В них как в зеркале, отражается всё поколение Мордвы – Мокши. Мордвин везде Мордвин, но в Селиксе, которую можно назвать столицей Мордовского народа, он изобретательнее, разнообразнее в обычаях и даже умнее. Статьи моей не назвал я описанием вообще Мордвы – Мокши, чтобы сохранить более точности; ибо действительно изобразил одни только Селиксенские нравы. Хотя мой Мордвин вправе назваться представителем своего поколения, но в других деревнях могут встретиться лёгкие отличия; точный же характер и обычаи, мною описанные, наблюдатели найдут в одной только роистой Селиксе.
М. П.
Источник: газета "Санкт-Петербургские ведомости" № 30 от 06.02.1834 г. – № 34 от 14.02.1834 (ссылка на газету) 