ВОЕННЫЕ ГОДЫ В ДРОВОСЕЧНОМ.

На месте захоронения военного врача Кузнецовой Александры Николаевны в с. Дровосечное.

Извещение о смерти Кузнецовой Александры Николаевны. Дата смерти: 26 мая 1943 года. Похоронена в с.Дровосечное.

Жизненный путь Кузнецовой Александры Николаевны.
( Описала сестра Анна Николаевна).

Кузнецова Александра Николаевна родилась 22 января 1918 года в Ярославской области, в рабочей семье.
Когда сестре было 6 лет, отец переехал на Север, там он прожил всю жизнь. Сестра по характеру была очень спокойная. Училась хорошо. Была душой класса, увлекалась волейболом, имела приятный голос, пела.
После 9 класса пошла на двухмесячные курсы подготовки в медицинский институт и в 1935 году поступила туда, который закончила в 1940 году.
Работала в районах Архангельской области – в Пуксе и Пермилово.
Отец работал один. Мама не работала. После операции катаракты, мама ослепла на один глаз. Большую роль в воспитании нас сыграла мама. Она была очень талантлива. Много читала, знала наизусть, была очень отзывчивой, доброй. Кроме нас с сестрой, у нас постоянно жили племянники отца.
Мама, несмотря на плохое зрение, шила. Обшивала не только нас, но и соседей.
Сестра, когда училась в институте, подрабатывала ночными дежурствами в детской клинике. Во время каникул ездила в пионерский лагерь вожатой. Когда началась Великая Отечественная война, Александра работала в эвакогоспитале в Пермилово хирургом.
В 1942 году в Архангельске были организованы курсы эпидемиологов. И она, чтобы побыть с нами, согласилась закончить эти курсы, после которых она была направлена на фронт уже в качестве эпидемиолога. В тот период в лагерях пленных свирепствовал тиф. А немцы, отступая, распускали больных тифом среди населения и в войсках действующей армии.
Одним из санитарно-эпидемиологических отрядов руководила моя сестра – врач Александра Николаевна Кузнецова. Почти все члены отряда переболели тифом, в том числе и она. Но у неё был врождённый порок сердца, и оно (сердце) не выдержало. Сестра умерла 26 мая 1943 года и похоронена у вас, в Дровосечном.
Для нас это была невосполнимая потеря. Папа умер в октябре 1945 года, в 51 год; а мама – в 1960г. Ей было 62 года. Я пережила всех.
Все эти долгие годы память о дочери, о сестре не ослабевала. Перед отправкой на фронт она вышла замуж. Он был инженер-химик. Как нам сообщили позднее, он погиб.
1991г.
( Стихи матери Кузнецовой А.Н.)
Кузнецова Александра Николаевна – военный врач, похоронена на Дровосеченском кладбище.

Прошла ты, моя дорогая,
Тернистый свой путь боевой.
Была ты участницей тоже
Великой войны мировой.

«Далеко, далеко, на фронте,
Там где-то в степи под Орлом
Могила стоит одиноко
Обложена свежим дерном.

И днем её солнце ласкает,
А ночью ей светит луна,
С далекого синего неба
Задумчиво смотрит она.

И кажется, будто бы хочет
Она рассказать о былом,
Об этих великих сражениях
Что были вот здесь, под Орлом.

«А настала война беспощадная,
Я великую клятву дала,
И одела я форму военную,
И присяге военной верна.

Я сдержу эту клятву великую
И исполню свой долг до конца,
И на фронте в борьбе с неприятелем
Будет наша победа близка».

« И, кажется, в этих цветочках
Твоя молодая душа,
А горькие матери слёзы
Им будет ночная роса».

Современный облик места захоронения Кузнецовой Александры Николаевны.

НАВСТРЕЧУ БЕССМЕРТИЮ.


Двенадцатилетняя Валя Филатова проснулась от приглушенного разговора родителей. Мама с вечера собиралась на рынок в Золотухино и сейчас, заворачивая в холстинку пару ковриг хлеба, наливая молоко, рассказывала отцу увиденный сон:
– … и я от них убегаю, а всё за спиной топот слышу. Забежала в какую-то комнату, они меня и закрыли. Темно. Наощупь ищу дверь или окна, а их нет. Проснулась – сердце колотится.
– Ну хоть раз ты попалась, – пошутил отец.
На столе тускло горела керосиновая лампа. Мерцающий свет был едва различим в проёме русской печки, где девочка спала со старшей сестрой. Сейчас здесь было особенно уютно. Воздух за ночь остыл, дышалось легко, а от кирпичей и сладко спавшей Клавы шло приятное тепло. Валя подтянулась на локте и посмотрела вниз – за окнами было ещё совсем темно, морозные узоры затянули стёкла. Она снова юркнула под одеяло, подоткнула его под бочок. Стало жаль мамку. От Ягодного до Золотухина вёрст тридцать, да назад. Зима выдалась холодной, снежной. Заканчивался январь, и морозы только крепчали. Иногда, очистив ноготком на стекле маленький кружок, Валя смотрела, как мимо пробегали согнувшиеся от холода немцы, путаясь в длинных полах шинелей. Они скоро уйдут – так говорит отец. Откуда мог узнать? Может от дяди Андрея, своего двоюродного брата с Красного посёлка? Да разве ж можно ему верить! Валя вспомнила, как перед войной у этого местного Кулибина она слушала через наушники новости по радио, которое он собрал своими руками.
– Дядь Андрей, да как же такое быть может, чтоб из такого далека всё слыхать было?! – недоуменно спрашивала она.
– Эх, Валюха, это что! Скоро будешь сидеть дома и видеть, что на Красной площади делается, – отвечал тот. Смеялся, конечно…
День тянулся долго. Уже темнело, когда в сенцах хлопнула дверь и на пороге появилась мать. Положила на лавку кошёлку, скинула с себя тулупчик и шаль.
– Девки, я на печку, – скованными морозом губами сказала она. – Промёрзла до костей.
Зашёл отец со двора, поставил на табурет ведро студёной воды.
– Ты бы поела, – сказал он матери.
– Отогреюсь сначала, – отозвалась она.
Валя забралась на лежанку, легла рядом. Через мамины юбки почувствовала ледяной холод её ног, и сердце тревожно заныло.
Евдокия слегла, металась в жару, сухо кашляла. Попросила растереть ей грудь каким-то снадобьем, что хранилось в маленькой бутылочке в сенцах, но это не помогло, только ожег на коже остался.
Как-то вечером отец сообщил новость – уже освобождены Ярище, Яковка, Белый Колодезь, значит со дня на день наши придут и в Дровосечное, а с ними санчасть. Василий надеялся, что новое медицинское открытие – пенициллин, успешно применявшийся на фронте, поможет жене.
Фашисты ушли 3 февраля без боя в сторону Малоархангельска, а следующей ночью в дверь постучали. Отец пошёл открывать. Пахнуло морозным воздухом. Сонная Валя вслед за сестрой свесила голову с печки. В клубах пара у порога стояли мужчины в белых одеждах с автоматами. Лица у них были красные, обветренные, а вид уставший. Один расспрашивал отца, есть ли в селе немцы, можно ли ребятам отдохнуть в хате. Разведчики (Валентина насчитала двенадцать человек) легли на полу, поспали несколько часов и ушли чуть свет.
Потом несколько дней подряд через Ягодное двигались колонны советских солдат. После очередной бессонной ночи отец шёл на улицу, пристраивался к шагающим бойцам и спрашивал, не идёт ли за ними санчасть.
– С нами нет, – отвечали те, и Василий возвращался в дом, чтобы пережить ещё один, наполненный отчаянием и слабой надеждой на чудо, день.
Валя и Клава справлялись с домашними делами – варили в печке еду, подметали пол, ухаживали за матерью, которой с каждым днём становилось всё хуже. Тяжело и сипло дыша, Евдокия подозвала дочек. Она старалась припомнить и сказать всё, что, как ей казалось в те минуты, поможет девочкам жить без неё – как правильно расходовать топлёное коровье масло, что было припрятано от немцев в погребе, довязать носок, оставшийся незаконченным на спицах, не хоронить её в хороших вещах из сундука, а оставить их для себя. Валя плакала, уткнувшись в лоскутное одело, под которым лежала мама. Она не слышала слов, мысленно повторяя: «Этого не может быть! Мамка встанет. Она опять пойдёт в закутку доить корову, сварит в печке душистую пшённую кашу с румяной корочкой»…
Наконец, 9 февраля сказали, что медики идут следом и завтра будут здесь наверняка. Отец с радостной вестью поспешил домой, распахнул дверь и увидел испуганные лица девчонок. Прижав их, разрыдавшихся, к себе, он долго смотрел на исхудавшие руки Евдокии, ставшее спокойным, красивым и почему-то чужим, лицо.
На другой день в дом к Филатовым, который был одним из лучших в деревне, зашли на отдых военные медики.
– Хозяин на кладбище, – стали объяснять женщины, оставшиеся дома с Валей и Клавой, – жену повёз хоронить.
– Мы не помешаем, – ответил начальник части.
Вернувшийся отец с невыразимой болью в глазах взглянул на долгожданных, но не успевших помочь врачей. Отодвинул печную заслонку, за которой стояла еда, принесенная утром соседями и родственниками на поминки (кто-то даже уцелевшего петушка сварил), и пригласил всех к столу.
Валя робко рассматривала медсестер. Они были так красивы в коротких юбочках и гимнастёрках, перетянутых на талии ремнём, и пахли йодом.
Высокий седой командир произнёс слова сочувствия семье Василия, сказал, что теперь уж врага будут гнать до самого его логова, поблагодарил местных жителей за содействие советской армии.
То, что вторую неделю под Малоархангельском идут ожесточённые бои, Валя уже знала из разговоров взрослых, как и то, что многие деревенские парни, призванные на фронт в эти дни, погибли там.
За повидавшими виды солдатами на Малоархангельск через Ягодное пошли новобранцы из освобождённых сёл района. Иногда они ночевали в деревне. В тот памятный для Валентины Васильевны вечер они остановились у Филатовых.
– В хату вошло много молодых, крепких парней в новеньком обмундировании, – рассказывала она годы спустя своим детям и внукам. – У некоторых к вещмешкам были привязаны домашние тулупчики – жалко было ребятам бросать добротные вещи.
Вечером на огонёк заглянули деревенские девушки. Стали песни петь, а папу попросили подыграть им на баяне – он был большой мастер по этой части. Солдатики тоже пели, да так ладно! А уж танцевали! Как в последний раз… Тогда я молоденькая была, многое мне было невдомек. Теперь по-другому всё увидела. Они ведь понимали, какая доля им выпала, что идут в самое пекло.
А ещё глаза папины помню – в них слёзы блестели. Вроде каялся он перед мамой, что, едва справив по ней поминки, играет плясовые. Да разве ж можно было в тот раз по-другому?!
Утром ребята поблагодарили Василия за всё и, выходя через сенцы, забросали свои тулупы на чердак. Они шли навстречу бессмертию…
Тамара КУХАРЕЦ