Русская Калабрия

Русская Калабрия



Километрах в тридцати к югу от Калязина прилегла к Нерли деревенька с забавным, экзотическим для России названием Калабриево. Старые жители объясняют его по-разному: одни — фамилией первопоселенца, другие — причудой помещика, окрестившего дивное место в память о полюбившихся ему землях на юге Италии. В «тверскую Калабрию», а лучше сказать — в один из поэтичных, истинно русских уголков, попасть нетрудно. По дороге от Калязина к Сергиеву Посаду, среди полей, будет большое село Нерль с массивной Троицкой церковью, сохраняющей даже и в заброшенности своей гордый вид благодаря строгим дорическим колоннам. За селом — мост через гладкую и чистую, словно только что промытое зеркало, реку, четко отражающую невысокую береговую растительность. Еще с километр — и деревенька. Проулок приведет в овраг, к ручью. Устье ручья — рядом, в нескольких шагах; а Нерль, спокойная и светлая, как ясное летнее небо, в точности повторяет все, что попадает в поле ее зрения: прибрежные вязы, ивы и дремучую сосновую рощу -будто прибежище леших и русалок. Пожалуй, это больше Россия, чем Калабрия; и здесь — понимаешь, как она бывает сказочно хороша…
Понимал это и московский присяжный поверенный, член Государственной думы, выходец из калязинских дворян Николай Петрович Шубинский, одно время пребывавший под надзором полиции за «вольные мысли». Еще студентом-юристом по-любил он проводить здесь, в своем поместье, с сестрами Анной и Марьей лето; случалось, приезжал на рождественские праздники — и тогда навещал соседей по имению (чаще других — семью Юрьевых, из которой вышел известный театральный актер Юрий Михайлович Юрьев), ходил с ними на лыжах и катался с горок на санях. А в 1880 году, спустя три года после женитьбы, привез в усадьбу молодую жену свою, Марию Николаевну Ермолову. И в Калабриево с этой поры Мария Николаевна не раз приезжала отдыхать в течение тридцати с лишним лет.
Поместье было небольшое: окруженный сиренью и желтыми акациями двухэтажный белокирпичный, с изразцовыми печами дом над оврагом реки, подсобные помещения и скромный парк: березы, кедры, липы, серебристые тополя — и розы на клумбах. Из окон дома открывался вид на заречные поля и белеющее вдали село Троице-Нерль с высокой церковью. От крыльца дома сходила лесенка к купальне.
В гости, кроме знакомых Николая Петровича, мало интересных Марии Николаевне, изредка приезжали и ее друзья по театру: И. М. Москвин, В. И. Качалов, Т. Л. Щепкина-Куперник (назвавшая имение настоящим «тургеневским уголком») и, конечно, Ю. М. Юрьев, усадьба которого — Поняки — от калабриевской лежала всего в семи верстах. Бывало, к соседке Юрьев наведывался и со своим гостем В. Н. Давыдовым, который Ермолову весьма почитал… В воспоминаниях Юрий Михайлович писал о том, как с великим трагиком поставил в Поняках для местного населения «Ревизора» (Давыдов был городничим, а сам Юрьев Хлестаковым) — чем и завел традицию «народных спектаклей» в этом тверском захолустье. Спектакли собирали невообразимое количество народа из соседних селений и городов… Однако Юрьев не преувеличивал своих заслуг в культурной жизни Калязинского уезда. Он упомянул о спектакле (по «Горькой судьбине» Писемского), который еще в 80-е годы давал в своем имении дядя его, Сергей Андреевич Юрьев: кроме Юрьева, актерами в этом спектакле были исключительно крестьяне; к «историческим явлениям» края Юрий Михайлович отнес и представление, устроенное Ермоловой с местными актерами-любителями в каретном сарае калабриевской усадьбы. То была «Гроза», где сама хозяйка, которой, кстати, никогда не мешала неважная игра актеров, выступила в роли Катерины… И, гордый этим, Юрьев писал в «Записках»: «Я считаю, что нашему Нерльскому району принадлежит честь быть одним из родоначальников подлинного театра для народа».
Да, Ермолова и на отдыхе не могла без театра… В спектаклях принимал участие и муж ее, Николай Петрович. Это лишний раз подтверждает, что интересов жены он не чуждался. Считается, что брак Ермоловой и Шубинского не был счастливым. Но обо всех тонкостях их отношений — не нам судить…
«В деревне она бывала еще более задумчива, чем в городе, и как будто совершенно не присутствовала в нашей общей жизни, — вспоминала дочь Марии Николаевны Маргарита. — Что-то не то тяготило, не то волновало ее». И старалась отыскать причину этой задумчивости в нелюбви матери к помещичьему укладу: общество дворовых и прислуги, помпезная обстановка комнат, безлюдье или, напротив, прием не-желанных ей соседей-помещиков — наводили на нее тоску. Мария Николаевна была неисправимой горожанкой! «Она очень любила Крым и многие места за границей, но я не помню и не думаю, чтобы наш ровный, унылый, иногда тоскливый пейзаж Тверской губернии захватывал ее и располагал к умилению и созерцанию, — так писала Маргарита Николаевна, имея в виду Калабриево и другое имение отца — Богородское, куда семья иногда также выезжала. — Я всегда замечала, что летом для матери погода была все. Она не выносила дождя, тумана, плохой погоды… Она физически страдала, когда несколько дней подряд в деревне лил дождь»… Конечно, ненастье далеко не всем по душе; но можно лишь пожалеть и Марию Николаевну, и ее дочь за то, что они находили весьма поэтичный пейзаж тверской земли «унылым» и «тоскливым».
Не каждый день были спектакли; не каждый день — желанные гости; да и Николай Петрович (каков бы ни был характер его отношений с женой) часто вынужден был выезжать по своим адвокатским делам в Москву и Петербург. И однажды, в конце десятых годов, в письме к А. С. Суворину Мария Николаевна посетовала: ее уединение «уж слишком уединенно, а потому скучно». Вот и признание из первых уст…
А летом 1914 года пришла весть о войне. На фронт забрали прислугу; уехал и гостивший в усадьбе Василий Яковлевич Зеленин, муж Маргариты Николаевны, и стало еще «уединеннее»… Горели леса и болота, предвещая засуху. «Песни уходив-шей на войну деревенской молодежи, слезы приходивших женщин, оставшихся без „поильца-кормильца“, сообщения газет, слухи — все это действовало на нее сильнее, чем на кого-либо из окружающих», — вспоминала Щепкина-Куперник. Ермолова раньше обычного поспешила в Москву, полная если не сил, то решимости давать спектакли в пользу раненых воинов.
Лето следующего года, по ее собственным словам, пролетело как один день, — с мыслями, далекими от театра. В июне Мария Николаевна писала Г. Н. Федотовой из Калабриева: «Лето хорошее, урожай хороший, сена много, слава Богу! Но вся радость летней жизни отравлена войной, которой конца не предвидится. Ничто не радует, как бывало прежде: выйдешь гулять — и мир, и тишина так и охватит, а теперь та же тишина, но на сердце камень, и не дает дышать свободно». Такова была ее последняя встреча с «Русской Калабрией»…
После революции делать Ермоловой в усадебке уже было нечего. Подсобные помещения заняли мастерские по изготовлению валяной обуви, а главный дом — контора Нерльского валпромсоюза. К предложению Ю. М. Юрьева устроить в Калабриеве Дом отдыха для артистов, а в селе Нерль — народный театр, местная власть отнеслась сочувственно. Весной 1941 года принялись за дело. Но грянуло 22 июня…
А прошла война — усадебку приспособили под детский дом, впоследствии упраздненный… Уже служившее обычным жильцам, все быстрее старело и рушилось барское строение, пока администрация фабрики «Красный Октябрь», за которой оно было закреплено, не списала его. На «списание» пошел и уютный парк в 13 гектаров: кто хочет — рубите, застраивайтесь! И любители деревенского уединения воспользовались имением быстро — увы, не по-ермоловски: порубили, позастроились… Спасибо, школьники села Нерль насадили близ деревни сосновый бор, слегка разбавив его березами, калиной и рябиной, — тот самый, дремучий, — чтобы гулять в нем вечерами, переправившись на пароме через Нерль. Чтобы потом дети их гуляли… А вот старый парк сберечь никому не пришло в голову.
…Полуразваленные стены дома Ермоловой я увидел за большим огородом, на который смотрела кирпичная двухэтажка, чужеродная, подчеркнуто унылая среди деревянных изб, наставленных до самых оврагов Нерли и ручья Вьюшки (Вьюлги). Несколько старых лип по-над оврагами, однако, не помешали новым хозяевам. Будто поручили этим липам хранить память о былом парке! С этой задачей они едва справлялись… А на две полувысохшие березы, что возносились высоко над ручьем, надежды уже и не было… Бабушка, что спускалась к ручью с ведром, сказала мне опасливо: березы в любой момент могут рухнуть; две уже спилили — и эти спилить пора…
Барский дом окружили сорные травы; но была тропинка к мусорной свалке. Лучшего места, чем у стены, для нее не нашлось… Я поспешил за ручей, на высокий нерльский берег — насмотреться на задумчивую реку, на театральное оформление любующихся собою берегов, — и постараться поверить в то, что Калабриево до сих пор, несмотря на грустную судьбу, все-таки ермоловское место…

Спасибо Вам valcha за информацию !

2.

4.

6.