Кашинский уезд - переселение

Итак, это моя прабабушка - Дарья Павловна Фёдорова (Щербакова) (1893-1963). Студийное фото 1910х годов, вероятно, московское, где до 1917 года она работала прислугой у двух горожан польского происхождения - один был преподавателем гимназии, второй настройщик пианино. На втором групповом фото рабабушка слева, фото возможно, сделано в московской квартире хозяев в 1910х гг.. Вторая девушка - ее сестра Ольга, а вот бабушки за ними - вероятно, мать и тётка.

Обратите внимание - на стене над головой левой бабушки ЭЛЕКТРИЧЕСКИЙ ВЫКЛЮЧАТЕЛЬ. Значит, точно Москва
Мать Дарьи и Ольги звали Евдокия Николаевна (1857 г.р.), а ее сестру - Анисья (1855 г.р.). Они - из д. Носово неподалеку. Следовательно, в 1910 году им 53-55 лет. Вполне годится возраст

Найти место рождения прабабушки оказалось очень просто - у родных осталось ее повторное свидетельство о рождении 1948 года (явно для начисления пенсии). Здесь мало того, что указано место рождения, так еще и место регистрации - Рождественская церковь!

С этими данными я и обратился в конце 2013 года в архив г. Москвы. За этот "рождественский подарок" (см. дату) с меня взяли больше 10 тысяч рублей - и это за одну-то запись! Сослались на сложность чтения текста, палеографические особенности (для сравнения оцифрованный образ, найденный уже сейчас). После такого афронта я пошёл в архив и стал копаться самостоятельно.

Заметим, что в этой записи о рождении 1893 года нет фамилий — это очень характерно для многих уездов Московской губернии! Стоит также отметить, что нужная деревня — это Пустые Меленки недалеко от Ленинградского шоссе (75й км), а не просто Меленки неподалеку в Солнечногорском районе. Приход - в Христорождественском погосте, что на р. Сестре.

Запись о рождении Павла Васильева тоже оказалось найти довольно просто, в приходской метрике того же погоста Рождества Христова (ф. 1471, оп. 1, д. 111). Здесь он в самой первой записи, родители - той же деревни Меленок Василий Васильев и его жена Мария Федорова. На дворе 1 июля 1857 года. Владел деревней Владимир Григорьевич Глазенап (Wilhelm Otto von Glasenapp).

Зная ФИО владельца, ревизии в московском архиве искать легко. Вот на этом фото умеренного качества ревизская сказка (ф. 51, оп. 8, д. 242) деревни Сергиевки 1834 года, принадлежавшей тогда генеральше Анне Николаевне Неклюдовой (на ее дочери Варваре Сергеевне будет потом женат В.Г. Глазенап). В семье №4 есть Федор Андрианов и его дочь Мария полугоду. Однако, деревня Сергиевка значится новопоселенной — это значит, что на момент предыдущей ревизии ее еще не было.

Первая страница той же вотчины даёт ответ, откуда взялись крестьяне, которыми заселяли Сергиевку - из соседнего села Нового, той же вотчины.

Смотрим дальше, сказку 1816 года по селу Новому (ф. 51, оп. 8, д. 102), по-прежнему находившегося во владении генеральши Анны Неклюдовой. Под №13 Федор и Егор Андреяновы, а вот их отчим из Меленок.

Немного про Неклюдову из воспоминаний арх. Пимена (“Рассказы бабушки”):

"Анна Николаевна Неклюдова, вторая из дочерей тетушки Марьи Ивановны Мамоновой, вышла замуж за генерал-майора Сергея Васильевича Неклюдова, который находился недолгое время губернатором в Тамбове и во Владимире. У них было только две дочери, Варвара Сергеевна и Марья Сергеевна. Неклюдов умер в начале 1800-х годов. Анна Николаевна была очень умная женщина, но прегорячая и пресамонравная. Когда ее муж был губернатором, она вмешивалась в дела, заставляла все делать, что хотела, и оттого, говорят, дела не всегда справедливо решались, вследствие чего Сергей Васильевич и пострадал по службе. Он был человек благонамеренный и добрый, но слабый характером, и жена держала его в ежовых рукавицах, так что он и пикнуть не смел. Анна Николаевна была очень скупа и любила денежки, и нельзя не отдать ей справедливости, что она была мастерица устраивать свои дела."
"Не я одна была с Неклюдовой в размолвке: она вздорила и ссорилась с моим мужем, с княгиней Авдотьей Николаевной Мещерской, которая тоже осуждала ее в лицо за дурное обращение с Шеншиными, а с Надеждой Николаевной Шереметевой (с сестрой Мещерской), с которою она была очень дружна, ссоры выходили очень часто: обе прегорячие, переругаются на чем свет стоит, раскраснеются как пионы. Неклюдова инде побагровеет, с обеих пот градом льет, обе кричат, что есть мочи, кто кого перекричит -- ни дать ни взять два индейских петуха; скинут свои чепцы и добраниваются простоволосые... просто -- умора!
-- Нога моя у тебя не будет, -- говорит, картавя, Шереметева.
-- Ну, и не прошу, очень мне нужно, -- кричит Неклюдова, топая ногами; -- убирайся скорее от греха, а я за себя не ручаюсь...
-- Да, да, никогда к тебе не приеду, -- приговаривает Шереметева, стуча кулаками по столу.
-- Да сделай милость, убирайся...
Так и расстанутся, и бранят за глаза друг друга; кажется, навек рассорились; пройдет сколько там недель, глядишь, летит в дрожках на паре с пристяжкой Шереметева к Неклюдовой мириться.
-- Ну что, картавая, сама ко мне приехала? -- встречает ее с громким хохотом Неклюдова. -- Что, скучно, верно, без меня, сама припендерила... Скажи ты мне, из чего ты только распетушилась на меня? Ну, ну, помиримся, я пред тобой виновата, прости меня... И снова у них совет да любовь, пока не повздорят из-за чего-нибудь опять.
Раз Неклюдова с Шереметевой опять из-за чего-то повздорили, разбранились -- и не видаются; только как на грех Шереметеву разбили лошади и не на шутку: кажется, она руку ли, ногу ли переломила и лицо все ей избило, и старуху еле живую повезли домой и уложили в постель.
Узнала это Неклюдова: тотчас поехала навещать больную...
Что ж она ей придумала сказать в утешение?
Входит к больной, та лежит за ширмами, кряхтит, охает...
-- Я ведь всегда говорила, что ты полоумная, -- говорит Неклюдова, -- и жду, что ты умрешь когда-нибудь у фонарного столба; мчится себе, как лихой гусар... Ну что, говорят, тебе всю рожу расквасило и кости переломало... диковинное дело, что тебя совсем не пришибло... Как это тебя угораздило?
Это она приехала навещать больную приятельницу, еле живую!
Ни у кого такого разговора, как у Неклюдовой, я не слыхивала; престранная была женщина!
Был у нее крепостной человек Николай Иванов управителем, так, говорят, она его не раз бивала до крови своими генеральскими ручками, и тот стоит, не смеет с места тронуться.
Когда рассердится, она делается, бывало, точно зверь, себя не помнит.
Многое мне не нравилось в ее характере и в обращении с людьми. У нее были швеи, и она заставляла их вышивать в пяльцах, а чтобы девки не дремали вечером и чтобы кровь не приливала им к голове, она придумала очень жестокое средство: привязывала им шпанские мухи к шее, а чтобы девки не бегали, посадит их за пяльцы у себя в зале и косами их привяжет к стульям, -- сиди, работай и не смей с места встать. Ну, не тиранство ли это? И диви бы, ей нужно было что шить, а то на продажу или по заказу заставляла работать. Уж очень была корыстолюбива, только не впрок пошло все ее богатство.

Короче, этакая Салтычиха-лайт!