Сергей Иванович Соколов
цензор Московского Комитета по делам печати
| lactarius Модератор раздела
Москва->США->?
Сообщений: 394
На сайте с 2011 г.
Рейтинг: 372 | Наверх ##
29 декабря 2017 9:47 | | |
| lactarius Модератор раздела
Москва->США->?
Сообщений: 394
На сайте с 2011 г.
Рейтинг: 372 | Наверх ##
29 декабря 2017 9:48 29 декабря 2017 9:49 Гиляровский В. А. "Москва газетная"
Первая встреча с сотрудником "Московских ведомостей" и одновременно цензором останется для меня навсегда незабвенной. На какой-то большой пирушке у Н. И. Пастухова, после обеда, за кофе с ликерами, я сидел рядом с сумским гусаром Н. П. Пашенным, совсем юношей, лихим наездником и лихим спортсменом, впоследствии знаменитым драматическим актером Рощиным-Инсаровым.
Подле него, красавца в полном смысле слова, поместился низенького роста неуклюжий рыжебородый человек в черном мешковатом сюртуке и, тыкая пальцем веснушчатой, покрытой рыжими волосами руки в грудь Н. П. Пашенного, ему что-то проповедовал.
Это был цензор Сергей Иванович Соколов, бывший семинарист, личный секретарь М. Н. Каткова.
-- Вот эта рука десять лет работает под руководством самого Михаила Никифоровича Каткова.
Н. П. Пашенный, продолжая сидеть, ловким взмахом вольтижера положил свою ногу, в малиновых рейтузах и сапогах со шпорами, сверх руки С. И. Соколова, прижавши ее к столу, и, хлопая по колену, сказал:
-- А эта нога три года работает под руководством полковника Клюге фон Клюгенау -- первого наездника русской армии.
Горько заплакал личный секретарь М. Н. Каткова, цензор и постоянный сотрудник "Московских ведомостей". Потом дело кончилось миром.
Кроме своей газеты и "Московского листка", благодаря старому знакомству с Н. И. Пастуховым, цензор С. И. Соколов все остальные газеты считал вредными, а сотрудников их -- врагами отечества. | | |
| lactarius Модератор раздела
Москва->США->?
Сообщений: 394
На сайте с 2011 г.
Рейтинг: 372 | Наверх ##
29 декабря 2017 10:04 Белоусов И. А. "Царская "цедилка": Из воспоминаний.", Сегодня: Альманах 2 - й. М., 1927, с. 167 - 173.
I. Цензор Соколов
Среди московских цензоров конца 90-х годов особенно выделялся цензор Сергей Иванович Соколов он отличался своими странностями, чудачеством и любопытными взглядами на то, что попадало в его руки для цензуры. Те редакторы периодических изданий, которым часто приходилось сталкиваться с ним, знали его хорошо и умели подходить к нему, отвоевывая ту или другую статью, запрещенную им для печати. Отдельные же литераторы, произведения которых попадали для цензуры к Соколову, прямо вставали в тупик от его красных крестов, которые он ставил в рукописях не по существу, а просто для того, чтобы показать строгость цензора и выявить свое «недреманное око», где ему чудилась крамола, колебание основ и разрушение существующего строя. В число таких литераторов попал и я, и мне пришлось лично познакомиться с цензором Сергеем Ивановичем Соколовым вот по какому случаю. В 1899 году исполнялось 100-летие со дня рождения знаменитого английского поэта Томаса Гуда — автора известной «Песни о рубашке». Редакция журнала «Детское чтение» решила это событие отметить статьей о поэте и предложила мне написать статью. Я написал, и в статье, между прочим, для характеристики творчества Т. Гуда привел целиком его «Песню о рубашке» в переводе Михаила Илларионовича Михайлова, умершего на каторге в 1865 году. «Детское чтение» было на цензуре у Соколова; к нему в руки и попала моя статья, и он зачеркнул всю «Песню» целиком; кроме того, красные чернила его прошлись и по некоторым частям статьи. Секретарь «Детского чтения» Н. А. Соловьев-Несмелов посоветовал мне самому сходить к цензору, объясниться с ним и, насколько возможно, отстоять статью. Я возражал, что никогда никакого цензора в глаза не видал, и как разговаривать с ним, — не знаю.
— А это вам, друг молодой, будет полезно: по крайней мере, вы узнаете, как нам трудно возиться с цензурой, — сказал Соловьев-Несмелов и дал мне несколько советов, показавшихся мне очень странными.
— Когда вы придете к цензору - к нему на квартиру, сначала ничего не говорите о стихах, а постарайтесь завести с ним разговор о сапогах и о скрипках, которые он сам делает, - он вам покажет их, так вы похвалите его работу, а потом уже говорите и о статье...
Получив адрес цензора, где-то около Девичьего поля, я отправился к нему. Отыскал небольшой одноэтажный домик и только что хотел позвонить в парадное крыльцо, как дверь отворилась и на пороге показалась круглая низенькая фигура в дворянской, с красным околышем, фуражке и с узелком в ситцевом платке под мышкой.
— Кого вам угодно? - спросила фигура.
— Цензора Сергея Ивановича Соколова, - ответил я.
— Это я - Сергей Иванович. Вам по какому делу?
Что было делать? — пришлось прямо говорить о статье, а о сапогах и о скрипках заводить разговор — нечего было и думать
— Мне некогда с вами разговаривать, - я в баню собрался... А статью вашу помню... - сказал цензор.
— Вы вычеркнули из статьи "Песню о рубашке", а ведь этими стихами и прославился Томас Гуд... - начал было я объяснение; но цензор перебил меня:
— Да в чьем переводе вы взяли это стихотворение-то? - в переводе каторжника Михайлова!.. Нехорошо, молодой человек, - нехорошо! Вы бы что-нибудь полезное написали... - неожиданно заявил он.
— Что же я буду писать полезное? - спросил я.
— Патриотическое! - отрезал Соколов и хотел было уходить.
Я чувствовал, что дело мое проигрывается.
— Так как же быть с "Песней о рубашке"-то? - остановил я цензора.
— Ну, вот что: можете ее печатать в прозаическом переводе, а не в переводе этого каторжника, - разрешил цензор.
— Позвольте, Сергей Иванович, в одном сборнике петербургского издания эта "Песня" помещена целиком в переводе Михайлова... — продолжал отстаивать я.
— Петербург нам не указ, — мало ли что там делается, в Петербурге, — здесь Москва... Можете на меня жаловаться... Ну, я ухожу, - И круглая фигура в фуражке с красным околышем и с узелком под мышкой пошла в одну сторону, а я в другую...
Так в майской книжке "Детского чтения" за 1899 год и появилась моя статья о Томасе Гуде с пересказом содержания знаменитой "Песни о рубашке"...
Когда я рассказал Соловьеву-Несмелову о своем визите к цензору, он мне сказал:
— Ну, значит вам не посчастливилось, а если бы вам удалось поговорить о сапогах и скрипках, - дело бы вышло по другому
Еще раз мне пришлось встретиться с этим цензором по делу. В 1900 издавалась моя книга "Песни и думы кобзаря" Т. Шевченко в моем переводе. Рукопись была отдана в цензуру, попала к Соколову, и красные чернила его уничтожили два стихотворения, а в третьем стихотворении было зачеркнуто одно слово: "в барских" -
В барских каменных палатах
Мать меня родила
Тогда я уже сам пошел объясняться к цензору. Пришел в комитет во время заседания цензоров. Соколов вышел ко мне и спросил:
— В чем дело?
Я объяснил.
— Вот что, - сказал цензор, - мне сейчас некогда, - у меня доклад. Вы говорите, два стихотворения зачеркнуты, - покажите, какие?
Я вынул цензурованную рукопись и показал.
— Ну что ж, — правильно: этого допустить нельзя. — Сказал, просмотревши стихи, Соколов.
— Да ведь эти стихи давно допущены и во всех изданиях "Кобзаря" напечатаны, - возражал я.
Цензор задумался.
— Ну, вот что, - я вам одно стихотворение пропущу - выбирайте, какое?
— Да почему же не оба? - заикнулся было я.
— Уж об этом позвольте мне знать! - загорячился Соколов.
Пришлось согласиться. Я выбрал не помню какое стихотворение и цензор восстановил его. Тогда я вспомнил еще о зачеркнутом слове и сказал:
— Сергей Иванович, вы зачеркнули в стихотворении "Русалка" одно слово "в барских" и этим испортили стихотворение.
— Говорить о господах, барах - это значит восстанавливать одно сословие на другое. Это надо пресекать в корне! - заявил он.
— Вам не нравится слово — «в барских», так его, может быть, можно заменить словом — «в панских».
— В панских - можно... Конечно можно! - подтвердил Соколов, видимо желая отделаться от меня и мелкими шажками направился в зал заседаний
Вообще этот цензор не любил слов: "гнет, угнетение", - он думал, что в российском государстве все обстоит так благополучно, всем живется так хорошо, что ни о каком гнете, насилии и упоминать не следует.
Как иллюстрацию к этому я вспоминаю такой случай: Григорий Аветович Джаншиев - видный сотрудник и пайщик "Русских ведомостей" - задумал издать литературный сборник в пользу армян, пострадавших в Турции. Я дал в этот сборник специально написанное к этой цели стихотворение, в котором, между прочим, говорилось:
Мы наших братьев угнетенных
Не видим горьких, жгучих слез.
Цензор Соколов зачеркнул слово "угнетенных". Джаншиев поехал к нему объясняться.
— Вы совсем испортили стихотворение, — говорил он цензору. Но Соколов никак не соглашался восстановить это слово. Тогда Джаншиев нашелся и предложил слово «угнетенных» заменить словом — «пригнетенных». И цензор на это согласился. Так и было напечатано:
Мы наших братьев пригнетенных...
Все эти случаи характеризуют цензора Соколова как человека в высшей степени неразвитого; в цензуре он мог применять только полицейские приемы: недопущать и прекращать! На самом деле он и был таковым, - он был человек совершенно необразованный, долгое время состоял личным секретарем известного редактора "Московских ведомостей" М. Н. Каткова, по протекции которого и получил место в Московской цензуре...
| | |
| lactarius Модератор раздела
Москва->США->?
Сообщений: 394
На сайте с 2011 г.
Рейтинг: 372 | Наверх ##
29 декабря 2017 10:18 Кугель И. "Новости дня", Литературный современник. 1939. №4.
Во время моей работы в "Новостях дня" цензуровал газету цензор Соколов, не то из бывших консисторских чиновников, не то из семинарских учителей. Жил он где-то на московской окраине, был не дурак выпить и трепетал перед своей женой, которая следила, чтобы он не напивался, а пьяного, говорят, поколачивала.
Редакции не трудно было уговорить Соколова приезжать для чтения гранок в помещение самой редакции. К приезду Соколова в кабинете редактора приготовлялись водка и закуска, впрочем, небольно важная, так как Соколов был из тех пьющих, для которых в вине — и питье и закуска; так, разве для виду, поковыряет вилкой и пожует сухую корочку. Усердно приложившись к графину, Соколов укладывался спать на редакторском диване, спал два-три часа и благополучно уезжал, довольный тем, что выпил и надул свою Ксантиппу. Гранки, конечно им не прочитывались, и цензуровал газету, собственно говоря, сам редактор. Делалось это однако так умело и осторожно, что сходило с рук.
Такое беспечальное житье однако продолжалось очень недолго, и я его уже не застал. Ксантиппа, говорят, пронюхала, как работает ее "несчастье" в редакции, и запретила ему туда ездить. Пусть читает гранки дома. Пришлось посылать гранки к нему на квартиру. Тогда придумали следующий трюк. Вместе с гранками редакционный курьер передавал Соколову в портфеле бутылку водки. Соколов садился за работу, прикладываясь время от времени к бутылке, а курьер сидел в дверях на страже, как бы нечаянно не вошла .ведьма", как называли курьеры жену Соколова. Через полчаса такой усердной работы Соколов уже клевал носом, курьер будил осторожно Соколова и забирал непрочитанные гранки.
Жена однако заподозрила неладное: муженек дома, водки у него быть не может, потому что деньги она у него отбирала, а каждый вечер он как 6у1 "иде. И вот не велела .ведьма" закрывать двери в кабинет и ста шедываться туда. Придет и сядет с чулком— что тут будешь дел "-1в сидит угрюмый и заливает красными чернилами гранки, по- ---„«и Виде был он цензором нелепо-жестоким, так что ог самой невинной статьи часто оставались только рожк.. да ножки— заглавие, несколько строк и подпись. Правда редакция далеко не всегда с этим считалась. В зачеркнутой статье сглаживалось несколько наиболее острых мест, и статья печаталась. Бывало, зачеркнутое в гранках печаталось как ни в чем не бывало. Соколов таких номеров на выпуск газеты не подписывал, только и всего! Когда накапливалось таких неподписанных номеров много, Эфрос ездил в цензурный комитет и улаживал дело. Там сидели такие же Соколовы, у которых жажда была не по карману, ну и тянулись к дополнительному содержанию. Все же выпускать газету без разрешения цензуры было делом рискованным, игра могла сорваться, за каждый выпушенный без цензора номер редактор отвечал перед судом, а газете грозила кара. Приходилось всячески вертеться, изворачиваться и постоянно жить под угрозой.
Особенно трудно бывало, когда выпускались ответственные номера.
Раз, рассказывают, выручила сметливость редакционного курьера. В тот вечер 'ведьма', как на зло, усидчиво вязала чулок в кабинете, а номер как раз был ответственный. Курьер под каким-то предлогом ушел в ближайшую пивную и вызвал из редакции другого курьера. Через полчаса он явился к Соколову под видом посланного от его превосходительства председателя цензурного комитета с требованием немедленно пожаловать на заседание. Соколов торопливо собрался, захватив с собою гранки. У подъезда курьер вручил ему принесенное вино и получил гранки. Передавая гранки, Соколов прибавил:
— Скажи ты там Николаю Ефимовичу (Эфросу), чтобы он был поосторожнее, а то вашего Липскерова под суд подведет.
На что курьер заметил:
— Не извольте беспокоиться, неужели они не чувствуют?
С тем и расстались, курьер — в редакцию, а Соколов с вином закатился к приятелю до радостного утра.
Однако время от времени мирное житье нарушалось окриками из Петербурга: подтянуть и ввести в рамки программы! Тут уж приходилось плохо. Сам Назарснский, председатель цензурного комитета, несмотря на то, что кормился ог .Новостей дня", должен был подчиниться, и так как в начальническом окрике чувствовал упрек себе: зачем не досмотрел! — то старался сугубо. Соколов получал нагоняй и начинал варварствовать. Если бы собрать все цензурные перлы его творчества, вышел бы недурной сборник анекдотов. Так, Соколов зачеркнул из программы земского собрания пункт о постройке нового моста в Богородском уезде. На вопрос — почему же? — заметил буквально:
— А, может быть, мост имеет стратегическое значение? Напечатать не трудно, а в ответе буду я.
— Но ведь, помилуйте, вопрос будет обсуждаться открыто на зе- ком собрании, какие же могут быть тайны?
— А это уже дело председательствующего на земском собрании: пусть сам, в случае чего, и отвечает, а я не намерен.
Соколов же запретил при описании открытия памятника Пирогову напечатать в газете надпись, выбитую на памятнике.
— Помилуйте, да ведь надпись высочайше утверждена.
— Высочайше-то высочайше, так ведь это для ученых, а к чему в газете? Как на это еще генерал-губернатор посмотрит?
Нагоняй из Петербурга мало-помалу забывался однако, и устанавливались прежние идиллические отношения. | | |
|
