Песня про атамана Семена Дежнева..

Песня про атамана Семена Дежнева, славный город Великий Устюг и Русь заморскую
// Наровчатов С. Избранное. – М., 1968


Как на Юге-реке, при устье ли,
Было дело в Великом Устюге,
Поднимался с утра воевода,
Покидал он палаты сводчатые,
Выезжал верхом за ворота,
Городские ворота решетчатые.
А за ним, воеводой, следом
Проходили стрельцы по городу,
Каждый в ратном искусстве следом,
Задирали, дерзкие, бороды.
Пробирались следом подьячие,
Писаря – приказные строки,
Очи волчьи, души собачьи,
Мастера наводить мороки.
На дома свои пятистенные
Понавесив замки пудовые,
Поспешали купцы степенные.
Торопились люди торговые.
Бросив речи свои дурацкие
И забавы свои бесовские,
Выползали голи кабацкие,
Те ярыжники запьянцовские.
Косы длинные – красны девицы,
Косы забранные – молодицы,
Хоть глазком взглянуть, что там деется,
За порог пошли подивиться.
Выбегали люди па улицу,
Полошились соседи и смежники,
То но бунтом народ бунтуется,
На мятеж но кричат мятежника.
Не о нуждах своих беспокоясь,
Затолпились толпой устюжане –
Нынче денежный ждут они поезд,
Смотрят, едут ли поезжане.
Пригляделся с прищуркой строгой
Воевода князь Прозоровский:
Что там светится над дорогой,
Над большой дорогой московской?
Осветило ровное пламя
Многоцветный широкий пояс,
Солнце летнее над холмами
За версту показало поезд.
Так вот в лавке ловкий сиделец
Дорогие сбывает ткани,
Чтобы ярче они завиднелись,
На свету их держит руками.
Он их так повернет и эдак,
Между пальцев пустит умело,
И – глядишь – в глазах у соседок
Залазорело и заалело.
Облюбуешь парчу цветную,
Все до нитки проверишь взглядом...
Подъезжает поезд вплотную,
Вот уж люди и кони рядом.
Трубачи в одеждах нарядных
Перед строем едут казачьим,
Возле них веселый урядник
На коне гарцует горячем.
То его на дыбы поднимает,
То вьюном заставляет виться...
У девиц аж дух занимает,
Усмехаются молодицы.
Подмигнул одной круглолицей,
Показал молодые зубы,
Вдруг наотмашь взмахнул рукавицей
И запели медные трубы!
Медью яростной колокольной
Им откликнулось звонкое слово.
Словно праздник первопрестольный,
Атамана встречают Дежнева.
Трижды залп смешав с перезвоном,
Расступилась стрелецкая рота.
Воеводе ответив поклоном,
Он въезжает первым в ворота.
Озирается – тихий и властный,
Усмехается – чудно и дивно...
Полыхает кафтан атласный,
И блестит золотая гривна.
Из-под шапки глаза темнеют,
Огневые грозят зеницы,
Поглядит – мужики сробеют,
Начинают бабы креститься.
Борода – по серебру чернью,
По расшитому сыплет вороту...
Привечаем знатью и чернью,
Он неспешно едет по городу.
Борзый конь тяжело ступает,
Знать, подпал под твердую руку
И уж воли, видно, но чает,
Атаманову помнит науку.
Возле, чуть приотстав, воевода
На кобыле трусит чагравой.
Величаясь среди народа
И чужой выхваляясь славой.
Слух растет в толпе устюжанок:
«Атаман здесь, бабоньки, вырос.
В эту церкву, встав снопа ранок,
Петь с мальцами бегал на клирос.
И теперь в слободе стрелецкой
Дом стоит старика Дежнева,
Сын с ватагою молодецкой
Улетел из-под отчею крова.
Ох, не встретит единокровных:
Четверть века как на погосте,
Не дождавшись молитв сыновних,
Отца с матерью тлеют кости...»
Атаману тот говор не слышен,
Он нахлынувшей думой утишен,
Смотрит мимо он взглядом влажным,
Смотрит поверх он взором странным,
Не всегда он был гостем важным,
Не всегда он был атаманом.
Не с казаками за добычей,
Не за славой громких походов –
Здесь ходил он с оравой мальчишьей,
Огурцы таскать с огородов.
Не под свист одичалой вьюги
В зимнем морс он правил кочи,–
Здесь в затишье легкие струги
Выводил он в летние ночи.
На корме не Гришка Безносый
Здесь торчал с непотребной мордой...
Насказал тогда русокосой,
Что вернусь, мол, живой или мертвый.
И, о давней вспомнив утехе,
О своей светлоглазой ладе,
Губы сжатые тронул в смехе
И опять закусил в досаде.
Нынче полон собор многоглавый.
Двери настежь открыты в сени.
Отягчен почетом и славой,
Спешась, всходит Дежнев на ступени.
Злат ковчежец пречудного виду
Протопопу вручает с поклоном,
Чтобы вечную панихиду
Тут служили по убиенным,
По замерзшим и по утоплым,
По погибшим от мора и глада.
Помянуть просит словом добрым
Всех взыскавших вышнего града.
И, главу опустивши книзу,
Во души своей грешной спасенье,
Дарит он. по обету, ризу
И оклад в драгоценном каменье.
Мол-де, знает свитая сила,
Богородице дал он слово,
Когда буря его носила
По волнам в день ее Покрова.
И на сушу, с гребня на гребень,
Вышли утлые кочи с ходу...
Отстояв до конца молебен,
Атаман выходит к народу.
И, сойдя с щербатых ступенек,
Где столпилась нищая братьи,
Тремя морами медных денег
Оделяет всех без изъятия.
Тут же миру без проволочки
С зеленым вином ставит бочки.
Сам же, взяв казаков в подспорье,
Гостевать идет на подворье.
Притомились люди с похода –
Привечай гостей, воевода!

2

Много у стен Великий Устюг,
Хвалит он на улицах людных
Тех, кто в щедрых сибирских устьях
Не забыл об истоках скудных.
Возглашает он славу Дежневу,
Рад тому, что Семен Иваныч,
Честь воздав родимому крову,
Гостевать остается на ночь.
Вновь он, царскою ласкою взыскан
И дорогою наказною,
Из Москвы к острогам сибирским
С государевой едет казною.
Миновать ли свой город-отчину,
Раз дороги па Камень вышли
Через Вятчину и Вологодчину
По Сухоне, Вычегде, Вишере?
По увалам и по отрогам,
По дорогам и перекатам
Атаман к обедневшим острогам
Едет с жалованьем богатым.
Он его на Москве истребовал,
Он по всем приказам стучался,
И поклонами-то он требовал,
И посулами-то не стеснялся.
Девятнадцать лет прослужил он
В некорыстном походе и поиске
И теперь сутягам и жилам
О голодном напомнил войске.
Говорили: мол, брось стараться,
Деньги сгибли, возьми-ка в разум!
Пн в Москве за все девятнадцать
Получил он единым разом.
Знал – недаром челом ударю.
Есть-де чем царю поклониться.
Поклонился он государю
Анадырской щедрой землицей.
Нет, не зря он узнан удачей:
Тверже камня и мягче воска
Правит вольницею казачьей,
Крепко держит буйное войско.
Атаманство ему добывали
Пули метки – родные детки,
Замирялись дальние дали,
Покорялись с первой разведки.
Добывали ему атаманство
Сабли востры – родные сестры,
И прострились его пространства,
Разверставшие, на долгие версты.
Шел тропой он землепроходской
В дни слепые и зрячие ночи,
С Колымы вкруг земли Чукотской
Он провел пытливые кочи.
Встав у края всего в изголовье.
Привязав челны у причала,
Анадырь с низов по верховье
Под свое он привел начало.
Путь прискорбен, страшен и долог,
Но Дежнев его тем прославил,
Что лишь за год чрез Ленский волок
Сорок тыщ соболей доставил.
Те, кто даром баклуши били,
Поговаривали оторопело:
«Без лихих устюжан в Сибири
Никакое не сладится дело».
Сколько рек на веку он вывершил,
Сколько стран исходил незнаемых,
Сколько дел порешил и вырешил,
Дел неслыханных и нечаемых!
Отступили пред ним границы,
Преклонили пред ним колена
Три девицы сибирской землицы –
Колыма, Индигирка, Лена.
Он рубил городки и остроги,
Строил струги, ладьи и кочи,
Через тундру торил дороги,
Службу нес до последней мочи.
Был он в службе пошей и конной,
В службе санной, лыжной и стружной.
Вел ладьи по хляби бездонной,
Шел он пустошью снежной и вьюжной.
Ни пред кем не склонясь головою,
Он прошел по нездешним странам
И над ними встал с булавою
Верховным войсковым атаманом.
Ведь концы разгадав до срока
И в концах начала кончая,
Стал Дежнев в голове потока;
Тот поток – вся Русь кочевая.
Кто видал, как из озера вешнего
Бьет поток, берега вскрывая,
Убегая от места прежнего,
Достигая нездешнего края?
Он сперва без на виду рыщет,
Роет землю и днем и ночью,
И дороги вслепую ищет,
И пути находит воочью.
Те пути далеки-далеки,
Очеса их во тьме теряют...
Забирает поток притоки,
А притоки ручьи вбирают.
Сколько токов, ручьев и речек
В реках смешиваются человечьих?
Сколько участей, сколько судеб,
Кто их между собой рассудит?
Вот одна – глядит исподлобья,
Пятернею в затылке чешет...
Горевая судьба холопья,
Кто над нею душу не тешит?!
Расскажи-ка, судьба, по чести,
Ты поведай, рабская сила,
Из каких бежала поместий,
От каких господ уходила?
Знать, порядки-то были сладки,
Велика была барская милость,
Коли ты от них без оглядки
Во все тяжкие припустилась.
Здесь тебя приветят по-свойски,
На бешмет обменят сермягу,
Поверставшись в казачьем войске,
Поступай в любую ватагу.
Вот другая – девицей красной
Застыдобился парень пригожий.
Ум лукавый, к злату пристрастный,
Под смазливой прячется рожей.
Из приказчиков вологодских
Он сбежал с хозяйским товаром,
На распутьях землепроходских
Объявился, хитрец, недаром.
Он дела обделает чисто,
Торг соболий с Москвою наладит,
Наживется в двести и в триста,
Навсегда в Сибири осядет.
Ну, а ты – из людей служивых,
Как зашла в гулевые оравы?
Кровь упрямая хлещет в жилах,
Громко требует чести и славы,
Душу завистью зря не мучай,
Раз по-волчьи сжимаешь скулы,
Значит, вырвешь зубами случай.
Прогрызешься, судьба, в есаулы.
Здесь каких только судеб нету.
Со всего пособрались свету,
Были розны, стали едины,
Словно капли одной стремнины.
Той стремнине мы грянем славу,
Сдвинув чаши свои наливные,–
С ней страна возрастает в Державу
С нею Русь вырастает в Россию!

3

Будто гром в кирпичных палатах
С расписного ударил свода,
То в хоромах своих богатых
Пир гостям дает воевода.
Он хлопочет, как старый кочет,
И, чужой в поднебесном стане,
В грязь лицом ударить не хочет,
Угождая орлиной стае.
Ярым воском сытое пламя
До углов заливает светлицы.
Вдоволь вольнице за столами
Нынче выпало повеселиться...
Есть с чего глазам загореться,
Если в чарку непереводку,
Коли фряжское не по сердцу,
Лей в охотку двойную водку.
На подмогу веселой силе
Вместе с горькой, сладкой и пенной
Целый вечер яства носили,
Перемену за переменой.
Гости за полночь засиделись,
До единого на ночь остались.
Песню спеть бы, да все принслись,
В пляс пойти бы, да приплясались.
И сказал тут казак седатый
С золоченой серьгою в ухе: –
Как мы шли за добычей богатой,
Нынче песня была на слухе.
За одной ли быстрой добычей,
За одной ли деньгой бегучей?
Дай-ка песню подправлю притчей
О судьбе своей неминучей...
На охоту пойдешь за векшей,
Понесет напрямик кустами,
Выйдешь к лесу, того не легче,
Сам пристал, глаза не устали.
Лес густым раскинулся станом,
Шумно дышит жаркой листвою,
Дуб матерым стоит атаманом,
Смотр ведет зеленому строю.
Он тебе кивнет над поляной,
Прошуршит навстречу ветвями.
И пойдешь словно гость желанный
Меж раскидистыми шатрами.
Но пройдешь лишь самую малость,
Глядь – крутом бурелом да сучья,
Войско стройное перемешалось,
Пет шатров, только лес дремучий.
Тут судьба посылает милость:
Невзначай на стежку наткнешься.
Ты куда, тропа, устремилась,
Ты куда, проказница, вьешься?
До меня по тебе ходили
Чьи-то радости и печали,
Ишь, как мох меж корней прибили,
Всю кору на них обтоптали.
Дай пойду тобой полегоньку,
Став на месте, немного выведаешь,
Полегоньку да потихоньку
Ты куда никуда, а выведешь.
И тропа, потворствуя взгляду.
Вдруг подарит тебя подарком,
К несказанному выйдешь граду,
Осиянному светом ярким.
Тут и кончишь свое хожденье,
Отдохнешь под привольным небом...
Может, это одно виденье,
Может, марево, может, небыль?
Но хоть издали насмотреться
На красу ого сможешь вволю...
Говорят, но прикажешь сердцу,
Вот такую и взял я долю.–
Кончил речь седой казачина,
Усмехаючись виновато:
«Знаю сам, мол, что не по чину
То мечтание мне, ребята...»
Но казаки молчат сурово,
Не слыхать ни ругни, ни глуму,
Атаману казачье слово
Развязало давнюю думу.
Пламена всколебали свечи.
– Глянь! - он крикнул, весел и страшен.
Рыбий зуб рукой человечьей
Сверху донизу изукрашен.
Посредине солнце и месяц
Вместе встали, хоть в небе розны,
А от них, в две стороны снесясь,
Коромыслом качаются звезды.
Ниже звездного полукруга
Улеглись плашмя по укосу
Два медведя против друг друга,
Мордой к морде и носом к носу.
Между тех мордатых медведей
Чудно нитка тонкая вьется...

Атаман взглянул на соседей,
А глаза его – два колодца,
Два колодца – нагнись да охни! –
Глубоки темноты земные,
Но глядят через черные окна,
Ярко светят звезды дневные.

- Рыбий зуб у каменной кручи
Мне дарили в подарок чукчи.
Край чукотский – сужу по расспросу –
«Здесь в медведя переиначен,
Ну, а ниткой по самому носу,
То мой путь в волнах обозначен.
Как же дальше идти до смыслу,
Что гадать под другим медведем?
Мы по звездному коромыслу
Прямо в край незнакомый въедем.
Не туда ли в кромешные ночи
Унесло пропащие кочи?
По чукчанским живет разговорам
В тон земле народ меднолицый,
Вместо бога там черный ворон.
Колдовская волчица царицей.
Не спознался б я с незадачей,
Побывал бы там с силой казачьей.
А приди я туда хоть с горсткой,
Сразу клич по Руси будет кинут,
Вслед за мною к земле заморской
Гулевые ватаги хлынут.
Всех привечу я добрым словом:
–Исполать! Благодарствуй и здравствуй
Вольной жизнью иод новым кровом
Вечно жить казацкому царству!
Мы разыщем новые устья,
В глубь страны пройдем по протокам,
Нарекут Заморскою Русью
Нашу вольницу в мире широком.
Надоело быть под началом,
Дерзкий жребий охота вынуть,
Не пора ли к дальнем причалам
Бунчуки казацкие двинуть? –
Атаман потянулся к чаше:
– Выпьем, что ли, за дело наше? –
Воевода глаза таращит,
Воевода слов не обрящет,
Еле выговорил оторопело:
– Что, мол, дело? Тут Слово и Дело?

Атаман, усмехаючись, глянул,
Атаман, надсмехаючись, грянул:
– Но гляди исподлобья волком,
Ничего ты не понял толком.
Мы сегодня с друзьями своими
Громко славим царское имя,
И тебе быть с нами согласну,
И тебе б не брехать понапрасну.

Ох, не кончилось дело б худом,
Загудели казаки гудом:
– Что ты, старый охальник, с пьяну
Войсковому дерзишь атаману!
Наши руки еще не ослабли.
Враз возьмем крамольника в сабли!

Заморгал воевода чаще,
Впрямь пригрезились речи смелые,
Поднимают казаки чаши
За Великие, Малые. Белые.
Дружно шапки оземь ударя,
Пьют за здравье царя-государя:
– Славься, крепкая наша держава!
Алексею Михалычу слава!

Как тут мерой верной измерить
Все ухмылки и речи лукавые?
Лучше на слово будет верить,
Что во всем они люди правые.
А Дежнева и впрямь не трожь.

Его голой рукой не возьмешь,
Где бы черти его ни носили,
На Москве он пока что в силе.
Воевода с чашей во здравье
Возглашает царю многославье,
А потом уж сидит молчком,
А потом уж и к двери бочком.
У казаков, как с плеч гора,
Пир горой пошел до утра.

А наутро денежный поезд
Покидает Великий Устюг,
Словно яркий и пестрый пояс
Вьется он на улицах узких.
Всем eго поглядеть охота,
Он на солнце играет и светит;
Трубачи въезжают в ворота,
Атаман вслед за ними едет.
Едет – жестким, прямым, надменным,
Из-под шапки смотрит угрюмо,
Но в груди, как в ларце драгоценном.
Запечатана тайная дума.
Меч Державы – он мощен и страшен.
И, чужой вздымаемый волей,
Вместе узником, вместе стражем
Быть ему среди диких раздолий.
Но в спокойствии неразличимом
Не равнять никого с атаманом:
За хлеб соль он с вежеством чинным
Благодарствует устюжанам.
И, прощаясь с кронным и близким,
Путь-дорогою наказною
Далеко к острогам сибирским
С государевой едет казною.

1964