Гончаренко Федор, мой отец

ВОЙНА.

Когда началась война , всех военнообязанных призвали в течении первых двух недель. Из братьев отца и мамы призвали всех, кроме Саши, т.к. ему было только 14 лет, дедушке уже было больше 50лет, в первые месяцы войны таких еще не призывали. Отца призвали 28 июня и отправили в Винницу на формирование то ли команды, то ли эшелонов. Каким-то «бабьим чудо-радио» маме передали, что отца должны отправить через день дальше, на фронт. Она, оставив детей на родителей, рванула в ночь, в Винницу пешком, т.к. поезда уже не ходили. А это все-таки почти полсотни километров, даже если по полям, а не по шпалам. Время было непростое, путники в дороге могли повстречаться всякие, и как мама уцелела, никто не знает, кроме нее самой.
Мама еще раз ходила на свидание к отцу, но уже после освобождения, и прямо на фронт! Как отец дал знать маме, что он находится рядом с домом, буквально в 35-40 километрах южнее, как раз в районе станции Каролина, не знаю, просто назвать место он не мог, видно с кем-то передал эту сумасшедшую новость, ведь более трех лет мама о нем
ничего не знала. Мама опять оставила детей на родителей, а сама снова пешком рванула на свидание к мужу. По ее рассказам поход был очень жутким, они шли группой, но не все знали друг друга, были и незнакомые. Они ночевали в каком-то доме, и ее кормили жирной юшкой, а она, от стеснения, брала только сверху, самый жир, и ее ночью скрутило так, что еле встала утром. Под самым Райгородом к ним пристал какой то мужик и начал расспрашивать, куда идут, да к кому, да где часть мужа стоит. А потом этот мужик пропал, но началась бомбежка, и они очень перепугались, что это был немецкий шпион, и их тоже могут арестовать, и, главное!, не пустят повидаться с мужем. Вот это ее больше всего волновало, а страха за свою жизнь совсем не было.
Вот прожили мама с татом до маминой кончины 1 января 1983 года почти полвека. И не слышал я от них слов любви друг к другу, и всякое было в их отношениях… но, вот эти истории о походах мамы на фронт, мне кажется, маму характеризуют с такой стороны, что и никакие разговоры о любви тут уже и не нужны. Да, и не приняты они были в их время, к сожалению!
Отец, как тракторист, всю войну прослужил в гаубичной артиллерии, и даже под Калинином (Тверью) в окружении пробыл около месяца, но немцев вблизи в штыковой атаке, слава Богу, не видел. Он, о своей жизни довоенной мало рассказывал, так какие-то «парубоцкие» шалости, а вот о войне рассказывать любил, жаль, далеко не все я запомнил. Да, и когда я подрос, он кое-что уже и подзабыл. Один случай из его фронтовых воспоминаний я расскажу, так как имеет этот случай какое то мистическое отношение ко всей нашей семье и ко мне, в частности. Батарея гаубичной артиллерийской бригады, где воевал отец, отступала с Украины до Ростова-на-Дону. Все это время они находились в Резерве Верховного Главнокомандующего, и в боях пока не участвовали.
Но осенью1941 года началась битва за Москву, и их бросили срочным марш-броском на Московское направление. Они прошли безостановочным, трехсуточным маршем около тысячи верст. И все время отец без напарника управлял трактором НАТИ. Я эти трактора еще помню в детстве, они управлялись рычагами, как танки, и были тяжелыми тягачами для 152-мм гаубиц. Т. е чтобы повернуть тягач, нужно было нажать педаль тормоза, и взять рычаг на себя. Система управления очень для рук тяжелая, а отец сидел за рычагами трое суток без замены, ее просто не было. И как можно было не уснуть на ходу, сложно даже представить, а ведь еще нужно соображать, куда едешь. Батарейцы могли вздремнуть где-нибудь на лафете, им, главное было, не свалиться на ходу, а вот трактористу и подремать было нельзя.
По рассказам отца, они въехали на окраину Москвы, как он запомнил, что это был город Кунцево, и в каком-то лесочке им дали отдых до утра. Отец мгновенно вырубился в кабине своего НАТИка, или просто на земле, на шинели, я не помню. А вот отдыхавшие всю дорогу батарейцы, естественно, попытались чем-то разжиться, и слили антифриз из отцовского трактора, надеясь его потом разбавить, чтоб не видно было, а из остатка чего-то получить на выпивку, а может и сам выпить, хотя это было опасно, можно было отравиться насмерть. Но неожиданно колонну подняли по тревоге, и последовала команда «марш!» Отец спросонку завел трактор, на котором был слит антифриз, и в составе колонны двинулся дальше, но не проехал и километра, как сразу за железнодорожным переездом двигатель заклинило. Несмотря на столь суровое время, разборки никто не устраивал, и к «стенке отца не поставили», просто командир батареи, капитан по фамилии Белоусов (отец всегда помнил его фамилию), приказал перецепить гаубицу к другому тягачу, а отцу сказал: «У тебя времени в обрез. Догонишь нас до следующего привала – все нормально, не догонишь – под трибунал пойдешь!» И остался отец один на один со своим трактором. Как он рассказывал нам, до войны, чтоб перебрать двигатель, они втроем, а то и вчетвером работали 3-4 дня: нужно было слить масло, снять картер весом более 200 кг, расклинить двигатель, перебрать его всю коленвально-шатунную часть, и затем собрать все в обратном порядке. Как это делали, я видел, когда перебирали двигатель моего «Москвича-412», но это было в условиях стационарной мастерской, с приспособлениями и подъемниками. А у НАТИ совсем другие веса деталей и никаких приспособлений. Меня всегда удивляли руки отца, хотя когда я начал что-то осознавать, ему уже было около 50 лет, у него были неширокие плечи, мышцы какие-то плоские, не культуриста, но очень твердые, особенно от локтя до запястья, он всегда был поджарым, лишней жиринки на нем не было, брат Петя такой же. А вот руки у него были огромными, всегда в трещинах от солярки, бензина, машинного масла и ветра. Даже в 70-илетнем возрасте он мог увязать узлы на чемоданах так, что никто из нас, молодых, не мог их развязать, а ведь у него уже тогда очень болела радикулитная спина, и доставали гипотония и астма, и ходил он только с палочкой!
Но в 1941 году отцу было только 32 года, и он в одиночку! разобрал и собрал обратно двигатель, и догнал свою батарею под самое утро, когда колонна уже выходила на марш. И всегда, когда его спрашивали, как же он сумел все это выполнить, он спокойно улыбался и отвечал: «Жыты дужэ хотилось. т.е. Жить очень хотелось»!
А мистика всего последующего вот в чем. Примерно в этом районе в 1961 году поселилась старшая сестра Аня, т.к. там был дом родителей ее первого мужа Жени Краюшкина. Она и сейчас там живет, уже в своей отдельной квартире. Так сложилась и моя судьба, что моя семья имеет квартиру тоже в этом районе, там же живут дети моей сестры Ани и ее внук. Было бы интересно проверить точный маршрут отцовской батареи по окраинам Москвы, но по приметам отца я для себя сделал вот такую привязку: ночевка была в районе нынешней улицы Рябиновой, а переезд через железную дорогу – это ныне закрытый переезд в районе станции Сетунь. Не верите? А вы проверьте!
Хотя отец за всю войну и не видел немцев, идущих в атаку, но было много случаев, когда жизнь висела на волоске. Гаубичные батареи были орудием наступления, и немцы охотились за ними, пытаясь снизить мощность артиллерийского огня Красной Армии. И вот, однажды, при такой бомбардировке рядом с отцом разорвался снаряд, и осколком ранило артиллериста из отцовой батареи в живот. Боец лежал на земле, а рядом с ним лежали его вывалившиеся при ранении внутренности. Медсестра подвела под раненого плащ-палатку и сгребла кишки на нее, чтоб эвакуировать его с линии огня. «Браток! Дай, напоследок, закурить!» - попросил боец. Отец, понимая, что это уже «все!», дал ему самокрутку. Отец понимал, что сам мог запросто оказаться на месте этого бойца.
Но всю войну его спасала его судьба, или мамины молитвы, она говорила, что всегда молилась за него. А тому бойцу повезло, кишки не повредило, их просто промыли, живот зашили, и он через два или три месяца вернулся обратно на свою батарею.
Когда под Калинином отец попал в окружение, то им выдавали паек по банке тушенки на отделение и буханку хлеба на неделю. Все поступили по-разному: одни съели все сразу, другие пытались делить на крохи, а отец с друзьями пробрались на близлежащее, разбомбленное картофельное поле, набрали мороженой картошки и сварили суп с добавкой тушенки. Такая вот смекалка! Глядя на них, стали собирать картошку и другие. Главное, нужно было бросать картошку в кипяток еще мороженой, иначе ничего не получалось.
Мой отец, в войну прошел со своей гаубичной артиллерийской бригадой от Винницы, Ростова, и Москвы, и потом обратно с боями через всю черноземную Россию, Украину, Молдавию, Румынию, Венгрию и Словакию, почти дошел до Вены. Он был награжден многими медалями, от «За отвагу», «За оборону Москвы» до «За взятие Будапешта», «За освобождение Братиславы» ну и, конечно, «За победу над Германией».
Увы, в 1991 году, его сын, т.е. я, во время службы в Венгрии, в Южной группе войск, был награжден памятным знаком «Южная Группа войск». Этот знак мы между собой называли «За освобождение Будапешта», из-за вывода советских войск из Венгрии, после развала Варшавского договора. Вот такие исторические параллели. Отец награжден медалью «За взятие …», а сын - «За освобождение…»