|
Навстречу Великой Победе
|
6 мая 2015 23:34 - из воспоминаний Кайгородова Матвея Васильевича
Кайгородов Матвей Васильевич 1907-1976 (на фото - справа)
[ Изображение на стороннем сайте: 601f5c89ae299fed374b5558dd9fb4e15c2686213636094.jpg ]
1941-1942 г.г. 39 арм. Калининского фронта 373 СД 1237 СП, политрук.
Орден Отечественной войны 1 ст.
(мой дед)
Из воспоминаний Кайгородова М.В.:
[more]"…В июне 1941 года был призван по партийной мобилизации в ряды РККА. Сначала в течение одного месяца проходил военную службу в качестве курсанта партийно-политических курсов при УралВО в г.Свердловске. Учились очень напряженно и днем и ночью. Затем, после окончания курсов, получил назначение политруком минометной роты 1237 сп., 373 сд. и отбыл в город Чебаркуль на формирование. Здесь, кроме политрука роты, я был назначен еще комиссаром полковой школы младшего нач.состава. Дел было очень много, ибо надо было в короткий срок подготовить хороших воинов из пришедших из запаса людей. В моей роте весь средний командный состав: лейтенанты Лисаченко - командир роты, Чайковский, Юрченко, Бездетных (Бездетный), братья Пигуловские (Пигулевские) - командиры взводов - это выпускники ускоренной подготовки Киевского общевойскового училища. Все они были замечательными ребятами, но совершенно без опыта. На полевых учениях в Чебаркуле мне, как старшему по званию, приходилось часто отдавать рапорт вышестоящим начальникам. Один раз я рапортовал командующему МВО генералу армии Тюленеву и один раз командующему УралВО генерал-лейтенанту Каткову. Поволноваться пришлось основательно, но все обошлось благополучно.
В начале октября 1941 г. из Чебаркуля мы выехали и почти целый месяц находились в одной из деревень Вологодской обл., вылавливая вражеских парашютистов по лесам.
В ноябре 1941 г. мы были уже на передовой линии огня в составе 39 арм. Калининского фронта. Справедливости ради скажу, что наш 1237 сп. и в целом 373 сд. были очень плохо вооружены, что создавало большие трудности в борьбе с врагом, все еще пытавшимся прорваться к Москве. Даже мы, офицеры, имели пустые кобуры и должны были доставать личное оружие в бою. Мне повезло. В первой же рукопашной схватке я достал два бельгийских браунинга, один взял себе, другой отдал командиру роты. Колоть врага штыком не страшно.
Хотя непосредственно на передовой я был мало времени, но впечатлений осталось в памяти много. Еще находясь в обороне я, возвращаясь из полит.отдела дивизии, попал под мощный минометный огонь, от которого пытался все глубже зарыться в снег. Очень было страшно.
Радостным был для нас день 6 декабря 1941 г., когда наши войска начали разгром немцев под Москвой. Немцы отступали так быстро, бросая военную технику, что мы тогда по трое суток гнались за ними, чтобы навязать бой. Когда это удавалось сделать, то мы бой, как правило, выигрывали.
В середине декабря 1941 г. нашей 373 сд было приказано западнее г. Ржева зайти в тыл противника и перерезать пути его отступления. Находясь в тылу врага, имея узкий проход по д. Жуково, наша 373 сд и наш 1237 сп наносили мощный удар по врагу с Запада. Были даже попытки занять г.Ржев – крупный укрепленный пункт немцев, но неудачные. Особенно ожесточенные бои шли за д. Жуково, которая часто переходила из рук в руки. Был даже такой случай: утром мы выбили немцев из д. Жуково и поставили в русскую печь варить обед, но немцы вновь заняли Жуково, не дав нам пообедать. К вечеру мы снова выбили немцев из деревни, но обед наш они весь съели. В боях за эту деревню мы потеряли многих товарищей. Погиб и командир нашей роты лейтенант Лисаченко.
Однажды во второй половине декабря 1941 г. 1-ому стрелковому батальону 1237 сп, 373 сд, к которому была придана наша минометная рота, был дан приказ ночью занять одну деревню. Приказ этот мы выполнили, но вскоре на нас пошел в психическую атаку батальон эсэсовцев, обрушив на нас перед этим удар с воздуха. Немцы вошли в занятую нами деревню, и тут в штыковом бою мы полностью уничтожили их. За этот бой я был выдвинут на должность комиссара батальона и представлен к правительственной награде.
Между тем, бои продолжались непрерывно. 12 января 1942 г. наш батальон занял д. Козлово и три дня держал ее в своих руках. Затем немцы обрушили на нас удар танков и бронемашин. Мы получили приказ отступить. Проведя организованное отступление, мы с комбатом Аверченко решили пойти правее и нас 6 километров преследовали два немецких самолета, обстреливая из крупнокалиберных пулеметов. Ох, жарко было нам, но все обошлось благополучно.
19 января 1942 г. командир 373 СД всех нас вызвал к себе и приказал в ночь скрытно подойти с запада к г. Сычевке, выбить оттуда врага и овладеть городом. Идти пришлось 6 километров глубоким снегом и мы подошли к городу лишь к рассвету. Немцы обнаружили нас и открыли ураганный огонь из всех видов оружия. Я в этом бою получил тяжелое ранение в правую ногу и, не знаю как, оказался в медсанбате, долго был без сознания. Оказалось, что крупнокалиберная пуля попала в правую голень, пробила малую кость и застряла, было очень много потеряно крови.
Дня через два после боя за г. Сычевку от поступивших в медсанбат офицеров стало известно, что наш 1237 сп и 373 сд в целом понесли огромные потери, погиб комдив Хмылев, но г. Сычевку взять так и не смогли. В то же время 373 сд попала в окружение. Не успели эвакуировать и нас, раненых, перевозя на лошадях из деревни в деревню вместе со своей частью. В окружении пришлось пробыть больше месяца, не снимая с себя одежды, получая 150 грамм сухарей на неделю, не получая необходимой медицинской помощи. От всего, что пережито в окружении, раненая нога распухла и почернела, под бинтами кишело огромное количество вшей.
Ногу мою от ампутации спасла молодая девушка-хирург, фамилию которой я забыл.
Из окружения меня вывезли одного на грузовой машине партизанской дорогой в конце февраля 1942 г. в г.Осташково. Здесь, в полевом госпитале, я лежал, не раздеваясь, еще 10 дней. Отсюда был эвакуирован в г. Кувшиново, где был очищен от вшей, вымыт и отправлен в Москву. В московском госпитале, наевшись, чуть не умер, трое суток врачи не отходили от койки, отваживались. Затем ногу мою загипсовали и отправили в г. Казань.
В госпитале лежал я 5 мес., из них 2,5 мес. не вставал с койки, перенес две тяжелые операции и стал поправляться. В конце июля 1942 г. из госпиталя с незаживающими ранами был выписан на 45 дней отпуска, но в армию, несмотря на огромное стремление и неоднократные рапорты, больше меня не взяли. Очень обидно, что мало пришлось быть на фронте, бить врага"[/more]
|
6 мая 2015 12:24 - интервью Полубанова Геннадия Борисовича
 Попалось случайно интервью Полубанова Геннадия Борисовича
Его рассказ о военных буднях подкупает простотой и правдивостью. Здесь нет героического пафоса , лишь то, что привелось увидеть и испытать на войне.
Полубанов Геннадий Борисович
Г.П. Началась война, но я, как и многие, не верил, что немцы дойдут до Москвы и захватят столицу. И тут наступило 17-е октября, когда над всей Москвой стоял запах гари, во всех советских и партийных учреждениях жгли документы, а город опустел на глазах.
Многие из обывателей "распустили языки", не скрывали свое злорадство.
Мне потом рассказывали, что наша учительница немецкого языка Марта Карловна Шмидт, немка по национальности, не скрывала в это время своей радости и говорила: "Наши! Скоро наши придут!"… Я не знал, что мне делать, в армию или в ополчение меня не взяли бы возрасту, но полное осознание нависшей опасности произошло в тот момент, когда я ехал в трамвае и стоявший рядом мужик, глядя на портрет Кагановича, сказал своему товарищу: "Посмотри на этого жида… Ничего, скоро мы до них до всех доберемся!"… И тогда я решил уходить из города. Выбирался через Ногинск, вместе с толпами москвичей, не желавших оставаться под немецкой оккупацией.
Оказался в Томске, а оттуда перебрался в Казахстан, в Усть-Каменогорск, где пошел работать электриком на военный оборонный завод, который занимался обогащением руды с высоким содержанием олова. Ночью работал в цеху, а утром шел в школу, продолжал учиться в десятом классе, сначала в вечерней, а потом в обычной школе.
Как рабочему оборонного завода мне оформили "бронь" от армейского призыва и еще полагался паек - 800 грамм хлеба в сутки.
Когда из военкомата пришла первая повестка на призыв, то я показал ее начальнику цеха, который на моих глазах порвал эту повестку и сказал: "Иди, работай!".
1/2/1943 я получил аттестат об окончании средней школы с отличием, и сразу пришла вторая повестка из военкомата. Я решил идти в армию, чтобы потом мне не сказали, что "еврей в тылу прячется", повестку на заводе никому не показывал, а в военкомате не сказал, что работаю на номерном военном заводе, чтобы меня не "завернули назад", как "дезертира с трудового фронта". На призыве я скрыл, что мои родители репрессированы, сказал, что отец на фронте, и меня, как имеющего полное среднее образование, отправили в военное училище, я попал в Рязанское артиллерийское училище(РАУ), расположенное в Талгаре, под Алма-Атой. Здесь готовили командиров-артиллеристов для корпусной артиллерии, я был зачислен курсантом в дивизион АИР (артиллерийская инструментальная разведка), в отделение топографии.
Но, стать офицером мне не довелось, в начале 1944 года наш "особист" раскопал, что я являюсь "сыном врагов народа", и незадолго до выпуска из училища я был отчислен из РАУ и в звании старшего сержанта был отправлен в запасной полк в Алма-Ату, откуда с маршевой ротой ушел на фронт.
Г.К. - В какую часть, и на какой фронт Вы попали?
Г.П. - Мы прибыли на 2-й Прибалтийский Фронт, в 282-ую стрелковую дивизию. Здесь кадровики стали "сортировать пополнение", и увидев мои документы, мне предложили: "Хочешь топографом в штаб дивизии?", но я отказался. Меня направили в дивизионный 826-й артполк, где я был определен во взвод управления дивизиона, на должность командира топовычислительного отделения (старшего вычислителя дивизиона).
В мои обязанности входили подготовка и расчет данных для стрельбы дивизиона. Моим единственным подчиненным был младший сержант Иван Сергеев, а других бойцов в этом отделении не было до самого конца войны. Вся "моя война" проходила непосредственно на самой передовой, на ПНП и КП, вместе с пехотой.
Г.К. - Какова была структура гаубичного дивизиона?
Кто командовал его подразделениями?
Г.П. - Дивизион состоял всего из двух батарей 122-мм пушек-гаубиц, первой командовал старший лейтенант Путерман, второй - капитан Белоусов. В самом конце войны у нас в дивизионе появилась третья батарея. Все орудия были на автомобильной тяге, для "огневиков" у нас были машины "студебеккер", а для взводов управления - грузовики "шевролле".Нашим дивизионом командовал майор Хлопов, хороший, грамотный и внимательный офицер, смелый человек. Он любил выпить, и это его и погубило в конечном итоге, погиб он глупо, уже в конце войны. Хлопов, как выпьет, все время порывался пострелять из "фаустпатронов", которые во множестве валялись на поле боя под нашими ногами, но ординарец майора, Шепоткин, не давал ему стрелять, но один раз ординарец недоглядел, Хлопов поднял "фауст" и выстрелил. Майор был в плащ-палатке и выхлопная труба "фаустпатрона" оказалась под ней, Хлопов получил сильнейшие ожоги спины и умер в мучениях…
На смену погибшему командиру дивизиона назначили другого офицера, Кулагина, труса, который сбежал с поля боя, когда на нас пошли немецкие танки, но после войны этот Кулагин ходил по расположению дивизиона "героем и франтом", корчил из себя…
Но "старые" бойцы помнили, как он себя "геройски проявил в бою"…
Начальником штаба дивизиона был капитан Калугин, грамотный артиллерист, совсем еще молодой парень, порядочный, толковый и смелый.
Замполитом у нас был капитан Дидоренко, пожилой украинец, тип во всех отношениях отрицательный, типичный представитель "гильдии политруков", которые комиссарили только в штабах и в теплых тыловых землянках, и только путались под ногами, совали везде свой нос и мешали бойцам и офицерам спокойно воевать… Этот Дидоренко все время искал, где бы напакостить, как свести счеты с людьми, которые ему не приглянулись, которые были умнее, образованнее, или лучше его по своим человеческим качествам. Мог пойти на любую подлость, например, выкрасть у пьяного писаря дивизиона Кошелева журнал "Список личного состава", чтобы только насолить начальнику штаба Калугину и выступать потом с гневными речами: "Списки попали к врагу! Это утрата бдительности!". Калугину отменили представление на очередной орден, который он, несомненно, заслужил…
Начальником разведки полка был Климов, а в нашем дивизионе - старший лейтенант Лесников, всегда пьяный офицер, который в бою терялся, и поэтому мы на него в сложной обстановке никогда не полагались. Командиром взвода управления дивизиона был короткое время какой-то младший лейтенант, а потом он куда-то исчез и до самого конца войны взвод управления воевал без офицера, все команды мы получали напрямую от Хлопова, Калугина или Лесникова. Наш взвод состоял из четырех отделений: телефонной связи, радиосвязи, артразведки и топовычислителей.
Г.К. - Вы упомянули сейчас немецкую танковую атаку. Были случаи, что гаубицы выводили на прямую наводку против танков или в других критических ситуациях?
Г.П. - Сколько угодно. У меня был товарищ, командир орудия Дзюба, кавалер двух орденов Славы, так его гаубицу в сложной обстановке всегда выводили на прямую наводку, так как Дзюба был отличным артиллеристом и мог поразить любую цель.
Я помню, как в первый раз на фронте оказался в ситуации, когда на нас пошли танки.
Впереди нашего ПНП (передовой наблюдательный пункт) был окопы пехоты, которая в 1944 году уже не бегала от танков, а встречала их бросками связок гранат под гусеницы. Но вот идут на наши позиции танки "под углом", мы занервничали, и тут майор Хлопов стал рассказывать анекдоты, мы сразу успокоились. И когда пришло наше время вступить в бой, Хлопов вдруг серьезным голосом произнес: "Приготовиться!"…
После этого эпизода "мандража" при появлении немецких танков у меня уже не было…
Г.К. - Были моменты, что по - настоящему становилось страшно?
Г.П. - Один раз, под польским городом Катовице. Ночной бой.
Все части, и наши и немецкие, смешались, все били во все четыре стороны, в белый свет как в копеечку, и по нам непрерывно стреляли со всех четырех направлений.
Снаряды пролетали прямо над головой, и становилось просто жутко…
Кругом множество трупов…
Г.К. - Сегодня очередная годовщина со дня освобождения концлагеря Освенцим.
Вы были в числе первых советских солдат вступивших на территорию этого страшного места, "конвейера смерти", символа гитлеровских злодеяний. Как это было?
Г.П. - Мы понятия не имели, что перед нами где-то находится концентрационный лагерь уничтожения. Немцы в эти дни стремительно прорывались из полуокружения в районе города Кракова, они были охвачены "подковой". Мне приказали подготовить данные для стрельбы дивизиона по пустому перекрестку. Я еще удивился, зачем нам стрелять по пустому, открытому месту, где нет ни единой живой души. Но, молча, выполнил приказание, приготовил расчеты для стрельбы, а через какой-то час через этот перекресток на прорыв "волной" пошли немцы. Артполк бил по немцам залпами, на этой дороге образовались горы из немецких трупов, никто через нас не прошел.
Затем мы снялись с позиций и вместе с пехотой пошли вперед. Где-то на указателе "до Кракова - 70 километров" мы увидели перед собой ряды колючей проволоки, пулеметные вышки, длинные барачные строения. У стен бараков стояли истощенные до максимального предела узники концлагеря, выглядевшие, как живые трупы, ходячие скелеты. Многие из них смотрели на нас с апатией, у них от голода даже не было сил, радоваться освобождению… Мы были потрясены увиденным, но не заходили в бараки, так как последовал приказ немедленно двигаться вперед на запад.
Дальше были бои за Оппельн (Ополе), взятие Гляйвица и Гинденбурга, переправа через реку Одер, берег которой был завален трупами, кто-то до нас здесь уже неудачно пытался переправиться и захватить плацдарм… Потом мы дошли до Бреслау, в котором засели "власовцы", и здесь пришлось с ними долго повозиться…
Но ужасная картина Освенцима навсегда осталась в моей памяти…
Г.К. - Недавно в интервью с разведчиком Захаром Красильщиковым, который первым освобождал Майданек, я задал вопрос: "Изменилось ли отношение к пленным немцам после увиденного в концлагере?", и такой же вопрос хотелось бы задать и Вам.
Г.П. - Отношение к пленным немцам и до этого было разным, когда гуманным, когда предельно жестоким… Идет бой, пехота пошла вперед, а мы, артразведка, сразу двинулись вслед за стрелками. У меня карабин и несколько гранат-"лимонок".
Кругом непрерывная стрельба, рядом со мной идет товарищ, Шепоткин, ординарец Хлопова. Лежит на земле раненый в ноги немец, нас увидел, сразу сел, и просит меня по - немецки, чтобы я его добил. И тут я допустил ошибку, я не пристрелил этого немца, не извлек затвор из его винтовки, что обязательно надо было сделать, а просто прошел мимо раненого. И эта ошибка чуть не стоила мне жизни. Раненый немец подполз к своей винтовке и выстрелил мне в спину. Пуля прошла по касательной к голове, только срезала кусок кожи с черепа. Щепоткин моментально развернулся и убил немца автоматной очередью. После этого случая мы за своей спиной живых немцев никогда не оставляли…
Один раз мне пришлось стать свидетелем такого случая. Иду по дороге к штабу полка, почти сплю на ходу, и вдруг чувствую, как меня со всех сторон "обтекают" люди, глаза открыл, а это по дороге ведут строем толпу пленных немцев, человек тридцать, и они меня обходят с обеих сторон. Пленные меня обогнали, и когда я подошел к штабу, то услышал дикие крики и вопли. У штаба стоял пьяный, в слезах, наш "сын полка", немцев подводили к нему и он их всех пристреливал по очереди… Как эти пленные немцы жутко орали перед расстрелом… Тогда все подобное казалось справедливой местью, но сейчас…
Г.К. - Местному немецкому гражданскому населению тоже доставалось?
Г.П. - Только на первых порах… Когда был захвачен город Глейвиц, то нам предоставили отдых на три дня, другими словами - делай что хочешь. А в городе на каждой улице полные неразбитые войной магазины, заставленные едой и спиртным.
Так те, у кого не было каких-либо "моральных тормозов", стали грабить и насиловать немок. Был у нас такой ст.сержант, командир отделения связи Богачев, так он в каждом захваченном нами городе насиловал женщин. Замполит, на глазах у которого сержант насиловал очередную немку, решил вмешаться и сказал Богачеву: "Прекрати!", но командир дивизиона Хлопов остановил замполита: "Ты, капитан, не лезь не в свое дело. Это его заслуженный трофей!"… Можно, конечно, сказать, что войны без насилия и мародерства не бывает, но, те из нас, кто не потерял совесть, себя в Германии вели достойно. Таких, как Богачев, в наших рядах было мало.
Я, как и многие другие мои товарищи, считал зазорным, ходить по пустым немецким домам и собирать барахло для разрешенной командованием посылки на Родину, так как мы считали это позорным мародерством.
Иногда посмотришь на поле боя, лежат тут и там убитые пехотинцы, а за спинами торчат "горбом" набитые немецким барахлом "сидоры" - вещмешки…
Продовольствие не в счет, это считалось у всех положенным трофеем, мы стреляли и резали свиней в свинарниках, уводили коров в хозяйствах у бауэров.
Но иногда и "за кусок мяса" бойцы могли попасть под жернова репрессий, в рамках "борьбы с мародерами". У нас был парень, старший сержант Гладилин, боевой, неоднократно награжденный, на фронте с первых дней войны. Его наши штабные командиры послали в ближний тыл, добыть корову для кухни дивизиона, но комендатура поймала Гладилина "как дезертира и мародера", старший сержант "пошел под трибунал", но не выдал своих командиров, пославших его на эту "продзаготовку"….
Г.К. - Командование части знало, что старший сержант Полубанов - "сын врагов народа"? Если да, то эти по меркам сталинского периода "очень черные пятна" в биографии как-то влияли на отношение к Вам? Скажем, в наградном вопросе?
Г.П. - Все знали. Я на фронте никогда не скрывал, что мои родители репрессированы.
В открытую только один раз меня "задели" по этому поводу. Начальник связи дивизиона старший лейтенант Пашков при мне сказал командиру отделения радиосвязи: "Ты рацию не оставляй без присмотра. Полубанов может немцам что-нибудь сообщить!"…
Там же на фронте меня приняли в партию, не спросив моего желания.
Парторг дивизиона, старший лейтенант, бывший председатель колхоза, за всех написал заявления на прием в ВКП(б): "Хочу идти в бой коммунистом", а потом подходил к каждому: "Подпиши". Этот парторг, кстати, был неплохим мужиком.
Его потом от нас приказом перевели куда-то замполитом на повышение, он очень не хотел уходить из дивизиона, но его мнения никто не спрашивал.
В новой части он вскоре погиб, нарвался на "власовцев", которые делали рейд по нашим тылам и вырезали весь штаб батальона, куда парторга направили служить.
В 1950 году я демобилизовался из армии и поехал к матери, которая после лагеря находилась в ссылке в поселке Долинка Карагандинской области. Работал преподавателем в школе и даже был выбран школьным парторгом. Когда в марте 1953 года умер Сталин, то кто-то написал на меня донос, что "… когда вся страна содрогалась от горя, когда плакали даже камни, учитель и коммунист Полубанов прилюдно смеялся во время похорон вождя…", и так далее, в подобном духе… Сплошная ложь.
Я, конечно, не смеялся, это кощунство смеяться над чьей-то смертью, но и не плакал, как все. Этого было достаточно, чтобы меня исключили из партии.
Было собрано партийное собрание, на котором меня обвинили, что я скрыл факт, что являюсь ЧСИР ("Член семьи изменников Родины"), и обманным путем проник в ряды коммунистов, и я был исключен из партии. В те годы за исключением из партии обычно следовал арест, но маховик репрессий после смерти "вождя народов" стал крутиться в обратную сторону, меня не тронули, впереди были только "мелкие пакости " - мне отказали в приеме в аспирантуру и запретили преподавать в Карагандинском институте. В 1956 году я, в надежде на справедливость, написал письмо прямо на 20-й съезд КПСС, нашел свидетеля, что я на фронте не скрывал свою биографию, и вскоре меня восстановили в рядах КПСС. Тогда мне это было важно…
Смотрели ли на анкету при представлении к наградам? Думаю, что да. Но свой орден Отечественной Войны 2-й степени я получил за участие в захвате плацдарма на реке Нейсе, и, скорее всего, наградные листы оформляли за плацдарм моментально, очень быстро, вот в штабе и "прохлопали", кого они награждают. Мы вышли к Нейсе, берега реки соединяли три моста, которые немцы пытались взорвать в последний момент.
Мост, который был слева от нас, рухнул в воду прямо на наших глазах, а прямо перед нами горел железнодорожный мост. Несколько танков Т-34 на скорости рванули по горящему мосту, а мы человек пятнадцать пехотинцев и артразведчиков, тоже кинулись через дым и огонь вслед за танками. Перебежали на ту сторону, прямо от моста горели городские дома, целые улицы в пламени пожаров, но немцы сам мост не обороняли.
Г.К. - А каким было во время войны Ваше личное отношение к Сталину?
Г.П. - Отношение к Сталину не было однозначным, одно время я даже к нему хорошо относился… Но приехал после демобилизации в Долинку к матери, посмотрел, что происходит вокруг, многое узнал от людей отсидевших свои срока по 58-й статье (моя мама, например, дружила в ссылке с сестрами начальника ГлавПУРа РККА Гамарника, который в 1937 году покончил с собой), и тогда окончательно понял, в какой стране я живу и что представляет из себя Сталин. А когда прошел 20-й съезд и большая часть сталинских преступлений стала известной, то я окончательно определился в своем отношении к Сталину - это был и есть монстр, убийца и злодей, загубивший нашу страну…Когда кто-то из ветеранов начинает "заливать", что "…с именем Сталина мы поднимались в атаку", то это значит, что он сам в атаки не ходил.
Никто и никогда перед боем или поднимаясь в атаку не кричал "За Сталина!", и тот, кто утверждает обратное, просто безбожно врет…
Г.К. - С "власовцами" лично сталкиваться приходилось?
Г.П. - В Германии. Линия передовой проходила между деревнями Пудигау на немецкой стороне и Катцен на нашей. Нейтральной полосы почти не было, какие-то жалкие сто метров отделяли нас от противника. Я находился, как артразведчик, на ПНП, в первой траншее, и тут бойцы мне говорят, что у немцев что-то непонятное происходит, бегают по траншеям как угорелые, будто муравейник разворошили. Я прильнул к стереотрубе и вдруг слышу голоса за спиной: "Где такой-то полк?" (называют номер соседнего полка, из нашей дивизии), и кто-то отвечает: "Идите по траншее прямо, а потом повернете вправо". На войне нет улиц и номеров домов, и всем, кто ищет своих, приходится спрашивать. Смотрю, стоят два бойца: один коренастый, спокойный, с погонами старшины, а другой молоденький, "дергается", сразу видно что "весь на нервах".
А что нервничать-то, если к себе "домой идешь"? Это и вызвало подозрение.
Они пошли дальше по траншее, но по приказу находившегося на ПНП командира стрелкового батальона обоих вернули и спросили: "Кто такие?" - "Да свои мы, вот документы". Комбат сразу позвонил "особисту" полка Черкасову и доложил: "Задержал двух подозрительных", и вскоре пришел "особист", я тогда, кстати, впервые увидел "смершевца" на передовой. "Особист" попросил двух бойцов для конвоирования задержанных и повел их в штаб полка. Потом выяснилось, что эти двое - "власовцы"-лазутчики, искали у нас подходящее место для прорыва. Сразу на передовую из тылов бросили для "уплотнения обороны" всех тыловиков, подвезли ящики с гранатами, но в тот день немцы и "власовцы" на прорыв не пошли…
Г.К. - Насколько велики были потери в Вашем взводе управления?
Г.П. - Чаще всего погибали линейные телефонисты. Почти все в нашем взводе были ранены или контужены. К смерти на фронте относились как к чему-то неизбежному.
Ко всему привыкаешь, это только сначала кажется, что все пули и снаряды летят только в тебя… Но были редкие случаи, когда люди погибали не в бою, а при каких-то нелепых обстоятельствах, как, например, погиб майор Хлопов, и именно такая смерть товарищей оставалась навсегда в памяти выживших.
Из Прибалтики нас вывели на переформировку под Архангельск, и уже с Севера по железной дороге дивизию перебросили на 1-й Украинский фронт. Уже ехали по Западной Украине, поезд шел довольно медленно, в соседнем вагоне солдат очень красиво пел украинские песни, что все мы невольно заслушались. И тут из леса по эшелону раздался единственный выстрел и солдат, который так красиво пел, был сражен наповал. Так украинец-бандеровец убил украинца-красноармейца, защитника Родины, в том числе и Украины, от ненавистного фашизма …
Г.К. - Кто из боевых товарищей Вам наиболее запомнился?
Г.П. - Топовычислитель Сергеев, командир отделения разведки Французов, командир отделения связи татарин Хахалкин, кавалер ордена Красного Знамени.
У нас был очень дружный и интернациональный боевой коллектив.
Русский Бабков, белорус Хлебцевич, украинец Бабокур, таджик Муратов, еврей Портной, киргиз Каржгалиев - все эти люди воевали вместе, плечом к плечу, сражались с гитлеровцами. У нас в дивизионе был даже немец, выдававший себя за еврея, но его забрал СМЕРШ, каким-то образом "особисты" узнали настоящую национальность этого бойца.
Г.К. - Какие карты были наиболее точными, наши или немецкие?
Г.П. - Однозначно, немецкие карты были самыми точными.
Умением хорошо ориентироваться по карте обладали не все артиллерийские командиры. Как-то был получен приказ одну батарею по найденной разведчиками свободной дороге провести в немецкий тыл, но командир батареи не смог выполнить приказ, заявил, что не может взять на себя такую ответственность. Тогда мне, как владеющему чтением карты, пришлось, вместо ее командира, самому вести батарею в тыл к немцам. Кроме отменных немецких карт, я бы еще отметил прекрасное качество немецкого оружия. У нас некоторые бойцы таскали, вдобавок к своему штатному оружию, немецкие автоматы, так как наши ППШ имели стойкую репутацию ненадежных, они часто подводили в бою при стрельбе.
Г.К. - В мае 1945 года Ваша дивизия была брошена на помощь восставшей Праге.
Эти события чем-то запомнились?
Г.П. - Конечно. Боев мы уже фактически не вели. Шли к Праге через горы Судеты, по автостраде, на которой немцы устроили множество завалов из поваленных деревьев. Разбирая эти завалы мы все перепачкались в смоле деревьев, и наше дряхлое х/б обмундирование выглядело в глазах у чехов, как лохмотья, один из них нам даже сказал: "А одежонка у вас …, не очень", на что мы ему ответили: "Зато мы войну выигрываем!"… На одной из дорог стоял указатель "До Берлина … километров, до Праги … километров", и кто-то из наших бойцов написал внизу "Ни хрена! Дойдем!"…
В Праге нам чехи говорили про "власовцев": "Русские нам помогли!".
А мы пытались им объяснить, что эти "власовцы" - предатели и изменники Родины…
Г.К. - Как складывалась Ваша судьба после окончания войны?
Г.П. - В мае 1945 года наша дивизия была расформирована, наш полк перебросили в Венгрию, где старшие призывные возраста были демобилизованы, а молодежь была отправлена в Австрию, под Вену, дослуживать в 3-ую гвардейскую артиллерийскую бригаду. В 1948 году нас вернули в СССР, мы были дислоцированы под Львовом.
Еще находясь в армии, я начал заочно учиться на филологическом факультете МГУ, который закончил в 1954 году. В 1950 году демобилизовался и поехал в село Долинка Карагандинской области, где моя мама находилась в бессрочной ссылке.
Стал работать учителем и завучем вечерней школы, преподавал русский язык и литературу, а потом переехал в небольшой казахстанский город Абай, где до пенсии проработал директором средней школы.
|
27 апреля 2015 6:51 - на передовой
Вскоре дивизия заняла оборону, заменив на передовой ли-нии фронта измотанные и поредевшие подразделения. Бое-вые действия велись обеими сторонами. В интенсивной пе-рестрелке применялись все виды оружия. Активно действо-вала авиация. Она использовалась не только в боевых, но и в агитационных целях. Наши самолеты забрасывали лис-товки к немцам, а те к нам. Получив решительный отпор под Москвой, фашисты уже чувствовали, что в военных действиях наступает перелом и многие из них сдавались в плен. Однако устойчивого положения пока не было, фронт двигался то в одну сторону, то в другую. Немец был еще очень силен как в живой силе, так и в технике.
Как положено по боевому уставу, перед нашим полком бы-ло выдвинуто боевое охранение. Это было около взвода сол-дат во главе с командиром, которые располагались в 300-500 метрах перед основными частями. В этом охранении оказался и я вместе со своим вторым номером рядовым Са-воськиным. Мы были и одногодками, и земляками. Савось-кин был родом тоже из Мордовии, но он был русский.
Боевое охранение было вооружено автоматами, станковым пулеметом " Максим", ручным пулеметом Дегтярева. Ну и
в придачу ко всему — наш ротный миномет. Взвод должен был охранять главные силы от внезапного удара, вести разведку и наблюдать за противником. Обо всех его передвижениях мы докладывали в штаб полка.
Мы с Савоськиным старались честно отрабатывать свой фронтовой хлеб. Расчет добивался хороших результатов в ведении огня по противнику. Достоинства ротного миномета в минувшей войне оказа-лись очевидными. Дальность прицела у него была от пятидесяти до восьмисот метров. Выпустишь мину в сторону противника и видишь, как она летит, превращаясь в маленькую птичку. Остро жалила "птичка", мы это тоже видели, немцы находились от нас на расстоянии гарантированного поражения.
За пищей ходили по очереди, группами человек по шесть, причем только ночью, ибо дорога до полковой кухни сильно обстреливалась. Даже в темноте нас сопровождали трассирующие пули. Обратно нужно было вернуться с припасами, которых хватило бы всему взводу до следующей ночи. Зато уж, добрав-шись до кухни, мы ели, как говорится, до отвала. Потом получали продукты и водку — по сто граммов на человека — и назад. Водка нужна была не столько для храбрости, сколько для обогрева — морозы в декабре сорок второго стояли под сорок градусов.
В боевом охранении без строжайшего соблюдения всех требований устава и воинской дисциплины бы-ло не обойтись. Ведь мы находились нос к носу с противником. Ежедневно кто-нибудь погибал или ока-зывался раненым. На место выбывших из строя сразу прибывала замена, и каждый занимал свою ог-невую позицию.
Была огневая позиция и у нашего миномета. Мы оборудовали ее с Савоськиным во вместительной во-ронке и посменно дежурили там, наблюдая за врагом и периодически ведя прицельный огонь. Если шел снег, накрывали миномет плащ-палаткой — не дай бог в ствол попадет влага.
Никогда не забуду прекрасное, тихое после ночного снегопада утро. Савоськин взял саперную лопатку и начал осторожно сгребать с брезента пушистые белые хлопья. В один из моментов он выпрямился, ви-димо, хотел выбросить снег из нашего укрытия. И тут же колени моего земляка подогнулись, он словно прислонился к краю воронки. Я окликнул его. Он ничего не ответил. Я посмотрел ему в лицо и увидел над его переносицей отверстие, из которого стекала кровь. Без единого звука мой ровесник и боевой то-варищ погиб от пули немецкого снайпера в полуметре от меня. Никогда мне не забыть этой смерти, хо-тя выпадали потом испытания и пострашнее.
Оставшись без второго номера, я был отправлен вместе с минометом в расположение части, а наше место в боевом охранении занял другой расчет. Я оказался в минометной команде. Мы получили боеп-рипасы, продукты сухим пайком и по приказу командования двинулись пешим порядком на север. Куда конкретно — никто не знал. Местность, по которой мы шли вдоль линии фронта, была открытой и контролировалась немецкой авиацией. Поэтому шли, в основном, ночью, а днем только в том случае, если на пути попадался лес. Иногда выходили вплотную к передовой, наблюдали "светлячки" трасси-рующих пуль, вспышки ракет, освещающих нейтральную полосу.
Кое-где горели села. Порой до нас долетали немецкие снаряды, но, к счастью, никого не убило и не ра-нило.
Через несколько суток, измотавшись от бессонницы и ходьбы по бездорожью, мы пересекли железнодо-рожные пути около какой-то станции и остановились ночью в маленькой деревушке. Жителей в ней не осталось, уцелевших домов тоже, повсюду были одни развалины да пепелища.
Отдохнуть после трудного марша не пришлось. То, что осталось от погребов, картофельных ям и ворон-ки от снарядов надо было, не дожидаясь рассвета, превратить в огневые позиции. Зимой не построишь окопчик за 10-20 минут. А на раскачку времени не оставалось.
Войска Калининского фронта, как потом выяснилось, стягивались сюда, чтобы освободить город Вели-кие Луки — он был главным стратегическим пунктом в нашем наступлении на Прибалтику. Железная дорога была прямой до самой Риги. Естественно, что фашисты понимали это и были начеку, сосредо-точив в городе и его окрестностях большие силы.
Наступил январский рассвет сорок третьего года. Железнодорожная станция, вернее, то, что от нее уце-лело, находилась всего лишь в ста метрах от нашего расположения. Во второй раз я увидел кладбище исковерканных вагонов, паровозов и боевой техники. В некоторых местах рельсы были вздыблены вместе со шпалами взрывами авиабомб и артиллерийских снарядов. Здесь, как и в Можайске, мест-ность неоднократно переходила из рук в руки, напоминая во время боевых действий кромешный ад. Нечто подобное вскоре пришлось пережить и нам.
Бой начался на рассвете. Немцы атаковали огнем артиллерии и минометов всех калибров. После арт-подготовки мы увидели ползущие на нас танки. За танками шли автоматчики. Однако сил и техники, чтобы оказать достойное сопротивление, у нас хватало. На выстрел мы отвечали двойным выстрелом, на удар — двойным ударом. Но жертв и крови было много. Земля под нами ходила ходуном от взрывов. Я впервые видел столько смертей. Это было страшно. В трех или четырех метрах от меня погиб сер-жант-пехотинец. Осколком мины ему сорвало полчерепа. Другой осколок угодил мне в валенок. Ногу, правда, не задел. Только от удара долго болела щиколотка. Когда я разулся, то увидел, что портянка тоже была разорвана осколком.
Холода мы не чувствовали. Скорее, наоборот. Когда вокруг, словно идет железный дождь, на человека сыплются осколки, накатывает жар.
Еще помню, как погиб весь расчет противотанкового орудия. Артиллеристы успешно выполняли бое-вую задачу, подбили два немецких танка. Но война есть война. Вражеский снаряд разорвался прямо в середине расчета. Находилось там, наверное, человек шесть. И ничего от них не осталось. Один снаряд перемолол на кусочки всех. Между прочим, извещения родным и близким о пропавших без вести по-являлись и таким образом. Хоронить некого, документов тоже не осталось…
Перестрелка из всех видов оружия продолжалась целый день. Огонь сталкивался с огнем. Шум, грохот, свист, рев снарядов. Голова гудит, уши болят. Находясь на передовой, цельную картину боя, конечно, не представишь. Видишь только то, что творится рядом. Кого-то убило, кого-то ранило, кого-то надо перевязать, кого-то отнести в санбат.
К вечеру все стихло. Мы начали хоронить убитых, отправлять в тыл раненых, приводить себя и свое оружие в порядок.
А на следующее утро — снова смертельная схватка. На этот раз после сильнейшей артподготовки пере-шли в наступление наши передовые части : впереди знаменитые танки T-34, за ними пехота. Вслед за пехотой двинулись и мы, ротные минометчики, стреляя по врагу через головы наступающих.
Не знаю, сколько гитлеровцев поразил под Великими Луками мой миномет. Но и мы пострадали от не-мецких мин. Сначала я увидел, как погиб командир. После первого боя он подготовил рапорт о пред-ставлении нас к правительственным наградам. А отдать его по назначению не успел.
Копия извещения, выданная И. А. Туманову Зубово-Полянским райвоенкоматом
Со мной тоже произошло несчастье. Мина разорва-лась рядом, я увидел яр-кую вспышку и ощутил сильный толчок. Меня ог-лушило. Контуженный, по-терявший сознание, с ото-рванной кистью левой ру-ки, я лежал, присыпан-ный землей, без движе-ния. Наши части ушли впе-рёд, продолжая наступле-ние на город, а кто-то из штабных писарей, выпол-нявших свою работу по учёту живой силы и тех-ники, посчитал меня уби-тым и забрал мои доку-менты.
И в Новые Выселки на имя матери была отправ-лена "похоронка":
"Народный комиссариат обороны СССР от 25 марта 1943 года, 322 стрелковый полк. Извещение. Тума-новой Акулине Илларионовне. Ваш сын, Туманов Иван Александрович... в бою за социалистическую Родину, верный воинской присяге, проявив геройство и мужество, был убит 18 января 1943 года. Похо-ронен в деревне Бурцево Великолукского района Калининской области. Настоящее извещение являет-ся документом для возбуждения ходатайства о пенсии /приказ НКО СССР №/. Командир 322 стрелко-вого полка. Подпись."
|
19 апреля 2015 19:59 - Забыть, значит предать
Из записок Ветерана ВОВ, Ветерана труда Клавдии Григорьевны Щербининой.
Война… Много у людей воспоминаний и во всех одна боль, одна горечь: утрата близких, голод, почти нищета, непосильный труд. Я с 12 лет стала частью многомиллионного народа страны, вставшей на борьбу за спасение своей Родины под лозунгом «Все для фронта, все для Победы». Особенно никому не рассказывала, так как считала, что такая судьба была у всех. Сейчас думаю, что зря не делилась воспоминаниями, да и настоящая жизнь ставила свои проблемы. Но…
На днях, в одном магазине заговорили о Дне Победы. Продавец овощей и фруктов сказала: «Пора забыть о Победе». Я не смогла промолчать: «Как я могу забыть все, забыть какой ценой досталась всем Победа». Пока живы все те, кто пережил то тяжелое, страшное время, должны рассказывать от первого лица своим детям, внукам, правнукам, как тяжело пришлось всем, кто воевал, жил и трудился в годы войны на фронте и здесь в тылу.
За далью лет стерлась острота физического ощущения пережитого, но факты остались. Помню, что помимо «малых» усилий (сбор колосков, металла, овощей), ставились задачи, требующие физических сил. К примеру: наша школа силами учеников отапливала здание школы. Мы выезжали на Худино (ныне Заречное?), где была переправа в Благовещенск через реку Зея. Там баграми вылавливали на берег пропитанные водой бревна. Затем, уже в Тамбовке, пилили и сами же были истопниками по очереди, под присмотром сторожихи. Второй способ заготовки топлива: изготавливали на скотном дворе колхоза «Амурский партизан» кирпичи из навоза, технологию не буду описывать. В основном работали девчонки, мальчишки отказывались из-за неприятного процесса и стойкого запаха. В помощниках у нас была лошадь, месившая навоз, а формы, еле оторвав от земли, мы таскали сами. А ведь еще была норма выработки!
Еще вспомню: у меня была подруга Вера Сереброва – дочь директора средней школы Иллариона Ивановича, репрессированного, а затем реабилитированного. Он был расстрелян в 1938 году. А с Верой я дружила с 1935 года, ей в то время было 7 лет, а мне 6. Наша дружба продолжалась до самой ее смерти. Я во всем ей подражала. Когда ее приняли в комсомол, а я по возрасту не подходила, я решила доказать, что достойна быть членом ВЛКСМ. Вместе с ней поехала в колхоз имени Дзержинского. Был август. Надо было школьникам подбирать сжатую, просохшую пшеницу, вязать снопы, ставить суслоны. Каждому норма – фронтовая! Полосы длинные, жара, пить – ходить далеко и некогда. Ноги босые, в кровь исколотые сухой стерней. А норму – то надо выполнить! Вера, сделав свою, помогает мне. Иногда допоздна задерживались, доплетемся до стана, где питались, а там и есть нечего. Мальчишкам, да и нам не хватало еды. Колхоз выделял продукты, а девчата постарше, пятнадцатилетние, готовили. С нами была наша однокашница Валя Попова. Ее тетя Малышева жила здесь же в селе Свободка. Валя «компенсировала» нам ужин овощами с огорода тети: Валя караулила, а мы с Верой залезали в огород, набирали овощей и отправлялись спать на сеновал в амбаре, похрустывая огурцами. Впоследствии Валентина Ивановна (уже Шадура) была депутатом Верховного совета.
Так же мы страдали не только от недоедания, но и от отсутствия санитарных условий. Жара, пыль и прочее усилили педикулез. Мы отправили в Тамбовку самого отчаянного из нас, Женьку Жарикова с ультиматумом: разрешать отлучки домой для того, чтобы помыться. Он со спичечной коробочкой, полной вшей, явился в школу. Нас стали отпускать на сутки домой по очереди. Евгений по жизни стал профессором, выезжал за границу, работал в Академии сельского хозяйства в Москве. Я к тому это вспомнила, что у нас в военные годы школа для нас была всем: учила, воспитывала, помогала. У нас были эвакуированные с запада учителя: из Москвы, Ленинграда, Ростова и других мест. В библиотеке работала артистка из Москвы. Они нам прививали (и привили!) любовь к истории, литературе и искусству, воспитывали патриотов. После Победы они все разъехались. Почти все, с кем я училась, стали педагогами. И я, и Вера, и Валя, и Мария Савва, и Мария Паршина, и Зина Савельева, и Лида Васильева, и Груша Селиванова окончили педагогические училища и пединститут. Я до сих пор помню их всех (педагогов и учеников). Это Дора Даниловна Сереброва (вдова директора), позже она была директором начальной школы в Тамбовке. Это Валентина Федоровна Козырь. Ее муж Козырь Давид (забыла отчество) погиб на фронте тоже был директором Тамбовской средней школы. Это Любовь Михайловна Кошельникова (по мужу). Это были наши «мамы». Своих мам мы видели реже, чем учителей. Любовь Михайловна вместе с нами ставила спектакли, готовила концерты для смотров художественной самодеятельности. Мы выступали в госпитале перед раненными. Жизнь шла, мы переживали успехи и неудачи наших войск на фронтах, собирали посылки на фронт, писали письма, участвовали во всех мероприятиях: собирали деньги, облигации в фонд Обороны, на постройку самолетов, танков. Муж моей сестры был военным и в первый же призыв он отдал мне облигации на 11 тысяч рублей, которые я отнесла в школу на постройку самолета.
Работала на прополке овощей в совхозе имени Лазо (ныне село Лозовое), на подсобном хозяйстве Тамбовского райпищекомбината. Кормили нас, в основном, соевыми продуктами: суп, котлеты, каша – все из сои. Жили в клубах, иногда в чьих-то домах, на сцене. Спали на полу, иногда на матрасах, а чаще на сене, траве. Иногда зарабатывали. Тогда я впервые заработала 11 килограмм зерна.
Перечислить все трудно, как и трудно забыть: как в Липовке таскали по ступенькам в сарай зерно в мешках, как лопатили-сушили зерно, кашляя от зерновой пыли на базе заготзерно, иногда после уроков, голодные, или вместо уроков. Как ночами дежурили в школе, ожидая и встречая эвакуированных из Благовещенска детей в августе 1945 года (перед сентябрьскими военными событиями). Ночами встречали мотовоз из Константиновки с раненными бойцами, а потом на носилках вчетвером несли в развернутый в гарнизоне полевой госпиталь. Помогали сестрам, дежурили около раненных, ожидавших эвакуации в госпиталь. Всего не расскажешь.
После окончания войны, в феврале 1946 года, многие ученики Тамбовской средней школы ринулись в Благовещенск, так как не осталось педагогов (эвакуированные вернулись домой). А в Благовещенском институте открылись подготовительные курсы для поступления в институт, где можно было сдать экзамены на аттестат зрелости. Что я и другие одноклассники и сделали.
В 1948 году, получив диплом учителя русского языка и литературы и назначение в Комсомольск на Амуре, я начала работать в таежной школе Радиопередающего центра. Вокруг тайга и шатаются медведи (август!). А в город нужно ходить пешком по рельсам. Я через месяц уволилась, так как в Хабаровске у меня был жених. Мне в Гороно посочувствовали и отпустили. В сентябре 1948 года я вышла замуж за военнообязанного и началась другая жизнь.
По обстоятельствам, от меня не зависевшим, я жила в Хабаровске, Благовещенске, Москве, в Амурской области, снова в Благовещенске. Пришлось работать в школах, библиотеках. Будучи заочницей 3-го курса работала библиографом. Во время пожара в институте документы мои сгорели, и я не смогла их восстановить. Работала директором Дома культуры. Затем ответственным секретарем Тыгдинского отделения «Общества знания», ассистентом режиссера Благовещенской студии телевидения, старшим редактором музыкального вещания Амурского радио, в отделе писем ГТРК, и наконец, инженером по ГО, одновременно делая материалы для ТВ и Радио. Подружилась с добрым, хорошим человеком – М.П. Гапоненко. Светлая ей память!
После выхода на пенсию, занялась садовым участком вместе с семьей. В 2005 году ушел из жизни супруг, с которым я прожила вместе 57 лет. Сейчас я пытаюсь наладить свою жизнь в новых реалиях, согласно ритму, требований и экономических условий. Менять характер поздно, принять новые параметры сложно. Общественная забота по воспитанию подрастающего поколения приносит удовлетворение: провожу «Уроки мужества» в школах, «Дни боевой славы» с темами: «Ленинградская блокада», «Сталинградская битва», «Московская битва», «Окончание второй мировой войны. Разгром японских милитаристов», «Тыл и фронт едины» - это моя свободная тема в педколледжах, как дополнение к основным темам – рассказ о себе во время войны.
Военный журналист, лауреат Сталинской премии (посмертно) за поэму о послевоенной деревне, о героях фронта и тыла, написал в поэме «Флаг над сельсоветом»: «Из одного металла льют: медаль за бой, медаль за труд». Тружеников тыла, после окончания ВОВ, награждали медалью «За доблестный труд в Великой Отечественной войне 1941-1945гг». Такой медали удостоилась и я. А также медали «Ветеран труда» и несколько юбилейных медалей.
Мне очень нравится стихотворение (автора уже не помню), использовала его когда работала: «Что такое усталость – в те годы не знали. На горячем ветру высыхала слеза. Нас полночные звезды домой провожали, всем рассветное солнце смотрело в глаза. Я была не одна и в труде и в печали. Я несла свое бремя со всею страной. Я была не одна, за моими плечами обездоленных тысячи были войной».
Нельзя забывать свою историю, своих героев, отдавших жизнь за Родину, за свободу от насилия, за Россию. Это мой ответ тем, кто думает, что «Пора забыть о Победе», а жить так, как им хочется. Еще живы Ветераны ВОВ и они – последняя ниточка, которая связывает их с нынешним поколением.
|
4 апреля 2015 12:50 - Моя ГАЛЕРЕЯ ПАМЯТИ
Вячеслав Попов Сын и отец. Я отца попросил: — Расскажи, как сражался, Как поганых фашистов В боях убивал. Но отец о войне Говорить отказался, Только брови нахмурил И тихо сказал: — Ты что думаешь, сын, Убивать очень просто? Так в кино лишь бывает И то не всегда. — Но ведь это ж враги?! Я б их всех шашкой острой Покрошил, если б только Был взрослым тогда. — Да, то были враги, Но они тоже люди, И у каждого дома Детишки и мать. Их погнали, как скот, К нам фашисты-паскуды И заставили силой Всех нас убивать. Но уж тут кто кого. Жить нам тоже хотелось, Да к тому же свой дом нам Пришлось защищать. На войне было все – Кровь, жестокость и смелость. И поверь, нелегко мне Войну вспоминать.  Пасенко Михаил Стефанович, участник ГВ и ВОВ. Отец четверых детей, трое из которых принимали участие в защите РОССИЙСКОГО ОТЕЧЕСТВА, один из них навсегда остался двадцатилетним...Прохоровка Вокруг нее земля фугасом взрыта, Шли самолеты за звеном звено. Она в народе стала знаменита, Как Подмосковное Бородино. Вот здесь по взгорьям, По лощинам узким К нам двигалась немецкая орда, Чтоб кровь пролить на мостовые Курска На наши села, нивы, города. В дыму дома, в дыму бугры и склоны, Горят хлеба, в сплошном огне простор, Но нет, плотину нашей обороны Не сдвинул с места вражеский напор. Стоят бойцы с упорством небывалым. Ревут моторы… Духота и жар А в это время наши генералы Врагу готовят встречный свой удар. В таком сраженье путь к победе труден. И люди в штабах не смыкали глаз, И час настал, прославленный Ватутин Отдал своим дивизиям приказ. Еще страшней пространство загудело, Столбы земли, металла и огня Взлетали к небу. Порохом горела «Пантер» и «ТИГРОВ» толстая броня. И хлынула советских танков лава, Сметая все с пути, как ураган, За Белгород, за Харьков, за Полтаву Погнали наши воины врага. Со счету сбившись, смерть врагов косила, Дымилась необъятнейшая ширь. Вот так тряхнул своей бывалой силой Под Прохоровкой русский богатырь. Теперь полынью поросли траншеи, А где стояла жаркая пальба, Шумят под мирным небом хорошея В зеленый шелк одетые хлеба. Николай Истомин.  Пасенко Андриан Михайлович, старший сын Пасенко Михаила Стефановича и Пасенко Евфросинии Ивановны, умер от ран в январе 1943 г. под Сталинградом.Глаза бойца слезами налиты, Лежит он, напружиненный и белый, А я должна приросшие бинты С него сорвать одним движеньем смелым. Одним движеньем — так учили нас. Одним движеньем — только в этом жалость… Но встретившись со взглядом страшных глаз, Я на движенье это не решалась. На бинт я щедро перекись лила, Стараясь отмочить его без боли. А фельдшерица становилась зла И повторяла: «Горе мне с тобою! Так с каждым церемониться — беда. Да и ему лишь прибавляешь муки». Но раненые метили всегда Попасть в мои медлительные руки. Не надо рвать приросшие бинты, Когда их можно снять почти без боли. Я это поняла, поймешь и ты… Как жалко, что науке доброты Нельзя по книжкам научиться в школе! Юлия Друнина.  Пасенко Митрофан Михайлович, средний сын Пасенко Михаила Стефановича и Пасенко Евфросинии Ивановны, доброволец, прошел военным разведчиком дороги ВОВ. Свой первый бой принял в свой день рождения - 5 декабря 1942 г
Разведчики Синело небо. Было тихо. Трещали на лугу кузнечики. Нагнувшись, низкою гречихой К деревне двигались разведчики. Их было трое, откровенно Отчаянных до молодечества, Избавленных от пуль и плена Молитвами в глуби отечества. Деревня вражеским вертепом Царила надо всей равниною. Луга желтели курослепом, Ромашками и пастью львиною. Вдали был сад, деревьев купы, Толпились немцы белобрысые, И под окном стояли группой Вкруг стойки с канцелярской крысою. Всмотрясь и головы попрятав, Разведчики, недолго думая, Пошли садить из автоматов, Уверенные и угрюмые. Деревню пересуматошить Трудов не стоило особенных. Взвилась подстреленная лошадь, Мелькнули мертвые в колдобинах. И как взлетают арсеналы По мановенью рук подрывника, Огню разведки отвечала Bся огневая мощь противника. Огонь дал пищу для засечек На наших пунктах за равниною. За этой пищею разведчик И полз сюда, в гнездо осиное. . . . . . . . . . . . . . . . Давно шел бой. Он был так долог, Что пропадало чувство времени. Разрывы мин из шестистволок Забрасывали небо теменью. Наверно, вечер. Скоро ужин. В окопах дома щи с бараниной. А их короткий век отслужен: Они контужены и ранены. . . . . . . . . . . . . . . . Валили наземь басурмане, Зеленоглазые и карие. Поволокли, как на аркане, За палисадник в канцелярию. Фуражки, морды, папиросы И роем мухи, как к покойнику. Вдруг первый вызванный к допросу Шагнул к ближайшему разбойнику. Он дал ногой в подвздошье вору И, выхвативши автомат его, Очистил залпами контору От этого жулья проклятого. Как вдруг его сразила пуля. Их снова окружили кучею. Два остальных рукой махнули. Теперь им гибель неминучая. Вверху задвигались стропила, Как бы в ответ их маловерию, Над домом крышу расщепило Снарядом нашей артиллерии. Дом загорелся. B суматохе Метнулись к выходу два пленника, И вот они в чертополе Бегут задами по гуменнику. По ним стреляют из-за клети. Момент и не было товарища. И в поле выбегает третий И трет глаза рукою шарящей. Все день еще, и даль объята Пожаром солнца сумасшедшего. Но он дивится не закату, Закату удивляться нечего. Садится солнце в курослепе, И вот что, вот что не безделица: В деревню входят наши цепи, И пыль от перебежек стелется. Без памяти, забыв раненья, Руками на бегу работая, Бежит он на соединенье С победоносною пехотою. Борис Пастернак.  Пасенко Виктор Михайлович, младший сын Пасенко Михаила Стефановича и Пасенко Евфросинии Ивановны, 1927 г.р., участник войны с Японией в 1945 г.Жди меня, и я вернусь. Только очень жди, Жди, когда наводят грусть Желтые дожди, Жди, когда снега метут, Жди, когда жара, Жди, когда других не ждут, Позабыв вчера. Жди, когда из дальних мест Писем не придет, Жди, когда уж надоест Всем, кто вместе ждет. Жди меня, и я вернусь, Не желай добра Всем, кто знает наизусть, Что забыть пора. Пусть поверят сын и мать В то, что нет меня, Пусть друзья устанут ждать, Сядут у огня, Выпьют горькое вино На помин души... Жди. И с ними заодно Выпить не спеши. Жди меня, и я вернусь, Всем смертям назло. Кто не ждал меня, тот пусть Скажет: - Повезло. Не понять, не ждавшим им, Как среди огня Ожиданием своим Ты спасла меня. Как я выжил, будем знать Только мы с тобой,- Просто ты умела ждать, Как никто другой. Константин Симонов.  Свиридов Петр Акимович, снайпер, участник Финской компании и ВОВ, уничтожил более 150 фашистов. Указательного пальца не было, стрелял мизинцем. Тесть.Я убивал людей и получал награды, Да потому, что были люди те – враги. Я не ходил в атаку, не таскал снаряды, Под танками не ползал на груди. В разведку не ходил я ночью темной, В бою воздушном не выделывал виражи, Я языка не брал – удел мой скромный И не метали в спину мне ножи. Я знал одно: за мной идет охота С той стороны, такой же точно ас, Но шла вперед за танками пехота И разгорался баттл среди нас. В прицеле находя висок открытый, Жал на курок, позиции менял И вот уже еще один убитый Мой список на прикладе пополнял. Не жаждал крови я, мне было скверно, Я призирал войну как только мог. И снова выполнял приказ примерно За Родину, за Путина, за вас. «Ах, сколько нас еще в могилу ляжет», - Я думал, шомпол по стволу возя. Пред тем как выводить войска прикажет, Ну, а пока не выполнить нельзя. Пока другой приказ идти в зеленку, Заныкаться в траву и строго бдить. Жаль прокрутить нельзя, как кинопленку, На пару лет вперед и выжить, жить. А там в России плакала девчонка, И мать у образов все ночи вряд Молила господа: «Вернулся б сыно только», - И удивлялась, как другие спят. Я выжил, я вернулся невредимым, Но по ночам во сне война со мной, И девушка с огнем в глазах счастливым И мать, чей волос, словно снег седой. Я не строчил в глухую тьму из пулемета И не сбивал с травы, на минном поле рос, Но шла вперед за танками пехота И в дело общее я тоже лепту внес. Бывало, уж не чувствуешь и тело, Но в этом есть закалка мастеров, Большую цену на войне имела Статистика убитых снайперов. Сергей Голиков.  Пасенко Евфосиния Ивановна и младший сын Владимир. Это они ждали всю войну мужа и отца - Пасенко Михаила Стефановича, братьев и сыновей - Андриана (НЕ ДОЖДАЛИСЬ), Митрофана и Виктора.
|
1 апреля 2015 17:46 - Банин Степан Яковлевич
Банин Степан Яковлевич (1902-1990)Воевал на "Малой земле", был ранен.   Слава Героям Победителям!
|
6 мая 2014 15:58 - Фронтовик Николай Иванович Каравашкин
Это не результат моих генеалогических поисков. Рассказ этого ветерана мне попался случайно и он поразил меня обыденностью повествования о тех героических днях.
Он один из тех немногих оставшихся в живых фронтовиков, которые не только встретили первый день войны на западной границе, но и удостоены редкой медали “За оборону Киева” — Николай Иванович Каравашкин. Вот его рассказ о первых днях Великой Отечественной.
— После окончания в 1940 г. Черниговского военно-инженерного училища меня, молодого лейтенанта, отправили на западную границу — командовать строительным батальоном, который возводил укрепления недалеко от Львова, — вспоминает ветеран. — Дали мне 350 солдат-“западенцев”, 20 сержантов, зама по политической части, двух лейтенантов и двух гражданских инженеров. Работали в три смены. В начале июня мы уже знали: быть войне — местные разобрали в магазине все товары и ходили разговоры, мол, “скоро герман будет здесь”.
22 июня в 3.30 немцы обстреляли наши бараки из орудий. Была сильная паника, мы потеряли 20 человек убитыми, втрое больше ранеными, а половина “захидняков” сразу дезертировали. У моих солдат оружия не было вообще, только лопаты и кирки, на всех — 20 винтовок (у сержантов) и пистолеты у офицеров, поэтому пришлось отступать. Лесами вышли на Львов, от батальона осталось около 40 человек: местные почти все разбежались по домам. Львов тогда на один день был освобожден от немцев нашим кавалерийским корпусом, но, когда сильно поредевший отряд шел по улицам, из окон и с крыш нас обстреливали бандеровцы, к счастью, неприцельно. Под Тернополем встретили майора с тремя бойцами: “Стой, именем Буденного ни шагу назад!” Потом оказалось, что это переодетые диверсанты: собрав машины и обоз, майор вызвал по рации немецкие бомбардировщики. В бомбежке погибли почти все, но оборотней мы тоже прикончили. Вышли к своим аж под Белой Церковью. Проверили у всех документы, меня назначили командиром саперной роты.
Отступали мы аж до Канева, где были сильные бои. При переправе через Днепр недосчитались шестерых — то ли утонули, то ли дезертировали. Встретил нас на том берегу суровый полковник, оказалось — командир дивизии. Первое, что он проверил, — есть ли у офицеров оружие. Один оказался без пистолета — его тут же расстреляли его перед строем. Но солдат без винтовок не трогали.
Десять дней мы стояли в обороне у села Комаровка, потом меня как сапера откомандировали под Киев, в знаменитую воздушно-десантную бригаду генерала Родимцева, оборонявшую Голосеево. Бои под Киевом шли жестокие: одна наша рота попала в засаду — немцы подняли руки, вроде сдаются. А когда наши подошли поближе — фрицы легли на землю, а красноармейцев выкосили кинжальным огнем в упор из пулеметов. Несколько десантников попали в плен. Потом фашисты передавали по громкоговорителям, что у русских не хватает солдат и они летчиков перевели в пехоту— петлицы-то у них были голубые. Я много раз ходил на минирование, разминирование. Говорили, что на моих минах подорвалось несколько немецких танков. За это я свою первую награду заработал: медаль “За боевые заслуги”.
Затем были бои под Конотопом, Харьковом, Белгородом, Краснодаром, в Крыму. Судьба хранила старшего лейтенанта Каравашкина до 1944 г. — при взятии Севастополя он был серьезно ранен осколками в ногу, спину и переносицу. Хотели комиссовать, но он уговорил врачей оставить его в Киеве, помощником военкома. Тогда военкоматы не только призывниками занимались, но и теми, кто вышел из плена.
— Как-то раз сопровождал в Донецкую область в фильтрационный лагерь человек сорок офицеров от капитана до полковника, — рассказывает Каравашкин. — Все они были в плену, а значит, считались нарушившими присягу: окруженный врагами офицер должен был застрелиться. Потом встретил одного из них, капитана — он рассказал, что всех их разжаловали и направили в штрафбат, который полег на безымянной высотке. А капитан в том бою был ранен, но выжил. Его потом восстановили в звании и даже наградили за героизм при штурме высотки орденом Красного Знамени.
САПЕР-СТРОИТЕЛЬ. Родился Николай Каравашкин 15 октября 1920 г. в Бугульме (Татарстан, Россия), но вся его жизнь прошла на Украине. Службу начал в 1940 г. лейтенантом-сапером под Львовом, строил укрепления на западной границе СССР. Воевал с 22 июня 1941-го до мая 1944 г., когда был тяжело ранен. Награжден тремя орденами, многими медалями, в том числе редкой медалью “За оборону Киева”. После войны бывший сапер восстанавливал, затем отстраивал Киев. С супругой Надеждой вырастили трех сыновей, есть внуки и правнуки. Подполковник Каравашкин возглавляет организацию инвалидов войны Голосеевского района Киева.
“Я СКАЗАЛ РОДНЫМ: КОГДА УМРУ, ПУСТЬ ВРАЧИ ВЫТАЩАТ ИЗ МЕНЯ ФАШИСТСКУЮ ПУЛЮ — ВАМ НА ПАМЯТЬ”
|
5 мая 2014 20:24 - Мой дедушка Пикулев Г. А.
Пикулев Григорий Андреевич род. в д. Нижняя Куба Бедряжинской вол. 23 января 1915 года. Он был последним ребёнком в крестьянской семье землепашцев Пикулевых. Его отец погиб от пыток колчаковцев в ноябре 1918 года. В конце 20-х годов старшая сестра его Анна Пикулева перевезла в Пермь. Он поступил учиться в школу ФЗУ. Потом учеба в Свердловске в технологическом техникуме на фак. "общественного питания "и армия. По комсомольской путевке прямо из рядов Красной армии его отправляют учиться в училище летчиков наблюдателей в Челябинске, кот.он успешно заканчивает в 1939 году. Служба в Омске, Осенью 1940 года с семьёй (женой и двумя детьми) переезжает на новое место службы в Смоленскую область, ст. Сещенская Здесь дислоцируется 140 СБАП (скоростной бомбардировочный авиаполк). В апреле 1941 года лейтенант Пикулев назначается адъютантом эскадрилии. В конце мая начинается в 140 СБАП освоение новых самолётов, кот пока немного.
22 июня 1941 года по тревоге поднимают в небо весь личный состав полка. Семьи эвакуируют, Бомбят станцию, воен. городок, деревни. 27 июня лейтенант Пикулев Григорий Андреевич попадает безсознания , обгоревший в плен в р-не ст. Лесная (Белоруссия). 140 скоростного авиаполка нет. На летном поле в Сеще - немецкие самолёты. Полк погиб и ,к сожалению, забыт.
Мой дедушка Пикулев Григорий Андреевич воевал недолго - пять дней. Эти первые дни войны были одни из тяжёлых, т.к всё было неожиданно, полк ещё полностью не перешёл на новую технику. не освоил её.
А потом 4 года плена в офлаге 13 Д. Хаммельбург.под Нюрнбергом. В лагерь он попал раненным -ожоги. контузия. Потом работа в шахтах (лагерь)., на разных физ. работах. Этот лагерь был только для советских офицеров. Ещё при записи в армию Григорию перепутали в документах имя на Георгия. До сих пор документы ,связанные с пленом, как Георгий Пикулев (нем. картотека- Мемориал). Бабушке Елизавете Георгиевне в Молотов (Пермь) пришла похоронка, что Пикулев Григорий Андреевич погиб 7 июля 1941 года. Голод, пытки, лешения испытал мой дедушка и даже бежал из плена в перые дни апреля 1945 года. Почти две недели жил в землянке, в лесу не очень далеко от лагеря. Он питался кореньями., ветками деревьев,.свежими побегами 19 апереля его обнаружил немнокожий американец. Дедушка был чуть живой, без сил, но в сознании.
А потом было ещё три лагеря: репатриации, проверочно-фильтрационных. Два на территории Германии и один в Алкино.
В Молотов он вернулся в 1946 году. Семья считала его погибшим. Ему запретили летать, уволили из армии, но звание "лейтенант" оставили. Он стал сильно пить . Взял себя в руки, и устроился работать в столовую поваром. Когда Григорий Андреевич смотрел худ.. фильм "Чистое небо" , то плакал. Судьба героя фильма Алексея Астахова, почти повторяла его судьбу.
В 1975 году о нем всё же вспомнили и к 30 летию Победы наградили юбилейной медалью "30 лет Победы в Великой Отечественной войне 1941-1945гг.". Мой дедушка умер 19 июля 1976 года.
Дедушка не любил вспоминать годы плена. И никогда не рассказывал мне-внучке об этом. Отец мой тоже мало, что помнил (эвакуация) и знал, поэтому я начала поиски документов 14 лет назад. Написала в ЦАМО в Подольск и получила через три месяца из картотеки офицерского состава немного сведений. А потом моя знакомая москвичка Лидия Александровна в Подольске в ЦАМО нашла случайно дело на Пикулева Георгия (Григория) Андреевича. К 60 летию Победы открыли документы военнопленных.
В 2015 году моему дедушке будет 100 лет со дня рождения. Ему посвящается моя книга "Пикулевы - крестьянский род"..
|
30 апреля 2014 12:58 - Об Иване Семеновиче Артеменко.
ИВАН СЕМЕНОВИЧ АРТЕМЕНКО - это мой дядя. О том, как он на фронт попал особый рассказ. И тоже не без юмора. А попал Иван на войну в возрасте 17 лет, когда таких как он по малости лет даже в войну не ставили под ружье. Возраст не призывной.
КАК ВОЕВАЛ ИВАН АРТЕМЕНКО.
Иван Семенович ( так звали его все и в деревне, и в семье потому, что он работал учителем) в юности был невысокого роста, щупл, но очень шустр. Может, благодаря своей шустрости с войны он пришел с двумя орденами, медалью "За боевые заслуги" и несколькими медалями "За отвагу".И это за два с половиной года войны! Вот ВЫПИСКА ИЗ ПРИКАЗА по 174 стрелковому полку 57 гсд : " От имени Президиума Верховного Совета СССР награждаю...МЕДАЛЬЮ " ЗА ОТВАГУ": 1. Снарядного 1-ой минометной роты гв. ефрейтора АРТЕМЕНКО ИВАНА СЕМЕНОВИЧА. В бою 23 сентября 1943 г. при танковой атаке противника проявил себя исключительно мужественным, отважным бойцом. Когда вышли из строя минометы, он вместе с другими бойцами с винтовкой и гранатами бросился в атаку на врага и уничтожил четырех немцев. Командир 174 гвардейского стрелкового полка гв. майор Важенин. "
Смотрю я на Ивана Семеновича, которому сейчас 85 лет, ( воистину божий одуванчик !) и думаю: "Как он умудрился в атаке убить 4 - х немцев ?"
КАК ИВАН ЭСКАДРОН ГУСАР В ПЛЕН ВЗЯЛ.
Однажды, показывая на одну из медалей "За отвагу", я спросил его : А за что у вас вот эта медаль?" Иван Семенович почему - то засмеялся и как - то лихо ответил: " А я эскадрон румынских гусар в плен взял ! " "Как?! Один ?! " - опешил я. ... Это было уже в Европе. Иван воевал тогда в 7-ом механизированном Ново-украинском ордена Ленина Краснознаменном ордена Суворова рейдовом танковом корпусе которым командовал Герой Советского Союза генерал Катков Ф.И., в десантно -штурмовой бригаде. Бригада совершала рейды по тылам противника, наводя там панику и страх. Ей часто придавались конники генерала Плиева. Однажды после учиненного шухера в тылу врага бригада выходила к своим. Колонна притормозила в каком - то лесу, чтобы, говоря военным языком, дать личному составу оправиться. Иван, которого нужда уже приперла так, что ни о чем, кроме как об этом самом "оправиться" он уже и думать не мог, взмолился : "Товарищ командир ! Разрешите отлучиться, не могу больше !" Командир милостиво дозволил, но предупредил : далеко от колонны не отходить, возвращаться как можно быстрее...Иван побежал в кусты и взялся уже было за брючной ремень, как вдруг услышал фырканье лошадей и звяканье уздечек. "Копытники !" - мелькнуло в голове. Так они звали конников Плиева. Забыв зачем он здесь, Иван проломился через кусты, выскочил на поляну и обмер : в 10 - 15 шагах от него , спешившись, стояли румынские конники и хмуро взирали на невесть откуда свалившегося на них солдата со звездой на пилотке. Иван понял, что пришел его конец. Природная шустрость и сообразительность, однако, взяли свое и он, неожиданно даже для себя выпалил гусарам слышанную где- то фразу : "Во избежания кровопролития я уполномочен советским командованием предложить вам капитулиров
Из всего, что Иван им сказал, румыны, наверное, поняли только слово "капитулировать" и после короткого, но бурного совещания их командир важно сказал Ивану : " Мы капитулируем !" В бригаде все, начиная с командиров, были ошарашены, когда из лесу под конвоем рядового Артеменко с поднятыми вверх руками и лошадьми в поводу вышел эскадрон гусар. Иван доложил ситуацию и тут же за свой подвиг получил нахлобучку : " На кой черт ты их приволок сюда ?! Что теперь с этой обузой прикажешь делать ? Их знаешь сколько сейчас по лесам болтается ?" Я не спросил о судьбе сдавшихся в плен гусар, но Иванову находчивость командиры все - таки оценили и представили к очередной медали "За отвагу ".
|
24 апреля 2014 6:03 - Книга Памяти о погибших в ВОВ
Ординарцев Иван Павлович
( 1901г-1944г)
До 1941 года работал на угольной шахте в Читинской области поселке Шахта Харанор. В 1941 году был призван в армию Борзинским военкоматом Читинской области. Призывники из Сибири были направлены на защиту г.Ленинграда. В 1942году был ранен, лечился в госпитале г.Ленинград. После выписки, был направлен в часть, продолжал освобождать страну от фашистов захватчиков.
Указом Президиума Верховного Совета №579 от 17. 11. 1942года
сержант Ординарцев Иван Павлович за образцовое выполнение боевых заданий командования на фронте борьбы с немецкими захватчиками проявленное при этом доблесть и мужество награжден медалью «За Отвагу» Сообщение получили от командира части №81135 Шубкина.
Извещение о смерти Ивана Павловича получили в 1944году.
Копия.
Ваш муж, красноармеец стрелок Ординарцев Иван Павлович, уроженец Читинской области, Борзинского района в бою за освобождении Родины, верный воинской присяги погиб смертью храбрых 25августа 1944года, захоронен в Карпатах.
|
11 марта 2014 20:11 - Блокада...НИНА.
Нина ! Ниночка моя !
Ангел , льдинка Бога,
Вот осталась ты одна,
Мама спит спокойно,
На столе забыт дневник,
В перекос все строчки,
Силы нет уже давно...
Батюшка на фронте,
Что осталось нам с тобой,
Письма ждут ответа,
Здесь блокада второй год,
Голод жаждет лета,
Но, январь как вечный сон,
Холод крепче стали,
Побелело... всё во льду,
Лица и трамваи,
Вот и Ниночку свезли ,
На салазках тело,
Детских санок нет давно,
Ангел рвётся в небо...
Подвигу жителей и защитников Ленинграда .
Ниночка Щепина-Ростовская умерла от голода в январе 1942 года ...было ей восемь лет. В своём последнем письме она писала батюшке :" ...Дорогой папочка , мамочка вчера заснула и не проснулась, умерла... Братик Коля умер раньше. Приезжай я тебя жду." Письмо ( листик из школьной тетради ) нашли соседи и отослали родным в конверте на адрес подписанной девочкой, в 1945 году.
Семья приехала в Ленинград в мае 1941 года из Бердичева, где жили. В гости к родным на лето...
|
26 апреля 2013 21:44 - Фронтовик Илья Пузиков
ФРОНТОВИК ИЛЬЯ ПУЗИКОВ
Мой отец – Пузиков Илья Иванович родился 25 декабря 1924 года в селе Александрии. В конце 30-х годов Илья, окончив 5 классов сельской школы, начал работать рядовым колхозником в сельхозартели «Красное знамя». В 1942 году, когда Ставрополье оказалось под угрозой захвата фашистскими войсками, Илья приписал себе год и подал заявление в военкомат о посылке на фронт. Но призвать его в войска, как и многих благодарненцев не успели: враг наступал стремительно, райвоенкоматы срочно свернули свою работу и эвакуировались в тыл.
Сохранились воспоминания об участии моего отца в мероприятиях по эвакуации общественного хозяйства колхоза «Красное знамя»: «…Красноключевские хуторяне Федор Козлов, Карп Касьянов, Иван Переверзев, Иван Затонский, Илья Пузиков и Егор Высочкин по распоряжению руководства колхоза погнали скот на отгонные пастбища в балку Чограй. Начало августа, жара, пыль столбом, коровы ревут. Догнали скот до села Алексеевского, а там уже немцы, повернули стадо назад в свой колхоз…»
Так что, Илья с августа 1942 года по январь 1943 года находился на оккупированной фашистами территории. 28 января 1943 года призывной комиссией Благодарненского объединенного райвоенкомата он был призван на действительную военную службу. Воинскую присягу принял 24 мая 1943 года при 444 отдельной роте связи 320-й стрелковой дивизии. А уже 29 июля 1943 года телефонист кабельного взвода 444-й отдельной роты связи Пузиков Илья Иванович был награжден первой боевой наградой – медалью «За боевые заслуги». Приказ о награждении подписал командир дивизии Герой Советского Союза гвардии полковник Казак.
Из наградного листа: «…Действующая Армия. Южный фронт. С 17 по 20 июля 1943 года в районах сел Русское, Мариновка, балка Ольхович красноармеец Пузиков исполнял обязанности телефониста и надсмотрщика линии связи наблюдательного пункта командира дивизии с ЦТС. Связь была все время бесперебойна.
21 июля 1943 года в районе балки Ольхович красноармеец Пузиков был переброшен на прорыв по линии связи с ЦТС и 481-м стрелковым полком. Под артиллерийским и минометным огнем противника и налетами вражеской авиации в течение 20 минут он исправил 22 порыва линии связи, не считаясь с жизнью самого себя. С 22 июля 1943 года продолжал обеспечивать бесперебойно связь НП командира дивизии с ЦТС. 25.07.43 г. Командир 444 ОРС капитан Антихонович…» [21]
Медаль по каким-то причинам во время войны отцу не была вручена. Как принято говорить, награда нашла героя, но только через 50 лет после Великой Отечественной войны. В 1995 году моему отцу вручили медаль «За боевые заслуги». Удостоверение подписал президент России Борис Николаевич Ельцин.
С сентября 1944 года Илья Пузиков служил в 1015-м отдельном кабельно-шестовом батальоне, с апреля 1945 года – в 425-м отдельном батальоне связи 130-й стрелковой Таганрогской ордена Ленина Краснознаменной ордена Суворова дивизии, имел одно ранение.
Вторую медаль – «За отвагу» отец заслужил за участие в Берлинском сражении. Из наградного листа: «…В боях по ликвидации окруженных войск противника юго-восточнее Берлина 29 апреля 1945 года в районе господского двора Либерзе красноармеец Пузиков работал линейным надсмотрщиком на линии связи от КП дивизии до КП 528-го стрелкового полка. В течение 24 часов устранил 10 порывов, чем обеспечил устойчивую связь на всю глубину боя.
2 мая 1945 года в бою за населенный пункт Кунерсдорф работал на линии в течение 36 часов. За это время исправил 18 порывов, сделанных немецкими разрозненными группами, бродившими по лесу. Взял в плен одного немецкого солдата. Достоин правительственной награды – медаль «За боевые заслуги».
Командир 425 ОБС капитан Ерохин и начальник отделения связи 130-й дивизии майор Свидлер». 5 июня 1945 года приказ о награждении красноармейца И.И. Пузикова медалью «За отвагу» подписал командир 130-й стрелковой дивизии генерал-майор Сычев.
Илья демобилизовался в ноябре 1945 года, вернулся домой в хутор Копани. Рабочих рук в колхозе не доставало. Уже через неделю Илья пришел в колхоз «Красное знамя» устраиваться на работу. Бывший председатель колхоза Никита Переверзев был направлен руководителем сельхозартели «Красный май» Благодарненского сельсовета.
Новый председатель Иван Кириллович Ендовицкий тепло встретил фронтовика, вышел из-за стола, пожал руку.
- Ну, как, Илья, воевал? - задал он вопрос, и не дождавшись ответа, продолжил, - Вижу, вижу… Медаль заслужил… Похвально!
Председатель посмотрел в районную сводку о ходе полевых работ, опубликованную в газете «Трибуна ударника»:
- А мы вот, пока, по всем статьям отстаем… Мало, что урожай плохой, так и его убрать не успеваем. Тягла и сельхозмашин нехватает, рабочих рук тоже… Все на бабах, все на их плечах… Так что, рады мы каждому фронтовику! Чем думаешь заняться?
- Я на любую работу согласен… Хоть в скотники, хоть в чабаны… А лучше, к лошадям… Соскучился по ним, - высказал свое пожелание Илья.
- Ну, хорошо! – Ендовицкий написал записку, размашисто расписался. – Вот записка бригадиру! Принимай пару дончаков, разберись с упряжью. Если что, подремонтируй! С шорницким делом знаком?
- Знаком… У нас дома кони и до колхоза были!
- Вот и добре! Завтра на работу и выходи.
И далее председатель перевел разговор на бытовые темы:
- Жинку не привез с фронта?
- Нет, не привез…
- Ничего! Девчат молодых и бабенок вдовых у нас много. Женим!
С той поры бывший фронтовик занимался мирным трудом, выполнял, в основном, транспортные работы: перевозил сено, солому с полей на фермы и кошары, зерно на элеватор, грузил и вывозил органику на поля и т.д. Приходилось косить сено, метать стога, пасти коров и овец. Да мало ли на селе работы?! Только ленивый ее не находит…
|
25 февраля 2013 23:25 - рассказ бабушки
Мой Дед Бганцов Федор Григорьевич воевал в разведке. Бабушка рассказывала мне историю: под конец войны отряд моего Деда был на задании,и где то в лесах они остановились на привал. Командир отправил Дедушку за водой (непонятно почему одного),и тот взяв с собой бадью отправился выполнять приказ. На пути к роднику неожиданно для себя он встретил двух немецких солдат. В этот момент он обнаружил,что никакого оружия он с собой не взял,не растерявшись он схватил фляжку для воды,которая висела на его ремне и прокричав по-немецки что это граната приказал фашистам бросить оружие и лечь на землю. Растерявшись от страха они выполнили его приказ,он же собрал их оружие и уже спокойно сопроводил их к месту привала. За это моего Деда наградили Орденом Красного Знамени и 5 суток гаупвахты(за то что не взял с собой оружие). В качестве доказательства бабушка показала мне газету 50-х годов, в которой один из сослуживцев моего Деда рассказывал эту историю.
|
6 сентября 2012 19:59 - Мой дед, Смирнов Федор Кононович
 Смирнов Федор Кононович.
Родился: 01.02.1913, д.Куляба Каинский уезд,Верх-Тарская волость.Томская губерния. ныне Новосибирская область,Кыштовский район.
Умер
Год: 30.01.1993
Место: Кыргызстан
Захоронен: Чон-Арык
Призыв
Военкомат: Новосибирская область Венгеровский РВК
Служба
Воинская часть: рота связи 877 Стрелковый Полк 282 Стрелковая Тартуская Дивизия,сформирована в г.Омске.
Фронт: Северо-Западный, 2 Прибалтийский, 3 Прибалтийский, Ленинградский,1 -й Украинский
Звание: мл. сержант
Должность: начальник радиостанции
Дед отслужил срочную службу 09.1934-12.1936г.г. Благовещенск 35 СП12 СД, красноармеец-стрелок.,затем призывался на Финскую кампанию, февраль 1940-17 октября 1940г. красноармеец-стрелок 278 МСП 17 МСД,после воевал на фронтах ВОВ. 3 мая 1942-февраль 1943г. в\ч 4061, красноармеец-повозочный запасного кавалерийского полка, часть 595,так в анкете, возможно речь идет о 6 запасном кавалерийском полке 3 зап.кав.бригады. Февраль 1943-10 октября 1945г мл.сержант, радист роты связи 877 СП 282 СТД. Был ранен, но оставался в строю, последнее ранение и контузию получил в конце войны. На фронте, в мае 1944 года был принят в члены ВКП(б). Во время войны в Сибири в селе Старый Тартас Венгеровского района НСО, жили мать-Прасковья Ефимовна Смирнова(Хлебникова) и жена с детьми,отец деда,мой прадед,Смирнов Конон Иванович, умер в 1929 году, долго болел после того, как в 1919 году во время Урманского восстания был избит колчаковцами шомполами за связь с партизанами, в военное время умер сын, жена Смирнова(Глушкова) Ульяна Степановна, осталась с двумя детьми, один из них был мой отец. Вернулся с войны в конце 1945, работал как и до войны монтером на радиоточке в Венгерово.В 1947году семья переехала в г.Татарск, а затем в начале 50-тых годов семья переехала в г.Фрунзе Киргизской ССР. С 1953 года и до самой пенсии работал на Суконной фабрике, позже Камвольно-суконный комбинат, в г.Фрунзе Киргизской ССР, прошел путь от рабочего, до мастера-наставника молодежи.Вместе с женой воспитал семерых детей, всего было одиннадцать детей, но четверо умерли до ВОВ и во время её.. Дождался и увидел своих правнуков. Награжден орденами "Отечественной войны II степени", "Трудового Красного Знамени"," Знак Почета",двумя медалями " За отвагу", медалью "За боевые заслуги", "За Победу над Германией","100лет В.И.Ленина","Ветеран Труда", знаком "Отличный связист",были еще юбилейные, памятные, трудовые, ведомственные награды..Также награжден грамотами в виде благодарностей Верховного Главнокомандующего маршала Советского Союза товарища И. Сталина личному составу 282 стрелковой Тартуской дивизии.
Приказ Верховного Главнокомандующего 19 июля 1944 г.№ 141
О форсировании реки Великая, южнее города Остров.
Приказ Верховного Главнокомандующего 25 августа 1944г. №175
Об овладении городом Тарту (Юрьев - Дерпт)
Приказ Верховного Главнокомандующего 27января 1945г.№ 257
Об овладении в Силезии городом Гинденбург.
Приказ Верховного Главнокомандующего
28 января 1945 года
№ 261
Об овладении в Домбровском угольном районе городами Катовице, Семяновиц, Крулевска Гута (Кенигсхютте), Миколув (Николаи) и в Силезии городом Беутен
Приказ Верховного Главнокомандующего
22 марта 1945 года
№ 305.
О разгроме окруженной группировки противника юго-западнее Оппельна и овладении в Силезии городами Нойштадт, Козель, Штейнау, Зюльц, Краппитц, Обер-Глогау, Фалькенберг.
" Грамотой от командующего 1-ым Украинским фронтом"за подписью маршала Конева.,
"Почетной Грамотой Президиума Верховного Совета Киргизской СССР.
http://www.podvignaroda.ru/?n=18293482
Наградной деда на первую медаль "За отвагу"
http://www.podvignaroda.ru/?n=38007472
Наградные документы деда, на вторую медаль "За отвагу"
Смирнов Федор Кононович
Орден Отечественной войныII
степени
год рождения __.__.1913
место рождения: Новосибирская обл.
№ наградного документа: 85
дата наградного документа: 06.04.1985
номер записи в базе данных: 1520408545
На сайте Общероссийской общественной организации Смирновы России,в газете "Смирновь", вышла статья о деде. Она на третьей страницы, для прочтения нужно перейти по ссылке и скачать файл...
Вот ссылка
http://smirnovrus.ru/gazeta/
№ 1 (53) Сентябрь-октябрь 2012 г
Вечная Слава и Память пропавшим без вести, умершим в госпиталях и медсанбатах, труженикам тыла, павшим в боях за Родину и возвратившимся с Победой домой!!!
|
11 июля 2012 14:15 - Мама и сестры в войну
МАМА И СЕСТРЫ В ВОЕННЫЕ ГОДЫ.
Когда началась война, (Великая Отечественная 1941-1945годов, на всякий случай пишу), маме было 27 лет, сестре Ане 3 с половиной года, а Вере 1 год и восемь месяцев. Отца призвали 28 июня, и, в первых числах июля, отправили в действующую армию из Винницы, куда мама еще успела сбегать за 45 км пешком, т.к. поезда не ходили. А вскоре пришли немцы и румыны, т.к. юго-запад Украины попал в смешанную немецко-румынскую зону оккупации.
Мама всегда поддерживала в доме идеальный порядок. Только после пятидесяти лет она перешла с ежедневной на периодическую, раз в несколько дней, уборку и обязательную, в субботу или в пятницу, перед воскресеньем. Но, немцы начали ставать на постой, и, чтобы хотя бы как-то обезопасить себя, мама быстро набросала на пол и лавки всякого мусора и даже навоза. Сама она оделась в рванье, больше подходящее для огородного пугала, чем для молодой и красивой женщины, какой мы всегда считали маму. Хотя она вряд ли была красавицей, просто имела очень симпатичное лицо и статную фигуру.
По рассказам сестер, немец вошел в дом, сказал традиционное: «Млеко, яйки», взял, что хотел, а потом подошел к матери, которая с ужасом прижимала к себе детей, ни жива, ни мертва. Он брезгливо показал на весь набросанный мамой на пол и на лавки мусор, сделал вид, что ударил ее по вымазанным сажей щекам, и что-то сказал, типа: «Швайн!», или «Шлехт!» Вдруг маленькая Вера, расплакалась, и громко, сквозь рыдания, спрашивала: «Чого вин гергочыть, як гусак?» т.е. «Чего он гогочет, как гусь?» Аня, как старшая, потупив глаза, молчала. Она вообще в детстве не умела, по-моему, плакать, ревами были мы с Верой. Петя тоже всегда был покрепче меня в смысле слез.
Немец наставил свой автомат на Веру, что-то крикнул, добавил: «Пух-пух!», засмеялся, еще раз изобразил маме пощечину и вышел. К маме на постой никого не поставили.
Что может перенести мать, любая, не только наша, когда на ее ребенка наставляют автомат и чего-то требуют? Какие силы нужно иметь в это мгновение, чтобы и не упасть без сознания, и не вцепиться в глотку этому такому страшному уже своим чужестранством и неприятием, чтобы хоть как-то защитить своих детей!
По приказу мамы на кухне в ящичке стола, всегда лежал десяток яиц, а на столе «глечик»-крынку с молоком, которое девочки не имели права трогать. Любой немец, румын или местный полицай, которые уже появились, входя в дом, подходил к столику, забирал, что хотел, выпивал молоко, пытался о чем-то заговорить с детьми, и уходил. Мама была обязана ходить на полевые работы, за опоздание били нагайками, дети оставались одни, иногда их прибегала проведать бабця Гапка или дидунь Яков.
И еще один рассказ Ани о яйцах и немцах. Совсем зимой, когда куры несутся мало, яиц стало мало, мама придумала такой способ укрывания яиц от немцев: их все спрятали на чердаке, где всегда было холодно и яйца замерзали. Брала их мама по потребности 1-3 шт., для детей, сама она их точно не ела, не считала возможным. Кто эту тайну узнал и донес немцам, непонятно, но пришел немец, мама была на работах, и, наставив автомат на Аню, приказал лезть на чердак: «Яйки, давай, шнель!» Сам он не полез, все немцы очень боялись партизан. Аня, ей было около четырех лет, полезла по стремянке, «драбыне» по-нашему, на чердак, но яйца брать не собиралась. Она просто посидела у теплого «лежака»-дымохода, и слезла обратно к немцу. Ребенок разводил руками и говорил: « Нет яйки, нет яйки!» Странно, но немец ей поверил.
Корова, кормилица семьи, была спрятана в коморе, за занавеской, там было темно, немцы туда заходить боялись. Корова как будто понимала все, вела себя тихо и не ревела никогда.
Однажды, в первые месяцы оккупации, кто-то из «добрых людей» донес румынам, которые стояли в селе, о корове, пришел румын и повел корову на станцию Фердинандовку, за три километра, где формировали эшелон для отправки в Германию. Как мама узнала об этом, не знаю, но она прилетела с поля, где работала, когда корову уже выводили со двора, и почти всю дорогу до станции шла рядом с коровой, причитая и упрашивая румына: «Киндер, млеко, пан, пожалуйста, голод, помрем, отдай корову!» Где-то за полкилометра до станции румын не выдержал маминых причитаний, и вернул корову маме, и она огородами и оврагами, лесочками повела корову домой, чтоб не дай Бог, не увидел кто-то со «злыми» глазами. А «злые» глаза были, кто-то верил, что немцы пришли навсегда, и пытался наводить «новый порядок», кто-то отдавал своих дочерей и сыновей на работу в Германию, ведь за это немцы выделяли сколько-то десятин земли.
Как я уже говорил, отцу участок под дом выделили из бывших до коллективизации земель соседа слева, кажется, его звали Ананий, его вскоре застрелили лже-партизаны из дезертиров за то, что старался помогать немцам. Он начал требовать, чтобы мама вернула ему все земли, ранее ему принадлежащие, потому что ее муж в «Красной банде». И началось!
Сначала в окно кухни среди ночи бросили огромный булыжник, и он только случайно не упал на маму, прикорнувшую на лавке. Мама вскочила, рванулась к девочкам, которые спали на печи, и там просидела всю ночь до утра, прижимая к себе детей и ожидая чего-то самого страшного. Там их и застал дедушка Яков, пришедший проведать их. Они с бабцей регулярно это делали, хотя у самих тоже хлопот хватало – нужно было как-то прятать младшего Сашу от Германии, ему было 14-15 лет, а он был рослым, и выглядел старше. Не помню, где и как его прятали и от немцев, и от лже-партизан-дезертиров, которые хотели забрать его в заложники вместо дяди Сережи. Сашу обошли все беды, и оккупацию он пережил, а погиб после призыва в армию в 18 лет, в первом же бою под Перемышлем, сейчас это уже Польша.
Аня, как старшая, в отсутствие мамы, гоняла воробьев с грядок, которые были расположены почти на самой границе участка, рядом с землей соседа Анания. Вот этот урод ночью специально разбросал вокруг грядок битое стекло, и Аня так сильно порезала ногу, что мама боялась, что повреждены сухожилия, и дочь всю жизнь будет хромать. На этот раз все обошлось, но мама понимала, что ее в покое не оставят, и не знала, что делать. Добрый человек, (уже без кавычек), чуть ли не староста, или полицай, которому потом дали 10 лет, он их отсидел и вернулся, посоветовал маме обратиться с жалобой к начальнику полиции в Немиров. Он, якобы, многим помогал. Мама отнесла в платочке в Немиров начальнику полиции все, что могла, яиц, сало. Наверное, долго плакалась ему, что одна с малыми детьми живет, от мужа ничего нет, и жив ли он, она не знает, просила помочь, чтобы над ней хотя бы не издевались. Начальник полиции ничего у нее не взял и пообещал помочь. После этого визита маму, и, правда, оставили в покое.
Сохранилась фотография, которую мама или отсылала отцу на фронт, или относила сама, когда ходила к нему в действующую армию пешком. Эту фотографию отец привез с собой с фронта. Мама на фото в вышитой мелкими цветочками по вороту и на рукавах льняной домотканой сорочке, возможно даже в той, в какой она выходила замуж. Аня и Вера стоят, в каких то, по-моему, цветастых одинаковых платьицах и в старых туфельках. Аня была почти на голову выше Веры, и на голове у нее есть бант.
Отца демобилизовали только в сентябре 1945года, с собой он привез всяких трофеев, в том числе опасную бритву, и какие-то кожи на сапоги. Эти куски кожи так и валялись потом в «коморе», и ничего путного он из них не сделал. Когда отец пришел домой, мама была в поле, Аня пасла корову далеко, аж на «горбе», дома была одна Вера. Увидев дядьку, расхаживающего по двору, Вера тут же по инструкции Ани закрылась в доме, и не отвечала на призывы отца открыть. Она же отца фактически не помнила, а от Ани имела строгий наказ: «Никого в дом не пускать, чтобы кто не говорил!» Увы, чужой усатый дядька не уходил, и Вера тайком вылезла через застреху сзади дома и рванула к Ане с докладом.
За то, что Вера бросила дом и хозяйство на чужого дядьку, Аня тут же надавала тумаков сестре, схватила корову за веревку-«налыгач», и пошла «спасать» дом. Вера плелась сзади, подгоняя не желающую уходить голодной корову, и ревела вовсю от обиды на сестру и чужого дядьку, и что мамы нет, и пожалеть некому, а, наоборот, от мамы за все еще будет добавка. Вот так почти одновременно они и подошли все ко двору, и прилетевшая с поля мама, которой тоже сказали, что отец вернулся, и Аня, и заплаканная Вера, и голодная корова. Аня отца помнила и тут же бросилась ему на шею, мама, естественно, тоже с другой стороны. А Вера, получив свои поцелуи и подарки, еще долго
исподлобья присматривалась к этому усатому дядьке, который, оказывается, был ее «татом», т.е. отцом. Отец на фронте отпустил усы, потом он их сбрил.
Когда отец пришел с фронта, точнее демобилизовался, Ане было 7 лет и восемь месяцев, а Вере - 5 лет и десять месяцев! Может ли кто-то даже представить детей в таком возрасте и с такими взрослыми обязанностями! А ведь это было с моими сестрами! И не дай Бог, когда-либо этому с кем-то повториться!
Размышляя о том тяжелейшем для поколения моих сестер детстве, которого, собственно, и не было, я восхищаюсь, каким крепким жизненным стержнем они обе обладают, перенеся все это, каким жизнелюбием они сильны! Вы можете, сегодняшние, себе представить двух маленьких, детсадовского возраста девочек, содержащих дом, помогающих маме, отстаивающих свой дом от оккупантов! Не дай Бог, кому-либо такое пережить!
|
11 июля 2012 14:06 - Гончаренко Федор, мой отец
ВОЙНА.
Когда началась война , всех военнообязанных призвали в течении первых двух недель. Из братьев отца и мамы призвали всех, кроме Саши, т.к. ему было только 14 лет, дедушке уже было больше 50лет, в первые месяцы войны таких еще не призывали. Отца призвали 28 июня и отправили в Винницу на формирование то ли команды, то ли эшелонов. Каким-то «бабьим чудо-радио» маме передали, что отца должны отправить через день дальше, на фронт. Она, оставив детей на родителей, рванула в ночь, в Винницу пешком, т.к. поезда уже не ходили. А это все-таки почти полсотни километров, даже если по полям, а не по шпалам. Время было непростое, путники в дороге могли повстречаться всякие, и как мама уцелела, никто не знает, кроме нее самой.
Мама еще раз ходила на свидание к отцу, но уже после освобождения, и прямо на фронт! Как отец дал знать маме, что он находится рядом с домом, буквально в 35-40 километрах южнее, как раз в районе станции Каролина, не знаю, просто назвать место он не мог, видно с кем-то передал эту сумасшедшую новость, ведь более трех лет мама о нем
ничего не знала. Мама опять оставила детей на родителей, а сама снова пешком рванула на свидание к мужу. По ее рассказам поход был очень жутким, они шли группой, но не все знали друг друга, были и незнакомые. Они ночевали в каком-то доме, и ее кормили жирной юшкой, а она, от стеснения, брала только сверху, самый жир, и ее ночью скрутило так, что еле встала утром. Под самым Райгородом к ним пристал какой то мужик и начал расспрашивать, куда идут, да к кому, да где часть мужа стоит. А потом этот мужик пропал, но началась бомбежка, и они очень перепугались, что это был немецкий шпион, и их тоже могут арестовать, и, главное!, не пустят повидаться с мужем. Вот это ее больше всего волновало, а страха за свою жизнь совсем не было.
Вот прожили мама с татом до маминой кончины 1 января 1983 года почти полвека. И не слышал я от них слов любви друг к другу, и всякое было в их отношениях… но, вот эти истории о походах мамы на фронт, мне кажется, маму характеризуют с такой стороны, что и никакие разговоры о любви тут уже и не нужны. Да, и не приняты они были в их время, к сожалению!
Отец, как тракторист, всю войну прослужил в гаубичной артиллерии, и даже под Калинином (Тверью) в окружении пробыл около месяца, но немцев вблизи в штыковой атаке, слава Богу, не видел. Он, о своей жизни довоенной мало рассказывал, так какие-то «парубоцкие» шалости, а вот о войне рассказывать любил, жаль, далеко не все я запомнил. Да, и когда я подрос, он кое-что уже и подзабыл. Один случай из его фронтовых воспоминаний я расскажу, так как имеет этот случай какое то мистическое отношение ко всей нашей семье и ко мне, в частности. Батарея гаубичной артиллерийской бригады, где воевал отец, отступала с Украины до Ростова-на-Дону. Все это время они находились в Резерве Верховного Главнокомандующего, и в боях пока не участвовали.
Но осенью1941 года началась битва за Москву, и их бросили срочным марш-броском на Московское направление. Они прошли безостановочным, трехсуточным маршем около тысячи верст. И все время отец без напарника управлял трактором НАТИ. Я эти трактора еще помню в детстве, они управлялись рычагами, как танки, и были тяжелыми тягачами для 152-мм гаубиц. Т. е чтобы повернуть тягач, нужно было нажать педаль тормоза, и взять рычаг на себя. Система управления очень для рук тяжелая, а отец сидел за рычагами трое суток без замены, ее просто не было. И как можно было не уснуть на ходу, сложно даже представить, а ведь еще нужно соображать, куда едешь. Батарейцы могли вздремнуть где-нибудь на лафете, им, главное было, не свалиться на ходу, а вот трактористу и подремать было нельзя.
По рассказам отца, они въехали на окраину Москвы, как он запомнил, что это был город Кунцево, и в каком-то лесочке им дали отдых до утра. Отец мгновенно вырубился в кабине своего НАТИка, или просто на земле, на шинели, я не помню. А вот отдыхавшие всю дорогу батарейцы, естественно, попытались чем-то разжиться, и слили антифриз из отцовского трактора, надеясь его потом разбавить, чтоб не видно было, а из остатка чего-то получить на выпивку, а может и сам выпить, хотя это было опасно, можно было отравиться насмерть. Но неожиданно колонну подняли по тревоге, и последовала команда «марш!» Отец спросонку завел трактор, на котором был слит антифриз, и в составе колонны двинулся дальше, но не проехал и километра, как сразу за железнодорожным переездом двигатель заклинило. Несмотря на столь суровое время, разборки никто не устраивал, и к «стенке отца не поставили», просто командир батареи, капитан по фамилии Белоусов (отец всегда помнил его фамилию), приказал перецепить гаубицу к другому тягачу, а отцу сказал: «У тебя времени в обрез. Догонишь нас до следующего привала – все нормально, не догонишь – под трибунал пойдешь!» И остался отец один на один со своим трактором. Как он рассказывал нам, до войны, чтоб перебрать двигатель, они втроем, а то и вчетвером работали 3-4 дня: нужно было слить масло, снять картер весом более 200 кг, расклинить двигатель, перебрать его всю коленвально-шатунную часть, и затем собрать все в обратном порядке. Как это делали, я видел, когда перебирали двигатель моего «Москвича-412», но это было в условиях стационарной мастерской, с приспособлениями и подъемниками. А у НАТИ совсем другие веса деталей и никаких приспособлений. Меня всегда удивляли руки отца, хотя когда я начал что-то осознавать, ему уже было около 50 лет, у него были неширокие плечи, мышцы какие-то плоские, не культуриста, но очень твердые, особенно от локтя до запястья, он всегда был поджарым, лишней жиринки на нем не было, брат Петя такой же. А вот руки у него были огромными, всегда в трещинах от солярки, бензина, машинного масла и ветра. Даже в 70-илетнем возрасте он мог увязать узлы на чемоданах так, что никто из нас, молодых, не мог их развязать, а ведь у него уже тогда очень болела радикулитная спина, и доставали гипотония и астма, и ходил он только с палочкой!
Но в 1941 году отцу было только 32 года, и он в одиночку! разобрал и собрал обратно двигатель, и догнал свою батарею под самое утро, когда колонна уже выходила на марш. И всегда, когда его спрашивали, как же он сумел все это выполнить, он спокойно улыбался и отвечал: «Жыты дужэ хотилось. т.е. Жить очень хотелось»!
А мистика всего последующего вот в чем. Примерно в этом районе в 1961 году поселилась старшая сестра Аня, т.к. там был дом родителей ее первого мужа Жени Краюшкина. Она и сейчас там живет, уже в своей отдельной квартире. Так сложилась и моя судьба, что моя семья имеет квартиру тоже в этом районе, там же живут дети моей сестры Ани и ее внук. Было бы интересно проверить точный маршрут отцовской батареи по окраинам Москвы, но по приметам отца я для себя сделал вот такую привязку: ночевка была в районе нынешней улицы Рябиновой, а переезд через железную дорогу – это ныне закрытый переезд в районе станции Сетунь. Не верите? А вы проверьте!
Хотя отец за всю войну и не видел немцев, идущих в атаку, но было много случаев, когда жизнь висела на волоске. Гаубичные батареи были орудием наступления, и немцы охотились за ними, пытаясь снизить мощность артиллерийского огня Красной Армии. И вот, однажды, при такой бомбардировке рядом с отцом разорвался снаряд, и осколком ранило артиллериста из отцовой батареи в живот. Боец лежал на земле, а рядом с ним лежали его вывалившиеся при ранении внутренности. Медсестра подвела под раненого плащ-палатку и сгребла кишки на нее, чтоб эвакуировать его с линии огня. «Браток! Дай, напоследок, закурить!» - попросил боец. Отец, понимая, что это уже «все!», дал ему самокрутку. Отец понимал, что сам мог запросто оказаться на месте этого бойца.
Но всю войну его спасала его судьба, или мамины молитвы, она говорила, что всегда молилась за него. А тому бойцу повезло, кишки не повредило, их просто промыли, живот зашили, и он через два или три месяца вернулся обратно на свою батарею.
Когда под Калинином отец попал в окружение, то им выдавали паек по банке тушенки на отделение и буханку хлеба на неделю. Все поступили по-разному: одни съели все сразу, другие пытались делить на крохи, а отец с друзьями пробрались на близлежащее, разбомбленное картофельное поле, набрали мороженой картошки и сварили суп с добавкой тушенки. Такая вот смекалка! Глядя на них, стали собирать картошку и другие. Главное, нужно было бросать картошку в кипяток еще мороженой, иначе ничего не получалось.
Мой отец, в войну прошел со своей гаубичной артиллерийской бригадой от Винницы, Ростова, и Москвы, и потом обратно с боями через всю черноземную Россию, Украину, Молдавию, Румынию, Венгрию и Словакию, почти дошел до Вены. Он был награжден многими медалями, от «За отвагу», «За оборону Москвы» до «За взятие Будапешта», «За освобождение Братиславы» ну и, конечно, «За победу над Германией».
Увы, в 1991 году, его сын, т.е. я, во время службы в Венгрии, в Южной группе войск, был награжден памятным знаком «Южная Группа войск». Этот знак мы между собой называли «За освобождение Будапешта», из-за вывода советских войск из Венгрии, после развала Варшавского договора. Вот такие исторические параллели. Отец награжден медалью «За взятие …», а сын - «За освобождение…»
|
16 мая 2012 15:20 - История про сапоги
Мой дед Максим жил перед войной на небольшом украинском хуторе. Всего две
крепких крестьянских семьи. Соседи шили мешки (сидоры) и фамилия у них
была Сидоренко. А мои предки лудили жестяные емкости - ночвы - по типу
детских ванночек. Фамилия соответствовала продукции - Ночвай.
В июле 1941 года деда призвали в армию. Ему повезло не сгнить в котлах
первых военых неудач, а еще он успел узнать, что бабушка уже носит под сердцем его
первенца, которому спустя двадцать три года предстоит стать моим отцом - но, тогда он,
конечно, не мог заглядывать так далеко. Все, что он знал и умел в то время,
могло привести его только в одно место - действующую армию, и только в одном
качестве - простой пехотный рядовой красноармеец.
Для пехотинца, который пешком идет до Берлина, одним из самых важных
инструментов военного ремесла являются его собственные ноги. Их нужно беречь и в атаке,
и на марше. Ехать на попутном танке тоже можно не всегда. Известны случаи, когда вконец
обессилевшие трудяги войны падали сонными на дорогу и погибали под гусеницами. Самый
простой способ позаботиться о ногах - это иметь удобную и надежную обувь. У деда
где-то нашелся земляк (или просто природная предприимчивость сработала), в общем,
разжился он шикарными, добротно сделанными, хромовыми "офицерскими" сапогами.
На Курской дуге были не только лобовые танковые сшибки, но и планомерное
перепахивание немцами наших пехотных позиций. К 1943 году немец уже пуганый был и знал,
что одиночный окоп может грозить "молотовским коктейлем" в корму. Поэтому бравые
панцеры старались любую угрозу свести к минимуму. Разворачивались над окопом пару
раз, закапывая гусеницами бойца. Так и с моим дедом случилось. Но потом наши отбили
танковую атаку и пошли санитары собирать раненых и убитых. Идут два таких лба по
"лунному пейзажу" и вдруг видят хороший сапог... А санитары ведь тоже пехота, им тоже
обувка качественная нужна. Стали раскапывать второй сапог, а боец-то дышит, хоть и
израненый весь... В общем, принесли деда в медчасть, а сапоги ему к шее привязали
и записку оставили, мол, береги, солдат, свои сапоги, они тебе жизнь спасли!
Дед Максим дошел до Берлина, вернулся на Родину к сыну, которого не видел
четыре года, поставил свои сапоги в угол и зажил простой крестьянской жизнью без подвигов
и геройских поступков.
Дети в деревне не знают городских развлечений. Если человек ходит, то он уже
работает. Этому человечку еще нормальных штанов не положено, но он уже гусей хворостиной
погоняет и выполняет общественно значимые поручения. Вот так и моему отцу пришлось со
временем заняться пастушеским ремеслом. У пастуха, которых на селе немало, есть
возможность социально выделиться - заиметь самое крутое, по сельским меркам,
"орудие производства", т.е. яркое, запоминающееся, вызывающее острую зависть у
коллег. Для пастуха таким предметом является кнут. Если его сплести из ярких и
блестящих кожаных полосок, которые можно нарезать из ненужных и давно неиспользуемых
хромовых сапог, стоящих в углу, то есть неплохой шанс сразу приобрести ощутимый вес
в местном обществе!
Когда дед Максим обнаружил святотатственное уничтожение семейной реликвии,
мой отец был бит кочергой и бежал из дома аж до самого Павлодара, где поступил в техникум,
потом, отслужив в армии, окончил военое училище и, будучи молодым лейтенантом ждал
поезда на перроне крупного ж/д узла, чтобы уехать в отпуск и, наконец, помириться с отцом.
Как известно, в советских вагонах имелись четырехместные купе. Одно место занял мой отец,
а на трех остальных разместилась семейная пара с семнадцатилетней дочерью. Ехать было трое
суток. В общем, через полтора года родился я.
Дед Максим умер незадолго до 65-летия Победы. Ему было 95 лет.
|
3 мая 2012 17:04 - Воспоминания
 Воспоминания Мерзлюкина Семена Яковлевича 1915г.р.
Призвали меня в армию 25.06.1940г. в. Томске. Привезли на Украину, в д. Калиновка нас построили, рассортировали в зависимости от образования и стали учить стрелять из артиллерийских орудий. Я сказал, что имею 6 классов образования, так я оказался в 137 гаубичном артиллерийском полку больших мощностей, где и принял присягу 18.08.1940г. Был наводчиком 203мм гаубицы, расчет состоял из 15 человек. Полк наш был Краснознаменным. Учувствовал в Финской войне. Было в нем 5 героев Советского Союза. С мая 1941 года полк находился в летних лагерях под Винницей вблизи поселка Юзвино (30 километрах от г. Винницы).
22 июня 1941г. был солнечный день, солдаты и офицеры были на речке. Личному составу объявили, что фашистская Германия без объявления войны внезапно напала на Советский Союз. Офицеры были вызваны в штаб, а мы, солдаты, брошены на произвол судьбы. Не дождавшись командира, расчет, в котором я служил, пешком ушел в сторону Винницы, это спасло нас от плена. В Юзвино увидели, как офицеры садились в грузовики и уезжали в сторону Винницы. Отступали все в панике. Мы с ребятами посидели, покурили и двинулись пешком дальше. Вскоре наткнулись на сборный пункт, где собирался 137 полк. Стрелять из 203мм гаубицы мы уже умели. Полк получил приказ двигаться к населенному пункту Бар. 27.06.41г. авиация противника уже осуществляла налеты на Винницу. 3 июня 1941г. было первое боевое крещение на Южном фронте, защищали переправы на Днестре. Для осуществления стрельбы орудия устанавливались перед пехотой, иначе пехотинцев можно было посечь. Первые дни и месяцы войны – это бесконечное, тягостное отступление. Стреляли и снова отступали. Своим ходом добрались до Никополя, а скорость нашей гаубицы 15км. в час. Несколько раз сами ремонтировали свою гаубицу. В районе Каменки-Днепровской держали оборону переправы через Днепр. Наши орудия были без прикрытия. Когда задача была выполнена, нас с орудиями, которые уже требовали капитального ремонта, погрузили в эшелон и по железной дороге отправили на Урал. После ремонта полк направили оборонять Москву. В декабре 41 стояли у ст. Лобня. Полк входил в резерв главного командования. Нас перебрасывали на самые тяжелые участки, где нужно было осуществить прорыв или усилить оборону.
С 4.12.41-8.11.42. 137 полк воевал на Волховском фронте. Для лучшей маневренности полк был поделен на 4 дивизиона. В районе ст. Мясной бор была попытка освободить армию Власова. Стреляли очень осторожно. В 42г. я уже был командиром орудия. Потом снова ремонт и вновь нас направили на Волховский фронт. Это уже был май 1943г. После прорыва блокады Ленинграда наш полк был обращен на переформирование. На базе 1016 и нашего 1196 полка была сформирована 108 гаубичная артиллерийская бригады больших мощностей. 1016 полк в военных операциях не участвовал. Бригаду направили сначала на Брянский фронт (24.5.43-1.8.43), а в августе 43г. на Воронежский фронт. На Курской дуге бригада участвовала в сражениях уже в подчинении 1 Украинского фронта. Освобождали Киев, Житомир, Тарнополь, Краков (не стреляли), Берлин, Прагу. В районе Шепетовки были стычки с бандеровцами. Когда отступали, то казалось, что нет конца и края нашим испытаниям, а как только стали освобождать наши города и села, то не успели оглянуться, а вот она, наша граница! А уж о Европе и говорить нечего.
Самые тяжелые бои были на Волховском фронте. Зима, холод, сырость и ГОЛОД. Армия сильно голодала да самого приказа Сталина о расстреле на месте за мародерство и расхищении солдатского пайка. После этого Приказа стали получать хлеб, сахар, табак. До этого кормились сами. Ночью выползали на нейтральную полосу за картошкой, которую осенью не убрали, пекли её в кожуре на раскаленной буржуйке. Нашему расчету повезло – у нас была соль, и был перец (подобрали у разбитой столовой). Немцы в это время закидывали нас листовками, призывали сдаваться. Только перебегать к ним никто не торопился. Кому мы нужны там, да и зачем нам чужая сторона. Каждый воевал за тот кусок земли, который его кормил, и где остались родные. Если сказать правду, то когда шли в бой, слова «За Сталина» никто и не кричал. Кричали - заставили.
Войну закончил в Тарнопольской 108 ГАБР БМ РГК в Праге старшим сержантом, командиром 11 батареи 203мм гаубицы № 205. В Берлине не был. Орудие стояло в пригороде и стреляло по Берлину. Мы в городе по улицам перемещаться не могло из-за габаритов гаубицы. Все-таки почти 18 тонн. На большие расстояния орудие два трактора тащили. Прагу освободили и бригаду в составе оккупационных войск направили в Кремс (Австрия). В Кремсе начались первые демобилизации. Вернулся в Томск в ноябре 1945г. Ранений не имею. Была только слабая контузия: несколько дней ходил как пьяный, не слышал, и шумело в голове. Пощадила меня война, а вот мою семью не пощадила. В Томске узнал, что жена моя и сын умерли с голоду. Перед самой армией женился, сына так ни разу и не видел. Интересный факт: я и мой отец, Яков Никифорович, воевали в одних местах, только он в 1 Мировую участвовал в Брусиловском прорыве, а я держал оборону на направлении Кишенев – Яссы. Побывал я и в местах, где родился мой отец. Это рядом с Прохоровским Полем, деревня Малая Псинка. Ни одной деревни целой не осталось. Люди разбежались кто куда. Так мой отец и не узнал, что стало со старшим братом и его семьей.
Мои командиры: 1 Украинским фронтом командовал Ватутин (погиб под Киевом от националистов), а потом Конев. Под его руководством дошли до конца войны. 17 дивизией прорыва командовал Волькенштейн С.С.; Командиром 1196 ГАП был майор Реутов, он же командовал 108ГАБР БМ (дошли с ним до Польши), после него был Самборский С.К.; начальник штаба Мисинчук. Мои однополчане: Выборнов, Луканин, Попов, Рябинин В.К., Усольцев Т.П., Юашев С.Д. Всех теперь не вспомню.
С Василием Карповичем Рябининым встречался в 1970г. Ездил к нему в гости в Ташкент. Вспоминали, вспоминали: и охоту на зайцев вспомнили и соревнования между батареями на лучшее содержание орудий. Вспомнили, как таскали на себе снаряды для нашей 203мм гаубицы, а это 100 кг. Много удивляло и нас: в Польше девушки были одеты в крепдешиновые платья, а полы в доме земляные. В Германии в городах в подвалах ни кто не жил, а в деревнях погреба были заставлены консервами, которые крестьяне сами заготавливали. Просили, что бы мы им отдавали пустые банки от американской тушенки. Мы тоже удивляли людей. В Польше пили пиво, так официантка пришла смотреть, не под стол ли сливаем мы его? Хорошего больше помнится.
|
24 апреля 2012 17:57 - книга Юстасии Тарасовой с Севастопольского форума
Хочу рассказать Вам об одном мальчике.
Летом прошлого года в группу экскурсантов на 35 ББ встали мама с маленьким мальчиком ( мне показалось что ему лет шесть). Когда в группе взрослых людей оказывались дети, экскурсоводы невольно напрягались, да оно и понятно - маленький ребенок, в помещениях батареи для него ни чего интересного нет, дети быстро устают, полуторачасовая экскурсия не для них. И в тот раз, я тоже мысленно приготовилась - ребенок в группе. После начала экскурсии я "забыла" о мальчике, увидела его только минут через 40 в кают-компании, на меня смотрели внимательные, все понимающие детские глазенки. После окончания экскурсии мальчик с мамой зашли в помещение где находились экскурсоводы.
-"Елена Викторовна, Вы сказали что в некоторых городах у вас есть помощники. А в Барнауле есть?"
Улыбки на лицах экскурсоводов - "Нет, в Барнауле нет."
-"А можно я буду Вашим помощником в Барнауле?"
-"Конечно".
Я записываю эл.адрес, который диктует мама и .. забываю о мальчике. Но прошло несколько месяцев и помощь нам понадобилась именно в Алтайском крае. Пишу письмо, завязывается переписка с мамой - мальчика зовут Вовка, ему 8 лет, увлекается историей ( любимый мультик "История государства Российского", играет в майора Булочкина, а мама по первой профессии доктор и еще детская писательница - Юстасия Тарасова. Оказывается, что инициатором поездки в Севастополь был Вовка, он тянул маму на 35 ББ. После посещения Батареи Вовка придумал сюжет рассказа, который мама облекла в читаемую форму.
Пожалуйста, не поленитесь, прочитайте. Этот рассказ придумал МАЛЕНЬКИЙ МАЛЬЧИК ВОВА ТАРАСОВ из г.Барнаула.
Юстасия Тарасава
ПРОСЫПАЕМСЯ МЫ
Саньке снились странные сны. Не страшные, а именно странные. Тягучие и липкие как карамель. Проснувшись, Санька весь день не мог избавиться от чувства неясной тревоги. Но что именно тревожило, почему – он не понимал. Даже сквозь сон Санька чувствовал, что эти сны какие-то не такие. Но что в них было не так, объяснить невозможно. Сны были простые и однообразные: вода, много воды и человек в грязной одежде. Человек смутно напоминал кого-то, но кого – Санька никак не мог вспомнить. С каждым разом сон становился чуть длиннее, открывая Саньке новые подробности. Как кино с продолжением. Однажды Санька понял – это море. Вода без берегов. В другом сне догадался, что замызганная одежда на человеке, который ему снился – это военная форма. Потом разглядел, что закопчённое, усталое лицо вовсе не старое – боец улыбнулся, и Санька увидел, что это совсем ещё молодой парень. Просто помещение, в котором он находился, очень тускло освещено, а сам парень измучен.
Саньку беспокоило, что с ним творятся такие непонятные дела. Но сны были завораживающе сильные, и Санька с нетерпением ждал, что ему покажут в следующий раз. А потом он услышал. Боец – тот, во сне, позвал его: «Саня!» Шёпотом, тихо-тихо, одними губами: «Саня, помоги!» Санька подскочил на кровати. Сердце бешено колотилось. Человек там, во сне, обращался к Саньке, звал его по имени. «Откуда он знает, как меня зовут?» – лихорадочно соображал Санька. – «Бред какой-то!» Санька принял ледяной душ, растёрся жёстким полотенцем, поел. Но и после завтрака тоненькая иголочка покалывала Санькину душу. Было жутковато – а вдруг он сошёл с ума? И никому ведь не расскажешь. И в то же время нестерпимо хотелось помочь. Просит человек, именно его просит. Ну и что, что из сна. Просит ведь!
На улице Саньку окликнул одноклассник: «Сань!», а он на секунду увидел того человека из сна. Санька моргнул. Нет, это Лёнька Бобров его зовёт. Физику списать просит. Боброву не откажешь, он каратист.
По вечерам Санька стал торопиться доделать уроки, чтобы быстрее лечь спать. Мать радовалась, а он волновался: увидит сегодня или нет?
Потом они познакомились. Боец улыбнулся и сказал: «Здравствуй, Саня!» «А вы… кто?» – набрался смелости Санька. Парень вроде удивился чему-то, а потом ответил: «А я – Ваня». «Какой Ваня?» – опешил Санька. «Иванов. Оба мы с тобою Ивановы». Он сказал это так грустно, что Саньке стало не по себе. Он проснулся на рассвете и долго ждал, пока встанет мать. На кухне, как бы между прочим, Санька спросил: «Мам, а у нас в семье есть Ваня?» «Какой Ваня?» – не поняла мать. Она опаздывала на работу, а яичница, как назло, подгорела. «Иванов», – промямлил Санька, чувствуя себя полным дураком.
– Нет, – отрезала мать.
– Может, ты его не знаешь? – настаивал Санька.
– Если я его не знаю, значит, он не из нашей семьи. В своей семье я, слава богу, всех знаю!
Мама даже немного обиделась и ушла на работу хмурая.
А Санька пошёл в школу. Там о снах размышлять некогда. В школе у Саньки одна мысль: «Как дожить до конца уроков?» Школа как минное поле, на секунду внимание ослабишь и нарвёшься на неприятности. То физичка, то математичка, то немка, то Бобров с компанией порядки свои навязывает, то девчонки друг против друга интриги плетут. Конечно, есть такие люди, которым по фигу и физичка, и Бобров, и интриги. Вон, Вовка-ботан живёт себе в своём параллельном мире, как будто его нет в классе, и класса для него нет. А Санька так не умеет. Саньке приходится приспосабливаться. Все силы на это уходят. Поэтому после школы он отлёживается, а мать это бесит. Она думает, что он бездельничает.
Но сегодня мать довольна и лежание на диване ему прощает. Сегодня пятница, завтра выходные начнутся, и можно пока не думать о понедельнике. Мать гремит у плиты и напевает, а это значит, она в самом лучшем своём настроении. Наверное, на работе хвалили. «Сань!» – кричит мама из кухни. – «Сань, слышь, что скажу!» Приходится вставать и плестись в кухню. «Санечка!» – это она явно подлизывается. – «А ты чего утром спрашивал про какого-то Иванова? В школе задали?» Санька кивает. Ну, не объяснять же. «Сань, а ты бы у бабушки спросил, а?» – предлагает мать. – «Заодно варенье принесёшь из погреба. Я тесто поставила на пирожки». Санька вздыхает и идёт обуваться.
На лестнице он сталкивается с отцом, тот возвращается с работы. – О, Санёк, а ты куда?
– К бабушке, – буркает Санька.
–Меня подожди. Вместе пойдём.
Отец не просит, он приказывает. Приходится ждать. Отец выходит в полной боевой готовности – с ведром, в котором лежат сетки-авоськи и тряпичные варежки. Санька ненавидит эти хозяйственные походы. Не дай бог одноклассники увидят, засмеют ведь.
– Молодчина, Санёк, что бабуле помочь собрался, – похвалил отец. – Сейчас мы с тобой в четыре руки быстренько.
– Чего в четыре руки?
– Погреб почистим. Один я бы не справился. А так мы с тобой живо там порядок наведём.
– Может, завтра? – уныло тянет Санька.
– Завтра нельзя. Бабуле ждать надоест, она сама полезет порядок наводить. А в её возрасте это уже опасно.
Дошли до бабушкиного дома. Как Санька и опасался, во дворе сидела компания из его школы. Нет, ну до чего обидно. Мало того, что у его семьи нет ничего такого, чем можно гордиться – ни джипа, ни шмоток, так ещё и в дурацкие ситуации попадает постоянно. Вот сейчас, с этим оцинкованным ведром и отцом, который даже от мазута не отмылся после работы, Санька становился посмешищем всего класса и чувствовал это. А ведь ему ещё погреб чистить у них на глазах. Может, у бабушки отсидеться? Сделать вид, что ему плохо стало? Санька зашёл в подъезд с твёрдым намерением спрятаться за стенами бабушкиной квартиры.
Бабушка, как всегда, кинулась обниматься и причитать, как быстро дети растут. А чего он там вырос за два дня? Она же к ним позавчера приходила. Угощать начала, как обычно. Но отец отказался: «Потом, когда из погреба вернёмся. А то после чая в погреб лезть тяжелее». Ну вот, пора. Санька только начал вполне правдоподобно зеленеть и сползать по стенке, как в дверь позвонили. Вовка ввалился в крошечный коридорчик и жизнерадостно загорланил:
– А я смотрю – ты идёшь. В погреб, что ли? Ну, пошли, помогу.
Санька делал ему знаки глазами, выталкивал на площадку, но Вовка не замечал. Наконец Санька выдавил: – Там наши тусуются.
– Кто? – не понял Вовка.
– Ну, Бобров там, Снежкова…
Вовка искренне удивился. – Да какие же они наши? Верховный гоблин со товарищи. Пошли давай! Варенья-то дашь попробовать?
Саньке пришлось пойти. Он старался не выглядывать из погреба, делать всю работу внутри, а Вовка пусть бегает с ведром на помойку, если ему так хочется. Отец был доволен и всё повторял, какой у него помощник вырос. Санька морщился, но в глубине души ему было приятно.
Наконец уборка закончилась, они набрали банок с вареньями и соленьями и пошли к бабушке. Она уже накрыла стол, усадила их пить чай и расспрашивала отца, всё ли в порядке в погребе. Саньку это всегда коробило. Что за мелочные интересы у родителей, всё какое-то бытовое, некрасивое. Полное отсутствие романтики. Он дождался паузы в разговоре и спросил: – Ба, ты не знаешь, у нас в семье есть Ваня?
– Какой Ваня? – вздрогнула бабушка.
– Да хоть какой-нибудь. Иванов, – пожал плечами Санька.
Бабушка побелела. Руки её задрожали, и чашка стала выбивать дробь о блюдце.
– Мам, ты чего? – испугался отец. – Валидолу?
Бабушка не отрывала взгляд от Саньки, который уже и сам был не рад, что спросил. Он понял, что Ваня у них в семье есть. И что с этим связана какая-то история. И он, Санька, эту историю нечаянно напомнил. И теперь придётся самому её узнать. А он прекрасно жил себе, не зная никаких тёмных историй. И кто его только за язык тянул.
– Саша, а почему ты спрашиваешь? – Бабушка смотрела, как будто она увидела привидение.
– Так, просто. Интересно стало, есть ли у нас в родне Ваня Иванов, – ответил Санька, не поднимая глаз.
– Ты что-то о нём знаешь? – бабушка замерла.
– Ну… – Санька замялся. Про сны рассказать – засмеют. – Нет. Значит, нет у нас в семье Вани Иванова? – наигранно спросил он.
– Нет. Уже. – прошептала бабушка.
– А был? – удивился отец. – Что-то я не знаю такого.
– Был. – Бабушка с усилием произнесла. – Твой дед.
Отец присвистнул.
– Вот-те на-те! Всю жизнь жил, а оказывается, деда своего не знаю. – Отец выглядел до того обескураженным, что Саньке стало его жалко. – Это по отцовской что ли линии? А Пётр Данилович мне тогда кто?
– Дед, – выдохнула бабушка. – Но он на твоей бабушке женился, когда твой папа уже в школу пошёл. Он твой дед, он тебя вырастил. Он даже фамилию бабушкину взял.
Вовка ёрзал за столом. Неловко оказаться в эпицентре семейного землетрясения, а похоже к этому всё идёт. Вовка встал. – Пойду я. Мне алгебру ещё делать.
Санька был рад, что он ушёл. Разговор получался непростой. Бабушка волновалась так, словно Санька спрашивал о страшной тайне. А в чём тайна-то? Мало ли кого отчимы вырастили. Да половину человечества.
– Мам, а ты его помнишь? – спросил отец.
– Ну как я могу его помнить? Он на войну ушёл, когда твоему отцу три месяца было. А мы с папой познакомились в институте.
– Дед… погиб? – отец достал таблетку валидола и для себя.
– Пропал. Жена ждала. А потом перестала о нём говорить, чтобы прошлое не ворошить. Чего ребёнку лишний раз напоминать такое. – Бабушка заплакала. – Саша, откуда ты о нём узнал? Скажи нам, что с ним случилось?
Санька растерялся. Взрослые почему-то считают, что ему известно больше, чем им. Но он сам впервые слышит об этом Ване. Прадедушке Ване. Как то есть прадедушке? Боец из снов был совсем молодой, лет двадцати. Чушь какая!
– Ба, а фотография его есть у тебя?
Бабушка растерянно посмотрела на шкафы. – Не знаю, Сашенька. Я поищу.
Чай допили молча.
По дороге домой Санька нёс авоськи, и его совсем не волновало, как посмотрят на него знакомые. Тяжёлые сетки с банками варенья врезались в ладони плетёными ручками, но Санька этого не замечал. Понять бы, что с ним происходит? Что-то странное вошло в его жизнь с этими снами. И это странное стало управлять его жизнью. Санька был и напуган, и заинтересован. Хотелось скорее уснуть, чтобы спросить у человека из сна, тот ли он Ваня, о котором говорила бабушка. Дома Санька быстро переоделся и нырнул в постель.
– Саня, – мать заглянула в комнату. – Ты не заболел? Ужинать будешь?
– У-у, – промычал Санька и укрылся с головой.
Мать осторожно прикрыла дверь, и Санька услышал, как она звякает чем-то в кухне. Отца кормит. Санька зажмурил глаза, но сон не шёл. Он слышал, как разговаривали родители, как голосил телевизор, как наступила тишина, которую изредка нарушал скрип пола. Отец курить ходил. Тоже уснуть не может. «Да уж, уснёшь тут, когда бог знает что происходит» – подумал Санька и провалился в сон.
Сегодня вода золотилась на солнце, скала нависала над морем, и люди, –Санька впервые заметил, что кроме Вани здесь ещё очень много людей, – напряжённо вглядывались в горизонт. Санька услышал, как едва слышно Ваня произнёс: «Транспорт ждут ». «Какой транспорт?» – не понял Санька. «Известно, какой» – Ваня усмехнулся. – «Домой хотят. Жить хотят». «А ты?» – испугался Санька. «И я хочу. Ой, Саня, так жить хочется!» – Ваня криво усмехнулся. Саньке стало страшно. Он поспешно спросил: «Ваня… Иван, а ты мой прадед?» – и сам смутился глупости сказанного. Ваня кивнул. «Выходит, Саня, что так». Вдруг заухало, загрохотало. «Где ты?» – прокричал Санька. – «Как тебе помочь?». Небо потемнело, уши резал противный звук скрежещущих по скале пуль. Совсем рядом. Страшно близко. «Где ж мне быть?» – удивился Ваня. – «На тридцать пятой. Найди…» Всё завыло, потом смолкло. Санька видел, как коршунами налетают самолёты, как краснеет вода в море, как Ваня, не обращая на него внимания, тащит на себе куда-то вниз раненого солдата. Всё это происходило в абсолютной, звенящей тишине.
Санька проснулся от того, что мать трясла его за плечо. Он сел на кровати. Мама раскрывала рот, но слов не было слышно. Появился в дверях отец, покачал головой. Мать трогала Санькин лоб, смотрела его горло, плакала. И всё это – беззвучно. Отец положил на кровать Санькины вещи, и Санька понял, что надо одеваться. Он оделся, родители вывели его из квартиры за ручку, как маленького и повезли куда-то. В больницу. Заспанная тётка-врач что-то записывала с маминых слов. Саньке подумалось, что его жизнь стала похожа на телевизор с выключенным звуком. Больничная тётка всполошилась, побежала куда-то и вернулась с высоким грузным и тоже заспанным врачом. «Чего это они все тут сонные?» – удивился Санька и посмотрел в окно. Чернота. Значит ещё ночь. Зачем его привезли? Он позволял себя сгибать, ощупывать, стучать молоточком, слушать пульс. Врач заинтересованно разглядывал его, как редкое животное. Санька послушно выпил жидкость в стаканчике, не почувствовал ни вкуса, ни запаха. Врач звонил по телефону и, наверное, зачитывал кому-то записи дежурной тётки о нём, Саньке. Ну и пусть. Пусть делают, что хотят. Саньке всё равно. Он улёгся на кушетку досмотреть сон и закрыл глаза. Сна не было. Была холодная пустая темнота. Санька очнулся от того, что его снова тормошили.Теперь врачей было много, полная комната. Мать плакала, отец сидел бледный и держал её за руку. Саньку снова крутили, вертели, смотрели язык, стучали по коленкам, и всё это вызывало у врачей непонятную радость. Санька покорно, как марионетка, выполнял их просьбы. Сначала он не мог понять, чего от него хотят, но потом пожилой задумчивый врач стал писать ему записочки, и Санька выполнял написанное. Саньке нравился этот доктор. Он вызывал доверие. То ли своей сединой, то ли спокойными умными глазами, то ли чем-то ещё, что невозможно уловить, но врач Саньку успокаивал одним своим присутствием. Врач написал вопрос: «Что вы слышите?» Санька написал ответ: «Ничего». «Совсем ничего?» – «Тишину», – подтвердил Санька. Врач покивал и пошёл разговаривать с родителями. Мама написала Саньке записку: «Тебя кладут в больницу. Мы придём утром. Любим тебя. Держись!» Санька кивнул. Родители ушли. Саньку отвели в отделение, дали пижаму и уложили спать. Утром его подняли, мерили температуру, брали анализы, обследовали на каких-то аппаратах. Приходили врачи, чаще всех заходил седой задумчивый доктор, с которым он переписывался. Санька безропотно и безразлично всё выполнял, надеясь скорее лечь спать. Спать хотелось невыносимо. Но снов больше не было. Санька проваливался в чёрную пропасть, отключался. Не было ни моря, ни Вани, ничего.
Потом вернулся звук. Резко, так что по ушам резануло. На Саньку вдруг обрушились разговоры соседей, шум телевизора, лязг и голоса из коридора. Он зажал уши руками и застонал. Мальчишка с соседней койки выскочил в коридор и заорал: «Он слышит! Он слышит!» В палату снова набилось полно народу, теперь кроме врачей здесь были ещё и любопытные больные из других палат. Санька занырнул под одеяло. Пришёл седой доктор и всех разогнал по палатам, а Саньку отвёл в ординаторскую.
– Да, напугали вы нас, молодой человек.
– Я сам напугался, – буркнул Санька и впервые почувствовал, что произошло что-то непонятное, и это и вправду было страшно.
– Редкое явление. Контузия. Как это вас угораздило?
– Контузия? – не поверил Санька.
– Представьте себе. Редкий случай. Поделитесь опытом.
Санька молчал. Рассказать, что война приснилась и его оглушила? В дурдом отправят. Соврать? А что тут придумаешь? И зачем?
– Я не знаю, как это вышло, – выдавил наконец Санька.
Врач понимающе улыбнулся. – Значит, не знаете? Ну-ну. Что ж, идите в палату, вам нужно больше отдыхать.
Родителям разрешили навещать его в палате, и Саньке казалось, что мама тут живёт. Она всё время хлопотала и ще**тала, пытаясь его отвлечь от переживаний, как она думала. А ему хотелось тишины. Но в больнице тишины не бывает. Потом он сообразил попросить принести телефон и наушники и отгородился от посторонних звуков. Необходимо было подумать, вспомнить, что ему снилось перед тишиной. И он вспомнил. Ваня на какой-то тридцать пятой. Что это за тридцать пятая? Где она? Ваня сказал: «Найди». Как найти, не зная ничего, кроме номера? Что это может быть? Воинская часть? Высота? Километры? Нет, тогда было бы «на тридцать пятом». А он точно помнит, речь о тридцать пятой, о ней. Кто она? Вернее, что она? Где она? Как узнать? И тут же в голове мелькнуло: «Вовка! Вовка должен знать! Он же военной историей больной» Санька набрал номер.
– Привет! – сказал телефон придушенным Вовкиным шёпотом. – Что случилось?
– Вован, не спрашивай, потом расскажу. Скажи только, говорит ли тебе о чём-то название «тридцать пятая». Ну, в смысле войны?
– Шутишь? – Вовка перестал шептать. – Да там до фига чего тридцать пятого было! Подробнее скажи. Что ещё знаешь?
– Ну… Что ещё? Море вроде было.
– А, ну так это тридцать пятая береговая батарея, – поставил диагноз Вовка.
– Это что? – Саньке Вовкина абракадабра ни о чём не говорила.
– Севастополь. Вторая героическая оборона. – Вова почему-то обиделся. Он считал, что все должны знать то, что он знает.
– А подробнее, Вов?
– Подробнее не могу, у нас вообще-то контрольная. Я тебе после уроков позвоню.
– Лучше приходи, – неожиданно для себя пригласил Санька.
– Приду, – согласился Вовка. – Адрес скинь. – И отключился.
Санька отправил ему сообщение с адресом и задумался. Какая контрольная, выходные же? Ботаник он и есть ботаник. Жди теперь, пока ему учиться надоест. Ладно, попробуем без Вовки. А если посмотреть в интернете? Санька набрал в телефонном поисковике «тридцать пятая береговая батарея» и принялся читать. Да-а, теперь ясно…
Вовка примчался после уроков. Как обычно, взъерошенный и в разных носках. Сегодня это Саньку не раздражало.
– Совсем заучился? – сочувственно спросил он. – Ни выходных, ни проходных?
– Так среда же, – оправдывался Вовка.
Санька засмеялся.
– Мам! – крикнул он. – Какой сегодня день?
– Среда, – удивлённо отозвалась мать из коридора.
– А разве не суббота? – растерялся Санька.
Мать покачала головой. Ой, беда, беда. Да что ж это за возраст такой? И контузия эта – ну вот откуда она взялась? Не иначе как подрался и не говорит. Она снова уткнулась в вязание.
Вовка днями не интересовался. – Сань, а тебе зачем тридцать пятая-то? С чего тебя батареи заинтересовали?
– Прадед у меня там воевал.
– Круто! – У Вовки всё, что про войну, круто. – Погиб или эвакуировался?
– Не знаю. Ничего не знаю. Знаю только, что он там был. – Санька вздохнул. – Что делать, Вов?
– Искать.
– Как искать? Ты представляешь, сколько Ивановых было на той войне?
– Как все ищут. В архивах военных. Ты на тридцать пятую-то написал?
– Нет. А что писать? – Санька растерялся. – Их там 80 тысяч бросили, разве найдёшь?
– Дурак, что ли? – Вовка рассердился. – Их же в плен брали, документы на них заполняли. Может, он эвакуироваться успел. Может, погиб как герой. И что, что 80 тысяч, у тебя-то прадед один.
– Четыре, – поправил Санька.
– Что четыре? – не понял Вовка.
– Четыре прадеда у человека.
– Вот именно! – заорал Вовка. – Всего четыре и тех не знаем. Давай, пиши на тридцать пятую. Пиши в архивы. Ищи.
Санька вспомнил, как Ваня во сне сказал ему: «Найди». Может, он про это говорил? Найди меня, память обо мне найди. Плохо ему, видно, там. Без памяти-то. У Саньки что-то закружилось в голове: память, вспоминать, помянуть. Он закрыл глаза.
– Ты чего? – испугался Вовка.
– Ты, Вовочка, иди, – выпроводила его вошедшая в палату мать. – Устал Саша.
– Иди, – согласился Санька. – Я ничего. Я полежу немного. Спасибо, Вован!
Вовка ушёл. Мать тоже ушла. Думала, Санька спит.
Пришёл седой врач. Сел рядом и долго смотрел на Саньку. Потом сказал: – Вы же не спите, молодой человек, и мы с вами оба это знаем.
– И что? – спросил Санька, открывая глаза.
– Ничего, – пожал плечами доктор. – Просто если мы с вами не установим причину вашей болезни, боюсь, вам поставят неправильный диагноз. И будут лечить мозги. А они у вас совершенно здоровы.
– Откуда вы знаете? – не удержался Санька.
– Уж вы поверьте моему опыту, – улыбнулся врач.
– А что же тогда у меня за болезнь?
– Вот это я и хотел бы узнать, – сказал доктор, выходя из палаты. – Как надумаете побеседовать, милости прошу.
«Не дождётесь!» – подумал Санька. Я расскажу, что мне война снится, а потом что? Лечить начнут? Скажут, в стрелялки переиграл? Или ещё что похуже. Никому ничего нельзя рассказывать, решил Санька. И тут же, вопреки логике почему-то пошёл в ординаторскую и всё рассказал седому врачу. Про сны, про Ваню, про 35-ую Береговую Батарею. Доктор кивал, словно давно уже обо всём догадался.
– Вот и славно, – сказал он. – Завтра мы вас выпишем.
– Домой? – удивился Санька.
– Конечно, домой. Вы человек здоровый, незачем больничное место занимать.
– А… контузия? – осторожно спросил Санька, боясь, что доктор передумает.
– Бывает. – Врач развёл руками. – Ничего не поделаешь, острый приступ прорастания.
– Чего приступ? – Саньке показалось, что он ослышался.
– Синдром Касторской*. «Почему же мне снится война, на которой я не был?»
Санька с подозрением смотрел на доктора – тот сам-то с головой дружит? Приступ прорастания, с ума сойти.
– Я не псих? – спросил Санька. – Это нормально?
– В смысле, нормально ли, что вам снится война? Это закономерно. «Ребятам, родившимся после войны, за нас отоснятся военные сны.» Борис Вахнюк,** кажется, сказал. Память предков.
– И что мне теперь с этим делать? – закричал Санька. – Всю жизнь во сне войнушку смотреть?
Доктор вздохнул. – Жить. Вам теперь с этим жить. Это не войнушка. Это война. Ищите прадеда. Найдёте – полегчает.
– Спасибо, – проворчал Санька. – А можно мне сегодня домой?
– Идите, – отпустил врач. – Родители пусть встретят.
Санька пошёл собирать вещи. Мать засуетилась, побежала советоваться с врачом, вызвала отца. Саньке было непонятно, зачем всё это. Обычно они не носятся с ним так. Напугались, когда он оглох. Мама сказала, Санька тогда кричал сильно во сне, а когда она его разбудила, он ничего не слышал. «Ещё бы!» – подумал Санька. – «Оглохнешь после этих взрывов».
Родители и дома продолжали суетиться вокруг него, как будто он приехал издалека и ненадолго. «Конечно, я же у них один» – осознал вдруг Санька. – «У них кроме меня никого». Он впервые понял, что никого – это совсем никого, совсем. Пусто. «А у Вани были братья и сёстры?» – подумал он.
Вечером зашла навестить бабушка. После долгих расспросов о здоровье она вытащила из сумочки свёрток. Санька почувствовал, как внутри всё напряглось, он сразу догадался, что в этом свёртке. Бабушка достала старые фотографии с ажурными краями. Даже не чёрно-белые, а какие-то коричнево-жёлтые фотографии, привет из прошлого века. Семьдесят лет лежали и даже больше, а вот всё можно разглядеть – и как одевались, и какие причёски носили, и как в глаза фотокамере смотрели. Санька пер*бирал фотографии и вдруг отложил одну. «Это он. Это Ваня.» Бабушка ахнула: «Откуда ты знаешь?» Отец молча разглядывал снимок.
– Я его вижу. Во сне, – признался Санька.
Мать заплакала. Отец так же молча как фотографию, рассматривал теперь сына. Бабушка выловила из сумки валокордин и капала его себе в чай. Санька видел, что они напуганы, потому что не знают. Не знают, что было. И он рассказал. Как защищался окружённый Севастополь. Как адмирал Октябрьский передал командованию, что воевать больше некому и покинул осаждённый город. Как осталось восемьдесят тысяч бойцов и среди них Ваня. Как они сражались. Как выживали без воды, еды, боеприпасов и лекарств. Как не могли их забрать наши корабли. Как море в Казачьей бухте было красным, а скалы – чёрными от крови. Как до последнего патрона отстреливалась 35-ая Береговая Батарея. Как они ходили в атаку без оружия и голыми руками дрались. Как обессилевших, потерявших сознание их захватили в плен. Как колонну пленных вели по Крыму, и когда голова этой страшной змеи уже вошла в Бахчисарай, хвост ещё был в Севастополе. Как из немецких концлагерей после Великой Победы этих заключённых перевели в советские лагеря. Как их судили за измену Родине – их, преданных Октябрьским и Петровым и защищавших Родину до самого конца. Как их не брали на учёбу и работу из-за трёх слов «госпроверку не прошёл». Как они отказывались от своих семей, чтобы не ломать жизнь близким. Как их величайший подвиг стал их позорнейшим клеймом. Санька говорил и говорил, захлёбываясь в словах. И когда он всё это сказал, ему стало легче. «И я не знаю, как с этим жить», – закончил он жалобно. – «И я не знаю, что делать».
– А Вовка куда письма послать сказал? – спросил отец. – Садись, пиши. Вот и компьютер твой сгодился.
Первый раз они все вместе вот так сидели. Объединённые одной болью и одной целью. Впервые Санька почувствовал, что они семья. И что семья – это больше чем здесь и сейчас. Гораздо больше. Семья – это и есть то, чем можно гордиться. Это нельзя купить как джипы и другие вещи. Потому что семья – это люди, память, род. И у него, у Саньки, это есть. И это главное.
В эту ночь ему приснился Ваня. Он был ранен, Санька это понял. Скорее почувствовал, чем услышал, как Ванины запекшиеся губы произнесли: «Спасибо!». Он с трудом пожал Саньке руку. И больше уже не снился никогда.
А потом всё как-то затянулось, зарубцевалось. Санька почти забыл. Он спешил в школу, он теперь почти жил там. А что школа? Это же не минное поле. Хочешь – учись. Санька хотел. Иногда он задумывался: «А кем бы стал Ваня, на кого бы он стал учиться?». И от этих мыслей Саньке хотелось учиться за пятерых. Оказалось, что и физичка, и математичка, и немка ничего против него лично, против Саньки Иванова, не имеют. Они по-своему стараются как лучше, это их работа. Санька даже жалел их немного, ведь не все ученики такие, как Вовка. С Вовкой они часто разговаривали и вместе что-то изобретали. Однажды Бобров обозвал Вовку при всём классе, и Санька спустил его с лестницы. Подумаешь, каратист. Санька как-то сам не заметил, когда перестал бояться. Иногда по дороге из школы он заходил в церковь зажечь свечи, чтобы Ване и остальным прадедам, которых Санька не помнил, было светлее.
И вдруг пришёл ответ. Из архива. Отец взял отпуск. И сказал, что Саньке придётся пропустить школу. И они поехали. К прадеду. В Севастополь. С поезда они сели в автобус. И всё боялись проехать, но водитель сказал, что Казачка в самом конце. Автобус остановился, водитель объявил: «Тридцать Пятая!», и все в автобусе затихли и с пониманием смотрели на них. Санька и отец перешли дорогу и увидели Пантеон. Экскурсоводы повели их по руинам. Они спустились по винтовой лестнице на 27 метров, туда, где были тогда бойцы. Внизу было тускло и сыро. И Санька узнал это место. Он видел его не раз. Восковые слезинки свечей у стены Памяти падали в песок красными пятнами. Как кровь на раненой крымской земле. А когда они вышли из музея, Санька смотрел на парней и девушек в купальниках, которые танцевали на крышах машин*** здесь, на этой огромной могиле, и не осуждал их. Он понимал, что они просто ещё не знают, где лежат их прадеды. Просто в них это ещё не проросло.
* Касторская Елена – выпускница Бийского лицея-интерната, г. Бийска Алтайского края. Автор стихотворения «Почему же мне снится война,
на которой я не был?».
**Вахнюк Борис – автор стихотворения «Солдатские сны» («Мне что-то не снится война на войне»).
***Летом 2010 года рядом с руинами 35-ой Береговой Батареи, где находятся не погребённые ещё останки воинов Великой Отечественной, проходила Автоэкзотика.
http://forum.sevastopol.info/viewtopic.php?f=1&t=351752
|
22 апреля 2012 0:54 - Посвящение!
Моя бабушка - Аптова Анна Иосифовна не принимала участие в боях: во время войны они работала ревизором в Комитете Народного контроля РСФСР. Она не любила рассказывать об этом тяжелом для всех времени. Я знала немногое, например, что она вывозила свою семью из Ставрополя на последнем поезде, а за ними по пятам уже шли немецкие части, что у нее был литер, подписанный самим Сталиным. Как-то, в порыве откровенности, бабушка рассказала такую историю: мой дед перед призывом работал Управляющим Краевым Промышленным банком г.Ставрополя и один из его заместителей оказался немецким шпионом. Когда немцы заняли Ставрополь, он предоставил им списки коммунистов- работников банка и членов их семей и, кто не успел эвакуироваться, был расстрелян. Моя бабушка и мой отец в этом списке были первыми!
Но хотела я рассказать вот о чем! В ГАРФе сохранилось личное дело моей бабушки, члена ВКПб с 1924 года - 72 листа. В основном, это ее отчеты о проделанной работе, докладные министру и донесения-донесения-донесения на ее профессиональную непригодность и несоответствие ВЕЛИКОГО ЗВАНИЯ КОММУНИСТА! Я приведу только две выдержки из этого дела. По результатам проверки 32 семьи военнослужащих, находящихся на фронте, льготами могут пользоваться 29 семей. Из донесения на нее было написано, что в связи с ее профнепригодностью, по отчетам членов райкома партии, льготами могут пользоваться только 12 семей военнослужащих. Министр признал ее результаты проверки правильными. И таких дел там много.
За период с 01.1942 г. по 10.1942 г. - время,проведенное в командировках составило 125 дней;
за период с 10.1942 по 06.1943 г. - 101 день;
за период 2"-го полугодия 1943 г. - 140 дней,
за 1944 год - 224 дня.
Кажется, но что могла совершить героического обычный ревизор. Я сидела в тихом архиве, за окнами мирно и лениво падал снег, а у меня перед глазами всплывали лица этих людей, которым она помогла, рискую своей жизнью и свободой,имея двух детей, не оставила их семьи голодать, не дала засадить в тюрьму невинно оклеветанных.
Низкий поклон вам всем, кто сумел пережить эту войну, не сломался, не прогнулся, выстоял.
А всем нам, сегодняшним и теперешним: когда будете думать, как вам плохо, вспомните своих ПРЕДКОВ, и жизнь вам покажется раем.
Меркулова Людмила Борисовна.
|
|
