Дневник солдата военных лет

Продолжение....

27 июля
Сегодня я узнал подробности вчерашнего боя. После немецкой артподготовки, немецкая пехота несколькими батальонами перешла в наступление. Мелькая между деревьями пьяные немецкие солдаты шли в рост, поливая наши позиции автоматными очередями. Громко что-то орали. Подпустив беснующихся фрицев на самое близкое расстояние, наши подразделения открыли из пулемётов, автоматов, винтовок губительный огонь. Летели гранаты.
Фашисты пришли в замешательство. Офицеры ругательствовали гнали их вперёд, под пули. Бойцы поднялись из траншей, впереди, как всегда, комдивы, с криком – «Ура! За Родину! Вперёд!» - пошли в контрнаступление.

Началась рукопашная.
Фашисты не выдержали натиск красноармейцев, побежали вспять, на исходные рубежи, оставляя убитых и раненных, бросая оружие. Немцев отогнали. Наступило затишье. Зная, что фашисты не успокоятся, батальоны приготовились к отражению новой атаки.

Передохнув, пополнив ряды и пустив впереди пехоты лёгкие танки – танкетки(тяжёлые танки в условиях лесной и болотистой местности немцы не применяли), озверевшие гитлеровцы снова бросились в наступление.
После нескольких атак немцам, имеющим превосходство в живой силе и технике, удалось потеснить наши части и нанести урон. Ранен комбат второго батальона, убит комроты Киселёв – славный был командир. Жалко.

Советские воины сражались отчаянно. Подбили несколько танкеток, вывели из строя множество вражеских солдат. В первых рядах дрались коммунисты во главе с комиссаром 1-го батальона Агафоновым.
Однако обстановка складывалась угрожающей. Батальоны под прикрытием огня вынуждены отойти метров на 300 и занять новую линию обороны, объединить в одну боевую единицу с одним КП. Оборонительная линия, остоявшая из траншей с ответвлениями и укрытиями для пулемётных расчётов, находилась в густой части леса, а подступы были обезлесены, хорошо просматривались и простреливались. Занимала она по фронту метров 250. В средней части изгибалась, образуя тупой угол, в вершине которого стоял надземный дот – бревенчатое сооружение с двойными стенами, между которыми засыпана земля.

Фашисты бросили свежие силы. Но получили достойный отпор. Откатывали всякий раз назад, устилая поле боя убитыми и ранеными.
Предпринимают обходный манёвр: зайти с флангов, взять обороняющиеся остатки советских батальонов в «клещи», окружить и уничтожить.

Коварный план врага не удался. Сильным пулемётным огнём с флангов его отбрасывают.
Не добившись успеха, фашисты отходят, чтобы перегруппировать, подготовиться к новому прыжку.
Передышка оказалась кратковременной. Фашисты с остервенением ринулись снова в бой, крайне ожесточённый.
Истекая кровью, красноармейские подразделения по существу находились в огненном кольце. Связь со штабом полка парализована. Не имелось возможности получать помощь и подкрепление.
Казалось, вот-вот немцы сомнут оборону. Ведь вражеский натиск сдерживала теперь уж небольшая горстка оставшихся бойцов, закрепившихся на «пятачке». Но и противнику нанесён чувствительный урон. Уничтожено более 300 солдат и офицеров, подбито 8 лёгких танков, несколько пушек.

Кончались боеприпасы, в ход пускали трофейное оружие. В отражении атак основную роль играл дот. Он был одновременно и КП, и огневой точкой. Из его амбразур строчили автоматы, пулемёты, по танкеткам били из противотанковых ружей. Огонь из дота вели пять человек: комбат Латышев, комиссары батальонов Агафонов и Резников, который после ранения комбата взял на себя командование 2-ым батальоном, старший адъютант батальона Старков и рядовой( связной) Аникин. Это он, проявляя необыкновенную смелость, ухитрялся подбирать трофейное оружие. Все они – коммунисты, поклялись лечь костьми, а врага не пропустить. Командовали боем, не выпускали оружия из рук: автоматы, ручные пулемёты. Самоотверженным примером вдохновляли бойцов на мужественный подвиг.

Немцы во что бы то ни стало стремились уничтожить дот. Стреляли в него из миномётов, били прямой наводкой из мелкокалиберных пушек, которые подкатывали вплотную. Всё вокруг выло, стонало, скрежетало, трещало. «Настоящий ад» - рассказывал Агафонов. Дот вздрагивал, пошатывался, из углов земля сыпалась, но активно оборонялся. Оказался крепким орешком.
Много часов сражалась группа отважных и наносила потери врагу. Стояли, что называется, насмерть и выстояли.
Похоже было и немцы порядочно выдохлись. «Ухрапелись», как сказал Тимофей. Прекратили атаки.

Наступил вечер. Собралась гроза, пошёл дождь. Пушки замолчали, а громовые раскаты бушевали в облаках.
Остатки батальонов под покровом наступившей темноты вышли из леса и заняли противотанковый ров.
Подкрепление в полк прибыло перед самым вечером, когда бой прекратился. Из 50 прибывших бойцов и 20 человек комендантского взвода создали ударную группу, которая заняла оборону и приготовилась в случае нового наступления немцев к отражению вражеских атак. В боевую готовность были приведены огневые средства: миномётный батальон, батарея сорокапяток, скрытые в земле, как огневые точки, танки 34.

В обороне пролежали мы ночь, но фашисты в наступление не переходили.
Уром вызвали меня к командиру полка подполковнику Мазонову.
- Пойдёте с младшим лейтенантом (мл. лейтенант только что прибыл в распоряжение нашего полка из военного училища) в расположение батальонов. Местонахождение их неизвестно. Но ты знаешь, где искать, - сказал комполка.
Пошли мы открытой местностью, которая постоянно держалась под обстрелом немецких снайперов.
На опушке леса, где вчера кипел бой, ходили немцы, огораживая колючей проволокой захваченную территорию. Шли мы без маскировки. На виду у неприятеля. Не слышно ни одного выстрела.
- Не опасно идти так … открыто? – спрашивает мл. лейтенант.
- Опасно. Всё же немец, нужно полагать, наблюдает за нами. Но и ползти по-пластунски охоты нет. Да и времени мало. Видать, немцу не до нас.
- Кто знает, что у фашистов на уме, вдруг снайпер возьмёт на прицел. – не без основания сказал мл. лейтенант.
- Знаете что, оставайтесь здесь, вот в этой воронке, я пойду один. Вдвоём всё же опаснее. Я быстро доберусь – не привыкать. Младший лейтенант согласился.
- А там что? – спросил он, указывая на видневшую вдали земляную насыпь.
- Противотанковый ров.
- Возможно они там?
- Может быть. Пойду.
Пренебрегая опасностью, пошёл я напрямик. Если немец хотел убить меня, он давно бы это сделал: я для него хорошая цель, думал я. Не стреляет, значит, порядочно выдохся во вчерашнем бою. Не хочет провоцировать нас.
Спрыгнув с бруствера в ров, первое что я увидел – это ноги в обмотках, торчавшие из пробитых в стене рва нишей. Бойцы спали. Принимаюсь будить первого попавшего. Тащу за ноги, трясу за плечи – не просыпается. Сильнее трясу. Он вскакивает и таращит на меня испуганные глаза, думая, что перед ним фриц.
- Свой! Не видишь, что ли? Какого батальона? – спрашиваю.
- Первого.
- Вот образец беспечности, даже боевого охранения не выставили.
- Какой уж там, угвоздились вчера, еле живые приползли.
- Однако мало вас приползло.
- Да, многие остались там.
- Где КП батальона?
- Наверное там, - он махнул рукой в восточную сторону рва.
- Где там?
- Ну где, в доте. (В конце рва находился дот).
В доте я нашёл весь состав вчерашней героической пятёрки. Они приводили себя в порядок. Брились, мылись, готовились завтракать.
- Товарищ капитан! Имею приказ выяснить обстановку и доложить
ком. полка … -обращаюсь к комбату.
- Какая к чёрту обстановка, расколушматили нас. Садись с нами завтракать. За едой и поговорим о деле. Молодец Аникин, отступали, а продукты фрицу не оставил.
- Мы их и так хорошо покормили,- сказал Аникин.
- Да, накормили… сколько осталось бойцов в батальонах? – спросил он у Аникина.
- Двадцать восемь, товарищ капитан. Все во рву спят. Одни ноги торчат.
- Распорядись накормить. А у тебя, комиссар, сколько? – обратился комбат к комиссару 2 батальона.
- Двадцать три. Лежат в боевом охранении.
Видать я ошибся, боевое охранение выставлено.
- Да, негусто.
Входит боец.
- Товарищ капитан разрешите …
- Ты где пропадал? Аникин, этот будет двадцать девятый.
- Я товарищ капитан …
- Что – товарищ капитан? Почему не доставил донесение в штаб полка? Тебе поручалось!
- Виноват, не нашёл … темно … дождь ..
- Где-нибудь проспал?
- Так точно, виноват …
- Это по его вине в штабе не имеют сведений о нас, сказал комбат, обращаясь ко мне. – Хорошо сражался вчера, а тоб за это стоило бы расстрелять. Иди. – сказал он бойцу.
- Вот такова обстановка, - произнёс комиссар Агафонов.

Да, такова обстановка. Большие потери понёс наш полк. Но всё равно победа за нами. Она имеет в данном случае стратегическое значение. Были сорваны планы гитлеровского командования прорвать фронт на участке 182 с.д., зайти в тыл советским войскам, удерживающих на левом берегу плацдарм, окружить их, захватить плацдарм, форсировать Ловать и начать наступление в направлении Демянской группировки с севера и с юга. Таким образом, посадив в ловушку советские войска, державшие в скованности группировку, могли освободить её. Был бы нанесён большой удар по всему Северо-западному фронту.

… Попытаюсь нарисовать портреты наших командиров 1 батальона.
Обоих зовут Александрами. Одинакового, выше среднего роста, плечистые.
У комиссара лицо открытое, доброе, слегка тронутое оспой. В обращении с бойцами вежлив и внимателен. Гражданская профессия – учитель. В армию призван по мобилизации.
Комбат Латышев чернявый, лицо чистое, взгляд немного из-под лобья. При первом впечатлении кажется, что он человек суровый и чёрствый. Но это только кажется. На самом деле он такой же добрый, хотя в обращении с людьми проскальзывает грубоватость. Кадровый офицер. Оба одарены чувством юмора. И тот, и другой одного возраста – лет 30.

… На фронте, как я заметил, люди долго воюют вместе, независимо от звания, в хорошем смысле слова сживаются. Относятся друг к другу не по - уставному, а по - товарищески. Подчинённый или младший по чину может запросто подойти к старшему по званию без официальной воинской условности.
Создаётся боевой военный коллектив, в котором дисциплина на высоком уровне сознательности. Это сближает рядовых с командирами, освобождает от скованности. Приказы выполняются беспрекословно, без окриков. Само собой, без чьего-либо распоряжения отменяется «козыряние» которое на фронте теряет смысл.

… Три дня спустя в полк приезжал ком. дивизии, генерал Тихомиров, чтоб ознакомиться с боевой обстановкой нашего полка.
Сопровождать его не передовую назначили меня. «Мне одного бойца порасторопнее. Толпа не нужна» - сказал он.
Когда я, вытянувшись, стал докладывать, что боец такой-то прибыл в ваше распоряжение, генерал спокойным, предупредительным движением руки остановил меня и спросил:
- Ну Сусанин, где поведёшь?
Он среднего роста, плотный в плечах. Форма на нём сидела красиво. Лицом очень моложавый, хотя голова посеребрена. Такие люди и внешностью, и манерой обращения с первого знакомства начинают нравиться. Пропадает леденящая скованность, порождаемая разностью в чинах.
- Есть две дороги, тов. Генерал.
- А почему не три? Как в сказке:
- Прямо пойдёшь ,- чего-то найдёшь. Влево пойдёшь, -ничего не найдёшь,- засмеялся он.
- Никак нет, товарищ генерал, только две, но тоже, как в сказке: по правой пойдёшь – в сапоги зальёшь, по левой пойдёшь – без головы придешь.
-Ха, ха! Да ты, вижу, смекалистый и весёлый. Так что ли, а?
- Не могу знать.
- Знать должен. А пойдём по той, где голова цела остаётся.
Я невольно взглянул на его до блеска начищенные сапоги.
- А сапоги не жаль тов. генерал. Придётся идти вдоль ручьев, оврагом, ходом сообщения, но везде и по грязи, и путь удлиненный.
- В самый раз. Умирать нам рановато. А бережёного бог бережёт, как говорится. Мы живые нужны.
Шли мы, увязая по щиколотку в грязи. Я с тревогой смотрел, как генеральские сапоги обрастали грязью.
- Сам-то тоже по грязи ходишь? – спросил он.
- Нет, я хожу где ближе.
- Смелый, не боишься без головы прийти?
- Почему не боюсь, боюсь. Но ведь иной раз три, а то и четыре раза смотаешься на передовую. А я ведь не марафонец.
- Как же это вы распростоволосились, немец выдавил вас из леса. А теперь занимаете оборону на гладкой местности, словно на ладони.
- Если позволите, тов. генерал, то я так соображаю: немец силён техникой, а у нас откровенно признаться, её маловато. Вот он нас и немного потеснил. А если ещё откровеннее, то наши бойцы – чудо-богатыри. Они воюют не числом, а умением – по-суворовски. Хотя мы и понесли потери в прошлом бою, но плацдарм удержали.
- Да, плацдарм этот мы очень ценим. И должны его сохранить, - помолчал, добавил,
Сила наша состоит в том, что у нас каждый боец является стратегом, как ты, например, выбрал безопасный путь для генерала, - сказал генерал шутливо.
- Я – то что?
- В немецком солдате убит человек, он автомат , а не человек. А в этом вся их трагедия. Гонят его в бой, как бессловесное животное.
- А скажите, тов. генерал, когда наши любезные союзники откроют второй фронт! Соглашение подписали, а о нём ни слуху, ни духу?
- Союзнички привыкли загребать жар чужими руками. Откроют, когда им будет выгодно. В Берлин кофе пить не опоздают.
- А как же мы погоним немца на Запад. Опять на юге началось наступление фашистских войск. Наши сдают города, в районе Воронежа идут бои.
- Сам – то откуда? – спросил генерал.
- Из Воронежской области.
- Славный город, чистенький, уютный. Был я в нём. А насчёт наступления я думаю так: Гитлер, развивая наступательные операции на юге, поставил на карту всё. В случае провала летнего наступления, а это неизбежно, прейдет им капут, как они сами выражаются. Основные силы немцев уже сломали себе голову. А мы начинаем вводить в действие свои резервы. Скоро должен наступить решающий перелом. В ставке главного командования разрабатываются гениальные планы, говорю тебе по секрету, - хитровато подмигнув, сказал генерал.
За разговором, незаметно пришли мы на КП батальона. Генерал остановился перед входом в блиндаж, протянув мне руку, сказал:
- Спасибо, товарищ боец, можешь быть свободным, теперь я знаю дорогу. Меня проводят.
Я протянул ему в сильном смущении руку. Он крепко пожал её. Генерал – и вдруг пожал мне руку.

… Через неделю, после боя, наш потрёпанный в боях полк отвели во второй эшелон на пополнение и отдых.
Меня взяли в распоряжение штаба полка. Нахожусь в подчинении ПНШ – 1 Михайлова. Беседуя со мной, он сказал, что Кудринский жаловался на меня. Говорил, что у меня страшный образ мыслей. А ведь так запросто может унизить человека.
Я очень рад, что вышел из его подчинения. Всегда можно видеть в его ехидных глазах зелёный свет злорадства, когда отправляет с опасным поручением.
Он как-то мне сказал:
- Удивляюсь, имеешь образование, а ходишь в рядовых.
Я не ответил. Но Лебедев задал ему встречный вопрос.
- А ты, сержант, образованный?
- Официально нет. Документа соответствующего не имею, однако фактически я начитан.
- Тогда почему же ты – не генерал? Сыронизировал Лебедев.
- Ты Лебедев, безнадёжно примитивен, что ты можешь понимать в интеллекте.
-Он многое понимает, и вопрос задал вполне резонно, - вступился я за Лебедева.
- Резонно … Может ли он правильно мыслить, не прочитав ни одной книжки?
- Верно, не прочитал, - сдерживая гневное волнение, сказал Лебедев. –Зато руки мои в мозолях сормовского рабочего. Они могут всё держать – и молот и винтовку.
- Слышу голос пролетария, - сказал я одобрительно. – Откуда у тебя, товарищ мл. сержант, такое высокомерное самомнение.
Кудринский не ответил, но в рысьих глазах вспыхнул зловещий огонёк.
Мы знали, что начальник наш до войны работал в должностях по хозяйственной линии, толи завскладом, толи заготовителем. Одним словом, работал там, где можно свить тёплое гнёздышко.

… Мой престиж повысился. Пользуюсь доверием. Кудринский даже изменил ко мне отношение. Стал заискивать. Предлагает книги читать, которые ему посылкой выслала незнакомая девушка. Вот ведь старый искуситель. За алименты под суд попадал, а теперь девушке, пользуясь её доверием, крутит голову.

1 сентября.
В конце августа полк, пополненный новым контингентом и отдохнувший, занял оборону правее старой, ближе к станции Рамшево. На станции я не был, но рассказывают, что от неё ничего не осталось. А железнодорожные пути поросли бурьяном.

Оборона проходит по густому лесу, иссеченного оврагами, и хорошо маскирующего от обстрела вражеской артеллерии и снайперов. Для связных существует одна опасность: приходится перемещаться из одного пункта расположения тыловых подразделений в другой в ночное время.

Не исключается возможность напороться на немецкую разведку, которая может просочиться где-нибудь на стыке. Но как-то не приходит в голову, чтоб мог оказаться в руках врага. Может потому, что немецкая разведка на нашем участке никогда ещё не просачивалась. Говорят, что немцы боятся ночью соваться в нашу оборону. Зато наши разведчики проникают в немецкий тыл, и приводят языка. Правда, не обходится и без того, что попадают под обстрел и теряют своих разведчиков.

15 декабря.
После того, как наши доблестные войска под Сталинградом туго стянули петлёй крупную группировку немецких войск, на нашем участке немцы присмирели. Ни самолётов не видно ихних, ни артеллеристкого обстрела не слышно. Только ночью они проявляют нервозность. Всю ночь тарахтят пулемётами. Трассирующие пули, словно новогодние фейерверки цепочками повисая в небе, переливаются разноцветными огнями. Стараются отпугивать наши «У - 2», которые нисколько не боятся, летают себе и вываливают смертоносный груз на головы фашистам.

Тут я вспомнил слова генерала. Перелом начался – с разгрома паулевской армии.


1943 г. 6 января.
В обороне стояли до конца декабря 1942 г. получил приказ о предислокации. Нашу дивизию перебрасывают на другой участок Северо-Западного фронта, в район Демянска.
Очевидно для участия в ликвидации группировки …

… Пятые сутки по зимнему бездорожью пробиваемся к месту назначения. Движемся ночами. Днём, маскируясь в лесах, кустарниках, отдыхаем. Тащим на себе всё хозяйство, даже железные печки, очень нужные в походе.

Прошли километров 150. Пересекли Валдайскую возвышенность. В зимнее время её почти не воспринимаешь. Воздух замороженный, перемешанный с лёгким туманом, скрывает её от взора.

… Местность малолесистая, чаще встречаются кустарники, в которых мы вовремя дневных стоянок укрываемся от немецких воздушных разведчиков.

Спать приходилось мало. Лишь днём, зарывшись в снег, словно глухарь, прикурнёшь на какой-нибудь часок. В деревню заходили всего один раз. Не хватало места в домах, которые пустовали. Хозяев из прифронтовой полосы эвакуировали в тыл. Приходилось временно, на один день, обживать всякие уцелевшие нежилые помещения: клети, сарайчики.

Очень хотелось спать. Нет ничего труднее, как бороться с этой физиологической потребностью во время похода. Не под силу бывает удержать себя от желания лечь в снег и заснуть. Некоторые бойцы не выдерживали, ложились и сразу засыпали. Командиры силой поднимали и заставляли идти. Засыпали на ходу. Идёшь и видишь сон. Часто впадая в состояние, будто я дома и мне готовят постель, которую я никак не могу дождаться. Кто-нибудь толкнёт, и вся эта иллюзия сна пропадает к великому разочарованию.

Погода за время похода резко менялась. В начале пути стояли трескучие морозы, мела метель. Колючий ветер обжигал лицо, пробираясь под шинель. Мороз сменялся оттепелью. Пошёл дождь, который ещё больших доставил огорчений. Промочил нас, как говориться, до костей. Обувь – зимние валенки. Как губка набухли водой, становились непомерно тяжеловесными. Шлёпаешь по воде, словно ластами, а ногам до боли холодно. Выходить на сравнительно сухое место, в ходьбе вода в валенках согревается, начинаешь ощущать какую-то неприятную, тёплую сырость, от которой саднят ноги.

… На четвёртые сутки снова заморозило. Валенки и шинели, а у некоторых овчинные полушубки обрели твёрдость железа. От движения трещат, как стеклянные. Присесть невозможно – одежда не сгибается, поджимай ноги – повисай, выдержит. Холод сковал всех ледяным панцирем. Тело коченеет.
В таком запорошенном виде пришли в какой-то лес. Там пустовали бараки, сооруженные надобностями войны. Как мы обрадовались этому жилью. Железные печки очень пригодились. Натопили до банного состояния. Просушили обувь, одежду, скипятили чай, поужинали в тепле и, испытывая блаженство, завалились спать первый раз за время похода с таким комфортом.

В бараках простояли два дня. Хорошо отдохнули, даже помылись в импровизированной бане.
В боевых действиях участия не принимали. Говорят, что немецкая группировка, страшась сталинградского урока, сумела выскользнуть из «мешка». Не удалось затянуть на её шее петлю.
На отдыхе простояли мы две недели. Размещались по деревням, со странными названиями – Семёновщино, Кобылицыно, впрочем хорошо я не уяснил эти названия.

… 5 февраля.
Получили приказ возвращаться на старое место, в район фанерного завода. Передвигались тем же маршрутом, поход проходил более - менее в сносных условиях. Погода стояла с умеренными морозами.

… 11 февраля.
По-видимому, купание под ледяным дождевым душем не прошло бесследно. По возвращении из похода, я заболел. Образовался флюс. Повысилась температура до 39 градусов. Челюсть немилосердно разнесло, как резиновый мяч, вздулась щека.
Фельдшер осмотрел меня и непромедлительно направил в санроту. Там врачи сочли необходимым положить меня на исцеление.

Поместили в тёмный, не отапливаемый сарайчик, в в котором два топчана с разостланным сеном. Чтоб я не замёрз, принесли овчинный тулуп. Я завернулся в него, словно личинка в кокон, и совершенно не чувствовал холода. Опухоль прогревали химической грелкой, которую меняли два раза в сутки.
На мой вопрос: сколько времени мне придётся находиться в объятьях непомерно тёплого тулупа, ответили: до полного излечения.

Через три дня приедет зубной врач, осмотрит мой зуб и, возможно, удалит его.
Прошло четыре дня- врач не приезжает. Чертовски надоел тулуп и без дела валяться надоело, да и флюс будто стал меньше «стрелять».
Прошу, чтобы выписали, но врачи что-то медлят.
- До каких пор я буду у вас валяться, скоро наши пойдут в наступление, мне нужно быть там, а не здесь скрываться в овечьей шкуре. У вас и без меня будет с кем возиться. Не выпишете – уйду.
Командир санроты, капитан медицинской службы, посмотрел на меня и, усмехнувшись, сказал:
- Пожалуй он прав, выпишите его. Вижу: настроен он удрать самостоятельно…

20февраля.
Идёт полным ходом подготовка к наступательным боям. Стягиваются огромные силы, которые будут использованы для прорыва фашистско-немецкого фронта в направлении Старой Русы, являвшейся сильно укреплённым … немцев. С его аэродромов вражеские самолёты совершают налёты на наши передовые части оборонительной линии и на тыловые коммуникации.

Лес буквально наполнялся техникой. День и ночь гудят моторы: идут автомашины, груженные военными грузами, лязгают гусеницами танки, тягачи тянут пушки. Впервые на нашем участке фронта появились «Катюши». Прибывают воинские подразделения.
Немец сидит тихо, настороженно, затаился. Авиация его давно не появляется в воздухе. И артиллерия стала реже обстреливать наши позиции.

Немалое беспокойство причиняют немцам наши новые бомбардировщики – «У-2». Стоит появиться «кукурузнику», вражеские зенитки начинают надрывно лаять, прожектора встают частоколом на ночном небе, трассирующие пули прошивают пунктиром пространство. Но всё напрасно. Самолёты с приглушёнными моторами, на не большой высоте подкрадываются к цели и, как картошку из мешка, высыпают на голову фрицам связки гранат, мелкие бомбы.
Немце сильно раздражает они неистовствуют. Начинают палить в пустое небо. Прожектора мечутся из стороны в сторону, но безрезультатно. След самолёта давно простыл…
На этом дневник обрывается.
О том, что происходило в последующие дни, я записал много месяцев спустя, находясь на излечении в эвакогоспитале №1397 в г. Омске.

… Наступление назначено на восемь часов утра 23 февраля 1943 г.
Артподготовка началась оглушительным рёвом наших батарей. Пожалуй, впервые на Северо-Западном фронте во весь голос заговорил грозный бог войны. Лишь на участке 182 стрелковой дивизии двести пушек и десяток «Катюш» посылали снаряд за снарядом в стан врага.
Огненный вал обрушился на передний край немецкой обороны, круша и сметая с лица земли все оборонительные укрепления, которые немцы старательно создавали в течение года, готовясь к наступлению на новых направлениях.

Минут сорок немцы не отвечали. По-видимому, были ошеломлены неожиданным ударом.
Взломав первую укреплённую линию – их было четыре – артиллерия наша перенесла огонь дальше, вглубь. Потом грохот канонады смолк. Батальоны с криком – Ура! Стремительно пошли в наступление. Переднюю линию заняли без особого труда. Многие немецкие солдаты были убиты, а живые, бросая раненых и оружие, бежали в панике.
Оправившись от шокового удара, противник открыл массированный ответный огонь. Столкнулись две мощные силы. Наступление временно приостановилось. Связь штаба полка с наступающими батальонами 232 с.п. оборвалась. Восстановить под сильным огнём не удаётся.

Вызывают меня в штаб. Капитан Михайлов(теперь он капитан) сказал:
- Надежда на тебя, ты знаешь местность, пройдёшь в 1-й батальон. Вот пакет, очень важный. Выяснишь обстановку. Лебедева уже послали во 2-й батальон.
- Слушаюсь, товарищ капитан!
- Ладно, давай без этого… Обними меня, всё же земляки, братья земли воронежской.

Идти нужно километра два с половиной, среди сплошных взрывов. Немцы сильно огрызались. Снарядов не жалели. (см. схему)
Снег почернел от копоти и земляной пыли, выбрасываемой взрывом из глубины взрывных воронок.
Рогатясь корнями, лежат великаны – сосны, павшие как герои. Перебежками от дерева к дереву, от воронки к воронке, сквозь дым и огонь по выработанной привычке пробиваюсь на КП 1 батальона. Смерть бушует в огненном вихре. Охватывает обострённое желание выжить. Страха не чувствую, владеет другое чувство – ответственность за порученное дело. У меня приказ, от которого зависит судьба многих и успех наступательной операции.

«Выжить, только выжить, я ДОЛЖЕН дойти» - метались в голове мысли. Разве я новичок. И раньше бывали всякие грозные случайности, могшие стать началом конца. Грохнется снаряд почти рядом, кто-то упал сражённый, я остаюсь невредимым. Или вдариться о землю металлическая болванка, сшибёт с ног воздухом и не разорвётся. Угрожающи торчит носом из земли. Вскакиваешь и удираешь со всех ног. Что на «уме» этого чудовища – может с замедленным действием. Много снарядов у фашистов было с браком.

Как-то пришлось быть на КП батальона, занимавшего сильно укреплённый дот. Немцы пытаются уничтожить его фугасами. Но тщетно. Одиннадцать снарядов кольцом положили вокруг КП, и ни один не взорвался. Шлёпнется – земля задрожит, а взрыва не последует.

Однажды, на самой передовой это было, пришли мы туда с ком. полка Мадановым. Начался миномётный обстрел. Все, кто находился на поверхности, бросились в укрытие, которым оказался низенький бревенчатый блиндажик. Вполз я последним, не успел подобрать ноги, торчали из-под укрытия. Осколок, величиной с ладонь, так резанул по ботинку – подошвы как не бывало.
А сколько раз попадал под прицел снайперов, под взрывы мин, под пулемётные очереди. Пули сбивали пилотку, пролетали между ног, пробивая полы шинели.
Все эти случаи приучили меня к тому, что я стал думать о фатальности своей судьбы. О какой-то неуязвимости.

… Пробежал половину пути. Дорогу преградила упавшая сосна, а рядом неглубокая, ещё слабо дымившаяся, выдолбленная снарядом воронка.
Бросился в глаза свёрнутый кольцом конец перебитого провода. « Повреждение, связать». Мелькнула мысль.
Схватил конец провода и потянул к воронке. Стал искать другой, он оказался под поваленной сосной. Спустившись в воронку – так безопаснее – принялся зачищать концы. К счастью, нож был при мне. Работал проворно, будто всю жизнь занимался этим делом. Подтягиваю концы, чтоб соединить, они не сближаются. Укороченными оказались. И не хватает всего сантиметров 30. Что же делать? Чем соединить? Хоть какой-нибудь металлический предмет попался. Обшариваю глазами вокруг – ничего подходящего не обнаруживается.

Стой: винтовка! Она может заменить недостающую часть провода. А как же я останусь без личного оружия? За такое по головке не погладят. И медлить нельзя, пакет срочный. Вот ведь задача..! «Нашёл!» - блеснула мысль. Вывернул из винтовки шомпол и в одну секунду нарастил им конец провода. Снял валенок с ноги, размотал портянку и «забинтовал» ею сращенное место провода. Вроде бы изоляцию наложил – на всякий случай. Покончив с этой операцией, я выскочил из воронки, придерживая приклад винтовки, побежал дальше, лавируя между фонтанами разрывов. Пули свистят, сбивая хвою с веток деревьев, осколки клюют стволы, отрывая щепки.

Вот и КП– низенький блиндажик, рубленый. Высокая сосна, а под ней люди. Комбат Агафонов (теперь он комбат, Латышева перевели в другую часть) сидел у телефона. Радость забила в груди: телефон действует.
- Огня, огня дайте! Немцы прижали нас к земле. Сообщаем координаты,- кричит в трубку комбат.
Увидев меня, он протянул руку:
- Давай!
Я подал пакет. Он разорвал конверт и извлёк бумажку. Расписавшись на пустом конверте, подал его мне.
- Не успел я встать на ноги, раздался над головой оглушительный взрыв. Взорвалась вражеская мина, зацепившись за верхушку сосны. Меня с огромной силой толкнуло в правое плечо и ударило обломком дерева по голове. Я упал ничком. Показалось, что сосна повалилась и насквозь проткнула меня.

Очнулся я лежащим в блиндаже. Не помню, кто меня туда втащил.
Чувствую: кто-то стоит. Открываю глаза: надо мной склонился капитан Мельников – командир роты связи. (Очень красивый блондин, мы его уважали. Со мной он был в близких отношениях. Считал меня земляком. Кончал Воронежское училище связи.) кроме него уже никого не было.
- Живой? Что же тебя не отправили на перевязочный? – спросил он.
- Не знаю. А там как?
- Продвигаемся… Я сейчас, -он исчез.

Пришёл санитар с волокушей, который отволок меня на перевязочный пункт, находившийся в метрах 200-стах.
… Положили нас четверых, тяжело раненых, в сани и повезли в санроту, которая находилась в сосновой роще, недалеко от железнодорожного полотна (см. схему).
Среди нас оказался командир роты 2 батальона. У него перебиты обе ноги и правая рука. В бреду он продолжал командовать, сильно толкая меня здоровой рукой в раненое плечо.
Дорогой попали под артобстрел. Снаряды начали рваться впереди, позади и с боков. Ездовой – человек уже не молодой - видимо, испугался, бросил нас, спрятавшись в ближайшей воронке. Мы лежим в огненном кольце и равнодушно ждём своего конца. Лошадь понуро опустив голову, вероятно, была привычна с равнодушием смотреть на пляшущую смерть.

Огненный шквал немцы перенесли куда-то в глубь нашего тыла. Опасность миновала. Вернулся ездовой.
- Что же ты, дядя, бросил нас на произвол судьбы? –без укора спросил я ездового.
- Живот смерти боится.
- Давно на передовой?
- Недавно, а бой вижу впервой.
- Оно видно. Необстрелянный ещё.

В санроте оказали первую помощь. Увидел меня ком. санроты (фамилию не вспомню):
- Ну вот, опять к нам попал. К сожалению, на долго, что у тебя?
- Правое плечо отшиб фашист проклятый.
- Теперь далеко увезут. Оттуда брат, не убежишь на передовую.
Увезли меня далеко. В начале в Кресцы, потом в Батецк, в Ярославль и наконец – в Омск. Эвакогоспиталь 1397. Долго в глубоком тылу не могли привыкнуть к мирной тишине и к отсутствию светомаскировки.

Послесловие

После войны пытался разыскать своих фронтовых друзей, но оказалось тщетным. Писал кое-куда, ответа не получил. А хотелось бы знать, какова судьба у каждого. Кто из них остался в живых. № полевой почты нашей был 1462 см. схему на стр. 88
Прошу извинить за то, что почерк у меня не очень разборчив. В плече до сих пор 12 осколков сидят. Сильно беспокоят, боль отдаёт в руку, мешает писать. Напишу несколько строк и рука начинает царапать каракули. Так всю жизнь . вот она память войны, не забудешь.

И ещё: если будете печатать, на что мало надеюсь, то не возражаю, поступайте с рукописью, как вам будет удобно.

21.02.1980 г.