На сайте ВГД собираются люди, увлеченные генеалогией, историей, геральдикой и т.д. Здесь вы найдете собеседников, экспертов, умелых помощников в поисках предков и родственников. Вам подскажут где искать документы о павших в боях и пропавших без вести, в какой архив обратиться при исследовании родословной своей семьи, помогут определить по старой фотографии принадлежность к воинским частям, ведомствам и чину. ВГД - поиск людей в прошлом, настоящем и будущем!
Имена, фамилии и географические названия - этот раздел на форуме открыт для вопросов о возможном их происхождении, а НЕ для объявлений о поиске. Не рекомендуется открывать новую тему по ОДНОЙ фамилии или по одному имени. Такие темы будут удаляться.
Книги, статьи и ресурсы по ономастике\этимологии
Только ссылки на ресурсы, тексты публикаций и пр. информация.
Обсуждение этих ресурсов.
ВОПРОСОВ по конкретным именам\топонимам задавать НЕ НАДО.
С.- Петербург - Москва Сообщений: 4610 На сайте с 2016 г. Рейтинг: 7294
Наверх
##
6 августа 2020 21:446 августа 2020 21:49
Немецкие населенные пункты в СССР до 1941 г.: География и население Дизендорф В.Ф. (сост.) Книга
Справочник. — М.: Общественная академия наук российских немцев, 2002. — 479 с. — ISBN 5-93227-001-2.Справочник содержит информацию об административно-территориальной принадлежности и численности населения до 1941 г. около 5 тыс. населенных пунктов СССР, основную или значительную часть жителей которых составляли немцы. Это первое подобное издание, выпущенное на русском языке и основанное на материалах советской официальной статистики. Справочник задуман в помощь составителям "Книги Памяти российских немцев", подготовка которой намечена Общественной академией наук российских немцев. Издание предназначено также для всех, кто интересуется историей российских немцев и национальной политики в СССР.
Топонимический словарь Мордовской АССР: Названия населенных пунктов Инжеватов И.К. Книга
2-е изд. — Саранск: Мордов. кн. изд-во, 1987. — 264 с.Словарь содержит краткие сведения об истории и происхождении топонимов Мордовии. В нем дается толкование около 1500 названий населенных пунктов. Топонимы Мордовии выражают национальную специфику языков народов, населявших Присурье и Примокшанье с древнейших времен. В них запечатлен богатейший опыт эпох, отражены представления, связанные с трудовой деятельностью, бытом и культурой многих поколений людей. Словарь предназначен для людей разных профессий, для учащейся молодежи, преподавателей истории, географии и языка, творческой интеллигенции, историков и филологов, для всех, кто интересуется историей родного края.
Слоўнік назваў населеных пунктаў Гомельскай вобласці Навука і тэхніка Рапановiч Я.Н. Книга
Модератор раздела Не историк! Просто diletto к истории имею.
Сообщений: 26376 На сайте с 2006 г. Рейтинг: 14614
Наверх
##
24 августа 2020 22:3528 сентября 2020 11:00
Палеоросия. Древняя Русь: во времени, в личностях, в идеях. Научный журнал Санкт-Петербургской Духовной Академии № 1 (11) 2019
А. С. Ищенко К вопросу о происхождении прозвищ древнерусских князей
....... Проблематикой имен и прозвищ в настоящее время интересуется целый ряд историков и филологов, в силу чего она выходит на междисциплинарный уровень. Значительные успехи достигнуты в деле постижения принципов имянаречения князей Рюриковичей1, немало работ посвящено и происхождению княжеских прозвищ. Однако если с именами все более или менее, благодаря исследованиям последних лет, стало ясно, то в отношении прозвищ этого сказать все же нельзя.
Трактовки их порой существенно разнятся. Затрудняет проблему понимания княжеских прозвищ и то, что их происхождение рассматривается зачастую между прочим, в контексте изучения биографии того или иного князя, оказываясь в прямой зависимости от взглядов историка на деятельность своего героя. Не способствует в этой связи лучшему уяснению природы княжеских прозвищ и само рассмотрение их каждого в отдельности, ведь многие из них встречаются в одних и тех же текстах, что практически не учитывается. Между тем, сопоставление прозвищ древнерусских князей как между собой, так и с прозвищами, бытовавшими в других культурах, позволит, как представляется, взглянуть на проблему более широко и выявить разного рода нюансы, ранее ускользавшие от внимания исследователей. Цель настоящей работы — опираясь на совокупный историографический опыт и используя метод компаративистики, попытаться определить внутренний смысл некоторых прозвищ древнерусских князей и наметить дальнейшие пути в их изучении. Среди древнерусских князей, которых мы знаем почти исключительно с прозвищами, находятся Ярослав Мудрый, Владимир Мономах, Юрий Долгорукий, Андрей Боголюбский, Всеволод Большое Гнездо, Александр Невский, Иван Калита, Семен Гордый, Иван Красный, Дмитрий Донской, Василий Темный и ряд других. Однако лишь единицы из этих прозвищ были даны их носителям современниками (Мономах и, возможно, Боголюбский). Да и то, Мономах — это, строго говоря, не прозвище, а родовое имя матери Владимира, родственницы византийского императора Константина IX Мономаха. Оно было у князя с рождения и прозвищем в собственном смысле слова считаться не может. Владимир сам писал в начале своего «Поучения»: «Азъ худыи, дедомъ своимъ Ярославомъ, благословленымъ, славнымъ, нареченыи въ крещении Василии, русьскымь именемь Володимиръ, отцемь възлюбленымь и матерью своею Мьномахы». Из этих слов, как замечал С. М. Соловьев, «видно, что Мономах не был прозванием, но именем, данным при рождении, точно таким же, каким были Владимир и Василий. Ярослав хотел назвать первенца внука от любимого сына Владимиром-Василием в честь отца своего; отец и мать — Мономахом в честь деда по матери, императора греческого; естественно, что Всеволод гордился происхождением сына своего от царя». Что же касается прозвища Андрея Юрьевича, то, по аргументированному мнению С. В. Заграевского, и оно изначально таковым не являлось, а представляло собой «вполне обычное почетное титулование князей», звучавшее как «Боголюбивый» / «Боголюбимый», «Христолюбивый» / «Христолюбимый». «В каких-то случаях, — пишет исследователь, — оно могло быть эпизодическим, в каких-то — постоянным, но главное — обычным и общепринятым. И когда Андрей совершил столь впечатляющий поступок, как заложение в течение одного 1158 года города, двух церквей (Рождества Богородицы и Покрова на Нерли) и Успенского собора во Владимире, вряд ли современники могли обойтись без такого титулования». Учитывая, впрочем, подчеркиваемую в летописях нарочитую религиозность Андрея, сопутствующую ему удачу на поле брани и т. п., С. В. Заграевский предполагал, что как до, так и после 1158 г. применение к нему эпитетов «Боголюбивый» или «Боголюбимый» было «еще более употребительным, чем в отношении других князей». Лишь в дальнейшем, по мнению исследователя, «наличие основанного князем Андреем города Боголюбова... не могло не способствовать тому, что почетный титул “Боголюбивый”, “Боголюбимый” и, соответственно, “Боголюбский” превратился в прозвище, закрепился за князем на много столетий и нашел отражение в его “Житии”». Именно благодаря последнему, написанному в начале XVIII в., собственно, и утвердилось мнение о том, что князь был назван Боголюбским по своей резиденции, отстроенной под Владимиром-на-Клязьме, в который Андрей перенес столицу своего княжества. Все остальные упомянутые выше прозвища возникли спустя столетия после смерти князей. В древнерусских летописях встречаются в основном не прозвища, а так называемые «некрологические характеристики». Так, старший сын Владимира Мономаха Мстислав Владимирович в посмертной похвале в Киевском своде XII в. был назван «Великим». Летописец при этом сравнивал Мстислава с его отцом Владимиром Мономахом и «великими» именовал обоих: «се бо Мьстиславъ великий и наследи отца своего потъ Володимера Мономаха великого. Володимиръ самъ собою постоя на Доноу, и многа пота оутеръ за замлю Роускоую, а Мьстиславъ моужи свои посла, загна Половци за Донъ и за Волгу за Гиик, и тако избави Богъ Роускоую землю от поганых»9. Традиция добавления к имени Мстислава прозвища «Великий» была, по мнению В. В. Долгова, заложена В. Н. Татищевым, который писал: «Он (то есть Мстислав. — А. И.) был великий правосудец, в воинстве храбр и доброразпорядочен, всем соседем его был страшен, к подданным милостив и разсмотрителен. Во время его все князи руские жили в совершенной тишине и не смел един другаго обидеть»10. Сообщая о кончине другого Мономашича — Андрея, летописец назвал его «добрым»: «Тое же зимы (1141 г. — А. И.) преставися благоверный и христолюбивый князь добрый Андрей Володимеричь, Переяславли, месяца генваря въ 22 день; а въ третий межю деся... похороненъ у святаго Михаила»11. Близкую природу имеет и прозвище «Удалой» или, точнее, «Удатный» по отношению к князю Мстиславу Мстиславичу, применявшееся к нему в историографии начиная с С. М. Соловьева12. В посмертной характеристике Мстислава в Галицко-Волынской летописи отмечалось: «Потомъ же Мьстиславъ великыи оудатныи князь оумре»13. Комментируя это сообщение, А. А. Горский справедливо замечал, что «Удатный» здесь «не является прозвищем. Хотя это определение и стоит в тексте ниже имени, относится оно не к нему, а к последующему слову “князь”... Таким образом, перед нами единичное определение, констатация, что Мстиславу в жизни сопутствовала удача»14. Для древнерусской эпохи княжеские прозвища были, таким образом, не характерны. Прозвищами современники наделяли в основном бояр, которых было гораздо больше, чем князей, и которых необходимо было как-то различать. Например, воевода киевского князя Владимира Святославича носил прозвище Волчий Хвост. Некий галичанин Олекса звался Орешек, боярин Вячеслав (тоже из галичан) — Толстым, а «муж» Даниила Галицкого Константин — Положишило15 По поводу трактовки княжеских прозвищ существуют различные мнения, но чаще всего полагают, что они сочинялись в быту, указывая на свойства характера, доблести, те или иные физические особенности, увечья и т. п. Выделяют также поссесивные (или владельческие) прозвища. Очень часто при этом, объясняя значение того или иного прозвища, историки упускают из виду тот факт, что практически все они возникли значительно позже времени жизни своих владельцев, о чем свидетельствует достаточно поздняя их фиксация в источниках. Можно, конечно, полагать, что позднейшая традиция донесла прозвища, данные князьям в более раннее время, но это соображение представляется маловероятным. Большинство княжеских прозвищ в целом выглядят достаточно прозрачными. Это Ярослав Мудрый16, Всеволод Большое Гнездо17, Александр Невский18, Семен Гордый19, Иван Красный20, Дмитрий Донской21, Василий Темный22 и ряд других. Однако при внимательном изучении может оказаться, что вполне очевидные, на первый взгляд, прозвища являются не столь и очевидными. Даже, казалось бы, столь прозрачное по своему значению прозвище «Храбрый», с которым в историю вошел князь Мстислав Ростиславич, сын Ростислава Мстиславича, вовсе необязательно свидетельствовало о его личной храбрости. Прежде всего, следует заметить, что в повествующих о его делах Ипатьевской и Лаврентьевской летописях этого прозвища мы не встречаем. Впервые, по наблюдению Т. Л. Вилкул, оно фиксируется в Новгородской первой летописи младшего извода, причем не в самом тексте летописи, а во внелетописной статье «А се князи великаго Новагорода», где находим целый ряд подобных эпитетов: «Мстиславъ Безъокыи; а по том Красныи Ярославъ, внукъ Юрьевъ... Мьстиславъ Храбрыи Ростиславличь... Александръ Храбрыи»23. Применение эпитета «Храбрый» по отношению к Александру Ярославичу, одержавшему победы над шведами на реке Неве в 1240 г. и ливонскими рыцарями на льду Чудского озера в 1242 г., вопросов не вызывает. Но почему храбрым был назван Мстислав Ростиславич? За ним, как подметила Т. Л. Вилкул, «никаких особых геройств... не числится, хотя в Киевском своде летописец Ростиславичей всячески старался выделить (или даже присочинить) его подвиги»24. По наблюдению украинской исследовательницы, на получение Мстиславом такого эпитета могла повлиять Александрия Хронографическая, где храбрость — слово, вообще достаточно редкое для летописей — связывалась с образом Александра Македонского25. Вполне возможно в этой связи, что возникновением своего прозвища Мстислав был обязан уподоблением его книжником Александру Македонскому. Подтверждением этому может служить буквальное текстуальное заимствование из Александрии в описании смерти Мстислава. Речь идет о сцене, где перед умирающим Александром проходят воины и один из них говорит: «добре же бы и намъ с тобою умрети, створшему макидонъ великую свободу». В Киевском своде после смерти Мстислава «мужи» его плачут: «добро бы ны господине с тобою умрети, створшему толикую свободу новгородцем от поганых»26. Не все так просто и с прозвищем Юрия Долгорукого. Как неоднократно отмечалось в научной литературе, оно восходит к летописанию XV в.27 В родословных статьях «Кто колико княжилъ» и «А се князи русьстии», читающихся перед Комиссионным списком Новгородской Первой летописи младшего извода, Юрий назван сначала «Долгая Рука» (причем дважды) и собственно «Долгоругыи»28. Только начиная с этого времени, данное прозвище постепенно закрепляется за князем. Мотивацию его обретения исследователи, как правило, усматривают в настойчивых устремлениях суздальского князя дотянуться из далекого Залесья своими загребущими руками до киевского юга29. Добывание киевского стола и вправду составляло для Юрия едва ли не основное содержание его политической жизни. Однако данное обстоятельство, как представляется, не было решающим аргументом в выборе северо- восточными книжниками прозвища для этого князя. Примеры подобных, чисто умозрительных прозвищ, в Древней Руси неизвестны. Да и стремление Юрия стать киевским князем было отнюдь неудивительно30. Высказывавшееся в литературе мнение о связи происхождения прозвища князя с его конкретной физической особенностью — непропорционально большими руками или слишком длинными пальцами31 — каких-либо материальных оснований не имеет32 и представляет собой не более чем догадку. Более вероятной представляется версия о книжном происхождении прозвища Юрия Владимировича. Давно было подмечено, что в хронографических сочинениях, с которыми русские книжники были хорошо знакомы, прозвище «Долгорукий» носил персидский царь Артаксеркс I33. Первым, кто сопоставил прозвища Юрия и Артаксеркса, был Н. М. Карамзин, приписавший, однако, свое наблюдение почему-то М. М. Щербатову34. В дальнейшем оно было поддержано и развито А. С. Орловым, который, в частности, утверждал, что «некоторые древнерусские прозвища несомненно переведены с греческого; например, Юрий “Долгорукий”. В византийской хронике Амартола Артаксеркс назывался “Макрохейр”, т. е. Долгорукий»35. Никаких аргументов для обоснования этой точки зрения А. С. Орлов, однако, не приводил. Поэтому в историографии она до последнего времени оставалась маргинальной. Отрицая возможность книжного происхождения прозвища Юрия, А. Ю. Карпов, в частности, писал, что оно «накрепко прилепилось к князю» еще при его жизни. Основанием так считать для него послужило присутствие данного прозвища «во множестве памятников, начиная уже с XVI века, — причем не только новгородских, но и московских, тверских, ростовских»36. Причины же отсутствия его в более ранних источниках, более-менее современных Юрию, А. Ю. Карпов оставил без объяснения. А. В. Сиренов, напротив, признал, что прозвище Юрия Долгорукого имеет позднее происхождение. Однако и он в этом вопросе не встал на позицию Н. М. Карамзина и А. С. Орлова, предпочтя ей «обращение к широко распространенной в то время практике сочинения прозвищ в быту». Согласно его предположению, «в прозвище “Долгая рука” / “Долгые рукы” термин “рука” означает некие властные полномочия, а слово “долгий” употреблено в смысле “значительный”. “Долгая рука” здесь — человек, обладающий большой властью. Автору статьи “А се князи рустии” было важно подчеркнуть значительность основателей династии. Прозвище Владимира Мономаха вполне соответствовало этой задаче, следовало и для его сына сочинить нечто подобное»37. Впрочем, А. В. Сиренов признавал, что предложенное им толкование прозвища Юрия Долгорукого носит «предварительный и даже гадательный характер, этот вопрос нуждается в обстоятельном изучении». Наблюдения исследователя касаются к тому же только таких форм прозвища князя как «Долгая рука» и «Долгые рукы». Форма же «Долгоругый», то есть Долгорукий, как он и сам признавал, «возможно, имеет книжное происхождение»38. Версию о литературном происхождении прозвища Юрия сбрасывать со счетов, таким образом, не приходится. Именно она представляется наиболее вероятной, лучше всего отвечающей характеру древнерусского историописания, опиравшегося на библейские тексты и тексты переводных греческих хроник39. Однако, если попытаться определить вероятные мотивы переноса на князя прозвища персидского царя, то окажется, что кроме своего прозвища «Долгороукыи», Артаксеркс более не выказывает иных качеств, которые бы сближали его с Юрием40. Так, согласно данным источников, Артаксеркс был мудрым и добрым правителем, отличавшимся щедростью, а кроме того — прекрасной внешностью и воинской доблестью41. О добродетелях же Юрия летопись высказывается довольно сдержанно. Даже сообщая о его смерти, летописец не сложил ему обычной похвалы. Памятным стал лишь «обед силен», устроенный Юрием в 1147 г. во время встречи со своим союзником Святославом Ольговичем и его сыновьями в Москве42. Только много позднее, под влиянием религиозно-политических идей, сложившихся в кругу московских книжников XV–XVI вв., историческая память о Юрии Долгоруком, претерпев определенную трансформацию, получила иную, более благоприятную для князя окраску. Возможно, в этой связи, создавая образ милостивого и щедрого («что имаше в своих руках раздающе нуждавшим») князя Юрия Владимировича — предка московских правителей, положившего «начало Московскому царствию», — московские книжники-историографы и вдохновлялись примером «доброго и щедрого» царя Артаксеркса I Долгорукого, который позволил священнику и книжнику Ездре отправиться из Вавилона в Иерусалим и дал ему «все по желанию его, так как рука Господа, Бога его, была над ним» (Езд 7:6). Артаксеркс издал указ, повелевавший Ездре на все собранное серебро и золото, «которое царь и советники его пожертвовали Богу Израилеву, Которого жилище в Иерусалиме» купить «волов, овнов, агнцев, и хлебных приношений к ним и возлияний для них, и принести их на жертвенник дома Бога нашего в Иерусалиме» (Езд 7:15–17). Благодаря такой щедрости Артаксеркс упоминается в одном ряду с Киром и Дарием в книге Ездры (Езд 6:14) как тот, чье расположение способствовало строительству «дома Божия» в Иерусалиме, хотя фактически храм был построен при Кире и Дарии. Уподобление Юрия Артаксерксу Долгорукому могло быть скрыто и в указании на превосходство князя над своими старшими братьями. Седьмой сын Владимира Мономаха, по мнению составителей Степенной книги, «истинный же наследникъ оте- честву Русьскаго царствия... аще и не въ Киеве тогда начальствуя, но въ Суждале гос- подьствуя и въ Ростове, честию же преспевая паче всехъ старейшихъ во братии своей, паки же и Киевскую державу приятъ»43. Эта «честь» могла выражаться не только во владельческом достоинстве кратковременного обладателя киевского великокняжеского престола, но и в «доброчестии» князя, предполагаемом величии его духа и поступков, сопоставимых с качествами персидского царя Артаксеркса I Долгорукого44. Весьма любопытным является и прозвище Калита (от слова, обозначавшего кошель, сумку для денег45), с которым в историю вошел внук Александра Невского московский князь Иван Данилович. «В прозвище московского князя, — писал М. Н. Тихомиров, — порой готовы видеть какую-то иронию. Мошна — вот что могли сказать современники или ближайшие потомки об Иване Даниловиче, как полунасмешливо-полузавистливо отзываются люди о богатых и одновременно скопидомных хозяевах». Но прозвищу московского князя, как замечал историк, «придавалось и более благоприятная окраска, изображающая его благотворителем, всегда носившим сумку с деньгами для раздачи бедным»46. Именно этой последней М. Н. Тихомиров и отдавал предпочтение, ссылаясь на упоминания в поздних источниках о щедрости Ивана Калиты. В житии преп. Пафнутия Боровского, написанном в XVI в., в частности, прямо отмечалось: «нарицаху его Калитою сего ради: Бе бо милостив зело и ношаше при поясе калиту всегда насыпану сребряниць и куда шествуя даяше нищим сколка вымется»47. Однако, справедливости ради следует заметить, что этот же самый памятник содержит некоторые основания и для противоположной трактовки прозвища князя. Речь идет об ответе нищего, который упрекнул Ивана Калиту за жадность: «Ты несытый зеницы, и зде царствуеши, и тамо хошещи царствовати»48. Источники, таким образом, не дают однозначного ответа на вопрос, почему Иван Данилович был прозван Калитой. Историки же, как правило, отдают предпочтение той трактовке, которая в большей степени отвечает их «идейной ориентации»49. Н. С. Борисов полагает, например, что прозвище это «дано было Ивану за доброту и сострадание к несчастным». Несколько его «иронический оттенок» убеждает его в том, что «оно родилось в народе, а не выдумано придворными книжниками. Подобно тому, как Александр Невский остался в памяти народа как храбрый, а Иван IV как грозный правитель, — так Иван Данилович стал в ней символом правителя доброго. Именно так его и называет один древний источник — Иван Добрый... Первое прозвище, Калита, вытеснило второе благодаря своей оригинальности и звучности. Но, в сущности, они обозначают одно и то же. В историю Руси он по праву должен войти как Иван Добрый»50. И. Н. Данилевский, напротив, пишет об Иване Калите как правителе, который «не прославил себя практически ни единым добрым делом»51. Под его пером он предстает, прежде всего, в качестве участника карательного ордынского похода на Тверь 1327 г., правителя, которого нельзя «попрекнуть... излишним человеколюбием или жаждой “положити душу свою за многыя душа”». Поэтому историку не верится в легенды: «не милосердием сохранял авторитет Иван Калита, а жесточайшим корыстолюбием. Только оно давало возможность выжить и победить»52. Непосредственно на происхождении прозвища «Калита» И. Н. Данилевский, однако, не останавливался. Н. С. Борисов же, уделяя этому вопросу внимание, исходил из того, что прозвище пристало к Ивану Калите «очень рано», то есть восходит ко времени его жизни, а не является позднейшим домыслом. К такому же мнению в свое время склонялся, рассматривая прозвище «Калита», и М. Н. Тихомиров. Согласиться с ними мы, однако, не можем. Как и прозвище «Долгая Рука», «Долгорукий», оно впервые встречается в родословных статьях, помещенных перед комиссионным списком Новгородской первой летописи. Последняя по филиграням надежно датируется серединой XV в.53, то есть временем спустя более столетия после смерти Ивана Даниловича. Вообще нужно сказать, что именно в этих статьях мы впервые встречаем и другие известные княжеские прозвища, являющиеся, несомненно, вымышленными. Помимо Мстислава Храброго, о котором речь шла выше, это Всеволод Великое Гнездо, Александр Невский и целый ряд других. Примечательно при этом, что Александр Ярославич назван и Невским, и Храбрым, что, как и в случае с разными вариациями прозвища Юрия, очевидно, свидетельствует о неустойчивом характере прозвища, а значит — и недавнем его появлении. Награждены прозвищами оказались и сыновья Александра, поименованные по стольным городам их княжений — Даниил Московский, Дмитрий Переяславский, Василий Костромской, Андрей Городецкий. Все эти прозвища, как заметил А. В. Сиренов, «весьма характерны. Три из них образованы по одному принципу: Долгая Рука, Великое Гнездо, Калита». Это, по мнению исследователя, «свидетельствует о единовременном их появлении, а именно о том, что они были вымышлены автором статьи “А се князи рустии”, который решал важную для своего времени идеологическую и историософскую задачу утверждения династии московских князей»54. Учитывая это, сложно представить, чтобы прозвище «Калита», как и «Долгая Рука» или «Великое Гнездо», имело негативную окраску55. Как мы помним, согласно житию преп. Пафнутия Боровского, Иван Калита получил свое прозвище благодаря якобы присущей ему исключительной щедрости и нищелюбию. Аналогичным же образом в одной из поздних редакций «Повести о начале Москвы» было прокомментировано и прозвище Юрия Долгорукого, который стал прозываться так будто бы потому, что «зело был из отрочества своего милостив и податлив ко всем своим безпомощным своею десницею, аще что имяше в руках своих, то все раздаяше требующим»56. Роднит прозвища Юрия Долгорукого и Ивана Калиты еще один факт — существование им книжных параллелей. Если прозвище «Долгорукий» было знакомо новгородскому книжнику, прежде всего, из Хроники Георгия Амартола, то прозвище «Калита» он мог встретить на страницах Библии. Так в ней прозывался один из Левитов, глава рода (Неем 10:10), поучавший Закону Господа и читавший перед народом Закон Господа, объясняя притом чтение (2 Езд 9:23, 48). Прозвище московского князя могло пониматься, таким образом, не только буквально, но и символически57. Основы такого понимания деятельности Ивана Калиты были заложены, по-видимому, еще им самим. В записи на так называемом Сийском Евангелии, написанном в 1340 г., незадолго до смерти великого князя, «повелением» чернеца Анании (монашеское имя Ивана Даниловича), содержится наиболее развернутая и интересная оценка подобного рода. Среди прочего в заслугу Ивану Калите в Похвале ставится забота о распространении православия, строительство церквей, борьба с ересями и покровительство духовенству: «...в то бо время благочестию велию восиавши, многимъ ствятымъ церквамъ съзидаемымъ, оучьнию божественых словесъ от оустъ иего иако источнику велию текущю, напаяющи благочестивых святитель сердца, и христолюбивахъ въ иего державе люди. Безбожнымъ иересам преставшимъ при иего державе, ...любяи святительскыи санъ, постничьскоие житъие любя и оудержае правоверную святую вероу. Сирымъ в бедахъ помощник, вдовици от насилник изимая яко от уст лвов»58. Примечательно, что в Похвале он предстает не только царем, но и апостолом. Вся деятельность Ивана Калиты, как подмечал в этой связи Н. С. Борисов, «была проникнута пафосом Священного Писания»; князь «всю жизнь ощущал себя божиим избранником, призванным исполнить провиденциальную миссию... Свою государственную деятельность он понимал как апостольское служение»59. Добавим к этому, что так ее понимать мог не только сам князь, но и древнерусские книжники, приложившие немало сил для легитимации власти дома Ивана Калиты над русскими землями. Венцом этих усилий следует признать Степенную книгу, в которой он предстает как «благородный, Богомъ избранный приемникъ и благословеный наследникъ благочестивыя державы боголюбиваго царствия Русьския земльля великий князь Иванъ Даниловичь, рекомый Калита, внукъ блаженнаго Александра — десятый степень отъ святого и равноапостольнаго Владимера перваго, отъ Рюрика же третийнадесять»60. На протяжении всего повествования о нем, Иван Калита выступает здесь в качестве «благочестия держателя», «боголюбиваго великаго князя..., православиемъ сияюща и богоугодно живуща и всякими добрыми делы украшена и милостива до нищихъ и честь велию подавающа служителямъ святыхъ Божиихъ церквей и техъ учению внимающа»61. Таким образом, прозвища древнерусским князьям давались, как правило, не современниками, а потомками. Одна из первых попыток их изобретения была предпринята в начале XV в. в родословных статьях, читающихся в Новгородской Первой летописи младшего извода. Присутствие в этих статьях целого ряда прозвищ наводит на мысль, что они возникали не стихийно, а именно изобретались, причем в виде некоего целостного комплекса, в соответствии с создаваемой исторической концепцией. В историографии XVI–XIX вв. традиция изобретения прозвищ древнерусских князей была продолжена. В силу довольно позднего возникновения большинства из них, сложно согласиться с распространенным в историографии представлением, что в основной своей массе прозвища отражали реальные черты характера или физические особенности. Более вероятным представляется, что, по крайней мере, некоторые из них имеют книжное происхождение. Поиски княжеским прозвищам параллелей в литературе, составлявшей круг чтения летописца и его потенциального читателя, представляются весьма перспективными и должны быть продолжены.
Источники и ссылки см. в статье.
---
С просьбами о поиске и по темам форума в личку обращаться НЕ НАДО! Вопросы задавайте, пож-ста, в темах, которые я веду или модерирую
ИРИНА НОВАК, к.филол.н., м.н.с. сектора языкознания ИЯЛИ КарНЦ РАН, зам. пред. Комиссии по использованию письменной формы языка тверских карел в публичной сфере.
Тверские карельские диалекты являются наследниками древнекарельского языка, развивавшегося вплоть до XVII века на Карельском перешейке. Военное противостояние России и Швеции XVI–XVIII вв. привело к оттоку карелов с исторической родины. До 1650 г. Корельский уезд по приблизительным подсчетам покинуло около 25 тыс. человек, а после войны 1656–1658 гг. еще более 4 тыс. семей. Для расселения карелов были выделены обширные территории, в том числе опустошенные польско-литовской интервенцией, неурожаями и чумой земли Бежецкого верха, куда переселилось около 20 тыс. карелов [Virtaranta 1961: 33–36; Салохеймо 1995: 458–464].
По результатам Северной войны 1700–1721 гг. Российская империя вернула утраченные ранее земли и у оставшихся в Корельском уезде карелов появилась возможность воссоединиться с родными [Карелы 1983: 38–62]. Переселение шло в те же места, что и в середине XVII в., завершив полуторавековой процесс формирования очагов тверских карельских поселений. В 1859 г. в Верхневолжье насчитывалось более 93 тыс. карелов. В начале XX в. их численность увеличилась до 150 тыс. чел., но с 1937 г. она начала резко сокращаться: к 1959 г. до 59 тыс., к 1989 г. до 23 тыс., к 2002 г. до 14 тыс. и к 2010 до 7394 чел. [Головкин 2001: 225–226; Итоги].
Фиксация и планомерное изучение языка тверских карелов было начато силами финляндских исследователей во второй половине XIX в. Сбором фольклора и лексики в тверских карельских деревнях занимались Д. Европеус (1848 г.), Т. Швиндт (1882 г.), К.Ф. Карьялайнен и В. Алава (1895 г.), Ю. Куйола (1912–1913 г.). Частично материал, собранный Алава и Куйола, был опубликован в изданиях «Suomen kansan vanhat runot. II» (1927) и «Karjalan kielen näytteitä. I» (1932). С 1957 по 1995 гг. языковед Пертти Виртаранта предпринял семь исследовательских поездок к тверским карелам. Итогом его работы в Тверской Карелии стали книги «Tverin karijalaisten entistä elämää» (1961), «Kauas läksit karjalainen» (1986), «Karjalan kieltä ja kansankulttuuria» (1990), «Tverin karjalaisista nimistä» (1992), «Kynällä kylmällä – Kädellä lämpimällä» (1993) и др. Собранный финляндскими исследователями в XIX–XX вв. лексический материал вошел в шеститомный словарь карельского языка «Karjalan kielen sanakirja» (1968–2005) (http://kaino.kotus.fi/cgi-bin/kks/kks_etusivu.cgi).
Советские лингвисты обратились к языку тверских карелов в первой половине XX века. В 1930-е гг. сбором карельского лексического материала занималась кафедра языка и литературы Калининского педагогического института. Начиная с 1957 г., ежегодно организовывались лингвистические экспедиции Института языка, литературы и истории Карельского филиала АН СССР под руководством Г.Н. Макарова. По результатам этой работы в 1963 г. вышел сборник текстов «Образцы карельской речи: Калининские говоры». Огромный вклад в изучение тверских диалектов карельского языка внесла работа по сбору материала для «Диалектологического атласа карельского языка» (1997), для которого А.В. Пунжиной были подготовлены материалы по 36 карельским населенным пунктам Тверской области.
Одновременно велась работа по описанию грамматических систем отдельных диалектов и фиксации карельской речи. В связи с этим следует отметить следующие работы: «Современный карельский диалект села Толмачи» (1946) А.А. Белякова, «Очерк весьегонского говора собственно-карельского диалекта карельского языка» (1964) К.В. Манжина, «Именные категории в калининских говорах карельского языка» (1977), «Словарь карельского языка: Тверские говоры» (1994) и «Слушаю карельский говор» (2001) А.В. Пунжиной, «Näiteid karjala keele Vesjegonski murrakust I, II, III, IV» (1984, 1986, 1989, 1990) Т. Кукка, «Djorža karjala tekstid» (1990) и «Djorža karjala vormisõnastik» (1995) Я. Ыйспуу, «Тверские диалекты карельского языка: Фонетика. Фонология» (2016) И.П. Новак. Это уже не говоря об общих работах по грамматике карельского языка, а также многочисленных научных статьях.
Основываясь на территориальных и языковых критериях, языковеды традиционно различают три тверских диалекта карельского языка, относящихся к южнокарельской группе собственно карельского наречия: толмачевский (Лихославльский, Спировский, Максатихинский, Рамешковский, Бежецкий районы Тверской области), весьегонский (Весьегонский район и сопредельные территории Сандовского, Молоковского и Краснохолмского районов) и держанский диалект (группа деревень Зубцовского района).
Карта: Наречия и диалекты карельского языка Карта: Наречия и диалекты карельского языка
Основу толмачевского диалекта составили карельские говоры Вышневолоцкого, Новоторжского и Бежецкого уездов, вошедших позже в большинстве своем в состав Карельского национального округа. Своим названием диалект обязан селу Толмачи, некогда являвшемуся районным центром Новокарельского района, самого густонаселенного карелами. Именно толмачевский диалект является самым распространенным и жизнеспособным из тверских. Письменность тверских карелов изначально сформировалась и по сей день развивается именно на его основе.
Исследователь тверских карельских диалектов А.В. Пунжина особо отмечает, что «толмачевский диалект выделяется значительной однородностью и широтой распространения лексики» [Слушаю 2001: 4]. Количественный анализ тверской части карт «Диалектологического атласа карельского языка», произведенный К. Вииком, позволил выделить в толмачевском диалекте две группы говоров: северную и южную (17 % отличий) [Wiik 2004: 51, 59].
Бывший Весьегонский уезд объединил карельские говоры своей территории в одноименный диалект. Весьегонские карелы составляют незначительную часть от всех тверских (около 5 %). Согласно Т. Кукку, с точки зрения языка, весьегонский диалект довольно однороден, однако, есть существенные отличия между его западными и восточными говорами на уровне фонетики и лексики [Kukk 1989: 9], что подтверждают и результаты исследования К. Виика (20 % отличий) [Wiik 2004: 58–59].
На территории бывшего Зубцовского уезда в нескольких деревнях вдоль р. Держа вплоть до начала XXI века можно было услышать речь носителей держанского диалекта. В силу компактности расселения зубцовских карелов диалект являлся довольно однородным.
Исследователями неоднократно отмечалась как безусловная близость толмачевского и весьегонского диалектов (17–30 % отличий), так и выделение на их фоне держанского диалекта (более 41 % отличий) [Wiik 2004: 56, 59]. Удаленное от основных тверских карельских территорий расположение зубцовских карельских деревень, очевидно, не могло не сыграть своей роли [Слушаю 2001: 5].
Междиалектные отличия в группе тверских карельских диалектов удается обнаружить как на уровне лексики, так и морфологии, однако, наиболее богатый материал дает сравнение их фонетических систем. К основным фонетическим особенностям, маркирующим тверские диалекты карельского языка следует отнести:
1) фонематические различия восходящих дифтонгов. Так, отличительной особенностью восточных говоров весьегонского, а также южных говоров толмачевского диалекта является наличие дифтонга i̮a там, где в двух других диалектах и западных весьегонских говорах выступает дифтонг ua, напр., тлм., всг., држ.: mua ʻземляʼ, muamo / muam (држ.) ʻмамаʼ, ruadaja / ruadai (држ.) ʻрабочийʼ; тлм. (южн.), всг. (вост.): mi̬a, mi̬amo, ri̮adaja. Исключительной особенностью держанского диалекта является дальнейшее расширение восходящих дифтонгов, напр., тлм., всг.: tuodih ʻони принестлиʼ, yö ʻночьʼ, vielä ʻещеʼ, pieluš ʻподушкаʼ; држ.: tuadih, yä, viäl’, pialuš;
2) основным фонетическим отличием держанского диалекта от остальных является наличие в нем явлений апокопы (выпадение конечных гласных слова) и синкопы (выпадение гласных кратких слогов внутри слова), напр., држ.: akk ‘старуха’, kyl’ ‘деревня’ / ʻбаняʼ; hambhat ‘зубы’, šantah ‘они говорят’; тлм., всг.: akka, kylä / kyly; hambahat, šanotah;
3) дистрибуция свистящих и шипящих согласных. В этом отношении можно выделить две группы. К первой относятся восточные говоры весьегонского диалекта, для которых характерно употребление свистящих согласных в положении перед гласными переднего ряда и шипящих согласных в твердой позиции, напр., as’tie ‘посуда’, kaksi ‘два’, kezä ‘лето’, ištuo ‘сидеть’. Вторая группа объединяет западные весьегонские говоры, толмачевский и держанский диалекты, в которых шипящие согласные выступают в позиции перед гласными переднего ряда, а свистящие после гласного i, напр., aštie, kakši / kakš (држ.), kežä / kež (држ.), istuo / istu (држ.);
4) отдельные случаи палатализации. В весьегонских говорах переднеязычные согласные в целом чаще подвергаются палатализациии, чем на остальной территории распространения тверских карельских диалектов, напр., всг.: šin’n’e / s’in’n’e ‘туда’, män’e ‘иди’, per’eh ‘семья’, pagiz’en ‘я говорю’, šanot’t’ih ‘они сказали’, heboz’et ‘лошади’; тлм.: šinne, mäne, pereh, pagizen, hebozet.
Развитие междиалектных отличий в тверских диалектах карельского языка может быть связано с двумя процессами. Во-первых, речь идет о сохранении современными тверскими карельскими говорами диалектных особенностей восходящих к древнекарельскому языку (пункты 1 и 3). Во-вторых, нельзя оставить без внимания существенное влияние на тверские диалекты карельского языка местных говоров русского языка (пункты 2 и 4). Конечно, широкое распространение двуязычия среди тверских карелов, когда русский язык сначала становится вторым родным языком, а, со временем, и первым, не могло не привести к изменению внутренней структуры карельского языка. В него пришло огромное число заимствований, посредством которых русский язык существенно повлиял на фонетическую систему карельских диалектов.
Литература: Головкин, А.Н. 2001: История Тверской Карелии. Тверь, 2001. 302 с. Итоги = Тома официальной публикации итогов Всероссийской переписи населения 2010 года [Электронный ресурс] URL: http://www.gks.ru/free_doc/new...2-tom4.htm (дата обращения: 5.11.16). Карелы Карельской АССР. Петрозаводск, 1983. 288 с. Салохеймо, В. 1995: Рождение Тверской Карелии // Прибалтийско-финские народы: История и судьбы родственных народов. Ювяскюля, 1995. С. 455–464. Слушаю карельский говор / Сост. А.В. Пунжина. Петрозаводск: Периодика, 2001. 208 с. Kukk, T. 1989: Vesjegonskin karjalaisten tšastuškoja. Helsinki, 1989. 82 s. Virtaranta, P. 1961: Tverin karjalaisten entistä elämää. Porvoo-Helsinki, 1961. 271 s. Wiik, K. 2004: Karjalan kielen murteet. Kvantitatiivinen tutkimus: Turku. 2004. 75 s.
---
С просьбами о поиске и по темам форума в личку обращаться НЕ НАДО! Вопросы задавайте, пож-ста, в темах, которые я веду или модерирую
Диалектный «Словарь собственно-карельских говоров Карелии» содержит около 22 тысяч словарных статей. В его основу положена лексика собственно карельского наречия, распространенного на территории Калевальского, Лоухского, Беломорского, Кемского, Медвежьегорского, Муезерского и Суоярвского районов Республики Карелия. Словарь составлен на основе расшифровок магнитофонных записей, сделанных сотрудниками Института языка, литературы и истории Карельского научного центра Российской Академии наук во второй половине ХХ века в полевых условиях во время лингвистических и фольклорных экспедиций, также при составлении словаря широко использованы опубликованные работы и архивные материалы. В словаре приводятся примеры из народных песен, причитаний, рун, заклинаний, сказок, много метафорической фразеологии, пословиц и поговорок. Словарь предназначается в первую очередь для финно-угроведов, исследователей прибалтийско-финских языков, а также для учителей, учащихся школ и вузов, для всех, кто интересуется диалектной лексикой собственно карельских говоров карельского языка. Словарь издан при финансовой поддержке Министерства Республики Карелия по вопросам национальной политики и связям с религиозными объединениями.
---
С просьбами о поиске и по темам форума в личку обращаться НЕ НАДО! Вопросы задавайте, пож-ста, в темах, которые я веду или модерирую
Если ранее ссылка публиковалась - просто удалите пожалуйста ( модератору).
Эта книга- исследование Бориса Генриховича Унбегауна была выполнена в эмиграции. Автор, ученый- славист, учился в Любляне и Сорбонне, работал в Париже, Страсбурге, Брюсселе, Оксфорде, Нью-Йорке. Второе имя ученого- Оттокар, своего рода германский аналог имени Рюрик.
---
Ищу сведения по Куньинскому району Псковской области ( бывший Торопецкий уезд) о Львовых, Фомицких, Шляхтенковых, Болотовых, Яковлевых.
- Ластовка ( берег Жижицкого озера), Васьково( недалеко). Андроново ( озеро Двинь). Францово (Труженик) близ дер.Груздово (Ломы).
До середины XVIII века представители духовенства в России вообще не имели фамилий. В дофамильный период священников называли только по имени (поп Василий, отец Александр, батюшка Иван) иногда с присовокуплением прозвища (поп Василий Рябой) или места, где служил священник, например, Покровский поп Василий (т. е. священник Покровской церкви по имени Василий), при этом никакой фамилии не подразумевалось. Их дети, если возникала в том необходимость, часто получали фамилию Попов (или Дьяконов).
Фамилии у русского духовенства начали появляться только во второй половине XVIII века . Некоторые священнослужители приобретали фамилии при выпуске из семинарии: Афинский, Духосошественский, Бриллиантов, Добромыслов, Благонравов, другие – по месту своего служения или по названию больших церковных праздников: Покровский, Благовещенский, Богоявленский, Введенский, Воздвиженский и т. д. Фамилии духовенства не всегда являлись родовым наименованием, т.е. они необязательно наследовались от отца к сыну, эти фамилии принято относить к разряду искусственных, и это чрезвычайно интересный лингвистический феномен, который в современном ономастиконе часто обозначается как «духовные фамилии» или «семинарские фамилии». Практика давать церковнослужителям искусственно созданные фамилии сложилась в XVIII веке и продолжалась около двух веков. Обычно вместо наследуемой от отца фамилии ученик духовной семинарии получал новую, «придуманную», в качестве награды или наказания. Впоследствии дети священников наследовали эти фамилии, тем самым давая им возможность распространения и закрепления в русской ономастической традиции. Фамилии русского православного духовенства разнообразны и живописны, подчеркивает Б.-О. Убенгаун, ведь «изобретательность людей, дававших фамилии, была практически неистощимой» . В монографии Б.-О. Унбенгауна приводятся исторические воспоминания: «Американский путешественник, посетивший Россию в XIX в., с удивлением отмечал, что русские священники не носят фамилии своих отцов. Именно при поступлении в училище или семинарию сыновья духовных лиц получали обычно новую фамилию». Вот как вспоминает об этом известный историк церкви академик Е. Е. Голубинский: «Когда мне исполнилось семь лет, отец начал помышлять о том, чтобы отвести меня в училище. Первым вопросом для него при этом было: какую дать мне фамилию. В то время фамилии у духовенства еще не были обязательно наследственными. Отец носил такую фамилию, а сыну мог дать, какую хотел, другую, а если имел несколько сыновей, то каждому свою особую (костромской архиерей Платон прозывался Фивейским, а братья его один Казанским, другой – Боголюбским, третий – Невским). Дедушка, отцов отец, прозывался Беляевым, а отцу в честь какого-то своего хорошего знакомого, представлявшего из себя маленькую знаменитость, дал фамилию Песков. Но отцу фамилия Песков не нравилась (подозреваю, потому что, учившись в училище и семинарии очень не бойко, он слыхал от учителей комплимент, что у тебя-де, брат, голова набита песком), и он хотел дать мне новую фамилию, и именно фамилию какого-нибудь знаменитого в духовном мире человека. Бывало, зимним вечером ляжем с отцом на печь сумерничать, и он начнет перебирать: Голубинский, Делицин (который был известен как цензор духовных книг), Терновский (разумел отец знаменитого в свое время законоучителя Московского университета, доктора богословия единственного после митроп. Филарета), Павский, Сахаров (разумел отец нашего костромича и своего сверстника Евгения Сахарова, бывшего ректором Московской Духовной Академии и скончавшегося в сане епископа симбирского), заканчивая свое перечисление вопросом ко мне: «Какая фамилия тебе более нравится?» После долгого раздумывания отец остановился наконец на фамилии Голубинский. Кроме того, что Федор Александрович Голубинский, наш костромич, был самый знаменитый человек из всех перечисленных выше, выбор отца, как думаю, условливался еще и тем, что брат Федора Александровича Евгений Александрович был не только товарищем отцу по семинарии, но и был его приятелем и собутыльником…» Как видим, изменение фамилии воспринимается как нечто вполне естественное и неизбежное. В дальнейшем фамилия могла меняться еще несколько раз: при переходе из училища в семинарию, из семинарии в Академию, при переходе из класса в класс и даже несколько раз в течение курса. В подобных случаях фамилия давалась ректором или же архиереем: в этих случаях, как правило, семинаристу не давалась фамилия какого-то другого лица (как это имело место в случае с Е. Е. Голубинским), но он получал искусственно образованную фамилию. Отличительным признаком типичных семинарских фамилий является вообще их искусственность, которая может проявляться, между прочим, и в чисто формальном аспекте: ср., например, наличие форманта -ов там, где по словообразовательной структуре ожидается -ин, в таких характерных семинарских фамилиях, как Розов, а также Палладов, Авроров и т.п.». Мы будем исходить из того, что фамильное имя всегда рассматривается в диалектической связи с другими явлениями, в конкретных исторических и социальных условиях, что в свою очередь позволяет изучать этот феномен не только с позиции языка, но и как социальный знак, особый историко-культурный ориентир. Каковы же наиболее известные способы образования фамилий в духовном сословии? Во-первых, ряд фамилий был образован из русских путем перевода их основ на латинский язык и присоединения к латинской основе суффикса – ов или – ск и окончания – ий: Бобров – Касторский, Гусев – Ансеров, Орлов – Аквилев или Аквилевский, Скворцов – Стурницкий, Песков – Аренов и Аренский. Также переводились основы фамилий на греческий язык: Хлебников – Артболевский, Холмский – Лофицкий, Крестовский – Ставровский, Первенцев – Протогенов, Петухов – Алекторов, Зверев – Фиров, Зайцев – Лаговский. Кроме того, основой искусственных фамилий выбирались латинские (реже – греческие) слова, характеризующие нрав или поведение их носителей. Например, Гиляровский (от hilaris – «веселый»), Верекундов (от verecundus – «скромный»), Капацинский (от capax – «способный»), Синцеров (от sincerus – «искренний»), Велосипедов (от veloces pedes – «быстрые ноги»; эта фамилия встречается в ранних источниках, и мы смеем предположить, что ее происхождение не связано с «велосипедом») и т.п. Во-вторых, многие фамилии намеренно придумывались для лиц, обучавшихся в духовных училищах. Так, например, руководство Московской духовной академии сменило в 1838 году фамилию учащемуся Пьянкову на Собриевский, что в переводе с латинского значит «трезвый, трезвенник». Меняло оно и другие фамилии: Любовников, Пропойкин и т.п., так как считало их недопустимыми для служителей культа. В-третьих, фамилии давались в честь церковных праздников, библейских героев и событий. Именно такова генеалогия фамилий Успенский, Рождественский, Благовещенский, Вознесенский, Введенский, Воздвиженский, Сретенский, Борисоглебский, Петропавловский. Часто истоком фамилий становились названия приходов и церквей или место рождения семинариста: Казань – Казанский, Белынь – Белинский, Красная Горка –Красногорский, Красное Поле – Краснопольский, Новгород – Новгородский. Кроме того, распространенной практикой было формирование фамилий по названиям растений, минералов, птиц, сторон света, времен года, дней недели, астрономических понятий: Абрикосов, Аметистов, Ветринский, Виноградов, Голубинский, Левкоев, Цветков, Лебединский, Кипарисов, Кораллов, Бриллиантов, Востоков, Пятницкий, Субботин. Фамилии могли образовываться от личных мужских и женских имен: Алексей –Алексеевский, Андрей – Андреевский, Анна – Анненков, Екатерина – Екатеринский. Семинаристы получал фамилии в честь ученых и поэтов античности: Анаксагоров, Аристотелев, Евклидов, Сократов; в честь древнегреческих и римских богов и античных городов: Аврора – Аврорин, Авроров, Адонис – Адонисов, Аполлон – Аполлонов, Афины – Афинский, Спарта – Спартанский, Коринф – Коринфский. Не вызывает сомнений искусственное церковное присхождение фамилий, образованных от эпитетов, данных святым: Богословский, Ареопагитский, Златоустовский, Первозванский, Победоносцев. Нередким было и преобразование простонародной фамилии. Так, Ларионов превращался в Илларионова, Иванов – в Иоаннова, Александров – в Александровского, Нефёдов – в Мефодиева. Частыми были фамилии, соответствующие церковному чину, таковые давались служителям и работникам церкви, а также их детям: Владыкин, Игумнов, Дьяков, Дьяконов, Протодьяконов, Пономарев, Ключарев, Звонарев, Попов, Поповский. Представляющей особый интерес была традиция награждать семинариста фамилией, отражающей те или иные черты его характера. При этом лучшим ученикам давались фамилии наиболее благозвучные и несшие сугубо положительный смысл: Любомудров, Добронравов, Добромыслов, Сперанский (русский аналог: Надеждин), Беневоленский (русский аналог: Добровольский), Добролюбов, Боголюбов, Сладкопевцев, Смиренномудренский и прочие. Наоборот, ученикам недостаточно прилежным придумывали фамилии неблагозвучные (например, Гибралтарский) или образованные от имен отрицательных библейских персонажей (Юдин, Фараонов). Объясняя происхождение получаемых ими фамилий, семинаристы часто шутили «По церквам, по цветам, по камням, по скотам, и яко восхощет Его Преосвященство» Большинство фамилий священников оканчивалось на –ский/-ской (-цкий/-цкой)., эта модель образования фамилий считалась более «благородной» имела польско-белорусо-украинские корни: выходцы из этих мест имели влияние на русскую церковь в XVII-XVIII вв. Такие фамилии стали наиболее популярными среди представителей русского православного духовенства. Это не осталось незамеченным, и в народе нередко награждали семинаристов иронической фамилией По-морю-аки-по-суху-ходященский, а иногда и того занозистее: Через-забор-на-девок-глядященский. Нетрудно догадаться, что здесь обыгрывается не только традиционное окончание семинарских фамилий, но и их сложный морфологический состав (ср. Смиренномудренский). Особо следует отметить, что дети иереев, протоиереев чаще всего имели фамилии, поэтому либо оставляли родовую фамилию, либо получали новую. Дети же дьячков и пономарей чаще всего фамилий не имели, поэтому по окончании училища или семинарии получали новую.
...... Лишь с середины XIX века практика награждения семинаристов фамилиями была практически упразднена, а имеющиеся (и вновь образованные) фамилии получили код родовых, передающихся по наследству, т.е. стали фамилиями в собственном смысле. В указе Синода от 18 ноября 1846 г. сказано: «В некоторых епархиях существует обычай переменять воспитанникам духовных заведений фамилии их отцов и усваивать прозвания, нередко весьма странные и несвойственные для лиц духовного звания. Таковой обычай, которому нигде нет примера, противен разуму постановлений о союзе семейственном, устраняет достодолжное уважение к поколениям, поставляет каждого вне общественной связи с предками и потомками и по делам производит запутанность и даже совершенную невозможность разрешать вопросы о различии прав по их происхождению. <Предписывается> по всему Духовному ведомству, чтобы впредь никому в сем ведомстве не усвоялись фамилии произвольные, но чтобы по общему правилу дети сохраняли фамилии своих отцов». Это постановление было подтверждено указами от 31 декабря 1851 г. и от 7 июля 1857 г., причем последний указ предписал сыновьям бесфамильных отцов дать фамилии, образованные от имен отцов (таким образом, фамилии в этом случае должны были совпадать с отчествами)............
---
С просьбами о поиске и по темам форума в личку обращаться НЕ НАДО! Вопросы задавайте, пож-ста, в темах, которые я веду или модерирую