Поляки в Западной Сибири (Польша (Polska))

СИБИРСКИЕ КАЗАКИ «ЛИТОВСКОГО СПИСКА»

История польско-сибирских связей ведёт отсчет с похода дружины атамана Ермака в 1582-1585 гг., положившего начало присоединению Сибири к Московской Руси. Первые сибирские летописи, древние акты XVI-XVII вв., а вслед за ними историки Г.-Ф. Миллер, И.-Е. Фишер, Н.М. Карамзин и многие другие отмечают участие как в ермаковской эпопее, так и в последующих событиях пионерского периода истории Сибири, «литвинов» (литовцев), называемых также «служилой литвой» и казаками «литовского списка» [3; 40; 47; 32]. Следует ли видеть в литвинах XVI-XVII вв. этнических литовцев, ведь в документах они фигурируют преимущественно под польскими фамилиями? Какую роль они сыграли в русской колонизации территорий Западной Сибири? Идёт ли в данном случае речь только о пленных, на чём делают акцент историки XVIII-XIX вв.? Обратимся к истории. Во второй половине XIV в. возникает, а в первой половине XV в. утверждается уния двух государств: Польши и Великого княжества Литовского, включающего этнографически литовские и русские земли. Эту общую территорию, подчиненную польской короне, дом Гедымина увеличивает в одиннадцать раз. Такой рост мощи польско-литовского государства изменяет значение этнонима «литвин» (литовец) [37, с. 20-31]. Начиная с XVI в. литвин – не только человек, говорящий по-литовски, но также по-русски и по-польски, т.е. это любой житель огромных пространств Великого княжества Литовского. Его родовая литовская и русская знать получает права польской шляхты, выбирает послов на сеймы, входит в состав Сената, поскольку от 1569 г., от Люблинской унии, у польско-литовского государства общий парламент, хотя и имеющий два правительства. Процесс добровольной полонизации Литвы приводит к повсеместному вытеснению не только литовского языка, который никогда в Княжестве не был государственным, но и русского (с начала XVII в.). Этому способствуют: Костёл, поскольку ксёндзы и монахи, поселившиеся в Литве, имеют польское происхождение, шляхта (около 12% населения Литвы к XVIII в.), мещане и евреи, средством общения которых служит польский язык, который признают своим национальным языком, кроме того, и литовские кальвинисты. В сферу действия польского языка не входит только сельское население, верное литовскому и русскому диалектам. В XVII в. Великое княжество Литовское можно считать абсолютно полонизированным. Возникший там патриотизм Речи Посполитой (Rzeczypospolitej Polskiej, т.е. Республики Польша – С.Ф.) не исключает местного патриотизма. Жители Царства Польского называются «короняжами», Литвы – «литвинами», но и те, и другие, носители польской культуры, ощущают свою принадлежность к единому государству. Это похоже на то, как жители национально-территориальных образований России, осознают российское гражданство. Точно также А. Мицкевичу и Ю. Пилсудскому, называвшим себя «литвинами», уже в период разделов польского государства и в голову не приходило, что при этом они перестают быть поляками. Они лишь тем самым хотели подчеркнуть, что являются поляками с территорий давнего Великого княжества Литовского, части Речи Посполитой. Казаки «литовского списка», значащиеся в историографии первых полутора столетий освоения Сибири, -это, как увидим ниже, в основном представители польской шляхты с земель Великого княжества Литовского, защищавшие рубежи объединённого польского государства. И в российском войске они оказывались, попадая в плен или нанимаясь на службу. Чем же объяснить их растущее присутствие в Московии? Факт наличия в отряде Ермака «литвинов» не вызывает удивления. Известный русский историк В.О. Ключевский в труде «Сказания иностранцев о Московском государстве» (первое издание в 1866 г.) приводит любопытные мнения иноземцев из почти 40 источников, убеждающих в том, что «литвины»-наёмники – характерная черта повседневности Московии XVI-XVII вв. [33]. Так, в частности, в первой половине XVI в., при великом князе Василии, в русском войске положено было начало важному нововведению: в сражение начали вводить пехоту. По свидетельству С. Герберштейна, Василий вывел в поле пехотный отряд против татар вместе с пушками. По его же словам, у этого князя было 1500 пехоты, состоявшей «из литовцев и всякого сброда» [27, с. 114.]. «Ясно, что эта пехота имела характер, отличный от употреблявшихся до того времени пеших отрядов; можно думать, что этим сбродным отрядом положено было основание постоянной пехоте в московском войске», - резюмирует В.О. Ключевский [33, с. 67-68]. В конце XVI в. в «Описании Московии» А. Гваньини сообщает, «что русские в его время очень часто и очень искусно действовали пушками, выучившись этому у каких-то беглых итальянцев, немцев и литовцев» [33, с. 73]. Превосходя в деле военного искусства татар, москвитяне значительно уступали в нем своим западным соседям. Тот же А. Гваньини отмечает, что «открытый бой с поляками и литовцами в чистом поле…очень редко удаётся московскому войску, и оно редко вступает с ними в такой бой, потому что не имеет тех качеств, которыми враги обыкновенно побеждают его, не имеет ловкости и стойкости, не умеет драться и владеть оружием по правилам искусства. Подобно всем восточным ополчениям, состоящим преимущественно из конницы, оно, за недостатком искусства, старалось брать более количеством и силою первого натиска, нежели стойкостью и строгим порядком в действии» [33, с. 77]. Именно в XVI в., подводит итог В.О. Ключевский, «все резче и резче обнаруживалось расстояние, на которое Москва отстала в военном искусстве даже от Литвы, не говоря уже о других западных государствах» [33, с. 78]. В то же время в самой Москве, по словам Д. Флетчера, польское войско находится на очень хорошем счету [33, с. 78]. «По выражению Корба, только татары боялись московского оружия; западные соседи смеялись и над духом и над искусством московских ратников. Увеличение враждебных столкновений с западными соседями, тяжёлый опыт, выносимый отсюда, сознание отсталости – все это заставляло московское правительство, обыкновенно во всем так ревниво оберегавшее старину, отцовский обычай, делать некоторые перемены в ратном деле, хлопотать о наряде, о найме способных заправлять им иностранцев, о заведении постоянной пехоты» [33, с. 79-80]. Вследствие того, что ближайший западный сосед Московии Литва, количество литовских воинов, служивших русском у царю по найму, представляется едва ли не превалирующим над другими вместе взятыми иноземцами. В XVII в., отмечает Я. Рейтенфельс в «Сказании светлейшему герцогу тосканскому о Московии», для «привлечения большого числа опытных иноземных офицеров им назначали жалованье гораздо большее, нежели русским. В Москве в XVII в. постоянно жило много иностранных полковников и офицеров, которые в мирное время оставались без дела, получая половинный оклад жалованья, так как войска, которыми они командовали, в мирное время распускались. Когда открывалась война, иностранным офицерам поручали командование рейтарскими и солдатскими полками и выдавали полные оклады: рейтарскому полковнику шло тогда денежного жалованья по 40 рублей в месяц, подполковнику по 18, майору по 16, ротмистру по 13, поручику 8, корнету 7. В солдатских полках жалованье было несколько меньше… При поступлении на службу иностранец получал от царя в подарок платье, лошадь и прочее. Несмотря на выгоды, которыми пользовались иностранные офицеры на русской службе, многие из них высказывали Мейербергу сожаление, что оставили свою родину и пошли искать счастья в Москву; они жаловались на то, что по выслуге условленного срока нет возможности вырваться из Москвы; если для удержания иностранца на службе долее срока не помогали разные приманки и награды, упрямого ссылали в какое-нибудь отдаленное место, откуда трудно было выбраться. В оправдание таких стеснений иностранцам говорили в Москве, что нечестно покидать службу, когда идёт или ожидается война; а на это всегда можно было сослаться, так как Московское государство по характеру своих отношений с соседями постоянно или воевало, или ожидало войны» [33, с. 89-90]. Принимая во внимание вышеизложенное, можно заключить, что «литвины»-первопроходцы сибирских пространств XVI-XVII вв. – это, во-первых, пленные участники Ливонской войны (1558-1583) и непрекращающихся пограничных боев Литвы и Московии в течение XVI-XVII вв., присягнувшие на верность русскому государю и, таким образом, перешедшие к нему на службу, а, во-вторых, собственно наёмники-добровольцы. «Литва» обеих категорий относилась к служилым людям «по отечеству»: детям боярским (выборным, дворовым, городовым), а не «по прибору» (стрельцы, казаки, пушкари и т.п.), получая независимо от причин появления в Сибири одинаковое жалованье согласно разряда. Зыбкая граница в положении тех и других исчезает и вовсе с учетом того, что служба наёмников, как видим, носит принудительный характер. Обратимся к деяниям бывших воинов королей Стефана Батория, Сигизмунда III Вазы, Владислава IV, литовских гетманов: Кшиштофов I, II и Януша XI и Яна-Кароля Ходкевича, а также их последователей, которым в Сибири удалось добыть славу военными удачами и строительством городов. Число и имена «литвинов», участвовавших в походе Ермака, вряд ли когда-либо удастся установить. В то же время, по мнению петербургского учёного Р.С. Скрынникова, поляком был один из сподвижников Ермака атаман Никита Пан, когибший при покорении Кодского княжества (в районе построенного в 1583 г. Берёзова) [49, с. 53]. Относился к «литве дворовой» и первый администратор Сибири, воевода, князь Семён Болховский. Болховские, выходцы из Литвы, владевшие поместьями в Муроме и Ростове, служили царю добровольно. Князь Семён Болховский накануне сибирского похода значился вторым воеводой в небольшом городке Курмыш на Волге [49, с. 122]. Одной из известных фигур в истории Сибири конца XVI в. следует считать Александра Черкаса Корсака [1. - Т. 3. С.1-4; 40. С. 288, 359; 2. С. 99], прозвища которого указывают на связь с запорожскими казаками и полоцкой шляхтой. Он был в отряде Ермака на протяжении всего похода на сибирского хана Кучума и даже входил в посольство к царю Ивану Грозному. Позднее, вернувшись с отрядом князя Болховского, которого в числе многих других не станет той же зимой, Черкасс вновь уйдёт на Русь с казаками после гибели атамана Ермака. В следующем 1586 г., однако, «Черкас Александров с товарищи» примет участие в очередном «государевом» походе в Сибирь. Именно в этом году с воеводами Василием Сукиным и Иваном Мясным, многими русскими людьми и Ермаковыми казаками он заложит 29 июля Тюмень, «ворота Сибири», а затем, весной 1587 г. Тобольск, в котором будет служить казачьим атаманом, письменным головой служилых юртовских татар, и, наконец, в 1594 г. Тару, обогатив свой послужной список ратным усердием в разгроме хана Кучума на реке Ирмень в 1598 г. и сопровождением царственных пленников в Москву. Родоначальником многочисленного тобольского клана Аршинских был «литвин» Павел из-под Орши. Причину изменения написания фамилии здесь следует видеть в качественной редукции гласного «О» в первом безударном слоге, звучание которого перешло в «А». Именно в результате написания фамилии по произношению, по-русски, а не по-польски, с чётким проговарием «о» даже в безударной позиции, Павел Оршинский становится Аршинским. Так он записан среди участников битвы с ханом Кучумом на реке Ирмень в 1598 г. [1. - Т. 2. С. 6]. Его сын Богдан становится казачьим головой Тобольска, командиром «старой сотни» ермаковских казаков, отправляется в походы на Ямыш-озеро, где русские добывают соль, приводит к присяге татарские улусы на озере Чаны. Воин и дипломат, Богдан имел свою деревню и несколько дворов, занимался и торговлей. В 1625 г. он ездил в «Колмаки к Ишимовым детям царевича Сибирского» [44. – Т. 2. С. 1067; 50. С.7, 13; 46. – Т. 2. С.26, 106, 140-141; 4. С. 85; 7. С. 209], т.е. к потомкам хана Кучума с посольским поручением. С ним были тобольские служилые люди «литва»: Томилко Петров, Дружинка Кулигин, Кирюшка Крупленский, Гришка Урбанов, Матюшка Коломильцов, Петрушка Матусов и другие. А встречал их в Тобольске сын боярский Ян Павлуцкий, о котором речь впереди. Иногда отчётливо русская форма фамилий «литвинов»: Петров, Иванов не должна смущать, поскольку в данном случае речь идёт о принявших православие. Это относится также и к Поляковым, и к Ляховым, и к Литвиновым, и частично к Выходцевым. Фамилии Урбанов и Матусов, вероятно, производные от Урбанович (Урбанский) и Матусевич (Матусовский). Упоминаются «литвины» и фамилия Аршинский в «Летописи Сибирской тобольского ямщика Ивана Черепанова», датированной по содержанию 1646 годом, в разделе об организации обороны г. Тобольска от калмыков: «В Пермских воротах и от них до Базарных ворот велено знать сын боярскому Борису Аршинскому и атаману Степану Выходцеву. У них в команде двадцать человек архиерейских дворовых служителей, 14 человек дьячков и пономарей, 16 казачьих детей, 44 человека тобольских служивых людей, которые на службу свою на очередь наймовали, а сами в Тобольску жили. И с теми всего 156 человек. От артиллерии была в Пермских воротах пушка медная пулею в два фунта, при ней десять пуль железных, двадцать фунтов с половиной пороху. Пушкарь Григорий Ширков, да на поворот той пушки один крестьянин, да у боевых окон у верхних и у нижних восемь человек казачьих детей… Под горою, у государевых амбаров, где казенный магазин стоит, велено быть атаману и с ним 30 человек тюменских казаков; под горою же … велено быть ротмистру литовскому и головам конных казаков, голове же татарскому с литвою и конными казаками и с юртовскими служивыми татары… Отставных военных служителей столько было: 3 казачьих головы, 1 ротмистр литовский, 36 сын боярских, 5 атаманов казачьих, 114 литовцев, 93 конных казака, 21 новокрещенных, 77 стрельцов, 321 пеших казаков, 240 служивых татар» [36, с. 192-194]. Из текста документа следует, что литовцев, относящихся к коннице, на 1646 г. в Тобольске больше, чем конных казаков, и подчиняются они ротмистру, а затем «литвину» сыну боярскому Б. Аршинскому, разделяющему ответственность за оборону города с казачьим атаманом С. Выходцевым. К потомкам Павла Аршинского относится и «тобольский литовского списку ротмистр Данило Данилов сын Аршинский» [46. - Т.2. С. 271-276, 415, 503, 505; 3. С. 372; 1. – Т. 4. С. 454, 456, 481], тобольский сын боярский, с 1668 г. Нерчинский воевода. В 1670 г. он отправит в Китай с посольством сына боярского Н. Милованова «без государеву указу», самостоятельно полагая, что царское величество желает жить со всеми в мире. В связи с упоминанием должности воеводы уместно подчеркнуть, что само это слово вместе с понятием, как и связанный с ним принцип территориального управления, были заимствованы из Речи Посполитой. Ещё И.-Е. Фишер со ссылкой на Г.-Ф. Миллера отмечал: «Польские провинции управляемы бывают воеводами, а по примеру их и в России над городами и их уездами определяли воевод» [47, с. 150-151]. Вслед за Г.-Ф. Миллером он также объяснит появление «литвинов» в Сибири только пленом и, подчёркивая их близость к казачеству, отметит и их своеобразие: «Со времени державы царя Иоанна Васильевича всех пленных поляков и литвинов обыкновенно рассылали в пограничные города, а особливо в Сибирь, где они употребляемы были в военную службу. Они с казаками содержаны были равно во всём, но служили особенно, и имели собственных своих начальников, при том удержали и прежнее своё имя литвинов» [47, с. 254-256]. Действительно, чаще всего в документах командир «литвинов» называется ротмистром, а реже –атаманом и письменным головой. И живут казаки «литовского списка» чаще обособленно и компактно в т.н. «литовской слободе», возникающей в каждом сибирском городе [28, с. 25]. Цифры, приводимые в документальных источниках или историками относительно активной роли «литвинов» в освоении сибирских пространств, иногда просто поражают. В 1593 г. для постройки Тарского городка на Иртыше из поволжских городов Казани и Тетюшей за Урал посылается тысяча пленных из Великого княжества Литовского [28, с. 23]. И.-Е. Фишер так опишет это событие: «Для того князь Андрей Елецкий с двумя письменными головами послан был в Сибирь с таким повелением, чтоб приискать удобное место на реке Таре к заложению нового города, или, ежели на Таре не сыщутся все потребные способности, выбрать другое ближнее место у Иртыша. Они со 145 человеками стрельцов пустились в обыкновенный путь через Чердынь и Лозву, где положа на суда съестные свои припасы, поехали в Тобольск. Там собралось великое множество всяких людей: татар, полоненых поляков, литвинов, черкасов и казаков, которые вместе с московскими стрельцами 1500 человек составляли. Одна их часть должна была служить конницею против скитающегося всюду в степях Кучума, а другие имели употреблены быть в работу на судах, так же для строения и прикрытия нового города. Пришед на назначенное место, нашли они, что места около реки Тары низки, и к разведению пашен неудобны, ниже от наводнений довольно безопасны. Чего ради выбрали они речку Агарку, которая далее к низу, в 40 верстах от устья рекиТары, с западной стороны в Иртыш впадает. Устье сей речки, хотя и на низких луговых местах: но едва с версту от берега реки Иртыша весома воздвигается земля; и так избрано сие место, и строение нового города в 7102 (1594) году счастливо окончено. Оный назван назначенным сперва именем Тарою, несмотря, что место для приведённой причины переменить надлежало» [47, с. 180]. Как видим, уже по второй цитате сочинения И.-Э. Фишера он различает поляков, проживавших собственно в «Коронных землях» (которых попадало в Сибирь намного меньше, чем «литвинов»), и собственно «литвинов», жителей Великого княжества Литовского, соединенных унией в Республике Польша. Различали «литвинов» и поляков и представители сибирской администрации. Так, тобольский воевода Иван Хилков в ответ на запрос из Москвы в отношении шкловского доминиканца Станислава Гренского и двух дубровенских бернардинцев Фоустела Добролевского и Мелхела Вороны, пленных периода войны Московии с Речью Посполитой в 1654-1667 гг, называет их исключительно «поляками», сообщая, что М. Ворона в Сургуте крестился, приняв имя Василий [41. С. 191]. В то же время прибывшие в январе 1656 г. в сургутскую ссылку Богдан Халецкий и Богдан Матшечеев именуются «литовскими людьми» [41, с. 191]. Если «литвинов» шляхетского сословия верстали в казаки «литовского списка», то их «челядников» (слуг) - в пешие казаки. Так, например, поступили в январе 1661 г. в Сургуте в отношении «челядников»: Александра Керсницкого, Казимерки Вешинского, Мартынки Каспырова, Пашки нечецкого, Микулайки Яншкуцкого, Янки Ивановского, Романки Михайлова, Ивашки кузмицкого, Самуила Евгнавского и капрала Павла Тригора [41, с. 191]. Описывая деяния тобольских и тюменских «литвинов», важно не забывать, что главным административным центром для возведённых и строящихся городов Сибири в XVI-XVII и почти до конца XVIII в. был Тобольск. Вот почему, характеризуя преимущественно вклад в освоение Сибири тобольской и тюменской «литвы», мы сочли возможным обратиться также к заслугам томских, тарских, кузнецких и других казаков «литовского списка», ведь территория их службы была административно подчинена Тобольску. Кроме того, постоянно переезжая из одного места службы в другое, все они бывали в сибирской столице, поскольку их судьба чаще всего определялась именно здесь. В 1597 г. отсюда на разведку земель севера нынешней Тюменской области отправился безымянный поляк: «Лета 7105 году Юрье Долгушин, устьцылемец, да пан литовский полонёник, да смирной, пинежанин-лавелец, первые Мунгазею проведали Надым реку, а на другой год Таз реку» [34, с. 80]. Характерное слово «пан» по отношению к «литовскому полоненику» указывает и на его национальное и социальное происхождение польского шляхтича. В августе 1619 г. через Тобольск в Сургут был отправлен в ссылку и «литвин» Янка Плешевский, которого здесь поверстали в службу с денежным и хлебным жалованьем «с иноземцы в ряд» [41, с. 190]. В 1598 г. в окончательном разгроме хана Кучума «литвины» тоже приняли активное участие. Тарские воеводы, князь И. Масальский и И. Воейков, «собрав в Таре и Тобольске 700 человек русских и 300 татар, выступили в последний поход против Кучума. 20 августа отряд Воейкова, состоявший из трёх сыновей боярских, татарского головы Черкаса Александрова, трёх атаманов и 400 без трёх «литвы», казаков и татар, явился на стойбище Кучума на р. Оби. Кучум, имевший до 500 человек войска, был разбит на голову…». [54, с. 50]. Ближайшие его родственники и приближённые пали в битве или были взяты в плен. Сам же Кучум, хоть и бежал с поля боя, но всё же вскоре был умерщвлён ногайцами. Таким образом, этот год считается годом окончательного падения Сибирского ханства и утверждения русских в Сибири. Среди героев этой битвы, помимо Павла Аршинского, значатся и тюменский «литвин» Никита Барзобогатый и Яков Шелковский [1. –Т.2. С. 6]. Как видим, русские победы пионерского периода освоения Сибири нередко имеют «литовскую закваску». Сколько же их было повёрстанных в государеву службу «литовских людей»? Просматривая «дозорные книги», «разборные списки» и «росписи» служилых людей сибирских городов за XVII в., В.П. Грицкевич взялся за подсчёты «литвинов», установив, что «в 1616-1617 гг. в Тобольск сослали 234 человека, в 1619 – 75, в 1633 – 156, 1635 - 140 человек…» [27, с. 24-25]. Добавим к этому, что с 1593 по 1642 гг. всего в Сибирь было сослано 1500 человек, в частности, в 1661-1662 гг. с сентября по апрель в Тобольск было принято ссыльных русских, литовцев, черкас, мордвы – 134 человека [53, с. 13]. Анализ списков дворов и служилых людей в сибирских городах позволил В.П. Грицкевичу дополнительно засвидетельствовать, что в 1624 г. в Тобольске из 245 дворов служилых людей 26 (свыше 10%) принадлежали «литвинам». Спустя девять лет из числа служилых там же 892 человек 140 (15,5 %) составляли «иноземцы Литва, и поляки, и черкасы, и немцы». В 1672-1682 гг. в Томске из числа 79 «детей боярских» 52 человека числились выехавшими из Литвы или взятыми в плен. В 1684-1685 гг. среди 1990 служилых людей Тобольска 415 человек были «литвой». В Тюмени на 903 служилых было «103 человека литвы», а в Таре из 730 – 300 были «литва», черкасы, немцы, «литовского списка и конные казаки». Всего из более чем 3600 служилых людей этих городов около четверти – 800 человек «были литвинами» [28, с. 24-25.]. Одной из распространённых в Тобольске фамилий была фамилия литвинов Венгерских, тобольских сынов боярских. Один из них по службе был знаком с отцом Семёна Ульяновича Ремезова (1642- после 1720), первого сибирского учёного [52. Стб. 212. Л. 487; 44. – Т.2. С.684; 50. С. 46]. Эту же фамилию встречаем в «Указе Сибирской губернской канцелярии о назначении на должность провиантмейстера в Тюмень тобольского дворянина Венгерского. 1754 г. май 6» [9. ЛЛ.32-33]. В 1758 г., 1 апреля, уже в должности тобольского провиантмейстера Пётр Венгерский обращается в Тюменскую воеводскую канцелярию с рапортом о закупке у жителей Тюмени и уезда семян конопли для посева [10. Л.6]. Сохранился в ГАТО и «рапорт комиссара Устьницинской слободы Венгерского о поимке и доставке в Тюмень закованными в колодки 11 крестьян Устьницинской слободы, отказавшихся выступать против пугачёвцев», датированный мартом 1774 года [11. ЛЛ.225-236]. Сводная ведомость о промышленных заведениях г. Тобольска от 5 ноября 1888 г. фиксирует и кустарный кирпичный заводик Агафьи Венгерской [51. ЛЛ.3-19.]. От XVII в. до начала XX в. продолжается история «литвинов» Венгерских в Сибири. Может быть, живут еще где-нибудь в сибирских городах и весях её продолжатели, не зная о своих корнях.