Всероссийское Генеалогическое Древо
На сайте ВГД собираются люди, увлеченные генеалогией, историей, геральдикой и т.д. Здесь вы найдете собеседников, экспертов, умелых помощников в поисках предков и родственников. Вам подскажут где искать документы о павших в боях и пропавших без вести, в какой архив обратиться при исследовании родословной своей семьи, помогут определить по старой фотографии принадлежность к воинским частям, ведомствам и чину. ВГД - поиск людей в прошлом, настоящем и будущем!
Вниз ⇊

Мир творчества каспийцев

Преподавателей, выпускников, служащих Каспийского ВВМКУ им. С.М. Кирова (1939-1992)

← Назад    Вперед →Страницы: ← Назад 1 2 3 4 5 ... 13 14 15 16  17 18 19 20 21 Вперед →
Модератор: Gelena
Gelena
Модератор раздела

Gelena

Минск
Сообщений: 14224
На сайте с 2006 г.
Рейтинг: 1411
Мир творчества каспийцев-кировцев

Проект "История КВВМКУ в лицах... "

Бакалдин Алексей Валерьевич

Окончил штурманский факультет Каспийского ВВМКУ им. С.М. Кирова в (1985-1990).

shushu67.jpg
Родился в семье будущего офицера-подводника в городе Баку. Как сын военнослужащего, помотался по просторам бывшего Советского Союза. Профессия отца стала и моей профессией. На Северном Флоте прослужил десять лет, из них шесть лет на подводном флоте. В результате бездарности руководства страны, был вынужден уйти со службы, дабы нормально обеспечить свою семью. Но флот дал закалку и юмор.
«Юмор – соль жизни. Кто лучше просолен, тот дольше вытянет.»
Эти слова, Карала Чапека, помогают мне жить в наше непростое время. И как жилось, и как живётся, думаю можно прочесть на моей страничке.
С уважением, к читателям, Алексей Бакалдин.

Произведений: 61 на 25.11.2018 г.
Произведения:
Произведения, не вошедшие в сборники (4)
Море. Служба. Лодки. (15)
Истории из жизни. (19)
Стихи (21)
Все мы еще дети (2)


Зарисовки из прошлого

Начало ноября. Баку, конец 80-х. Военно-морское училище на Зыхе (район города). После уроков в соседней школе группа старшеклассников пришла на экскурсию в училище. Прошли через ухоженную проходную, КПП-1. Оказавшись в прибранном скверике из могучих старых сосен, идя по тротуару со свежи выбеленными бордюрами, школьники поражаются тишиной. От этого и их голоса становятся тише. Вот у кафедры оружия замерла огромная глубинная бомба, а чуть далее видна корабельная пушка. Её стволы направлены по верх голов идущих по аллеи. Вышли к плацу, большому и внушительному. Он окружен учебными корпусами, еще сталинской постройки. Величие стен из кирпича 30-х годов дышит надёжностью и прочностью. На главном учебном корпусе красуется надпись: «Помни войну!» Именно здесь готовят военно-морских офицеров страны Советов!

Торжественную тишину нарушает звонок, а минуты через три появляется группа курсантов, вышедшая из ближайшего подъезда учебного корпуса. И вдруг ребята подхватывают на руки своего товарища и с воплями несут вокруг плаца.
- Сын родился — заявляет, улыбаясь офицер, сопровождающий группу школьников - это традиция такая, если родился мальчик, то одноклассники счастливого папашу носят вокруг плаца на руках!
- А если девочка? - спросила одна из школьниц.
- Ну, если девочка, - улыбка у офицера стала шире, - быть ему мокрым!

Экскурсия подошла к бассейну легко-водолазной подготовки. А там было, что посмотреть. И гидрокостюмы для погружения и торпедный аппарат с иллюминаторами, для отработки выхода из затонувшей подводной лодки. Ну и конечно сам бассейн для погружения.
А тем временем ватага курсантов, обежав круг вокруг плаца устремилась к бассейну легко-водолазной подготовки. Виновник торжества, сидя на головах своих друзей, стал выкидывать из своих карманов разного рода вещи. Вниз полетели документы,часы, ручки, блокнот.
- Похоже у парня двойня! И второй ребёнок — девочка!
Громкое «Ура» и счастливый обладатель двойни летит в воду! У бассейна ликующие друзья и обалдевшие школьники. Парень вылезает из воды. С него ручьем течёт. Для купания не сезон, но он счастлив.
Вот так же и меня десять лет назад купали, - сказал офицер, провожаю шумную толпу курсантов, оставлявшую мокрые следы на асфальте.
- А у Вас дочка?- загалдели школьники.
Их улыбки заражали своей молодостью. А ведь кто то из мальчишек закончив, школу поступит в училище, а девчонки наверняка будут бегать сюда на дискотеки. И история с купанием в бассейне будет повторяться...
Только вот не стало страны и это бакинское училище со своими традициями ушло в историю.

© Copyright: Алексей Бакалдин, 2010
Свидетельство о публикации №210083100665
http://www.proza.ru/avtor/shushu67&book=3#3


Несмелое признание в любви

Несмелое признание в любви.
Пусть в этом виновата ты.
Твои глаза, твои мечты.
Несмелое признание в любви.
Пусть седина затронула вески.
И замужем давно уж ты.
Но помыслы мои чисты.
Несмелое признание в любви.
Я покупал тебе цветы.
Молил тебя, не уходи.
Кто знает, как пойдут пути?
Несмелое признание в любви.
Что нам надумано судьбой?
Пусть жизнь бежит своей тропой.
Но я надеюсь, - сохрани!
Несмелое признание в любви.
© Copyright: Алексей Бакалдин, 2009
Свидетельство о публикации №209101300802

Предварительные итоги

Не всё сложилось гладко,
В твоей, моей судьбе.
Исписана тетрадка
Стихами на столе.

И были дни упадка
Земля звала к себе.
И жизнь казалась гадка
Перечила судьбе.

Друзей и жен теряли.
Служили, как и все.
Мы отдыха не знали,
Разбросаны везде.

«Железо» было домом,
У каждого своё.
И море этим домом
Играло, как могло.

То в глубь оно бросало,
То очень далеко.
У каждого причала
Ждало своё тепло.

Тепло родного дома.
Тепло чужой земли.
И с этим ожиданьем,
Мы в наше море шли.

Теперь поставлен якорь.
У стенок корабли.
Но службою на флоте
Мы до сих пор горды
© Copyright: Алексей Бакалдин, 2009
Свидетельство о публикации №209101100673

Колыбельная

Где-то солнышко пригрело,
Где-то ветер песню пел,
На планете, на огромной,
Ещё много, много дел.
Ты еще успеешь много
В этой жизни сотворить,
Но сейчас устал немного.
Надо глазки призакрыть.
Эти кудри золотые.
Эти руки озорные.
Спи, ребёнок, засыпай!
Спи, мой милый, баю бай!
© Copyright: Алексей Бакалдин, 2009
Свидетельство о публикации №209101300276

Бакалдин, Алексей. Моим родителям.Накатило. https://www.proza.ru/2011/02/11/1229

Отец говорил: «Жизнь нужно прожить так, что бы после тебя осталась вереница пустых бутылок и обманутых тобой Женщин!»...И всю жизнь нежно любил только одну, - мою маму.
Мама! Сильная и красивая женщина! У неё всё в жизни должно быть всё чётко, со вкусом! Одежда. Макияж. Аксесуары. Квартира. Дети. Если я, пацан, лет десяти, после бесшабашной гулянки, в рваном пальто и грязных штанах появился у неё на работе! «Что ты меня позоришь?!!» -эта гневная фраза была бы самой безобидной, что я мог услышать от неё в данной ситуации.
Мама! Я ей очень благодарен! Пусть она была очень строгая мама! Еще очень любящая мама! Глотку порвёт за своих детей, за меня и моего младшего брата. Но и держала она нас в ежовых рукавицах! Помню такой случай. Мы с ней зашли в один магазин, где продавались столь любимые женщинами какие-то безделушки. Мне было лет пять. Мама заинтересованно смотрит витрину. Я же, как дисциплинированный мальчик держу её за руку и молчу в стороне. Витрина мне не доступна просто по росту, - мал еще. Подходит другая мамаша с пацанёнком похожего возраста и роста. Тут же её взгляд устремляется на витрину, а сынок начинает канючить:
Мама, ну пошли отсюда, ну пошли отсюда! Аааааа!
Моя же родительница, приняв эти стенания за мои, коротко повернув голову в мою сторону резко бросила:
Заткнись!
Пацан, - заткнулся и заморгал. Я сочувственно посмотрел на него. Его же мамаша в испуге перетащила сына к другой витрине. Где он тихо стоял и смотрел на нас. Мама даже не заметила, что случилось. Но если бы в этом магазине, кто-либо попробовал сделать мне плохо, то он тут же был растерзан в клочья.
Мама! Это оплот, тыл, базис нашей семьи! Отец — это добытчик, авторитет и закон для нас пацанов. Может в мыслях он и мечтал о «толпе обманутых женщин», но любил он только её, жену, - нашу маму.
Как то взрослым уже я задал ему вопрос , глядя прямо в глаза:
Папа! А ты маме, ну как мужик, мужику, изменял?
Нет! - ответил отец не задумываясь.
Он не врал! Глаза не врали! Отца не стало давно. Очередной инфаркт и не достигнув полтинника, он ушёл в мир иной. А мама? Мама еще молодая женщина, пережив эту потерю, со временем пыталась найти мужчину, наверно похожего на отца. Тщетно. В веренице «обманутых женщин» была одна она. Он ушёл рано, обманув её, оставив жить одну, без его искренней любви.
© Copyright: Алексей Бакалдин, 2011
Свидетельство о публикации №211021101229

О Бакинской ALMA MATER ВМФ
Бакалдин Алексей Валерьевич

Жаркое солнце печет на плацу
Я с автоматом приемы учу.
Черная роба, шагающий строй.
Пот на спине стекает змеёй.

Час или два, скорее конец!
Я б под холодную воду полез!
Но перерыва пятнадцать минут
И в кабинете уставы уж ждут.

Жарко, нет силы, мозги потекли.
Здесь дисциплина, учи и молчи.
Кто, что обязан, ответственен кто.
Я бы запомнил, но нелегко.

Так начинались шаги к мастерству,
Так закалялись бойцы КВВМКУ.
Были ученья, наряды и смотры
Были работы с кровью и потом.

База шлюпок на мысе Султан
И не знакомый праздник – Байрам.
Где-то английский, где-то ГИНСы.
Тактика, море и МОАНИ.

Звездное небо, секстан под рукой.
Дружно и в ногу идущий наш строй.
Золото выпуска наших погон,
Кортиков новых, металла их звон.

Нет уж училища, память жива
Дружбою нашей, в наших сердцах.
И слов нет роднее тех, что ловлю:
«Эй, друг, приятель, я из Баку!»


Бакалдин, Алексей. О женах подводников.
https://forum.vgd.ru/585/57012/40.htm?a=stdforum_view&o=
https://www.proza.ru/2009/08/16/595
© Copyright: Алексей Бакалдин, 2009
Свидетельство о публикации №209081600595

О нем

В теме: Выпускники Каспийского ВВМКУ им. С.М. Кирова (1939-1992)
https://forum.vgd.ru/post/585/...#pp1659671

file.php?fid=65735&key=1501499026
---
Каспийское высшее военно-морское Краснознаменном училище им. С.М. Кирова (история, персоны);
Зых и зыхчане
Gelena
Модератор раздела

Gelena

Минск
Сообщений: 14224
На сайте с 2006 г.
Рейтинг: 1411
Мир творчества каспийцев-кировцев

Проект "История КВВМКУ в лицах... "


Роман Николаевич Мацев

Женщины на краю земли

http://www.proza.ru/2016/05/09/1535


О женщинах сказано много… Миллионы мужчин посвящали своим любимым стихи, песни и музыку, увековечивая их имена…. Но есть женщины, имена и дела которых известны лишь небольшому числу людей, их жизнь закрыта, хотя порой - сродни подвигу. Это жены военных моряков.
Согласившись стать женой военного, лишь единицы остаются жить в крупных городах, в более-менее цивилизованных условиях. Они просто не думают о жизненных удобствах и трудностях, они верят и любят своих избранников и готовы на все. Блеск погон и шевронов на парадной тужурке молодого лейтенанта очень быстро становится воспоминанием и, случается так, что еще не распакованы чемоданы, еще не устроен хоть мало-мальски быт, а уже наступает разлука. Иногда на несколько месяцев нужно жить в тревоге и ожидании возвращения мужа, с которым еще толком и поговорить после свадьбы не успели… Каждая молодая жена, как правило, сразу попадает под опеку более старших женщин – это неписаное правило жизни в далеких гарнизонах. Здесь очень развита взаимовыручка: помогут и комнату получить, и устроиться, поделятся всем от продуктов до банальной раскладушки.
Эти молодые женщины удивительным образом преобразуют мало обжитые берега, превнося в незнакомый и суровый ландшафт крупицы своей «малой Родины». И уже, скажем, холодные и неприветливые скалы Севера напоминают им родные поля и леса. И еще недавно неказистое жилье старинного или нового поселка выглядит не так сиротливо, как в первые дни после приезда. На окнах появляются занавески, в каких -то немыслимых коробках, кастрюльках или картонках зеленеют петрушка, лук, комнатные цветы, названия которых только бог знает. Ну, они- то, конечно, знают. И в этом , наскоро созданном уюте ждут своих мужей. Хорошо, если корабль ушел на полигон или отрабатывает какие-то простые задачи и вскоре вернется. А если ушел на боевую службу? К его возвращению эти молоденькие морячки умудряются вырастить целую оранжерею или даже летний сад, хотя растет там кругом только мох- ягель.
Приблизительно так случилось и с Шурой Быковой. Студентка биологического факультета Ленинградского Государственного университета не думала и не гадала, что ее ждет впереди. С молодым морским офицером она познакомилась у подруги. Андрей привез подруге гостинец из Ульяновска, родного для обоих города. Подружились. И вот перед Александрой, как ее звали, встала проблема: куда распределиться после окончания университета. Предложения были заманчивые. Например, в Ригу, столицу Латвии. Даже обещали квартиру. Или остаться в Ленинграде, но уже только в общежитии. Но Александра Ивановна выбрала Андрея Флоринского и со свободным дипломом поехала в портовый город Поти учительствовать в местной школе. Потом на короткое время был Ленинград, где муж учился в военно-морской академии, и опять край земли. На этот раз Гремиха После семи лет севера судьба посылает ее на южный край земли, и семья перезжает на Каспий, в город Баку.
Похожа судьба другой женщины. После окончания Ленинградского полиграфического института Таня Семенова работает редактором на телевидении в Гремихе, на Кольском севере нашей страны. Это были трудные годы, неустроенный быт: готовили на керосинке, про газовую плиту вспоминалось, как про сказку. Зимой изматывали ветры и крепкие морозы, работа редактора предполагала сбор материала, написание сценариев, выход в эфир с собственными передачами , а было их 9 в месяц. Добывать фактуру приходилось в пеших походах,да на оленьих упряжках…Н а всю жизнь полюбила Татьяна море, моряков. Много сил, энергии и здоровья отдала она работе. Проповедуя правду и справедливость. И как удивилась партийная дама, когда на предложение сдать партбилет за критический материал, , оказалось, что нечего сдавать:редактор не была членом партии!? А потом Таню, простите, Татьяну Павловну забросила судьба на другой край земли – в город Фокино, что в Приморском крае.
И что носит этих женщин с одного края земли на другой? Как нитка за иголкой, следуют они за своими мужьями , к новому месту их службы, снова и снова создают новый дом, строят жизнь в совершенно не знакомых краях.
И еще один пример. Галина Степанова закончила среднею школу в Баку. Знаменитую в тех краях 221 среднюю школу. Те края, а это был поселок Зых, славились тем, что там располагалось известное в Союзе Высшее военно-морское училище. И уехала на Дальний Восток молодая семья Селькиных. Лейтенант Селькин Леонид Николаевич обещал маме Галины, что дочка обязательно будет учиться дальше и получит высшее образование. Он сдержал обещание. Когда они приехали во Владивосток, то первым пристанищем для молодых была временная гостиница в железнодорожном вагоне. Ушел лейтенант в штаб, а там случился с ним приступ, и он попал в госпиталь. А жена, совсем молоденькая, неопытная и не готовая к жизненным передрягам женщина, осталась одна. Конечно, ей помогли. Нашлись и деньги, и жилье. Но представьте себе ситуацию, тоску и отчаянье, которое испытала Галина. И только через два месяца наладилась жизнь этой молодой семьи. Это тоже любовь. И верность!
Приблизительно так попадают на край земли наши прекрасные жены, верные подруги, матери наших детей, наши любимые. Вся жизнь моряка вертится в этом замечательном круге: море, служба , семья. Мало времени остается на семью, детей. Редко бывают моряки дома. Морская служба требует от мужчин полной отдачи и много времени. Подолгу они находятся в морях, в том мире, который они выбрали, который любят и ценят. И удивительное дело, - жены понимают их, любят, жалеют и ждут. Всегда ждут. И это ожидание для них полно забот, тревог, волнений. И уже не так важно, что диплом врача, инженера или учителя не востребован в далеком от цивилизации морском гарнизоне. Умные и энергичные эти женщины находят применение своим знаниям, приобретают новые, и закипает жизнь в тихом поселке или закрытом городке.Вот как это описал капитан 1 ранга Геннадий Цветко, выпускник Каспийского военно-морского училища:

Там в туманы кутаются в скалы,
Там с тревогой ждут у берегов
Женщины особого закала –
Верные подруги моряков.

Им привычны жизни переломы
И о них легенды рождены.
Брошены таланты и дипломы
На алтарь профессии жены.

Отданы и ласковое солнце,
И квартир удобство городских,
Сколько их, отчаянных Волконских,
Преданных и милых Трубецких.

К атомным подлодкам от корветов
Пронесли традиции веков,
Женским ожиданием согреты,
Сотни поколений моряков.
Лучше, пожалуй, не скажешь. И наши героини прошли этот путь в полной мере. Александра Ивановна Флоринская стала не только учителем химии и биологии в далекой Гремихе. Обладая глубокими знаниями и прекрасной памятью, она не только проводила уроки в четырех классах, но вела большую общественную работу. Когда один из ее учеников не пришел в класс, она нашла его брата в младшем классе и узнала, что он всю ночь прятался от дождя. Когда она пришла в этот дом и увидела дырявую крышу, то пошла прямо к командующему военно-морской базы, и там была уж очень «теплая» беседа. В результате не только дом починили, но и Александра Ивановна стала депутатом городского совета. Большая напряженность работы и перенесенная на ногах простуда, привели к серьезному заболеванию. По настоянию врачей Флоринские вынуждены были сменить климат. Андрея Петровича перевели служить на юг, в Военно-морское Краснознаменное училище им. С.М.Кирова. У них подрастали сын Павел и дочь Ольга или Алена, как ее называли в семье. Прослужили они в Баку с 1970 до 1981года. Узнав о специальности Александры Ивановны, командование училища предложило ей преподавательскую работу. Она решительно отказалась и начала осваивать новую для себя специальность библиотекаря. Сотни курсантов училища, преподаватели и служащие училища тепло вспоминали внимательную и аккуратную работу Александры Ивановны.Очень похожи судьбы жен военных моряков. Нет, конечно, у них разные характеры, разные профессии, наклонности и пристрасти. Но общими всегда остаются любовь, верность и чувство долга. Не буду лукавить, бывает и иначе, но исключения лишь подчеркивают общие правила.
Гремиха. Находится в 280 км к юго-востоку от г. Мурманска. Сухопутного сообщения с другими населёнными пунктами нет, средства сообщения — вертолёты и суда. Здесь начиналась журналистская биография Татьяны Семеновой. .

«Вы вместе с нами шли в седую небыль
Столицей вам казался Магадан,
И составлял тогда всю нашу мебель
Испытанный дорожный чемодан.
Вы не снимали в Подмосковье дачу –
Весь шар земной лежал у ваших ног.
Знаетете Гремиху и Авачу,
Чем пахнет Крайний Север и Восток.
И вместе с нами пройденные мили
Вы и теперь пройти готовы вновь.
Всегда вы с нами поровну делили
Разлуку, радость, песню и любовь!»
С уважением Виктор Васильевич Коротких, капитан 1 ранга – так написал об этих женщинах флотский поэт.
«Стараюсь, писать о флоте красиво, потому что люблю его каждой клеткой своего существа и горжусь.что всю жизнь при флоте, или все же на флоте(?)» - так оценивает свою деятельность Т. Семенова,«пишущий редактор» гарнизонной телевизионной студии, дочь офицера флота, «рожденная во флотской шинели», по ее собственным словам. Сколько людей и судеб прошло перед ее глазами, сколько событий. Она не только писала о них, она переживала вместе с ними эти события и проживала эти судьбы. Всегда правдиво и очень искренне. Татьяна, теперь Моторина, пишет стихи. Вышло несколько сборников ее стихов. И это стихи и о флоте, о моряках, о жизни. «На небе есть кто-то, кто очень любит меня и дает мне умение исполнить эту миссию – писать стихи. Я не имею права пренебречь», - убеждена она. А жизнь преподносит новую вводную – путь на дальний Восток. База Тихоокеанского флота г.Фокино «призвала» редактора газеты, поэта и очень активного человека.Татьяна Павловна не только редактор газеты. Она пишущий редактор. Статьи, заметки, репортажи, очерки требуют активного участия Моториной в жизни флота, города, Приморья. Она работала собственным корреспондентом в газетах «Владивосток». «Комсомольская правда», «Аргументы и факты», «Российская газета», активно сотрудничала с флотской газетой ТОФ, «Российская газета», активно сотрудничала с флотской газетой ТОФ «Боевая вахта», всего же издала свои статьи стихи более чем в пятидесяти изданиях, в том числе и в Нью-Йорке , в знаменитой газете «Новое русское слово», редактором которой был когда-то Сергей Довлатов. Довелось быть главным редактором городских изданий, поработала советником мэра, помощником командующего 10-ой оперативной эскадры ТОФ. Татьяна Павловна находит время для встреч с читателями, она много времени уделяет работе с детьми. . Встречается с людьми, изучает край и ее принимают в Действительные члены Русского Географического Общества. Растет сын Кирил, Она не прячет его, а посылает служить на флот. Да что там говорить – о Татьяне Павловне Моториной можно писать роман. Я уверен, что найдется талант, что сможет это сделать. Добавлю только, что с выходом на пенсию, она взвалила на себя еще больше работы. Десятки женщин по ее примеру увлеклись прикладным искусством – лоскутное шитье:
В попутчиках – терпенье и везенье,
Молитва и бессонница ночей.
И в рюкзачке – «Чудесные мгновенья» -
Источник вдохновенья и идей!

«Чудесные мгновенья»- это журнал по лоскутному шитью вокруг которого вертиться жизнь этих увлеченных женщин. В этот журнал теперь она пишет статьи о подругах-лоскутницах, о их таланте.
Непросто сложилась жизнь Галины Селькиной. После Камчатки, где Леонид Николаевич служил на подводных лодках химиком, они вернулись служить в Баку, в Военно-морское Краснознаменное училище имени С.М.Кирова. Галина Сергеевна работала в учебной библиотеке. Условия жизни и быта заметно улучшились. Рос сын, поступил в училище. Флот увеличился еще на одного человека. После отставки\ капитан 1 ранга Селькин увез семью в Беларусь. Но тучи над счастливой семьей уже сгущались. Многолетняя служба на подводных лодках не прошла даром. Леонид Николаевич заболел. Долго они боролись с болезнью, но та была беспощадной. После смерти мужа Галина Сергеевна дала себе обещание (больше похожее на клятву): «Не могу смириться с его уходом ... Каждый день вспоминаю... И все свои работы о людях КВВМКУ и о зыхчанах посвящаю ему...». Больше 12 лет Галина Сергеевна работает над историей Каспийского военно-морского Краснознаменного училища имени С.М.Кирова. На сайте ВГД она публикует «Историю КВВМКУ в лицах». Собраны сотни и тысячи биографий, фотографий, научных и литературных трудов выпускников, прослежены их судьбы и жизни. Великое множество старинных фотографий, на которых судьбы моряков и кораблей. Может быть, и рано еще говорить о значении работы, которую делает Галина Сергеевна Селькина, тем более, что работа еще далека от завершения. Но ее масштабы и цели позволяют надеяться, что она бесценна для будущих исследователей, т.к. снабжена списками литературы, архивных материалов и электронных источников. Введены в исторический оборот и прокомментированы ранее не известные материалы (архивные документы, воспоминания каспийцев, фотоснимки, письма, стихи и др.). В работе исключены или исправлены некоторые неточности, накопившиеся за 70 лет существования училища. По многим подразделениям училища и кафедрам составлены списки личного состава, рабочих и служащих – чтобы знали и помнили. И, таким образом, работа над историей Каспийского высшего военно-морского Краснознаменного училища им.С.М.Кирова продолжается. Как обещано!
Жены моряков! Как сочинить песню о вашей судьбе, какими словами описать вашу верность, любовь и терпение? Из века в век несете вы свой крест: любовь, радость и беду, счастье и горе мужественно, терпеливо, с достоинством и с честью. На краю земли вы помогаете мужьям в их трудной службе.

© Copyright: Роман Мацев, 2016
Свидетельство о публикации №216050901535


file.php?fid=349915&key=1833039745

Роман Мацев https://www.proza.ru/avtor/rpdu72
Произведения:
Капитан 1 ранга Пуманэ Г. Н. - история и политика, 03.02.2017 21:44
Старший мичман Оскерко Валерий Павлович - история и политика, 10.01.2017 21:15
Мичман Шахов Владимир Васильевич - история и политика, 10.01.2017 20:59
Полковник м с Мартынов Юрий Иванович - история и политика, 10.01.2017 17:51
Капитан 1 ранга Шевченко Борис Никитович - история и политика, 10.01.2017 17:28
Капитан 1 ранга Орешков Юрий - история и политика, 09.01.2017 21:14
Капитан 1 ранга Яценко Леонид Йосифович - история и политика, 09.01.2017 12:10
Полковник Ширяев А. Н - история и политика, 08.01.2017 20:17
Владимир Малышев и Русская Атлантида - история и политика, 08.01.2017 18:47
Женщины на краю земли - история и политика, 09.05.2016 17:52
Старший мичман Качан Анатолий Семенович. - история и политика, 08.04.2016 22:17
Наш командир - история и политика, 21.03.2016 22:24
Лицо истории кввмку - история и политика, 21.10.2012 17:29

О нем https://forum.vgd.ru/post/585/...#pp1631575
---
Каспийское высшее военно-морское Краснознаменном училище им. С.М. Кирова (история, персоны);
Зых и зыхчане
Gelena
Модератор раздела

Gelena

Минск
Сообщений: 14224
На сайте с 2006 г.
Рейтинг: 1411
Мир творчества каспийцев-кировцев

Проект "История КВВМКУ в лицах... "


Волобуев Е.К. Штурмана не врут . — СПб.: Судостроение, 2012. - 384 с., ил.

Автор этой книги, капитан 2 ранга в отставке, более 20 лет прослужил штурманом на атомных подводных лодках Северного флота. Последняя его военная должность — штурман АЛЛ «К-403». Он выводил построенные подводные атомоходы с завода в Северодвинске. Трудно сказать, чего в этой книге больше — веселых флотских историй или серьезных размышлений о жизни, политике, экономике. Хороший профессионал не может не составить своего мнения о том, с чем ему приходилось встречаться и работать. Но Евгений Кузьмич Волобуев не просто моряк, штурман, подводник — он моряк, штурман, подводник с непередаваемым чувством юмора. Издательство «Судостроение» надеется, что читатель получит от этой книги не меньшее удовольствие, чем получили сотрудники редакции в процессе работы над ней.

Содержание:

Начало
Годковщина
КВВМУ! Эх! У!
Экипаж — семья!
Золотопогонный флотский лейтенант
Начальники и подчиненные
Недосып
Выборы
Подводные солярисы
Младший штурман Кукало
Авария всегда ходит рядом с моряком
Профессионализм или карьеризм?
Флотское творчество
Шторм в Баренцевом море
И все ж таки карьеризм у нас правит бал!
Непостижимая академия
Флагштурман
Флагманский штурман Мудрушин
Военпред Петров
Кадры действительно решают всё
О некоторых особенностях службы на севере
Накладные расходы
Проверяющие
О флотской золотой молодежи
О связи моряка с Родиной
Толковый милиционер
Служить лучше в одном месте
Флотский шик и нервы штурмана
Объемное чтение — в массы
Штурман не должен врать
Вместо заключения


24_sht_nevrut.jpg

НАЧАЛО
Детство мое прошло в маленьком белорусском городе Слуцке. В школе № 10, где я учился, уже к пятому классу уверились, что если я и не бандит еще, то уж законченный хулиган, оболтус и разгильдяй точно. Да я и сам был с этим абсолютно согласен.
Каждый год мать уговаривала учителей перевести меня в другой класс. А мне хоть трава не расти. Рыбалка, ягоды, грибы. По ночам – рейды по садам. Драка и прочее хулиганство – простое и привычное. Ботинки – только в мороз. Тройка – предел мечтаний. Последняя четверка – в первом классе.
В восьмом классе у нас полностью сменились учителя. Математику стал вести Александр Андреевич Жибуртович, мощный, серьезный такой дядька. И вот я с величайшим изумлением увидел у себя в тетради пятерку за первое же домашнее задание. В тетрадке грязь, масса исправлений – и моих и, красными чернилами, учителя. И пятерка?!
Неужто Жибуртовичу неизвестно, что я считаюсь хулиганом и неисправимым двоечником?
И я решил подыграть ему. Захотелось раз в жизни походить в отличниках. Был уверен – долго не продержусь, но попробовать-то стоило.
Для этого мне нужно было хоть что-то узнать о математике. Она казалась мне непостижимой из-за одной лишь тайны ее языка. Я достал все книги по математике, какие только можно было найти в провинциальном городке разоренной войной Белоруссии, и начал вбивать в себя представление об этой науке. Мне было все равно, что читать: учебники, от школьных до вузовских, исторические описания математических открытий, биографии великих математиков.
И вот большая масса книг и всесторонний охват проблемы позволили мне выработать начала той методики, которую я потом стал называть «объемным чтением», и которая позволила мне, самонадеянно считаю, интересно прожить свою жизнь.
Во-первых, я научился читать не просто быстро, но объемно. Переходя от одной книге к другой, видеть сразу всю страницу, узнавать уже прочитанное и понятое мной, замечать отличия в изложении знакомой темы и следить за ее развитием. Я приучил себя видеть страницу в объеме проблемы, отдельную тему – в объеме общей задачи. И понял причину своих прежних неудач. Раньше я, мучая отдельную задачку, не пытался увязать ее элементы ни друг с дружкой, ни со всей прочей математикой.
Во-вторых, вдруг выяснилось, что это работает не только с математикой. Я научился быстро ориентироваться в любом вопросе. Такой же подход начал применять к любой проблеме, к системам проблем.
Но, главное, я осознал, что сам могу создавать свою жизнь.
Четверок я больше по математике не получал, если только это не было мне зачем-нибудь нужно. За исключением одного случая.

***

Время было послевоенное, голодное. На всей нашей улице только у меня отец вернулся с войны – израненый, зато живой. Сиротство, бандитизм, нищета – но сегодняшней безысходности не было и в помине. Люди знали, что если дотянут до первой крапивы, то будут жить. Всё держалось на женщинах. Мать работала как вол, поэтому выживали. Наш сарай с домашней живностью выходил задней стенкой прямо на главную площадь города, из-за чего постоянно случались скандалы с властями и респектабельными соседями.
В общем, неудивительно, что необыкновенный мой математический успех кое-кто решил связать с заколотым матерью кабанчиком. Неудивительно, но нелепо! Осмелился бы кто дать взятку Жибуртовичу! Ударом кулака он и быка мог свалить. Но появились официальные возмущенные заявления, и начальство решило разобраться. Всю жизнь с двойки на тройку, а тут вдруг отличник.
В наш класс на урок математики внезапно пришли начальники ГОРОНО и почти все учителя математики города. Жибуртович уселся среди них. А к доске вышел директор школы Сергей Федорович Рубанов, тоже математик. Будущий Народный учитель и Герой Социалистического труда. Благодаря его усилиям уровень обучения в нашей провинциальной школе был настолько высок, что ежегодно 90-95 процентов выпускников поступали в высшие учебные заведения. Его имя носит сегодня школа № 10 в Слуцке.
Сергей Федорович считал себя ответственным за поступление своих учеников в ВУЗы. И он год за годом доказывал, что каждый ученик средней школы способен подготовиться к получению высшего образования. И это в глухой, разоренной войной провинции, где многие, в том числе и сам Рубанов с семьей и родителями, все еще жили в землянках, где все плохо питались и одевались, где не хватало самого необходимого.
Сергей Федорович создал в школе удивительный коллектив преподавателей, в котором каждый учитель был выдающейся личностью. Почти все они светились каким-то благодатным, преобразовывающим нас светом. Вот, к примеру, учитель физкультуры Макаревич Степан Иванович не только научил нас бегать, прыгать, играть в футбол, баскетбол и волейбол, но и растил нас здоровыми, приучая жить в движении и развитии. Он убрал нас с улицы в спортзалы и спортивные секции. Он построил нашими руками спортзал и мастерскую для трудового обучения. Он отслеживал каждого из нас, загружая всякими задачами и проблемами, приучая к самостоятельному их решению. Все мы постоянно что-то мастерили у Макаревича. Я, например, был у него штатным изобретателем велотренажеров.
Каждый учитель был свободен в своем творчестве обучения и воспитания, но и каждый ученик был обязан подходить творчески к своему обучению, оставаясь свободным в этом творчестве.
Сегодня, при нынешнем образовательно-воспитательном убожестве, может показаться, что мы были какими-то инопланетянами. И впору бы с этим согласился, не знай я доподлинно, что земляне не имели никаких контактов с пришельцами, а то бы те нас давно научили правильной жизни.
Главный секрет школы был прост и заключался в том, что Сергей Федорович относился к обучению, как к чуду, считал учителей и учеников чудотворцами, относился к ним с величайшим уважением и почтением.
Заставить Сергея Федоровича расстаться даже с очевидно профнепригодным учителем было почти невозможно. Мне известен только один такой случай.
В третьем классе у нас появилась новая учительница. Она всегда приходила на уроки пьяная, сразу же вызывала к доске Лину Хотенко и говорила ей одно слово: «Пой!» И худенькая Лина тоненьким голоском начинала петь: «Восемнадцать ранений хирург насчитал, две пули засели глубоко …»
А учительница принималась рыдать, уткнувшись лицом в свои руки. Иногда затихала. Но если Лина тогда переставала петь, думая, что учительница уснула, та тут же вскидывала голову и приказывала: «Пой!»
Все остальные ученики в классе занимались, чем хотели. Я вот был давним, еще с дошкольных времен, поклонником Лины, за что она, бедняжка, немало от меня натерпелась, и поэтому слушал ее пение с восхищением.
Конечно, всем нам было жалко учительницу. Но все мы привыкли видеть изломанные войной судьбы людей. Здесь для нас не было чего-то необыкновенного. Необыкновенным было бы, найдись в Белоруссии человек, которого не опалила война.
Через пару недель весь город заходил ходуном: «Дети ведь не обучаются?!» Но Сергей Федорович еще долго держался. А когда он все-таки уволил учительницу, мне казалось, что боль, которую он испытывает, можно потрогать руками.

***

При всем при этом, дисциплина в школе была жесточайшая.
Думаю, что наша дисциплинированность происходила из того, что Сергей Федорович, добрый внутри, никогда не нарушавший воли коллектива, старался выглядеть строгим и бескомпромиссным. Его побаивались. Но я, как законченный нахал, всегда был с ним запанибрата. О степени моего нахальства можно судить по тому факту, что однажды, поспорив с приятелями, я угнал у цыган лошадь. Покатался часа четыре по лесным дорогам и вернул. Правда, потом долго дрожал от пережитого страха. С конокрадами у нас не церемонились. Но и я меньше всего мечтал отвечать Рубанову.
А тут он неожиданно вызывает меня к доске и перед столь представительной аудиторией весь урок, от звонка до звонка, гоняет по теории математики и заставляет решать задачи и примеры. Выставляет четверку.
Не могу сказать, почему четверку, а не пять. Рубанов проводил тот урок-экзамен очень жестко. Только я разойдусь, как он обрывал мои ответы на середине, переходил из одного раздела математики в другой, из алгебры в геометрию и обратно. Глаза у него горели, он весь был в каком-то поиске, но когда я начинал проявлять недовольство (происходящее было сумбурно и непонятно), он становился необычайно мягок и успокаивал меня.
Значит, были шероховатости. Значит, где-то недоработал. Значит, еще не дотянул до пятерок, которые мне ставил Жибуртович. Но это Жибуртович мог экспериментировать, Рубанов такого себе не позволял. Он был принципиально точен во всем. Вся школа держалась на этом. И та оценка, которую у него имел ученик, всегда была заслуженной.
Наверное, бывало, что и Рубанов ошибался. Но мне об этом ничего не известно. Зато мне известно множество справедливых решений Рубанова, в том числе и по разрешению споров учеников с учителями. Вот скажет что-то Рубанов – и всем всё ясно. Рубанов не допускал недосказанностей, неясностей, никогда не «темнил». И я бы мог тогда выяснить, почему он поставил четверку, и надо было бы выяснить, но сил у меня уже не было. Попробуйте, поотвечайте в тринадцать лет директору школы сорок пять минут подряд, ни с того, ни с сего. Уверен, что мало кто из моих одноклассников-отличников, потянул бы там и на тройку.
После того урока все начали меня поздравлять и говорить, что я наконец-то взялся за ум. Я же только хмыкал. Я и раньше брался за ум по десять раз на дню. Но только теперь понял, что надо еще и знать, как браться. И, конечно, ничего не получилось бы без Жибуртовича, давшего мне шанс выбраться из хулиганов и конокрадов. Только спустя годы я узнал, что был одним из многих, пойманных Жибуртовичем на хитрый трюк с незаслуженной пятеркой.
Вскоре после того случая директор отвел меня на переменке в сторону и спросил, не хочу ли я исправить тройку по конституции, которую мне поставили в прошлом году и которая пошла в аттестат. Увидел, думаю, кандидата в медалисты.
Но я только отрицательно помотал головой, вспомнив, как и ему, и мне досталась эта тройка. Он вызывал меня в свой кабинет, одного и с родителями, даже исключал из школы на три дня приказом по школе. Кстати, очень действенное средство, хоть я и старался не подать виду, что переживаю. Все в школе, а ты, горемыка, болтаешься неприкаянным, обдумывая свое тяжкое житье.
Так я начал свой путь углубления и развития теории и практики объемного чтения.

***

В математике или физике все довольно просто и логично, всё разложено по полочкам. А вот языки, искусство, литература мне представляются более сложными для постижения. Тут одного объемного внимания и старания мало.
Но и здесь мне повезло. Я безумно влюбился в свою учительницу английского языка Розу Семеновну Крейнберг, очень умную и красивую. Урок она вела на английском. Как только кто-нибудь ошибался, она выставляла его из класса и после уроков занималась с каждым по очереди. Мне же только и того и надо было. Но и находиться у нее на уроке в классе было для меня бесконечным удовольствием. Поэтому я норовил выпасть из урока перед самым звонком. Для этого надо было ориентироваться в совершенстве во времени (часы на руках ученики тогда не носили) и в английском языке.
Ненавидела меня Роза Семеновна и за мою любовь, и за эти вот выходки куда яростней, чем фашистов. Но чем больше она заходилась в крике на меня, с тем большим обожанием я любовался ее новыми, прекраснейшими, гневными видами. И только лет через десять после окончания мною школы она смогла успокоиться, и мы с ней стали добрыми друзьями. При этом Роза Семеновна заявила, что это я, наконец, изменился в ненахальную сторону. Вот, чего не было, того нет. Не менялся я!
Конечно, это была не любовь, а влюбленность. Что такое любовь, я узнал много позже. Любовь может случиться с человеком только раз в жизни. Хотя бы потому, что и один раз это не очень просто пережить. Какое тут объемное чтение. Я не смог бы сказать, как меня зовут. Я улетел в такую даль, откуда и Земли почти не видно. И я точно бы не выжил, если бы предмет моей любви не пошел мне навстречу. Повторить такое я больше и не решусь, и не смогу. Я не могу сейчас перечитать «Воскресение» Л. Н. Толстого. Потому что уже после первых страниц что-то хватает меня изнутри за горло и душит насмерть. Я не знаю что это, но это то, что пришло ко мне, когда я влюбился. И осталось. Сидит где-то внутри и когда-нибудь добьет меня.
У нас проверяют летчиков, шоферов и прочих людей опасных профессий на алкоголь и наркотики. Но почему-то не проверяют на любовь. А ведь это куда опаснее. В состоянии любви мне пришлось водить в сложнейших условиях атомные подводные лодки. Вы думаете, я представлял, что делаю? Количество аварий из-за любви наверняка превышает количество аварий по всем остальным причинам. А сколько пациентов зарезается влюбленными хирургами? Думаю, лишь тот факт, что там, на атомных лодках, я был уже исключительным профессионалом и мог работать «на автомате», не позволил случиться какой-нибудь страшной всемирной катастрофе.
Надеюсь, что ошибаюсь, но мне иногда кажется, что только люди, выросшие в провинции, остались сегодня способными на любовь. Посмотрите на американцев. Там, где мы говорим «спасибо», они легко могут сказать: «Я тебя люблю». Это пришло и в наши города. Сказывается, наверное, влияние большого количества дорогих легковых автомобилей, использующих дорогие сорта бензина с крайне вредными, токсичными присадками.
А ведь любовь и творчество, вне всякого сомнения, имеют одни и те же корни, задействуют одни и те же нейроны, реакции, качества человека. Благодаря той влюбленности я научился применять метод объемного чтения к изучению и освоению языков.
Не все понимают, насколько важно знать языки не для общения, а для души. Перевод, как известно, многое утрачивает. Вряд ли кто рассмеется, читая Остапа Вишню на русском языке. Зная же украинский, вы умрете со смеху над его историями. Эрнеста Хемингуэя (Старину Хема) вообще невозможно, на мой взгляд, читать на русском. Тоска смертная. А в оригинале у него звучит ритмическое многоголосье, оставляющее, бывает, радостное чувство.
Если была нужда, я потом, случалось, изучал новый для меня язык за три дня, применяя метод объемного чтения. Мог читать, писать и объясняться.

***

Нужда часто дает результат, которого мы пока не научились достигать в богатстве. Мой приятель и одноклассник Коля Жаврид, чуть ли не с пеленок зарабатывавший на жизнь, обнаружил своеобразный Клондайк. После войны в Белоруссии восстановили органы власти по штатам довоенного времени. И открыли отделения спортивных обществ. В нашем небольшом городке, где вряд ли был хоть один человек, способный претендовать на звание спортсмена, открылись десятка два районных Правлений: ДОСААФа, Буревестника, Урожая, Трудовых резервов и т. п. В каждом Правлении сидело Правление. Каждому Правлению надо было выставлять команды, писать планы и отчеты. И Коля их всех взял за жабры, поставляя спортсменов – своих приятелей, в том числе и меня. Игра в футбол – рубль за человека. Гол – 3 рубля. И так далее.
Чтобы не допустить конкурентов в свой бизнес, Коля вынужден был принимать предложения на обеспечение всех видов соревнований. Сегодня мы бежим десять километров в противогазах для ДОСААФа, завтра играем в настольный теннис, а Коля торгуется, какому обществу это пойдет в зачет. Вскоре мы вышли на уровень универсальной сборной района, монопольно представляя его в области. И оказалось, что то же самое происходит во всей Белоруссии– все спортсмены сплошные универсалы. Приезжаешь в Минск на соревнования, а там уже старые знакомые из других городов. Спрашиваем друг у друга: «А ты по какому виду на этот раз?»
Однажды меня запродали играть в волейбол в команде глухонемых от МАЗа. В команде по инструкции должно быть девять человек, глухонемых всего было только восемь. Что я испытал!
Глухонемые, оказывается, очень честные люди. Грязные слова и грязные поступки, окутывающие в обыденной жизни обычного человека, проходят мимо них. Они живут в какой-то нравственной стерильности. У них повышенная требовательность к себе и к другим. Они вынуждены работать на несколько порядков упорнее, чем обычный человек, чтобы компенсировать отсутствие слуха и речи необыкновенным развитием и обострением других своих чувств.
И вот, с одной стороны, непосильная и непривычная для меня работа на волейбольной площадке, без крика и слуха. С другой – мое не вполне честное присутствие мучительно переживалось ими как пятно бесчестности. Они на меня смотрели так, будто бы это я был виноват, что им приходится пользоваться моими услугами.
Лишь много позже я понял, как они были правы. Я обязан был врезать и составителю инструкции, и тому деятелю, который соблюдал ее букву.

***

Общение с глухонемыми заставило меня задуматься над проблемой соотношения объемности мышления и линейности нашего языка, над проблемой соотношения наследственности и изменчивости. Там мне стали ясны громадные возможности человека по своему развитию. Очень многие из наших заблуждений имеют свои корни именно в этих областях.
Постоянное освоение новых видов спорта было бы для меня невозможным, если бы я уже не владел методикой преодоления проблем с помощью объемного чтения. Каждый новый вид требовал не только изучения теории, способов, приемов, но и выработки навыков понимания собственного организма, все время раскрывавшего новые возможности. И каждый раз такое освоение давалось все легче.
Кроме того, многие виды спорта не просто пересекаются, а основаны на одном и том же (на физической подготовке, например) или имеют одни и те же приемы. Как алгебра, геометрия и все остальные виды анализа и исчисления.
Более того, перенесение опыта из одного вида спорта в другой часто дает великолепные результаты. Поэтому, как правило, став чемпионом в одном виде спорта, ты легко переходишь на высокий уровень и в другом виде.

И хоть мы всегда старались не высовываться, так как требовался «вал», а не достижения, порой волей-неволей попадали в чемпионы. Так я стал чемпионом области и республики по стрельбе, потому что не видел попаданий в мишень. Видел бы, пару раз промазал бы специально. Но перед этими соревнованиями, как и всегда, я прогнал теорию и потренировался с утюгом.
Тут я впервые вплотную столкнулся с губительностью нашей системы выдвижения передовиков. Мне, как чемпиону, выделили автобус и личное время в тире парка имени Горького в Минске. У меня появился личный тренер и существенные привилегии. Многие смотрели на меня с откровенной завистью. Но эти привилегии вели к потере свободы распоряжаться собой, к потере многого другого, чему пришлось дать отставку. Ведь я теперь только и делал относительно полезного для развития, что «шмалял» в самом крупном тире Белоруссии в одиночестве по два часа в день, а потом относил мишени тренеру, чтобы он оценил мои успехи в кучности стрельбы.
А ведь достиг чемпионства я из-за универсальности, которую тут же утерял. Поэтому и в стрельбе мое дальнейшее продвижение было не ахти каким. И я решительно бросил чемпионство и вернулся в нормальную жизнь. Сам себе сегодня удивляюсь: откуда у меня взялась тогда та решительность? Наверное, из наблюдений гнуснейших интриг на чемпионском олимпе и сравнения их с абсолютной поддержкой друг друга в коллективе Жаврида.

***

Одним из последних контрактов Жаврида, в котором мне довелось участвовать, были республиканские соревнования по авиамоделизму. Срок месяц, кому-то кордовая модель, кому-то резинка, а мне самая трудоемкая – таймерная. Это летающая фюзеляжная модель самолета.
Две недели ушло на изучение принципов самолетостроения, в основном по биографии Можайского, на расчеты и подготовку чертежей. В расчетах шел от взятой наугад нервюры (профиля крыла), и модель у меня получилась гигантской, с трехметровым размахом крыльев. На перерасчеты и перечерчивание времени не оставалось, пришлось делать не модель, а самолет. Липа, марля, калька, клей, лак и тяжелый, кропотливый труд днем и ночью.
Оригинальная таймерка привлекла внимание представителей авиационных конструкторских бюро и авиаинститутов, всегда посещающих такие соревнования. Еще бы, у всех модели, а у меня самолет. Получил ряд приглашений на работу и учебу после школы.
Но у меня уже были свои приоритеты по выбору профессии. Как и каждый нормальный мальчишка, я собирался стать героем, этаким каверинским капитаном. Чтобы некоторые поняли, как они во мне заблуждались.
Я выбирал из нескольких профессий. Первую, стать летчиком, решительно запретила мать, насмотревшаяся на их гибель в войну. «Только не летчиком!».
Пришлось идти на море.

***
Продолжение следует.
---
Каспийское высшее военно-морское Краснознаменном училище им. С.М. Кирова (история, персоны);
Зых и зыхчане
Gelena
Модератор раздела

Gelena

Минск
Сообщений: 14224
На сайте с 2006 г.
Рейтинг: 1411
ПРОДОЛЖЕНИЕ

***

В 1959 году я поехал поступать в КВВМУ им. С. М. Кирова в Баку, на штурманский факультет. Это самая дальняя точка, в которую можно было получить направление в нашем военкомате. И бесплатные проездные, что было для меня немаловажно.
Рекомендую каждому выпускнику школы попробовать поступить в военное училище. Даже если кто и не хочет совершенно становиться военным. Бесплатный проезд, бесплатное проживание, бесплатное питание. В любой момент, пока не примешь присягу, можешь забрать документы и вернуться домой. И никто тебе слова плохого не скажет, только вздохнут, облегченно или с огорчением. Так как экзамены в военных училищах принимаются на месяц раньше, чем в гражданских учебных заведениях, то после них вполне успеваешь поступить в ВУЗ или техникум. И это сделать гораздо легче после тренировочной сдачи экзаменов в училище.
Когда я вошел в училище, то меня потряс вид обширнейшего асфальтированного плаца. Еле удержался, чтобы сразу же не убежать куда подальше. И твердо решил: если здесь процветает шагистика, ни за что тут не останусь.
Кроме плаца нас, абитуриентов, здесь ждала еще одна неожиданность. Уже год в училище жили, подрабатывая в котельной, два прошлогодних абитуриента, заваливших тогда экзамены – Виктор Мещеряков и Саша Сафонов. Теперь эти двое созвали нас на собрание и попросили помочь им с поступлением. Они боялись, что за год забыли все, что знали. Абитуриентская общественность, потрясенная их страстной тягой к флоту, единогласно приняла решение: добиться их поступления любым способом. И почему-то поручила протаскивать Мещерякова именно мне.
Готовить его времени уже не было. Поэтому на собрании мне было вменено в обязанность ходить на экзамены вместе с Мещеряковым, писать ему его ответы, решать задачки.
И вот на экзамене по физике, разделив доску пополам с Мещеряковым, пишу на своей половине доски ответы по билету Мещерякова, а он переписывает это на свою половину. Абитуриент Вихров, зашедший перед нами и стоявший у соседней доски, вдруг обращается к преподавателю, Б. В. Белогурову:
– Посмотрите, Волобуев пишет ответы для Мещерякова, а тот их переписывает.
Надо же, какой нехороший этот Вихров. Сам же голосовал и вот, здрасте.
Конечно, по правилам и меня, и Мещерякова должны были немедленно выставить из училища. Но преподаватель оказался не формалистом. Нет, он не гонял меня по билетам или по разделам физики. Это уже было исключено. Он спросил:
– Вы полагаете, молодой нахал, что вам что-то известно о физике?
А я после открытия объемного чтения полюбил экзамены, потому что на них можно было свободно поговорить о волнующих вещах. На этом же экзамене, после того как меня уличили в подсказывании, я был особенно раскован, потому что терять уже было нечего. Да и не очень так уж я и рвался топать по их плацу.
Поэтому сказал, что знаю о физике все, кроме некоторых особенностей физики падения кошки на лапы. Меня этот вопрос действительно давно мучил. Мне был известен факт опытов Можайского по подбрасыванию в воздух кошек, но я никак не мог вникнуть в суть этих опытов, в суть их связи с самолетостроением, с открытием подъемной силы крыла самолета.
И уже через две минуты мы с преподавателем, забыв про все на свете, обсуждали проблему: почему кошка всегда падает на лапы? Сбитые с толку Мещеряков и Вихров были отодвинуты в сторону, а все доски в аудитории покрылись изображениями падающих кошек. Конечно, мы с Белогуровым знали и про хвост кошки, и про центр ее тяжести, который также и центр вращения. Но нас интересовали физические процессы и степень усвоения их кошкой.
Когда все выяснили с кошкой, преподаватель поставил мне пятерку, не себе же ее ставить. Моему протеже Мещерякову – тройку, что, с учетом трудового стажа, дало тому возможность поступить в училище. А Вихрова, от греха подальше, отправили в другое училище.

***

После экзаменов я попал на мандатную комиссию, которая обычно была чистой формальностью. Там всегда задавали один вопрос: «Хочешь ли ты учиться в этом военном училище?» И всегда, получая утвердительный ответ, принимали абитуриента.
Но я же не знал твердо, чего я хочу. Конечно, я был не прочь стать моряком. Но и слесарем или токарем тоже. Имел уже и по тому, и другому третий разряд. И плац?! Не мог же я начинать службу с вранья? Как я мог хотеть или не хотеть того, о чем и представления не имел? Кто мог знать тогда, как сложится у меня жизнь на флоте? Что, сейчас хочу, а через пять минут – не хочу? Я ведь потом видел немало морских офицеров, которые не просто не знали море, а ненавидели его. Жизнь их была мучительной. Это они создали принцип: «Любить море с берега».
Поэтому ответил комиссии: «Не знаю».
Это был скандал. После продолжительного крика члены комиссии, несколько успокоившись, начали обсуждать, не стесняясь меня, что им со мною делать. Конечно, надо бы гнать меня в шею. Но, оказывается, физик заранее сунул каждому из них кулак под нос, подозревая, что и здесь со мной будет непросто. И, оказывается, был он ученым с мировым именем, и с ним не могли не считаться. Опять же, общий балл у меня был гораздо выше проходного. Наконец, придумали. Злорадно потирая руки, внесли в мое личное дело первую запись: «Особого желания служить не изъявляет», и сообщили, что я и полгода с этой записью не протяну.
Потом мое личное дело распухло от впечатлений моих начальников. То я у них красавец, а то сразу жуткая уродина. Неудивительно, ведь я прослужил на флоте тридцать лет, не зная окончательно, нравится мне это дело или нет. И до последнего момента, до ухода с флота в пенсионный запас, был готов хлопнуть дверью, если встречу что-либо, абсолютно неприемлемое для меня. Но вот что удивительно: эти впечатления начальников обо мне, всегда, слово в слово, соответствовали моим впечатлениям о них.
И только уже на гражданке я понял, что был счастлив, живя флотской жизнью. Теперь, когда я встречаю человека в форме моряка, моя флотская душа выпрыгивает из меня и несется к этому человеку: «Кто это? Коля или Петя?»
Через мгновение прихожу в себя, хватаю свою душу, заталкиваю ее обратно: «Уймись! Коли уже давно нет в живых, а Петя не выходит из дома».

ГОДКОВЩИНА


После мандатной комиссии меня отправили в Севастополь, проходить годичный кандидатский стаж матросом на крейсере «Михаил Кутузов». Штурманских мест на всех кандидатов-стажировщиков не хватало, так что меня направили в БЧ-2, в артиллеристы.
От службы матросом на «Кутузове» впечатления остались двойственные. Я продолжал совершенствоваться в объемном чтении; однако выяснилось, что на флоте его нельзя применять в том виде, к какому я привык.
Однажды я вошел в свой транс, сидя на рундуке в кубрике. В это время сыграли тревогу, все разбежались по боевым постам. После отбоя тревоги вернулись, а я как сидел, так и сижу. Весь крейсер собрался посмотреть на меня: до тех пор считалось, что колокола громкого боя и мертвого подымут.
Нельзя заниматься в полную силу объемным чтением, творчеством, в суровых условиях постоянной опасности. И если на мостике корабля кто-то вдруг застынет, глядя на прекрасный закат, товарищи должны его окликнуть. Если мечтатель не отзовется, надо помахать рукой у него перед глазами. Если и тут он не пошевелится, следует такого хватать, пока из творческого транса не вышел и трепыхаться не начал, засовывать в мешок, хранимый специально для этого на видном легкодоступном месте, и выбрасывать творца за борт. Вместе с бессмертным произведением, которое он сочинял. Иначе нельзя, иначе все там, за бортом, окажутся.
Для меня в тот раз, наверное, пожалели мешка, только вкатили пять нарядов вне очереди. С тех пор, уходя в себя, я стараюсь сохранять связь с внешним миром.

***

Крейсер был великолепен. Экипаж – превосходен в военном отношении. В случае войны, несомненно, экипаж оказался бы на должной высоте. «Ну вот, еще две коровы улетели», – с болью говорили матросы вслед каждому улетевшему снаряду на учебных стрельбах. И старались, чтобы эти коровы не расходовались бесполезно.
Целенаправленное издевательство над «молодыми» в намеренья экипажа не входило. Не стремились приобщить к курению, хоть курево тогда выдавали официально; или к выпивке, хоть большинство только и делало, что гонялось за ней.
Но была устоявшаяся на всех флотах (как и во всех армиях) традиция, согласно которой молодые матросы должны выполнять ряд обязанностей – «старшим, куда пошлют», так это называлось. Нести дневальство, кормить всех остальных («бачковать»), выполнять всякие работы и поручения.
И был «синдром Хрущева». Повальное сокращение офицеров приводило многих из них к пьянству, к безразличию к жизни, а то и к самоубийствам. Лишь немногие на крейсере видели в нас будущих офицеров, верили в будущее флота.
В этом отношении обстановка была очень похожа на обстановку, сложившуюся на российском флоте сегодня. Хотя, конечно, сейчас флот находится в неизмеримо более бедственном положении.
Было бы не так плохо, если бы мы, кандидаты в курсанты, прибыли с очередным призывом и была бы нас треть или четверть экипажа. А мы составили лишь одну восьмую. На нас легла нагрузка в два-три раза большая, чем на обычного молодого матроса. Мы с Володей, таким же кандидатом-бедолагой, должны были вдвоем обслуживать команду башни батареи универсального калибра. А это пятнадцать человек. Особенно обидно было во время двухчасового обеда, когда все, быстренько поев, отправлялись в койки часа на полтора, а нам приходилось кормить подвахтенных и мыть посуду.
Но главное на службе – это иметь надежного друга. И мы управлялись. Потом Володю перевели на эсминцы, и я остался один. Стало тяжелее. Согласитесь, не просто спать по три часа в сутки, а все остальное время быть пусть не на каторге, но на ногах, работая за пятерых. Притом ничего не успеваешь доделать, и поэтому всегда виноват.

***

Мою жизнь, к тому же, осложняло чрезвычайное происшествие, в которое я вляпался сразу же после своего прихода на крейсер.
В первый же день меня познакомили с обязанностями по боевому расписанию. Я должен был в подбашенном отделении принимать патроны из погреба и отправлять их в башню. Патроны были почти в мой рост. Выделили койку и рундук для вещей. Командир батареи старший лейтенант Ничепорук, очень толковый офицер, лично вручил мне ключ от каюты заместителя командира БЧ-2 по политчасти капитан-лейтенанта Рольского, где я должен был делать приборку.
Этот факт подчеркивает внимание, с которым Ничепорук отнесся ко мне, как к кандидату в офицеры. Старший лейтенант явно старался помочь мне дожить до училища. Ведь ключ от каюты был для меня как ключ от отдельной квартиры. Я всегда мог там отдохнуть, а то и позвать друзей в гости, когда офицер сойдет на берег. Опять же, хозяин каюты всегда был под рукой и всегда мог откликнуться на любую просьбу. Вестовые и приборщики офицерских кают – привилегированная матросская каста на флоте. Житуха – дай бог каждому!
И вот, придя на следующее утро на свой объект приборки, я застал Рольского еще спящим. Разбудил его. Он встал, сунул ноги в тапочки и, не открывая глаз, побрел к умывальнику, по дороге говоря мне:
– Сейчас умоюсь и уйду. А ты пока заправь постель.
Это меня огорошило. Я же матрос, а не горничная!
Осмотрел каюту, просторную и удобную. Посередине – огромный круглый стол, который мог бы стать гордостью большой семьи. Койка, которую я должен был заправлять, находилась в симпатичном алькове между платяным шкафом и переборками. Но там и сям были видны отвратительнейшие последствия бурной многолюдной ночной попойки.
За что боролись, зачем был «Потемкин», революция, гражданская война? – спрашивал я сам себя. Рольский, представитель коммунистической партии на флоте, вел себя большим барином, чем офицеры царского флота, традиционно сами убиравшие за собой постели. И заявил:
– Убирать не буду!
Рольский открыл глаза, посмотрел на меня, пожал плечами и спокойно нажал кнопку звонка. Через две секунды в каюту вскочил молодцеватый вестовой и лихо доложил Рольскому о своем прибытии, успев, скосив глаза, оценить обстановку в каюте.
– Ничепорука ко мне! – скомандовал ему Рольский.
– Есть!
Вестовой козырнул и исчез.
Почти сразу же появился Ничепорук.
– Что случилось? – мотнул он головой в сторону Рольского.
– Да вот, отказывается выполнять приказание. Не хочет убирать каюту.
Ничепорук грустно вздохнул, набирая в легкие воздух, и грустно начал кричать.
– Отказ от выполнения приказания! Трибунал! Расстрел!
Я так же грустно слушал его. Было жаль подводить Ничепорука, пользовавшегося, как я уже успел понять, уважением личного состава батареи. Но убирать за всякой сволочью заблеванную постель? Лучше уж расстрел.
И могли расстрелять. И расстреливали. Пролетарская, вроде бы, советская власть не просто тащила с собой ряд отвратительных установок деспотического общества, но часто и возводила их на более высокий уровень. Так, у нас многими документами устанавливалось и до сих пор устанавливается: «Приказ начальника – закон для подчиненного!»
Вдумайтесь. Начальник, то есть простой администратор, этой установкой возносится в ранг законодателя, судьи и прокурора одновременно. Под хвост начальнику отправляются все Кодексы законов и сама Конституция. Поэтому столь часто превышается власть, столь часто проявляется ничем не мотивированная и ничем не оправданная жестокость в нашем обществе. Жизнь приводится к произволу, к рабскому подчинению.
«Ты начальник – я дурак, я начальник – ты дурак» – одна из основных характеристик нашего общества. Всегда была, есть и непонятно когда изменится.
Но не расстреляли. На флоте, если есть возможность не выносить сор из избы, то обычно и не выносят. Меня даже официально не наказали. Но впоследствии я ни разу не встретил адмирала или офицера, который требовал убирать за ним постель. Специально всю жизнь за этим следил, вплоть до Главкомов. То ли Рольский оказался уникален, то ли моя слава борца с барством бежала впереди меня, но больше я этого хамства на советском флоте не встречал. Хотя, уверен, не встречал только потому, что далеко не все койки на флоте мог контролировать.
И с приборкой всё обошлось. Меня переназначили в приборщики верхней палубы левого шкафута.

***

Со стороны это может показаться каторгой.
Вся верхняя палуба крейсера покрыта крупнопаркетными дубовыми брусками, на которых от любого человеческого или погодного воздействия обязательно остаются следы.
По правому шкафуту могли ходить только лица голубой крови. Офицеры и, например, император Эфиопии Хайле Селассие, обожавший наш крейсер. Уже в проектировании легкого крейсера проекта 68-бис «Михаил Кутузов», настоящего чуда кораблестроения, было заложено социальное неравенство: выделялась роскошь помещений для офицеров, куда матросам вход был воспрещен, разве что для обслуживания. А кто заказывал этот проект? Бывшие революционные матросы. Убирать там было почти нечего, поэтому правый шкафут выглядел всегда блестяще.
По моему же левому шкафуту ежедневно пробегали тысячи матросских ботинок. Содержать этот объект приборки в нормальном состоянии было очень непросто. И в дождь, и в снег, таская за собой обрез с горячей водой, с мылом и щеткой елозил я по палубе.
Тем не менее, хоть это и может кому-нибудь показаться странным, я был счастлив на своем объекте приборки. Посадите русофила убирать Красную площадь в Москве. Да он и без воды, собственными слезами вымоет ее. Так и я. Мне очень нравился крейсер. А деревянная палуба была одним из главных его достоинств. Поэтому я был всегда весел на своей приборочной работе, к немалому удивлению многих моих сослуживцев.
Происшествие с Рольским вызвало если не озлобление, то повышенное внимание к моей персоне. То и дело кто-нибудь из «годков» (старших по сроку службы матросов и старшин срочной службы; в армии говорят «деды» и «дедовщина», на флоте – «годки» и «годковщина») пытался научить меня повиновению. Заставить, например, пришить ему порванную вешалку на бушлате. Был один чудак, мечтавший уговорить меня чистить его ботинки. Для меня, привыкшего ни в коем случае не давать слабины в уличных драках, это не создавало особых проблем. Но это накладывалось на весь идиотизм, который у нас принято называть обучением и воспитанием молодого пополнения.
Это не обучение, это даже не вид отбора. Это сплошное уничтожение молодого поколения.
В незапамятные времена какому-то болвану пришла в голову мысль, что молодой матрос или солдат до того страшно скучает по дому, что может от тоски наложить на себя руки. И поэтому, дескать, надо отвлекать «молодого» от всяких мыслей, загружая всевозможными занятиями до потери памяти. И вот уже много веков старослужащие в армии и на флоте на «научной» основе и с величайшим энтузиазмом «спасают» молодых матросов и солдат от тоски по дому, загоняя многих из них в петлю, а прочих делая идиотами.
Есть и другое мнение по поводу исторических корней «дедовщины». Некоторые исследователи этого вопроса утверждают, что как в незапамятные, так и в очень даже памятные нам времена, в армию и на флот набирали призывников силой. Физической ли силой, силой ли закона, силой ли денег – это не суть важно. Как пойманный волк смотрит в сторону леса, так и призывник смотрит в сторону дома. Поэтому и понадобилась система вышибания у призывников мозгов. Считается, что тупое орудие все же лучше, чем никакое.
Такие живые орудия имеют крайне низкую боеспособность, потому что отвыкают от осознанной человеческой деятельности. Потому что не имеют знаний. Потому что мозг, душа, мировоззрение, на которые может опереться боевой дух, останавливаются в развитии.

***

Три важнейших стороны определяют боеспособность любых войск: 1) техническая оснащенность; 2) отработанность; 3) боевой дух.
Главное, конечно, это боевой дух, вплоть до готовности к самопожертвованию ради человечества и во имя человечности.
Источники боевого духа могут быть негативными и положительными.
Негативные источники, вызывающие ненависть и потребность преодоления, дают кратковременный эффект. С исчезновением источника негатива, который необходимо преодолеть, исчезает и основание для боевого духа. Однако вспышки боевого духа, основанные на кратковременном негативе, могут быть необычайно сильны.
Но для конечного результата решающее значение имеют положительные источники, непрерывно формирующие боевой дух. Это и любовь к Родине, которая включает массу аспектов, и чувство единения с народом, со всем человечеством.
То есть главным источником боевого духа является мировоззрение.
Бойцу надо знать, что он защищает развитие своего народа и всего человечества, защищает справедливое право на труд и право на справедливый заработок, а не чью-нибудь элитарность. Что он защищает построение единственно справедливого и единственно правильного с точки зрения цивилизации устройства общества. Вырви из этого источника «каждому по труду» и боевой дух испустит дух.
Одним из важнейших вопросов формирования боевого духа является правильное решение вопроса: платить ли защитникам Родины деньги?
Конечно, надо платить. И платить надо его законную долю совокупного дохода страны. Ту оценку, которая вырабатывается экономической структурой на душу населения. Ведь и военный своим обеспечивающим воинским трудом участвует в создании ВВП. Такая оплата труда военного покажет ему связь со всем обществом. Везде нужна сплоченность.
Конечно, можно пообещать проплату в будущем. Если военные поверят в это, то они могут жить святым духом и поддерживать высокий боевой дух 70 лет, в чем мы не столь давно и убедились. Но это неэффективно для экономики страны. Советское государство погибло именно от жадности управителей, задохнувшись в богатстве, недоданном гражданам.
И давно понятно, что боевой дух не может быть сформирован деньгами, проплаченными военным элитой страны, деньгами, полученными от грабежа населения, в том числе и от грабежа самих военных. У нас же сегодня сложилось устойчивое представление о прямой связи величины денежных выплат и величины боевого духа. Глупость неимоверная!
Пришел в казацкую станицу пятнадцатилетний комсомолец, собрал местных мальчишек, рассказал им про прибавочную стоимость, и четырнадцатилетний мальчишка из этой станицы Арсений Головко пошел отвоевывать эту прибавочную стоимость народу. «Всегда голодный, даже при луне…», писал А. Г. Головко в своей книге «Вместе с флотом».
Эх, если бы Головко еще и выяснил, где находится эта прибавочная стоимость, подумал, как лучше ее передать народу…
Настоящий, непреодолимый и непобедимый боевой дух может сформироваться только тогда, когда военный знает, что он своим воинским (обеспечивающим!) трудом нарабатывает прибавочную стоимость, когда он видит, что за свой труд получает честно заработанные деньги – свою часть оценки прибавочной стоимости.
Сегодня боевой дух в наших войсках крайне низок и катится к нулевой отметке, потому что военные все больше убеждаются, что служат олигархической элите, подавляющей интересы государства, народа, человечества.
Но, как это ни трудно, военным надо преодолевать такое состояние, ставя везде и во всем на первое место интересы Родины, интересы государства и государственности, человечность и человечество.
В любой исторический период, в любом государстве было и будет некоторое количество негодяев, в том числе и в управлении государства.
И военному надо помнить, что он член гражданского общества, что он имеет право на обсуждение, на мнение, на предложения; имеет право избирать и быть избранным в органы власти.
Ущербность системы подготовки молодых матросов и солдат в наших Вооруженных Силах очевидна. Эта ущербность переходит в ущербность всего общества, ведь люди, ставшие идиотами в результате такой подготовки, ходят потом по улицам.
А ведь все без исключения гражданские лица в стране, если они хотят считать себя гражданами, должны пройти армейскую подготовку и научиться защищать себя, свои убеждения, свою Родину и все человечество не только словами, кулаками и зубами, но и современным оружием. Гражданское общество вовсе не обязано быть инфантильным.

***

Более половины товарищей, проходивших со мной кандидатский стаж на флоте, не смогли впоследствии нормально учиться. Были отчислены, хотя перед стажировкой блестяще сдали экзамены и выдержали конкурс в шестьдесят человек на место. Некоторые, как мой друг Дмитрий Малышев, ушли по идеологическим соображениям, не желая становиться офицерами-баринами, ненависть к которым им привила матросская служба. Большинство же было буквально сломлено стажировкой.
Занятия, которыми загружают «молодых», рассчитаны на дебилов: убрать, прибрать, помыть, принести, унести. Ходить строевым шагом, стоять часами навытяжку, слушать с обожанием любые словесные изыски старшего по званию или по сроку службы. «Молодого» целенаправленно изматывают на построениях, строевых занятиях, приборках, камбузных работах, несении дневальной и прочих служб. Большая часть этих занятий просто бессмысленна. На «Кутузове», например, я отбил гектары хорошей заводской краски с надстроек и вновь выкрасил, только уже аляповато и некачественно.
Но какими бы ни были дурацкими работы, которыми загружают молодого матроса и солдата, не они превращают молодых призывников в идиотов. Дело в том, что эти занятия и работы связаны с лишением сна. Именно это убивает в «молодых» все человеческое.
На «Кутузове» было запрещено «молодым» спать в неурочное, дневное время. Даже если матрос работал или нес вахту ночью. На ночной сон отводилось семь часов. Предполагалось, что восьмой час матрос добирает во время двухчасового обеденного перерыва. Но в обеденное время бачкуешь, кормишь подвахтенных, моешь посуду и поспать не можешь. Кроме того, стоишь дневальным через сутки, то есть сегодня спишь 7 часов, а завтра – 3 часа. В среднем, как нетрудно подсчитать, 5 часов в сутки. Через два месяца такого непривычного для вчерашнего школьника режима тебя начинает покачивать, перед глазами все плывет, ты перестаешь соображать, что делаешь. А вокруг – выспавшиеся рожи офицеров, мичманов и «годков», все время тебе чего-то выговаривающих.
Если тебя начинают ставить дневальным каждый день или гоняют по ночам на отработку нарядов вне очереди, то ты спишь уже по 3 часа в сутки и становишься дебильной сомнамбулой за две недели.
И я видел, как мои товарищи сходили с ума. Прежде нормальные, они начинали странно вести себя и нести всякую чушь.

***

Наверное, и я в какой-то степени «съехал с катушек», потому что однажды сделал заявление перед «годками» о равноправии. Дело было в кубрике. Шло какое-то собрание команды. Когда «годки» осознали, что я им предлагаю работать наравне с «молодыми»: бачковать, мыть посуду, нести дневальство, делать приборку и стать посмешищем всего флота – они побагровели, на лицах и во взглядах отразилась спокойная решимость хладнокровных убийц. «Годки» встали с рундуков и пошли толпой на меня. Полтора десятка двадцатипятилетних стокилограммовых бугаев против шестнадцатилетнего заморыша.
И без объемного чтения было понятно, что спустись сейчас с небес сонмище Архангелов Гавриилов в адмиральских эполетах, то и они бы не остановили убийство.
Но я был спокоен, потому что давно понял, что, так или иначе, раньше или позже, всё равно придется загибаться. И пытался определить, кого буду стараться прихватить с собой на тот свет в первую очередь. Первым стал бы старшина команды Дарнапук.
И тут с верхней койки спрыгнул кошкой и встал перед моими врагами, всем своим видом показывая, что готов драться насмерть, молдаванин Владимир Салкуцан.
Как вам рассказать, кем был для нас Салкуцан.… Это как если бы форвард «Спартака» был вынужден жить в одном общежитии со спартаковскими фанатами. Он был гребцом призовой шлюпки крейсера.
Каждое воскресенье устраивались шлюпочные гонки. Наша шлюпка всегда занимала второе-третье место, но мы жили надеждой. Ведь матросы корабля, чья шлюпка победила, не просто ходили гоголем. На них опускалось какое-то благословение. Всё им удавалось. Даже девчонки на танцах, понятия не имевшие о гонках, безошибочно выбирали победителей.
И каждое воскресенье мы орали и улюлюкали с борта крейсера, стараясь перелить в жилы Салкуцана свою кровь, силу и волю к победе. Это возбуждение вспыхивало, как только Салкуцан появлялся на публике. Сразу хотелось поговорить с ним о перипетиях прошедших гонок и о перспективах.
Но Салкуцан никогда и ни с кем не разговаривал. После гонок он, измочаленный, лез в койку, где лежал с закрытыми глазами в одном и том же положении – на спине. Слезет, молча поест, и обратно в койку. Никогда не доедал первое и второе, к моему огорчению, – я же подкладывал ему лучшие куски. Никогда ни во что не вмешивался.
И я бы на его месте вел себя так же. Если бы он сказал хоть слово, то его бы заговорили, замучили советами. И я в первых рядах. Я считал, что наша шлюпка брала слишком высокий темп на старте, отрывалась, шла большую часть гонки впереди и, конечно, такого темпа не хватало на всю дистанцию. Это же было очевидно!
Некоторые, явно для того, чтобы обратить на себя внимание, иногда хвастались, что слышали от Салкуцана пару слов. Но это, как очевидное враньё, даже не принималось остальными к обсуждению.
Конечно, драться с Салкуцаном или как-то выступить против него, для любого матроса было немыслимо. Мы, пришибленные произошедшим чудом, разошлись. Салкуцан полез обратно к себе в койку. И всё пошло по-старому.

***

Но я понял, что должен спасаться. Добирать сон, спать всегда и везде. Даже на стрельбище, которое в Севастополе расположено за кладбищем Горпищенко, улегся с автоматом на огневом рубеже и уснул, оставив бодрствующим, для прослушивания команд, правое ухо. Но только тех команд, которые положено подавать на стрельбище. По команде «Пли!», я, не просыпаясь и не слыша своих выстрелов, нажал спусковой крючок и обстрелял оцепление на сопке, которое бросилось врассыпную. Когда меня разбудили, после тяжелого и длительного труда ногами, я возмутился, почему не подняли, как положено, командой: «Встать! Оружие к осмотру!», на которую я настроил свое ухо.
Я заведовал патронами первых выстрелов. Это боезапас для нашей башни, который можно отстрелять в первые секунды войны. И когда я почти ежедневно таскал сорокакилограммовые патроны, даже тогда спал. Не задумываясь, какой красивый фейерверк получится, урони я в погребе или в подбашенном отделении хотя бы один патрон.

***

Но вот в одно утро я проснулся с ощущением необыкновенной свободы. Никто на меня не орал: принеси то, сделай это. И я вспомнил: вчера прибыли «молодые».
И как отрезало – больше на меня никто не обращал никакого внимания. Любители пообучать и поруководить вовсю уже суетились вокруг новоприбывших. Первая стадия этого руководства заключалась в изъятии новенькой формы «молодых» и выдаче взамен ошметок. Чтобы потом можно было указывать на неопрятный внешний вид и раздавать наряды вне очереди. Попробуй быть опрятным, если у тебя одна роба.
И «молодые» терпят это. «Годков» много и они давно спелись, «молодых» мало и они незнакомы друг с другом, потому что приходят из разных учебок. На новом месте службы, в новом мире, «молодые» беспомощны, как младенцы. Да и делается это повсеместно. «Дембеля» везде уходят на гражданку в новой, с иголочки, форме, содранной с «молодых». А «молодых» утешают тем, что когда они будут уходить домой, то будут иметь право (?) поступить так же. Исторически, видите ли, сложилось.
И это притом, что воровство на флоте традиционно отсутствовало. На «Кутузове» рундуки были без замков. Подходи и бери ту же форму, казалось бы. Но никогда ничего не пропадало.
И здесь я впервые встретил собрата, обладавшего методикой объемного чтения.
Мне дали отработать дневальным «молодого», он был, кстати, лет на пять старше меня. Конечно же, я решил научить его, как выжить в этом дурдоме. Я стал в конце кубрика и сказал «молодому» ходить вдоль прохода беспрерывно туда и обратно. И заснул, выключив у себя все, кроме прослушивания его шагов.
Дело было в дежурном по низам. Ночью крейсер превращался в сонное царство, среди которого были островки бодрствования. Дневальные, вахтенные. Все они мечтали о приятном: поспать, почитать, поесть жареной картошки. Чтобы пресекать эти приятности и рассказывать о них на утреннем построении, и назначался дежурный по низам из мичманов.
И каждую ночь начиналась борьба. Маршрут передвижения мичмана отслеживался и сообщался нами друг другу. Мичман же придумывал всякие хитрости, чтобы накрыть нас с поличным.
И мне казалось, что я нашел верный способ, как его обойти. «Молодой» увидит мичмана, остановится или собьется с ритма, и я проснусь. И покажу «молодому», что можно вполне прилично выспаться стоя.
Не знал я, что сам он куда талантливее меня.
Хитрый мичман без звука просочился в кубрик и остолбенел. Один дневальный спит стоя, а второй – на ходу. Он побродил между нами. Потом, поняв, что никто ему о таком на слово не поверит, начал тихонько будить «старичков». Включил полный свет, но мы с собратом не проснулись. Тогда мичман сам стал показывать фокусы, танцуя между нами. Наконец, кто-то не выдержал и рассмеялся. За ним зашелся смехом весь кубрик. Когда же мы с собратом очнулись и начали, моргая и щурясь, ошарашенно разглядывать смеющихся, наши товарищи грохнули так, что сбежалось полкрейсера.
Так стало понятно, что я не единственный объемник в этом мире. Радость моя, правда, несколько омрачалась очередными 5-ю нарядами вне очереди. В душе у меня было сложное чувство и к моим старшим товарищам, заставившим меня и моего собрата научиться спать стоя и на ходу.

***

Я прошел «курс молодого бойца», перестал быть «молодым», но не мог влиться в команду, как «годок». Не мог мордовать с ними «молодых». А больше делать было практически нечего. Вся моя работа перешла к новым «молодым». На корабле отсутствовали какие-либо кружки. Спорт на флоте и в армии давно уже был сосредоточен в спортивных ротах и батальонах. Был хор, но у меня началась возрастная ломка голоса. Немного выручала слабенькая корабельная библиотека.
Теперь мне стала ясна и еще одна существенная причина издевательств «годков» над новобранцами: безделье, пустота жизни, отсутствие мировоззрения. Издевательствами они хоть как-то заполняли эту свою жизненную мировоззренческую пустоту.
Ненависть к офицерам в матросской среде была сильной. Над матросами Черноморского флота витал дух «Потемкина». Поэтому я, как кандидат в офицеры, не мог рассчитывать на теплое дружеское отношение матросов, хотя сам был ярым «потемкинцем», готовым идти до конца в борьбе за справедливость и за счастье народное.
Но это для меня, открытого, дружелюбного, трудолюбивого и правдивого, было вполне преодолимо. Непреодолимым был статус экскурсанта, туриста: не стоило надеяться, что я останусь матросом на крейсере и буду, плечом к плечу с остальными, оборонять Родину. Поэтому, я, как и другие кандидаты в офицеры, стал инородным телом в команде крейсера. Раньше я был нужен как «молодой»: для выполнения всяких грязных работ и для самоутверждения «годков». С приходом пополнения этот последний барьер терпимого отношения ко мне рухнул.
Мое нежелание трудиться в поте лица над воспитанием «молодых» также не способствовало укреплению взаимоотношений с «годками». Постепенно возник новый виток конфликта с ними, который привел к чересчур обильным кровопусканиям из наших носов.
Мудрый Ничепорук уловил изменение ситуации (возможно, с подачи корабельного врача, сшивавшего мне губу) и послал меня крючковым на разъездной катер.
Это была вольница!

***

Катер имел героическую историю. Он затонул вместе с линкором «Новороссийск», но экипаж катера действовал грамотно и остался жив. Затем катер был поднят, снова введен в строй и передан на крейсер «Кутузов». Мы, теперешний экипаж катера, полагали себя продолжателями славных дел предыдущего экипажа, считали, что к нам перешла его удачливость и бесшабашность.
Работы было мало. Катер был приписан от крейсера для обслуживания офицеров штаба флота. Получалось, что катер был как бы в двойном подчинении: командира крейсера и начальника штаба флота. На деле это означало отсутствие начальника. Кроме того, командир крейсера капитан 1 ранга Федоров был ограничен в своих полномочиях старшим помощником командира капитаном 2 ранга Саблуком. Если же Федоров хотел взглянуть на крейсер, которым он, вроде бы, командовал, и выходил за пределы каюты или кают-компании, Саблук посылал пару вестовых. Те быстро отыскивали командира, вежливо, но крепко хватали его и водворяли обратно в каюту.
Так что мы на катере могли делать все, что хотели.
Здесь, на катере, я научился переносить качку.
Покачавшись в первый день на мелкой волне, на ночь ушел с катера спать на крейсер, стоящий на якоре, как неподвижная скала. Утром проснулся по подъему, спрыгнул с койки на палубу кубрика и едва смог удержаться на ногах. Вокруг меня всё ходило ходуном. Через минуту-две успокоилось.
Это я сам ходил ходуном, а не крейсер. Спросонья включился механизм, который выработался у меня вчера на качающемся катере. Если вы видите моряка, идущего вразвалку, это значит, что он привык к постоянной качке и не совсем уверенно чувствует себя на твердой земле.
Укачивание преодолимо, нужно только быть настойчивым. Более того, надо знать, что привычка безболезненно переносить качку обязательно появится у вас автоматически.
Вся наша жизнь состоит на 99,9% (весьма примерно, конечно) из автоматического выполнения привычных действий. С одной стороны, это придает жизни понятную эффективность, а с другой – немало мешает развиваться. Мы с порога отвергаем то, что не соответствует нашим стереотипам.
Очень помогает привыканию к качке наличие у моряка ответственности и интереса, не просто вызывающих потребность в преодолении качки, а оттесняющих эту проблему на задний план. Очень плохо влияют на морские качества моряка курение и алкоголь, затормаживающие автоматическую работу мозга по привыканию к качке. Если ты не пьешь и не куришь, будь спокоен, из тебя получится прекрасный моряк.

***

Кроме меня, в команде катера были моторист, старшина катера и еще один крючковой, все срочной службы. На малых кораблях всегда живут дружнее и сплоченней, чем на больших. На нашем катере было полное братство.
Благодаря навыку объемного чтения, я за несколько дней освоил не только специальность крючкового, но и специальности моториста и старшины. И научился управлять катером в одиночку, что немало забавляло моих товарищей. Руками кручу штурвал, а ногой управляю двигателем.
Потом они сообразили, как это использовать к своей выгоде. Второй крючковой уехал к маме в Донецк, моторист пристроился в Инкермане у девицы по имени Раиса, а старшина практически переехал на постоянное место жительства в женское общежитие на улице Гоголя. Я же рулил без проблем и вопросов.
Но моторист почти ежедневно навещал меня, знал, где меня найти и чем я занимаюсь. Я не отклонялся от его указаний. Может, поэтому у меня всё всегда было в полном порядке.
Перед отбытием в женское общежитие старшина катера ходил просить мое командование в лице главного старшины Дарнапука поощрить меня за успехи в боевой и политической подготовке. Официально я числился артиллеристом, а на катере был только приписан. Я предупреждал старшину, что лучше этого не делать, но он все же пошел. Вскоре вернулся и долго, с любопытством, как будто видел что-то диковинное, разглядывал меня. До сих пор жалею, что не спросил: что же ему там про меня наговорили?

***

Но наш крейсер вдруг послали в море. Я бы мог успеть выхватить моториста со старшиной и доставить их на корабль до отхода. И отправился за мотористом. Но как быть с парнем в Донецке? Ему тогда пришлось бы идти под трибунал за дезертирство.
И я, получив на то приказание моториста, который был старшим матросом и главным моим начальником, дезертировал сам вместе с катером. Дезертировал не совсем удачно – засветился. Крейсер готовился к отходу, а я прибежал в кубрик, чтобы взять из рундука смену одежды – форму три. Это засекли «годки», всё еще имевшие на меня зуб, и пытались задержать. Я бросил форму, вырвался, по выстрелу в катер и был таков. (Выстрел – это железная балка, которая отваливается перпендикулярно борту крейсера при стоянке крейсера на бочках или на якоре, чтобы под этой балкой можно было держать в готовности плавсредства крейсера – уже на воде, а не на борту).
Крейсер ушел, а начальник штаба флота, которого оповестили о самовольном уходе катера, каждый день стал давать распоряжения брандвахтенным катерам, чтобы катер арестовали, а команду доставили к нему лично.
Кто может поверить, что в Севастопольской бухте каждый день, месяцами, за мной гонялась брандвахта и не могла поймать?
А ведь так и было. Я скрывался за стоящими в бухте недостроенными крейсерами, прятался в лежащем на грунте притопленном линкоре «Сталинград». Если брандвахтенные катера очень прижимали, уходил под мост в Черную речку. Иногда прятался в запретных зонах, где, бывало, меня обстреливали из пулеметов.
Несколько раз, когда совсем уж деваться было некуда, вставал под выстрел к какому-нибудь крейсеру из стоявших на рейде. И меня никогда не выдавали оттуда брандвахте, которую не любили все офицеры и мичмана флота.
Приказом по флоту было запрещено передвижение катеров по бухте в первой половине дня, чтобы личный состав занимался боевой подготовкой, а не личными делами. За исполнением этого приказа следила брандвахта. Но среди тысяч офицеров и мичманов у кого-нибудь всегда находилось срочное дело. А выручить мог только я. За рубль, конечно. Продовольственный аттестат остался на крейсере, а есть хотелось.
Каждый день с утра и до полудня я барражировал между кораблями, стоявшими на рейде, вглядываясь, не машут ли мне с них призывно.
А может, мне всё это сходило с рук потому, что все на флоте, в том числе и начальник штаба, благоволили мотористу и всему, с ним связанному. Моторист был лучшим тенором на флоте.
Еще он был знаменит перевозками коров.
Как-то он договорился с соседкой Раисы, что перевезет ей корову из Инкермана на Северную сторону за пять рублей, громаднейшие тогда для нас деньги. Утром корову начали загружать с причала в Инкермане в наш катер. Корову, которая оказалась неожиданно большой, с трудом затащили в катер. Задние ноги ее были в одном отсеке, передние – в другом, живот – на поперечной банке, а большущая голова со здоровенными рогами выдавалась за нос катера. Корова заняла столько же места на катере, сколько занимали 100 матросов, когда я перевозил их с крейсера в увольнение на берег! Моторист на носу катера держал корову за рога. Как только дали ход, соседка начала причитать, а корова – мычать. Корова ревела и мотала головой. Вместе с ее головой мотался туда-сюда моторист, вцепившийся в ее рога. Только ноги его мелькали над водой.
А рядом отходил пароходик, так называемый трамвайчик, набитый едущими на работу людьми. И все побежали на наш борт, посмотреть на корову. Хохочут. Трамвайчик накренило к нам. Толпа, испугавшись, побежала на противоположный борт. Трамвайчик резко пошел в обратную сторону и с треском лег на пирс. Туда же посыпались люди. Никто не убился, но скорую вызывали.
Но и я ни в чем, кроме как в теноре, не уступал своему наставнику.
Однажды я, почти голый, красил борт своего катера у Минной пристани. Швартовые отпустил побольше. Одна нога на причале, а вторая на планшире, удерживает катер. В одной руке кандейка с краской, во второй – кисть. Согнувшись так, что голова ниже причала и планшира, крашу борт.
Вдруг набежала волна и качнула катер. Я, пытаясь сохранить равновесие, выронил кандейку и кисть. Но не удержался и плюхнулся в воду.
В воде вел себя спокойно и расчетливо. Поймал медленно тонущие кандейку и кисть. Всплыл нормально, между катером и причалом.
Но пока ловил кандейку и кисть, пока всплывал, краска из кандейки расплылась ровным слоем по поверхности воды. И этот ровный слой так же ровно лег на меня, когда я вынырнул. Даже веки были покрыты качественной флотской голубой краской. Весь Черноморский флот сбежался посмотреть на меня, такого голубого, и похохотать до упаду.

***

Подкармливался, где только мог. Особенно мне нравился компот на эсминцах, стоявших у 13-го причала. Эсминцы были ошвартованы к причалу кормой. Иду по причалу и вспоминаю, где и как кормят. Потом поднимаюсь к кому-нибудь на борт. Там у кормового флага, часовой и рядом, на посту, вахтенный офицер. Лейтенант, максимум – старший лейтенант. Вахтенный – сразу в крик: «Это что за образина?!»
И правда, видок у меня был тот еще. Дезертировал я в одной застиранной и перештопанной робе, в разбитых рабочих ботинках («гадах»), без бескозырки. Жил на катере, в обнимку с дизелем, без каких-либо жизненных условий, не говоря уж об удобствах. Замызган, не стрижен. Хорошо, хоть бриться еще не надо было.
Объясняю, что со штабного катера, хотелось бы пообедать. В ответ – ругань и рекомендации катиться с корабля, не задевая ничего по дороге. «Ну, извиняюсь, – говорю, – что зашел. Не знал, что здесь такие жмоты». Поворачиваюсь и медленно иду к трапу. И чувствую, как за спиной мучается лейтенант: «А вдруг действительно со штабного катера? Нехорошо будет подставить корабль. Да и матросика жаль, хотя и видок у него...» И когда я уже чуть не ступаю на трап, слышу: «Эй, ты! Погоди!» Лейтенант вызывает вестового, приказывает накормить меня, и: «Чтоб больше! Никогда! Духа твоего...»
На крейсерах кормили без вопросов, но еда там была неважной, если сравнить с эсминцами, где матросы и офицеры питались с одного камбуза.
Всегда можно было вкусно и сытно поесть в минно-торпедных мастерских, где питались артельно. Но там я стеснялся объедать радушных хозяев.
Работы все-таки хватало: поиски пропитания, содержание катера, война с брандвахтой. Развлечение было одно: сойти на берег и попасться на глаза патрулю. Патруль бросался за мной, а я в катер и ходу.
Так и прожил все лето. Потом узнал, что кандидатов отправляют в училище. Отогнал катер к мотористу и пошел сдаваться. Моторист кричал мне вслед:
– Опомнись! Ты же свой! Неужели ты хочешь стать одной из этих гадин?
Хорошо ему было быть матросским идеологом. Он по ночам обнимал Раису. А я лил слезы на дизель 3Д-6.
Немножко опасался, что посадят, как дезертира. Но обошлось. Ничепорук спросил только, не совершал ли я какой особой уголовщины, помимо общеизвестной. Я поклялся, что не совершал, и меня отправили в училище.
Через год попал в Севастополь на практику и узнал, что и для остальных наше дезертирство закончилось благополучно. Мотористу вообще повезло. Раиса, как он мне рассказал, заставила его жениться, угрожая иначе вывести всех нас на чистую воду. На мой взгляд, Раиса была достойна лучшего. О чем я и заявлял ей с присущей мне прямотой. Но она любила только моториста.

КВВМУ! ЭХ! У!


Уверен – существуй на свете толковый обобщенный показатель качества высшего учебного заведения, Каспийское Высшее Военно-морское училище имени Сергея Мироновича Кирова вышло бы по нему лучшим учебным заведением двадцатого века.

Там давали высочайшее высшее образование (лишь называвшееся стандартным) и прекрасное профессиональное – высшее военное. Распорядок дня, воздух, два бассейна и другие спортивные сооружения предоставляли прекрасную возможность для физического развития.
Но самое главное, – и это ставит училище выше любого другого учебного заведения мира, – там действительно существовало самоуправление курсантов.
Мне искренне жаль всех ребят, у которых в школах, училищах, институтах есть сегодня современная система самоуправления. Управление там осуществляется, в лучшем случае, выборными лидерами или комитетами, что не позволяет ученикам, студентам, курсантам или слушателям ощутить коллективизм, обучиться коллективному управлению. Большинство при этом не осваивает даже лидерское управление. Массы учатся выбирать лидера, передавать ему право решения и следовать за ним, а не решать постоянно свои же вопросы самостоятельно.
Наше же самоуправление осуществлялось не начальниками, не демократически избранными комитетами или лидерами, как в любом другом учебном заведении, а самим коллективом курсантов.
И я уверен, что если бы в свое время А. С. Макаренко дали возможность работать в полную силу над его теорией и практикой воспитания в коллективе, он бы пришел в конечном итоге именно к нашей системе. Ведь тот коллективизм, который создавал Макаренко, являлся скорее лидерским коллективизмом. И главным лидером там всегда был сам Антон Семенович, как бы он от этого своего лидерства не открещивался. Это относится и к системе воспитания в коллективе В. А. Сухомлинского, хотя он понимал многие недостатки системы Макаренко и пытался их подправить. И у Макаренко, и у Сухомлинского всё еще слишком сильна была лидерская составляющая их систем воспитания в коллективе. А лидерский коллектив – сомнительный коллектив.
Все мы знаем воспитанников Макаренко. Это были сплошь прекрасные люди, каждого из них можно ставить в пример во многом. В то же время, никто из них не решился сделать что-то значимое для всего общества. Они отвечали только за себя, но не брали никогда ответственность за что-либо общественно значимое, уступая это другим. Часто, кому попало. Они, как это всегда происходит в лидерском коллективе, оказались придавлены авторитетом лидеров, не получили практики управления, которую должен получать сызмальства каждый человек.
Скажу больше. Те воспитанники Макаренко, которых я знал лично, были прекрасными людьми, старательными, трудолюбивыми, воспитанными, светящимися какой-то благодатью, расположенными к самопожертвованию для других людей. Они всегда с радостью готовы были отдать и отдавали (!) свою жизнь за советскую власть. С ними было приятно жить и работать. От них можно было не ждать подвохов. На них можно было положиться в работе, в быту. Нахлебавшись сиротства, они испытывали сильнейшую тягу к семейной жизни, к семейному очагу. Но в то же время, они поражали меня своей неуверенностью в общественной жизни, какой-то инфантильностью, какой-то обособленностью, страхом перед образом жизни других. Ведь все они видели тот бардак, который у нас творился. Но и помыслить не могли чем-то, помимо безупречного личного поведения, выступить против него. Все они были просто лапушками, старавшимися не прикасаться к грубостям жизни. Разве что могли обсудить и осудить их на своей кухне.
Переборщил или не добрал Антон Семенович с воспитанностью? Или не дотянул в становлении гражданской позиции своих воспитанников?

***

Продолжение следует.
---
Каспийское высшее военно-морское Краснознаменном училище им. С.М. Кирова (история, персоны);
Зых и зыхчане
Gelena
Модератор раздела

Gelena

Минск
Сообщений: 14224
На сайте с 2006 г.
Рейтинг: 1411
Волобуев Е.К. Штурмана не врут . — СПб.: Судостроение, 2012. - 384 с., ил.

ПРОДОЛЖЕНИЕ


***

Сегодня, спустя почти полвека после окончания мной училища, я могу точно сказать, что из меня не получилось бы ни уверенного моряка, ни ответственного человека, если бы я не прошел школы управления, которую проходил в нашем коллективе каждый рядовой курсант. В той школе каждый постигал на своем опыте систему взаимоотношения людей, систему управления, учась – управлять другими; управлять собой; быть управляемым другими.
Эта наша школа, эта наша система обучения управлению, была исключительно эффективной. Ведь постоянно каждый вырабатывал свое собственное решение, каждый мог сравнить свою систему выработки решений с работой других и затем убедиться в своей правоте или неправоте. И так как коллективно выработанное решение было почти всегда правильным, это обеспечивало комфортную жизнь в нашем коллективе.
Мне часто приходится сталкиваться с пренебрежительным отношением к коллективизму. Множество людей считают коллектив стадом, а коллективизм – стадным чувством, атавистическим, якобы, инстинктом. Вот, дескать, ходили мы когда-то, в допещерные времена, стадами, чтобы обороняться от диких зверей, и сохранили эту стадность по сию пору.
Здесь все поставлено с ног на голову.
Именно лидерская система, в которой мы все еще живем, где мы ходим стадом за козлами, идущими во главе, и является атавистической. Именно в допещерное время, когда появлялся кто-то посильней других, люди вынуждены были следовать за лидером. И правильно делали. Потому что демократически настроенных или несогласных тогда традиционно съедали. Как нередко тем или иным образом съедают несогласных в лидерской системе и сегодня.
Но сегодня же все образованы, все могут иметь толковое собственное мнение. Нам пора научиться не пренебрегать разумами людей, пора окончательно перейти к коллективизму.
Когда позже я служил штурманом на атомной подводной лодке, у нас был командир лодки, толковый и яркий индивидуум. Я вечно с ним спорил по теории коллективизма. Он считал коллективизм бредом, подрывающим единоначалие. И вот, пришлось нам однажды проходить минное поле, оставшееся после прошедшей войны. Подводники знают, какая это тоска, когда ждешь скрипа минрепа о корпус и весьма вероятной смерти. Командир просчитал курс, скорость и глубину погружения лодки, скомандовал их, и мы пошли.
На лодке тишина, все напряженно вслушиваются: нет ли постороннего шума, нет ли скрипа? Я проверил расчеты командира и нашел в них ошибку. Оказалось, что мы идем в самую гущу мин. Командир побелел лицом, поняв, каким он был гордым одиноким козлом. Когда мы все же спаслись, командир перестал резко выступать против коллективизма и стал прислушиваться к другим. Но почему для этого ему обязательно надо было залезть на мины?

***

Самоуправляющийся коллективизм – это не только жизненная необходимость, это необыкновенное удовольствие, даже счастье для членов такого коллектива. И для достижения этого счастья должны выполняться определенные действия, создаваться определенные условия.
Конечно, наше самоуправление не подносилось курсантам на блюдечке руководством училища. Конечно, такой коллектив не мог быть создан изнеженными белоручками, духовно и душевно слабыми ненадежными людьми, не верящими в себя и не умеющими опираться на других.
Такой коллектив мог быть создан только бывшими рабами, молодыми матросами, прошедшими ад кандидатского стажа на флоте. Там, на кораблях, мы были беспомощны, потому что были неопытны, потому что были рассеяны в матросской массе и поодиночке ничего не могли сделать с системой. Здесь же мы объединились в непобедимый коллектив, нацеленный на устранение любой несправедливости. Мы устроили себе пять лет такой жизни, какую только могли себе вообразить. Мы не мирились ни с чем, что нас не устраивало, даже самой, казалось бы, пустяковой мелочью. Мы не упустили ничего, сделав все, что было нужно для нашего развития.
И это была не господская жевательная жизнь, хоть мы и чувствовали себя хозяевами жизни. Требования, предъявляемые нашим курсантским коллективом к каждому его члену, были чрезвычайно высоки. На мой взгляд, даже слишком высоки. Если в коллективе становилось известно о каком-либо позорном поступке курсанта (например, обидел дома младшую сестренку, забрав деньги из ее копилки), такой курсант по решению коллектива вылетал из училища. То же происходило, если кто-то получал повторно двойку.
Все решения, принимаемые курсантами, утверждались руководством училища. Вплоть до отстранения от должности преподавателей или начальников. Даже если такие решения были сомнительными или заведомо неправильными. Спустя какое-то время это становилось очевидным, и курсанты исправляли положение, насколько возможно. И учились, тем самым, жизненной осторожности.

***

Был лишь один случай, когда руководство училища заставило курсантов изменить свое решение немедленно. Случай показателен тем, что касался он не порядков в училище, а выборов в органы власти Азербайджана. Но не менее показателен и тот факт, что это был единственный случай за все пять лет моего обучения.
Мы всегда обсуждали кандидатуры на выборы и всегда старались выдвигать курсантов даже на те выборные должности, которые по штату были офицерскими. Но не возводили это в принцип: на высокие должности выбирали высоких начальников, а в Верховный Совет Азербайджана – начальника училища. Выбрали бы и туда курсанта запросто. Но как бы он тогда учился?
А тут к нам пришел новый начальник училища адмирал Акимов. Сразу же назначили довыборы в Верховный Совет Азербайджана, где начальник училища имел как бы штатное место. На доске объявлений появилось сообщение, что через два дня в клубе состоится утверждение кандидатом Акимова, выдвинутого инициативной группой во главе с капитаном первого ранга Чижовым.
Мы не знали Акимова, и в коллективе началось брожение.
Появилась инициативная группа и в нашем коллективе. Возглавил ее Тихон Зубарев, рядовой курсант, энергичнее всех выступавший против Акимова. Тихон организовал неофициальное собрание коллектива и предложил выдвинуть капитана 2 ранга Бабаяна.
«Неофициально» – не значит конспиративно. Просто вынос чего-либо за пределы коллектива оговаривается отдельно. Хотя, должен признать, определенная таинственность была присуща таким собраниям. Наверное, нам, мальчишкам еще, так было интереснее.
Бабаян только что вышел из тюрьмы, где сидел за потерю тральщика, которым командовал. Как оказалось, сидел несправедливо. Был ужасный шторм, который не мог не погубить этот корабль.
Коллектив в большинстве в своем с радостью согласился избавиться от Бабаяна. Обрадовавшись оправдательному приговору и неожиданно свалившейся свободе, он очень уж ретиво служил и у многих сидел в печенках. Мне Бабаян не мешал, более того, я считал его очень хорошим командиром, но я доверился коллективу.
Я пошел на курируемый мной младший курс, собрал там группу активистов во главе с курсантом Забарой, поставил им задачи. Потом лично обошел всех выдающихся спортсменов училища и каждому сунул под нос кулак, чтобы он знал, за кого голосовать. Или вы знаете лучший способ убеждения спортсменов?
Через два дня Чижов, председательствующий на собрании как доверенное лицо Акимова, два часа рассказывал нам хорошее об Акимове. Затем слово взял Тихон и одной фразой предложил выдвинуть Бабаяна.
Чижову ничего не оставалось, как объявить голосование «в порядке поступления».
За Акимова проголосовало пять человек, а за Бабаяна – пять сотен. Несколько раз, в нарушение всех законов, нас заставляли повторно голосовать, четыре часа не выпуская из зала. Результат был тот же.
Подвел нас Бабаян, который, поколебавшись, взял самоотвод.

***

А ведь упрись Бабаян, отправься в Верховный Совет – весьма возможно, не случилось бы резни в Сумгаите и Баку. Не случилось бы той негодяйской войны, беды не только для азербайджанского и армянского народов, но и для всего человечества.
Мудрый Тихон за двадцать лет предвидел этот будущий бред. И не зря предлагал выдвинуть в Верховный Совет Азербайджана именно Бабаяна. Появление там армянина, несомненно храброго человека, чудом выжившего в жуткий шторм, невинно пострадавшего, – заткнуло бы поганые рты, уже тогда распространявшие презрительные слухи об армянах. Распространявшие, конечно, небезвозмездно.
Обидно, что негодяи, чья направленная на разрушение СССР деятельность привела к миллионным жертвам, не только остались безнаказанными, но и процветают.
Вдвойне обидно, что сейчас у нас мало кто понимает: любое отступление от интернационализма автоматически ведет к фашизму. Третьего не дано.
Иногда говорят, что есть еще патриотизм. Нет, не может здесь быть никаких «еще»! Если патриотизм связан с чаяниями всего человечества, то он интернационален. Если же патриотизм урезан на общечеловеческое содержание и связывается с какой-либо националистической идеей (например, с русским национализмом), то он является фашизмом (в этом случае – русским фашизмом).
Тот факт, что у нас исчезло понятие интернационализма, говорит о крупной победе фашизма. Гитлер и из могилы, оказывается, держит наше общество своей костлявой рукой.
По опросам, сегодня у нас подвержено ксенофобии 65% населения, в советское же время было 8%. Это черносотенное, националистическое, фашистское оглупление значительной части населения произошло и продолжает происходить оттого, что был подорван коллективизм, единственно способный противостоять манипулированию массами.

***

Ни постоянный состав училища, ни мы, курсанты, не представляли собой однородную массу. Среди высших руководителей попадались почти сформировавшиеся господа, рассуждавшие о неприемлемости товарищеских взаимоотношений между начальниками и подчиненными. Было и немало курсантов, стремившихся выбиться «в люди», стать элитой, подняться над другими.
Как любой коллектив, как всё общество, наш коллектив мог стать и стал сплоченным в общей борьбе с недостатками, в борьбе за положительное, представлявшееся нам важным. Хочешь жить нормально, понимаешь, что в одиночку ничего не сможешь добиться, так не жалей сил на создание коллектива!
Наше самоуправление давало гарантию свободы и развития каждому члену коллектива. Учись, развивайся, будь честным и справедливым – и коллектив не даст тебя в обиду.
Лидеры, пытавшиеся вести за собой наш коллектив, но не представлявшие, что есть и другой смысл жизни, кроме как стать лидером или служить лидеру, не приживались у нас, какие бы мощные группировки не создавали. Даже весьма харизматические лидеры. Даже когда коллектив не подвергал сомнению их особые качества и выдающуюся способность к руководству. Например, не прижился потрясающий лидер Евгений Печеник.
Карьеристски настроенным лидерам, если они не преодолевали эгоистические наклонности, становилось скучно в нашем коллективе. Как же, стал начальником, а никто не обращает внимания.
Воля нашего коллектива всегда выковывалась самим коллективом. При этом любой начальник переставал быть начальником. Формально он имел права рядового члена коллектива. На деле же не припомню, чтобы кто-нибудь из наших строевых начальников рискнул выразить особое мнение в коллективных делах, пусть даже личное мнение, не начальническое. Начальник не становился изгоем, наоборот, он старательно выполнял свои уставные обязанности по поддержанию структуры и функций вверенного ему воинского подразделения. Но значимость его в выработке коллективных решений, если сравнить с любым рядовым членом коллектива, становилась ничтожной. Коллектив весьма настороженно относился к участию начальников в коллективных делах, считая, что начальники слишком зависимы, чтобы быть объективными.

***

Коллектив был нашим детищем. Его лелеяли, но ему не подчинялись безоговорочно.
Например, курсант Иван Тореев отвечал за комсомольскую организацию факультета, был ее постоянно избираемым секретарем. Между прочим, это была офицерская должность, хоть и не строевая. Но Ивану бы и в голову не пришло диктовать что-либо коллективу. Ведь именно коллектив поставил его секретарем. Вопреки политотделу, в тяжелейшей борьбе с ним, свершив то, чего у нас не было с гражданской войны, когда рядовые становились командирами. Бывало так, что Иван принимал решения за коллектив, не спросив его, или вопреки коллективу, спросив его. Но это было не правилом, а редчайшим исключением. И переживал он в этих случаях страшно, боясь коллективного неодобрения. А зря переживал. Не будь Иван самостоятельным, он не был бы и достойным членом нашего коллектива.
Нам не нужны были люди безвольные, порабощенные подчинением (в том числе и коллективу) – ни воинские начальники, ни общественные функционеры, ни рядовые члены коллектива.
Наоборот, очень ценилась оригинальность, потому что с оригинальными личностями жилось, как правило, интересней. У них можно было чему-то научиться. Если Толя Муратов (Рантик) может плыть в бассейне подводной лодкой с двумя перископами, рукой и ногой, одно это уже достойно уважения. А уж наших певцов и гитаристов коллектив носил на руках.
Я постоянно курировал спортсменов и был неформальной «классной дамой» одного из младших курсов, обеспечивая там поддержку решениям нашего коллектива. И никогда не чувствовал себя незаменимым. Но я мог и уклониться от выполнения решения коллектива, если оно мне не нравилось, мог даже противодействовать. Это было обычным делом и обходилось без неприятных последствий для меня и разрушительных последствий для коллектива. Коллектив был для меня средством и местом моего развития, там я находил удовольствие и радость. Коллектив не мог быть мне в тягость. Если мне что-то не нравилось – всегда можно было бороться или не участвовать.
И никто этому не препятствовал.
Более того, никто не препятствовал чьим-либо карьеристским устремлениям. Хочешь – иди на любую должность или в отличники. Никто не упрекал и тех, кто забивался в свой угол и жил, бывало и такое, бирюком.
Но почти всем было интереснее жить одной жизнью с коллективом, потому что там было не соревнование, а обмен достижениями.
Позже, когда я служил на флоте, встречал иногда офицеров солидного возраста и звания, закончивших училище и академию, но не умевших плавать. В воде они сразу же топором шли ко дну. И это морские офицеры?!
У нас такого и быть не могло. У нас были курсанты, которые серьезно занимались плаванием, были выдающиеся пловцы и ватерполисты. Бултыхаясь в одном бассейне с ними, каждый курсант худо-бедно получал хотя бы какой-нибудь разряд по плаванию.
И так во всем.

***

Был момент в самом начале, когда именно я совершил тот необходимый поступок, который положил начало этому нашему удивительному коллективу.
Отдельные предметы у нас вели временные преподаватели, постоянно работавшие в ВУЗах Баку. Как правило, это были очень грамотные специалисты. Мне понравился, например, яркий, увлеченный своим предметом преподаватель психологии, выявивший во мне чистого флегматика. Я же считал, что он немножко путал флегматичность с выдержкой.
Но вот один из «пришлых», преподаватель черчения, оказался с гнильцой. Он открыто заявил, что все наши работы будет оценивать не по качеству, а по размерам подношений. Мы тут же сговорились не сдавать ему свои чертежи вообще и посмотреть, как он тогда выкрутится.
Настало время сдачи работ. И один из нас, вопреки договоренности, понес чертеж к столу преподавателя. Я вскочил, догнал отступника, бывшего тогда, между прочим, моим командиром отделения, непосредственным начальником, выхватил его чертеж и разорвал в клочья (чертеж, не штрейкбрехера) перед носом изумленного преподавателя. Потом вернулся на свое место. Больше желающих сдать работу не нашлось.
На следующий день мы с интересом ждали оценок. Всем были выставлены четверки. Выкрутился, гаденыш!
Мы собрали общее собрание, пригласили на него руководителей училища и изложили свое мнение о взяточничестве. Больше того преподавателя мы не видели.
И пошла у нас акция за акцией.
Попытки подорвать наше самоуправление, например, навязав нам комсомольских руководителей сверху, постоянно предпринимались политическим управлением училища. Но такие попытки никогда не удавались. Зато победы в таких схватках укрепляли коллектив. Что меня по сей день удивляет, так это то, что нас ни разу не удалось расколоть, хотя ветвей, фракций, подколлективов, группировок и просто оригинальных одиночек у нас было множество.
Полагаю, что с нами невозможно было справиться, потому что у нас не было лидеров или главарей, единолично рулящих коллективом, и, соответственно, нельзя было управлять всеми, подчинив или запугав немногих. У нас были такие лидеры, как в велосипедных гонках – только был один лидер, как впереди уже другой, потом третий или снова первый.
Да и не лидеры это были, а скорее исполнители воли коллектива по отдельным вопросам. Всегда временные, хотя некоторые становились такими лидерами-исполнителями чаще других. Не дошли мы все-таки до коммунизма в отдельно взятом коллективе. Получалось у кого-нибудь что-то лучше, и он становился куратором своего направления. Таких направлений и такой работы было гораздо больше, чем нас, курсантов. Поэтому все мы, без исключения, многократно побывали в таких лидерах-исполнителях. Работа эта была не очень завидной, достаточно затратной, хотя и всегда поддерживаемой, всегда почетной.

***

А вот со стороны строевого командования училища даже и попыток не было посягнуть на наш коллективизм. И это правильное решение было заслугой всего постоянного состава училища. Тем более что, как мы выяснили на пятом курсе, с самого начала среди нас был информатор, скрытый, но ярый противник коллективизма, анонимно извещавший командование о наших задумках. Он выходил в город и опускал там письма начальнику училища без подписи. Его донесения просто прятались в сейф.
У этого курсанта погиб в войну отец. У нас многие были военными сиротами, но вот он особенно остро переживал свое сиротство. И эти переживания перешли у него во всепоглощающую ненависть к немцам, к румынам и ко всем иностранцам. Из-за него мы вынуждены были прекратить международные футбольные матчи, потому что каждый раз он, очень хороший футболист, устраивал на поле драки c иностранцами.
Он считал, что коллективизм вреден, что нам нужно все силы бросить на сплочение, на повышение воинской дисциплины и так далее. Ничего другого для него не существовало. Он стал фанатиком, весь в будущей войне.
Свои мотивы он подробно описывал в донесениях, давая там нам нелестнейшие характеристики, требуя навести в училище «нормальный воинский порядок». Что характерно, из него не получилось потом ни толкового штурмана, ни толкового строевого командира. Он вынужден был перейти в политработники, а затем стать преподавателем тактики. Рамки его фанатизма не позволили ему освоить даже то, к чему он так отчаянно стремился.
Открытых возражений, сомнений, споров о нашем коллективизме у нас было множество. Открытого предательства самой идеи коллективизма не случалось. А вот подпольное было. Правда, лишь в одном этом случае.
Между прочим, коллектив предложил мне, как старейшему, активнейшему и справедливейшему рядовому члену коллектива, единолично решить судьбу доносчика. Что бы я ни решил сделать с ним, было бы выполнено. Именно так постановил коллектив, когда доносчик был вычислен. При этом я должен был выполнить лишь роль судьи, а исполнить приговор следовало другим.
Две недели я изучал донесения этого курсанта и бился головой о стену. И выполнил решение коллектива, но по-своему, уклонившись от принятия наказующего постановления. Решил ничего не решать, ничего не менять. Да и что я мог решить? Наказать войну, которая здесь была первопричиной? И хоть публика была в ярости, я был в своем праве. Потому что такие вещи не под силу поднять одному человеку.
У нас есть административное и уголовное право, есть многократно продекларированные права человека. Но права коллектива абсолютно не разработаны, за некоторым редким и робким исключением (в профсоюзах, например). Любой коллектив обязан иметь понятные для всех ограничения в правах. Иначе он может легко превратиться в бандитскую группировку, что, на деле, слишком часто и происходит.
Но это не главное. Главное – устремленность коллектива к служению человечеству. А есть ли пункты, утверждающие принципы человечности, например, в КЗОТе? Нет там нигде ничего такого, даже в преамбулах, как будто КЗОТ не люди сочиняли.

***

Многие ротные командиры, многие преподаватели были сами увлечены и воодушевлены нашей самостоятельностью, старались поднять ее уровень, принимая деятельное участие в наших начинаниях, выступая со своими инициативами.
Большой популярностью пользовался, например, свободно посещаемый вечерний университет, где преподаватели читали лекции на самые разные темы. Дух свободомыслия был там необычайно высок. И когда некоторые политики училища пытались укротить этот дух, курсанты горой вставали на защиту свободы мышления, свободы обсуждения любых проблем.
Свобода высказываний и инициативных предложений была важнейшей характеристикой нашего коллектива. А попробуйте повысказывайтесь, попредлагайте в лидерской системе?!
Надо сказать, эта свобода просто распирала некоторых, всегда искавших, что бы такого придумать, высказать, предложить, учинить интересного, а лучше героического.
Например, Саню Строкова «распирало» по двум направлениям. Во-первых, он обожал затаскивать личные автомашины преподавателей в труднодоступные места, чтобы потом всё училище ломало головы, пытаясь догадаться, как это ему удалось? Во-вторых, он проникал через окна верхних этажей в кабинеты с опечатанными дверьми, устраивая там полтергейст. Считаю, что однажды я спас Сане жизнь, когда он хотел написать на фронтоне нашего клуба: «Кинотеатр плохих фильмов». Мне удалось доказать ему, что из-за технической неоснащенности и отсутствия страховки он свернет себе шею.
Я специализировался в спортивной, морской, туристической деятельности и очень любил выкидывать всякие штучки-шуточки на экзаменах и зачетах. Например, мог засунуть на экзамене по техническим средствам кораблевождения за пояс лист бумаги так, чтоб уголок был виден экзаменаторам. А за шпаргалку из училища отчисляли без разговоров. И вот бедные экзаменаторы, мои же любимые преподаватели, перемучавшись, выбирая между долгом и хорошим отношением ко мне, отбирали эту «шпаргалку». И читали в ней: «Да здравствует ТСК!» Будь я на их месте, удавил бы такого шутника. Но они находили в себе силы посмеяться.
Было осуществлено и много серьезных проектов. Организационных, образовательных, познавательных, политических, благотворительных, спортивных, музыкальных, театральных, туристических. Но все же, больше было просто веселого. Мы же были (и остались, надеюсь) креативными мальчишками.
В лидерской же системе у нас не получилось бы и тысячной доли этого.

***

В нашей стране преувеличили роль лидера настолько, что задавили коллективный разум, коллективную волю и коллективную ответственность. Мы не смогли, хоть и пытались, избавиться от привычки к поклонению. Привыкли поклоняться божеству – превратили коммунистическую идеологию в религию, работы Маркса и Ленина стали новым Священным Писанием. Привыкли кланяться элите – и часть рабов сделалась новыми господами. Привыкли преклоняться перед лидером. Нам, как баранам, обязательно нужен козел, идущий впереди стада.
Нас ничему не научили жертвы, к которым приводит то безответственность руководителей, то безудержное преклонение перед их личностями, их поступками, их жизненным путем. Преклонение, сплошь и рядом переходящее в ненависть фанатиков ко всем, не впадающим в этот маразм.
Неприлично подменять идеологию неврастенической эмоциональностью. Неприлично публичностью личности подменять публичность политики. А такой подменой постоянно пользовались и пользуются лидеры, позволяя разводить вокруг себя шумиху.
На экране телевизора постоянно мелькают первые лица государства, руководители партий и организаций. Общество разделено на немногих «передовиков», публичных личностей, высоких должностных лиц и безликую массу остальных. При этом передовики, отличники, рекордсмены всегда используются для оглупления масс и удержания их в повиновении, подчинении и услужении лидерам.
В обществе, в любом нашем коллективе, тон задает руководитель. На любом уровне общественной организации рядовому члену коллектива отводится роль статиста – проголосовать «за» или «против» того, что предлагает руководство. Многих это полностью устраивает, поскольку снимает всякую ответственность.
Руководители боятся потерять влияние в коллективе, не доверяют своим товарищам, не доверяют коллективному мнению. Рядовые же члены коллектива привыкли не высовываться, боятся ответственности и работы. А ведь формирование коллектива, укрепление коллективизма – упорная и тяжелая работа.
Политическая и прочая мощь человеческого коллектива не обладает свойством аддитивности. Не равна сумма личных качеств членов коллектива качеству всего коллектива. Люди способны на нечто большее, чем создание колоний по типу муравьиных. В хорошем коллективе личные качества людей умножаются, а то и возводятся в степень. Вероятность этого тем выше, чем больше различий и чем меньше унифицированность индивидуумов в коллективе.
Наоборот, ориентировка на лидера подавляет качество масс. К примеру, во многих политических партиях можно наблюдать исключительный подбор сильных личностей во главе с выдающимся лидером, но общая политическая сила их остается силой одного лидера. В результате выборы становятся соревнованием лидеров.
А вот сплоченные идеологией массы – это сила. Сила, способная сдвинуть общество, приведя свою партию к власти через революцию или через выборы. Это если есть такая партия, носитель идеологии развивающихся масс. Суть проблемы именно в идеологии.
В коллективе каждый человек становится сильнее. Неимоверно трудно поднимать свою жизнь самому. Я жил и тогда, и потом хорошо и радостно, потому что научился чувствовать у себя за спиной свой коллектив и всё человечество. Никогда я не был предан своим коллективом.

***

Надо сказать, что уже тогда многие из нас задумывались: почему всё общество не живет так же привольно и вольготно, как и мы? Больше всего эта проблема волновала Валерия Фирсакова. Своим занудством в этом отношении он нас изрядно помучил. Но мы терпели. На идеологические войны нас было не сподвигнуть, если нам, коллективу, не было предельно ясно, за что, с кем и против чего воевать.
Конечно, мы часто выходили на неразрешимые для нас проблемы, например, на проблему легитимности однопартийной системы в стране. Но наши воспитатели решали это просто. Они предлагали отложить наше участие в решении таких вопросов до окончания училища. Но никогда не запрещали обсуждение любых проблем.
Случались в училище, конечно, и неизбежные конфликты. Порой они даже докатывались до страниц «Красной Звезды». Но спокойную, благожелательную обстановку в училище, направленную на подготовку грамотных, уверенных в себе курсантов, это не нарушало.
Посмотрите, например, как правильно и легко разрешил наш коллектив один из случаев, произошедший с Валерием Фирсаковым.
Валера находился в постоянной оппозиции к Руководству СССР. Резко критиковал, например, Н. С. Хрущева, подозревая его в создании собственного культа личности. И однажды заместитель начальника факультета капитан 1 ранга М. М. Домнич «взорвался», направив Валеру на психиатрическое обследование. Валера, перепуганный и возмущенный, ринулся за помощью в коллектив.
Обычно коллектив сразу же увольнял начальников за такие проступки. Никто не имел права использовать для решения идеологических споров психиатрию. Но Домнич, прошедший войну командиром подводной лодки, всегда был спокойным и вдумчивым начальником. У нас, курсантского коллектива, никогда не было с ним не то что конфликтов, но и простых недоразумений.
Мы были ошарашены тем, что гонение на Валеру устроил именно Домнич, несгибаемый упрямец, всегда поступавший по совести, а не по команде, хоть режь его на куски. Оттого и был он всего лишь заместителем, а не начальником факультета.
Тем не менее, коллективу понадобилось всего полчаса, чтобы вынести решение. Домничу было указано на недопустимость подобных поступков. Было заявлено, что впредь коллектив будет реагировать на такие вещи предельно резко. Валере было сказано, что коллектив гарантирует ему окончание училища и производство в офицеры, о чем бы он ни высказывался (!). И всем было ясно, без малейших сомнений, что это не треп. Посмей начальство хотя бы тронуть Валеру – случилось бы восстание. И это несмотря на то, что Валеру с трудом терпели за его идеологизированность и склонность к болтологии.
Кроме того, Валере рекомендовалось больше заниматься практическими делами. Для начала ему поручили радиофикацию курсантской столовой.
И уже через пять минут все в училище, в том числе и Домнич, бегали по указаниям Валеры, проклиная все на свете, потому что пришлось забросить все личные дела. Исполнитель воли коллектива автоматически становился самым главным. Мы тогда еще удивлялись: почему с нами не бегает Хрущев?
Столовая была радиофицирована в предельно короткие сроки, но никому из нас больше и в голову прийти не могло назначить Валеру исполнителем еще чего-нибудь.

***

Идеология, спускаемая сверху, как правило, предназначена для отвода глаз публике, для ее успокоения. Если человек воспринимает её некритично, не вырабатывает свое суждение, не идет своим путем, то он не живет своей собственной жизнью. Такой человек потерян не только для себя, но и для общества. Мы не просто теряем отдельных людей, мы теряем поколения, оторвавшиеся от общественного развития.
Не понимая этого, невозможно сделать народ или партию единым организмом. Этого единения всегда стараются добиться, спуская вниз постановления для изучения и выполнения. Частенько эти решения – чушь, «косолаповские пустышки» (все постановления съездов КПСС, от Брежнева до Горбачева, переписывались из одного в другое Ричардом Косолаповым).
Даже если руководство излагает толковые идеи, эти идеи должны запускаться в массы и возвращаться переработанными, подходящими для жизни. Тогда все будет понятно всем. Каждый член партии будет работать осознанно и за себя, и за партию. Партия будет единым коллективом. Толковые предложения не будут «уходить в песок», разрушительные – не будут приниматься.
Поэтому очень нужно, чтобы каждый человек и каждый коллектив жил полнокровной, насыщенной жизнью, нарабатывал опыт, который он сможет предложить всему обществу. Поэтому очень нужно, чтобы существовала система руководства обществом снизу.
И здесь абсолютно непригодны переносимые из техники схемы управления. Послан правительством управляющий импульс, внизу отработали, отправили подтверждение наверх, там его восприняли, как корреляционный сигнал, подправили первоначальный сигнал управления. Глупости все это, потому что нет в этой схеме ничего человеческого, разумного, интуитивного. Нельзя человека дергать за веревочки. И неэффективно, и чревато.
Человек должен сам распоряжаться своей жизнью, направляя власть на свою и общественную пользу, привлекая к ответственности руководство страны, если оно плохо справляется со своими обязанностями. Пуп земли – рядовой человек, а не Президент или Генсек. Этот рядовой и должен быть основой общества и главным управителем.

***

На втором году службы наш коллектив испытал сильнейшее потрясение, вдруг увеличившись почти вдвое. К нам прибыли бывшие курсанты, уволенные было два-три года назад по хрущевскому сокращению. И вот теперь их, разбежавшихся по всему свету, отыскали, предложили, уговорили. Флот остро нуждался в специалистах.
Все прибывшие были лет на пять старше нас, многие имели довольно высокие старшинские звания, имели семьи. Поэтому почти все они стали у нас начальниками. У них была общая судьба, несколько отличная от нашей, – нас еще не увольняли. Возраст, больший жизненный опыт, звания, увольнение и восстановление – все это сплачивало их и противопоставляло нам.
Любой другой коллектив рухнул бы под напором такой мощной группировки. Но не наш. Наш коллектив к тому времени стал непоколебим.
У вновь прибывших новичков-старичков было одно слабое место: все они отошли от учебы, им было трудно вновь втянуться в наш учебный процесс. Даже если вербовщики отыскали их в ВУЗах. Училищный уровень обучения был выше университетского. На каникулах, когда мы с бывшими одноклассниками встречались на речке, я легко затыкал студентов за пояс по общеобразовательной подготовке. Например, мой школьный приятель Витя Воробьев, студент физмата ЛГУ, да еще и на курс старше меня, не мог просчитать многое из того, что мог я (например, переход самолетом звукового барьера).
Мы распределили между собой вновь прибывших и начали их подтягивать. Я взял на себя сразу двоих: Мишу Леснова и Льва Васильева. Выяснял, что у них осталось от прежних знаний, что именно им непонятно, а прежде всего – откуда у этого непонимания ноги растут.
С Мишей, типичным интеллигентом с типичным хроническим насморком, которым он почему-то чрезвычайно гордился, было легче.
Спокойного Мишу «выдернули» со второго курса ЛИИЖТа, где все-таки чему-то учили, и он довольно быстро начал разбираться в нашей учебной программе. (Не так давно я встретился с Мишей. Вспомнили, понятно, училище. И Миша вдруг заявил, что он был самым умным среди нас. Я ему напомнил, что подрабатывал у него репетитором. А он ответил, что это касалось не ума, якобы, а знаний. Как будто образованность не связана с развитием ума?!)
А вот Льва «отловили» в дальневосточной тундре, где он был рабочим в геологической партии. Не моряком, так геологом – такой вот романтик.
В тундре у него выветрилось даже то, что он раньше знал. К тому же, Лев был крайне нетерпелив, язвителен и даже желчен. Как только мы с ним начинали заниматься, Лев, чье чрезмерно развитое честолюбие было ущемлено тем, что его учит юноша на пять лет моложе, кричал:
– Что ты мне экзамены устраиваешь? Взялся объяснять – так объясняй. Или катись к чертовой бабушке.
Я, не обращая внимания на его вопли, продолжал работать. К середине занятия Лев переходил, бывало, к страшным, по его мнению, оскорблениям:
– Ты же ничего не умеешь! Ты толком объяснить ничего не можешь! Ты же пентюх! Я бы спокойно оставил тебя в постели со своей женой.
Не понимал он, что эти оскорбления были для меня комплиментами.
Конечно, Лев мог быть спокойным за свою Маргариту Савельевну, оставляя ее на мое попечение. К женам своих друзей я дышал ровно. А вот Наташку, трехлетнюю дочку Васильевых, я, как и все в училище, обожал. Это было для меня роскошное удовольствие: захватив буханку черного хлеба, забежать к Васильевым, чтобы часок поболтать и поиграть с малышкой. Все баловали Наташку. И ведь какая прекрасная мадам выросла, не скажешь, что баловали. Она стала театральным художником! Это вам не хухры-мухры.
Наконец, мне удавалось найти в незамутненном точными науками разуме Льва маленький островок, опираясь на который можно было построить концепцию объяснения. И вот наступал миг просветления, когда Лев понимал суть вопроса. Но и тогда, вместо благодарности, он продолжал кричать обвинительно:
– Вот видишь, как все просто? А ты меня куда таскал?
Я сидел обессиленный, но счастливый. Опять получилось!

***

За полгода «старички» растворились в нашем коллективе, сделав его только мощней. Миша и Лев даже попали в передовики по успеваемости и теперь работали сами изо всех сил, с опаской поглядывая в мою сторону: не собираюсь ли я снова прийти к ним на помощь? Кому приятно, когда кто-то ковыряется в твоих мозгах?
Лев, конечно, сразу убежал в начальники. Но молодец! Никогда не давил на коллектив. Наоборот, всегда помогал нам дельными советами и замечаниями. А уж я-то знаю, чего ему стоило придерживать свои лидерские замашки. (Между прочим, когда Льву удавалось укротить вечно бушующий в нем гнев, он становился таким хорошеньким!).
Все курсанты в таком коллективе быстро стали самостоятельными и самодостаточными. Начальники и преподаватели не имели с нами хлопот, которые изводят их в любом другом учебном заведении. Всё всегда у нас было в порядке, потому что мы решали свои проблемы сами. А когда ставили вопросы перед командованием, то всегда предлагали путь их разрешения.
Более того, мы иногда брали под опеку некоторых начальников и преподавателей, которые были нужны нам, но могли пропасть в бурном житейском море по доброте, любопытству или каким-нибудь еще причинам. Так, например, у нас был очень толковый преподаватель, имевший маниакальную тягу к неприятностям. Чтобы не потерять ценного учителя, коллектив решил установить постоянное сопровождение при его выходе в город. Обычно назначался на сутки ответственный за это курсант, по очереди. Но если не было рядом «дежурного», а преподаватель уже направлялся в город, то за ним бежал любой.
Я и сам несколько раз ходил нянькой за этим преподавателем. Выйдя в город, он то стыдил пьяниц, то мирил дерущихся, то подбирал на улице кошку и приставал к какой-то жуткой женщине, предлагая той взять мурку на воспитание. Если бы не мое присутствие, то он, капитан первого ранга, попал бы в лучшем случае в госпиталь. Нет, я ни во что не вмешивался, просто стоял молча неподалеку. А все пьяницы, драчуны и жуткие женщины, отчаявшись отбиться от преподавателя, пытались найти поддержку у меня: «Убери ты, Христа ради, этого …» Я продолжал молчать, глядя на них с чайльдгарольдовской печалью. И тогда убирались они.
Конечно, таких преподавателей и начальников было немного. В большинстве своем они не только не нуждались в опеке мальчишек, но и были глыбами-человечищами. Например, Г. И. Редько служил во время эпопеи на Малой Земле командиром взвода морской пехоты, но от знакомства и встреч с Брежневым там отказался.

***

Продолжение следует.
---
Каспийское высшее военно-морское Краснознаменном училище им. С.М. Кирова (история, персоны);
Зых и зыхчане
Gelena
Модератор раздела

Gelena

Минск
Сообщений: 14224
На сайте с 2006 г.
Рейтинг: 1411
Волобуев Е.К. Штурмана не врут . — СПб.: Судостроение, 2012. - 384 с., ил.

ПРОДОЛЖЕНИЕ



Война с ее потерями была еще свежа в памяти преподавателей. Я все время чувствовал, что во мне видят кого-то, похожего на меня, кто так же учился и потом ушел на войну. Училище было образовано в 1939 году. Первый ускоренный выпуск курсантов училища погиб в 1941-м под Москвой. Но мы пели их песни.
Практически все преподаватели прошли войну на самых тяжелых ее этапах. Война обнажила, показала преподавателям истинную ценность жизненных приоритетов. И учили они нас на совесть. Некомпетентные преподаватели были очень редки. Аморальный залетел к нам только один, тот самый преподаватель черчения. Этический и даже эстетический уровень в училище был высок. Воровство отсутствовало напрочь. Всё положенное курсанты получали до последней крошки.
Всё равно, питание для наших быстрорастущих молодых организмов было недостаточным. Есть курсантам хотелось постоянно, но мы никогда не подавали виду.
Мичмана и офицеры старались подкормить курсантов.
Спортсменов за свой счет постоянно кормил калорийной пищей (в основном, куриными яйцами) майор Редько Григорий Иванович. Меня часто затаскивал к себе домой на обед мичман Николай Федорович Макаренко. Затащит и спрашивает, слегка напрягшись: «Водочки хочешь?» Я неизменно отказывался, и он неизменно становился невероятно счастлив.
Из-за этого я ему и поддавался. Мне, в отличие от других, кормежки хватало. Имея опыт службы в команде Жаврида и не будучи уже привязанным к катеру, я всегда мог закормить себя по спортивной линии. Но предпочитал витамины. Уже в мае сидел с местными мальчишками на шелковице. И до марта находил прошлогодний инжир, еще висящий на деревьях в закутках окружавшего училище маслино-инжирного совхоза.
Однажды мне там попалось необобранное инжирное дерево. Плоды были крупными, с золотистой тончайшей кожурой, сквозь которую отчетливо были видны семечки, плавающие в нектарной жидкости. Стало ясно, что мне досталась пища богов. Но насладиться ею толком не получилось. Я или ронял инжир, не удержав его в трясущихся от вожделения руках, или так быстро заглатывал плоды, что не ощущал их вкуса. Опомнился только когда проглотил последнюю смокву из нескольких килограммов. Губы от терпкой кожуры распухли, язык не помещался во рту. Все это так горело болью, что слезы катились по щекам. И вспомнить, какой вкус был у съеденного мной инжира, я не мог. Подозревал только, что это было нечто божественное.

***

В училище было много иностранных офицеров и курсантов со всего света. Общение с ними никогда не пресекалось. Наоборот, всех нас агитировали идти к вновь прибывшим иностранцам «няньками», чтобы помочь с русским языком, с ориентировкой по училищу и по городу. С некоторыми из иностранных курсантов я стал очень дружен.
Присматриваясь к иностранцам, я не нашел никаких отличий от нас. Такие же мальчишки.
Нашел среди них и явных объемников: кубинца, немца, болгарина и двух арабов. Китайцы и вьетнамцы были объемниками все. У нас, русских, это не очень понимали, удивлялись и даже жалели их: перерабатывают, переутомляются.
Страх перед училищным плацем исчез у меня еще на «Кутузове» – после тамошних ужасов ничто уже не казалось страшным. Строевая подготовка в училище проводилась в течение нескольких дней перед парадами. А наш плац был для нас местом развлечений.
Четыре раза в день по плацу проходили в столовую колонны курсантов. Среди них фантастически высоким «поднятием ноги» выделялись немцы. В пику им, мы, русские, всегда ходили нога за ногу. И никто из командования училища никогда не упрекал нас. Нам с немцами, несмотря на интернационализм, было тяжеловато жить вместе после недавней войны.
Впору было решить, что шагистика у немцев – это нечто врожденное. Но много позже, будучи уже офицером, шел я однажды пешком из губы Кислой в губу Пала и решил срезать путь через базу подводных лодок в Полярном.
База была обнесена высокой стеной с колючей проволокой поверху, с пулеметными вышками охраны. Но, зная наш народ, можно не сомневаться, что есть короткий путь: в стене найдется немало дырок, пулеметчики про них знают, сами пользуются и другим не мешают.
Действительно, я быстро нашел дыру, пролез в нее и… чуть не бросился в ужасе обратно. На меня шла колонна немцев!
Это точно были немцы. Не только фашистская форма, но и характерный немецкий «высокий» шаг. Я же видел немцев живьем в строю и раньше.
Базу захватили немцы!
И совсем уже было собрался уйти в сопки в партизаны, как увидел колонну советских моряков.
Оказывается, на базе снимали фильм про войну, и сейчас войска шли на обед.
Дело все-таки не в генетике, а в форме и традициях. Нацепил русский немецкую форму и затопал, как немец. А в своей форме русский так никогда не зашагает.
А посмотрите, как ходят строем в своей форме французы. Это же картинка, как и их форма.

***

Я прямо купался в открывшихся возможностях саморазвития, углубления методики объемного чтения. Фундаментальная библиотека стала для меня родным домом. Баку, народ Азербайджана, культура, обычаи – на постижение этого не хватило бы никакой жизни. Потрясала доброта сельского населения, довольно бедного, но необыкновенно гордого, высоконравственного и щедрого душой. А какие это были работяги! Когда нас посылали на уборку хлопка, я, здоровенный парень и спортсмен, как ни упирался, так и не смог выдать хотя бы треть того, что собирали худенькие местные женщины.
Бегал во всевозможные кружки и секции, упорно посещал лектории, особенно по линии общества «Знание», к немалому удивлению лекторов, привыкших видеть в зале только бабушек в чепчиках, и к восхищению самих бабушек.
Подъем в шесть утра, десятикилометровая пробежка по оливковым рощам, плавание, завтрак, четыре часа занятий, обед, полтора часа сна, два часа занятий, еще два – на спорт. Потом ужин, вечер в фундаментальной библиотеке, чай, прогулка, сон.
Через три года тело мое превратилось в девяностокилограммовую машину. У меня появилось ощущение несокрушимой силы. И силы не только физической.
В спорте я вышел на такой уровень мастерства, где победа определяется уже не физической подготовкой, не техникой, – а нравственностью. Проигрывал тот, кто выкурил когда-то сигарету, кто выпил когда-то рюмку спиртного, кто совершил пусть малозначительный, но нехороший поступок. А ведь раньше я считал занудами и учителей, твердивших мне об этом, и древних мудрецов, в описаниях боевых искусств больше говоривших о нравственном совершенствовании, чем о приемах боя.
Среда, суббота, воскресенье – город, что-либо культурное или спортивное, но не сугубо развлекательное.
Что-то недовыполнил из того, что намечал себе на пять лет, что-то перевыполнил. До сих пор обидно, что не приняли меня в местное музыкальное училище – перерос.
Те шесть часов занятий в день я в значительной степени использовал для самообучения. Я старался готовиться к новому материалу заранее. Обычно оставалось только посмотреть, подготовился ли к лекции преподаватель, есть ли что новое, и, если нет, то заниматься по своему плану.
Поначалу читал всё подряд. Затем систематизировал самообразование и самовоспитание. Всемирная история, история искусств, науки и технические дисциплины, с непременным историческим сопровождением. Обязательно старался получить полное представление о каждой науке, ее приложениях, ее связи с другими дисциплинами. Потом, в жизни, остается только отслеживать новое. И потом легко войти снова в то, что уже прошел однажды.
Неосвоенные области служили для меня маяком. Подозреваю, что иногда я специально оставлял их на потом. На сладкое. Как только появлялась возможность, я старался проникнуть в них. Со временем, количество таких областей только увеличивалось, увеличивая и мой интерес к жизни.
Конечно же, меня интересовало и практическое применение полученных знаний и умений. Написание, например, диссертаций преподавателям. Или обсчет времен и направлений восхода и захода Солнца и Луны для местных мечетей. Или подработкой инструктором на кафедре физкультуры.

***

Начальник кафедры физкультуры майор Корчевский Г. А. был очень хорошим самбистом и считал, что офицером можно стать, только научившись физически защищать свое офицерское достоинство. Для достижения этой цели каждый курсант должен был сдать зачет по самообороне.
В зал, обложенный матами чуть ли не до потолка, заходил для сдачи зачета курсант. Дверь тоже заваливалась матами. В зале курсанта ждали трое амбалов инструкторов, в числе которых всегда был и я. Четвертый – Корчевский. Перед зачетом Корчевский ставил нам, инструкторам, задачи. Сначала на курсанта нападал один инструктор, например, с прямым ударом кулака. Затем двое, например, один – с прямым ударом ногой, а второй – с удушающим захватом. Затем, если абитуриент «выживал» в схватке с двумя «бандитами», в дело вступали все трое инструкторов с ножами и пистолетами. Ни разу Корчевский, хитрюга, не повторился в постановке задач инструкторам. Так что курсант каждый раз был в полном неведении, что его ждет на зачете.
И ведь многие сдавали этот зачет с первого раза!
Но вот мой интеллигентный друг Миша Леснов несколько месяцев не мог пройти даже через вторую ступень, схватку с двумя инструкторами. Как я его ни готовил, Миша каждый раз проваливался. Уж я его и тренировал, и обижал больно, чтобы показать, что на зачете хуже не будет, – ничего не помогало.
Дело было не в боли, и не в тренировках. Миша не мог поднять руку на живое существо. А без проведения контрприемов нечего было и надеяться на сдачу зачета.
Но нашелся наконец выход. Миша очень любил ходить со мной по бакинским чайханам, особенно в чайхану при филармонии, где стакан чая стоил 5 копеек, а сахар можно было есть бесплатно. Все ходят в чайхану пообщаться и испить хорошего чаю. И очень редко кто-нибудь бросит в рот кусочек сахара, чтобы снять горечь чая. Миша же ходил, чтобы пообщаться и наесться бесплатного сахара. Миша любил сладкое и считал, что именно поэтому он такой умный.
Чайханщики вытурили бы Мишу, поглощающего бесплатный сахар килограммами, в два счета, если бы он приходил без меня, своего там человека. Нет, не подумайте чего плохого про почтенных чайханщиков. Мишу бы просто отозвали в сторонку, вручили бы пакет с сахаром и вежливо попросили бы съесть его где-нибудь подальше от чайханы, не шокируя посетителей. Мне же, человеку известному в городе, прощалось многое, даже Миша в чайхане. И Миша, который был действительно умен (хоть я и не уверен, что именно благодаря сахару), это понимал.
И вот, отчаявшись, я пригрозил Мише, что больше не возьму его в чайхану, если он еще раз завалит зачет. И это сработало.
В зал вошел абсолютно другой Миша. Раньше робкий человечек, согнувшийся в стойке, с выставленными вперед руками, с бегающим взглядом отчаянно пытался угадать, с какой стороны на него посыплются удары. Сейчас Миша шел прямой, с гордо поднятой головой, пылая презрительным гневом к своим мучителям.
И едва мы закончили заваливать дверь матами, как не мы на него, а он обрушился на нас и начал гонять по залу. Сначала мы отбивались со смешками, а потом всем нам, включая и Корчевского, стало не до смеха. Миша ведь был очень силен какой-то природной силой. Да и упрямства у него хватало. А тут к этому добавилась еще отчаянная злость.
И не убежишь ведь. Окон или других выходов, помимо заваленной матами двери, в помещении нет, а если начать разбирать завал, подставишь копчик, и Миша не преминет этим воспользоваться.
Я кричу Корчевскому:
– Да поставьте Вы ему зачет!
Но Корчевский сдался, лишь получив от Миши нескольких увесистых оплеух:
– Все! Все! Хватит! Зачет!

***

Первые три года в училище были общеобразовательными. И я подгонял свое самообразование к тому, что нам преподавали, стараясь выйти в каждом предмете на профессиональный уровень. Если мы проходили, например, технологию металлов, то я, думаю, смог бы быть не совсем никудышным сталеваром.
И потерял бдительность. Первые семестровые экзамены сдал слишком блестяще.
Было три экзамена. На первых двух многие, в том числе и я, получили пятерки. А последней была начертательная геометрия.
Начертательная геометрия, эпюры – это же то же самое, что и объемное чтение. И я отвел душу. Не просто показал знание начертательной геометрии, а связал ее с другими науками. Все великие открытия у меня доказательно оказались обязанными начертательной геометрии. Соответственно, все мало-мальски значимые физики и лирики оказались знатоками начертательной геометрии. Как и все человеческие неудачи, оказалось, проистекают из недостаточного уважения к начертательной геометрии.
Преподаватель, принимавший экзамен, был настолько ошеломлен, что взял и поставил пятерку мне одному.
Получилось, что я стал единственным отличником на курсе. И теперь я – это не я, а общественное достояние. Теперь, как это у нас принято, мною будут официально восхищаться, ставить меня в пример остальным бедолагам, сажать в президиумы, в должности и прочее. Я всегда буду начальником. Всегда буду обеспечен. Всегда буду в центре внимания, буду объектом зависти и ненависти, сплетен и ложной дружбы. И картой, которую будут постоянно разыгрывать все, кому не лень.
То есть, по общепринятым представлениям, меня ждало блестящее будущее.
Общество само легло под меня. Все дураки, один я, оказывается, умный. И всё из-за одного балла?!
Общество вечно стремится назначать кого-то «самым-самым» ради сохранения статуса разнообразных князьков, от старосты класса и «годка» в армии до руководителя государства. Ведь на любую критику князек может ответить: сам дурак! Если ты такой умный, то почему не отличник? И покажет пальцем на меня.
Отличники и прочие передовики снимают ответственность с системы за плохую подготовку остальных обучаемых. Поэтому всегда назначаются один-два медалиста на выпуск школы, один-два стипендиата на выпуск в институте, хотя троечник в одной школе может быть на порядок грамотнее отличника в другой.
Эта проблема, в конце концов, привела общество в состояние, когда править начали уже неприкрытые князьки – элита. И хоть методика удовлетворения их гнусных устремлений держалась и держится всего лишь на одном балле, она работала и работает.
В стране почти официально выброшено на помойку 4 миллиона бездомных детей, а руководитель страны показывает на приеме несколько десятков детей-передовиков, прикрывая ими миллионные детские жертвы.

***

Мне было от чего прийти в настоящую панику. Всем моим планам приходил конец. Уж я-то знал, что я еще недоумок. И знал, что не поумнею, если меня не оставят в покое. Я не мог полностью сотрудничать с управлением общества, но не мог и бороться с ним. Интуитивно чувствовал беду общества в отличниках, передовиках, начальничках. Даже понимал, что именно они снижают качество общества, губя остальную массу. Но предложить что-либо взамен был еще не готов. Надо было еще работать над собой, над своими отношениями с обществом.
И мне было понятно, что не только моя судьба, но и судьба нашего коллектива, находится под угрозой из-за моего взлета в отличники.
В панике я стал творить черте что, лишь бы только уйти с кривой дороги успеха и воссоединиться с народом. Я судорожно, хоть и намеренно, стал совершать всякие проступки, чтобы меня перестали ставить в пример. Оскорблял начальников патрулей в городе, спрашивая, отчего у них такие пустые глаза. Стоя часовым в карауле, прятался от обхода разводящим, чтобы всполошилось всё училище.
Но всё было бесполезно. Мне всё прощали, сажали меня в президиумы, пытались сделать начальничком, пытались обвешать лычками. Как же, единственный отличник на курсе! Совершить же что-нибудь совсем недостойное, например, напиться пьяным, я не мог органически.
Еле дотянул до следующих экзаменов и чуть ли не силой добыл себе четверок.
И снова стал свободным человеком.
А на моем месте теперь мучился мой дружок Вадим Пряхин, заимевший лучший общий балл. Подававший надежды, между прочим, в объемном чтении.
Но так как Пряхин не был круглым отличником, проблема стояла теперь не так остро. Многие имели четверки и пятерки. Не будешь же равняться во все стороны. Поэтому у нас никого больше не шпыняли примером отличников.

***

И снова у меня потекли счастливые открытия.
Года через два я постепенно перешел из фундаментальной библиотеки в межбиблиотечный обмен. Благодаря доброму ко мне отношению библиотекарей, заказанные книги приходили за неделю.
Но невозможно в наше время толком ничего освоить и ничему выучиться без учителя. Только профессионал может научить профессионально вязать морские узлы или разбираться в оперном пении. Это не вычитаешь. Слишком большой путь прошло человечество по каждому вопросу, чтобы можно было освоить его достижения самостоятельно.
И я не раз кланялся потом моим учителям, в очередной раз обнаружив, как много бескорыстно вложили в меня люди, окружавшие меня когда-то.
Они мне говорили: «Сделай то, разберись в этом или в том». Говорили: «Ты сейчас еще не можешь понять, как это нужно. Просто поверь, это очень пригодится. Потом, когда-нибудь, ты поймешь, в чем здесь дело».
И действительно – спустя десятилетия до меня доходила их правота, их предвидение, глубина их проникновения в сущность вещей.
А ведь, бывало, частенько взбрыкивал: «Зачем мне это?!»

***

Достигая каких-то высот, я не закреплял это официально. Мне по-прежнему нужен был вал. Уложив чемпиона республики за 8 секунд, я сразу же прекращал продвижение в чемпионы мира, потому что это грозило и однобоким развитием, и официальной загрузкой, и труднопереносимой известностью. Поэтому меня охотно приглашали на всякие подпольные (коммерческие, где оплачивали проезд, проживание и питание) соревнования чемпионов мира, зная, что я там никого не убью, не дам себя убить и, главное, не буду зубами вырывать чемпионство.
Таких развилок на моем жизненном пути было множество. И я считаю, что делал правильный выбор, продолжая идти своей дорогой, проходя мимо сияющих вершин в неизвестные, часто грозовые дали.
На шлюпочной базе училища я восстановил давно списанную яхту класса «Дракон». Что такое эта яхта, знают только драконисты. Это не объяснить словами. Это скорость и шипение воды по планширу. Это полное слияние с ветром и морем. Это – сплошной восторг. Какое-нибудь масонство – ерунда в сравнении с принадлежностью к клану драконистов.
И набрал сам себе экипаж яхты. Все мои друзья стали владельцами яхты, а я у них вкалывал за команду, выполняя всю черновую работу и, главное, приглядывая, чтобы их не стукнуло гиком при смене галса. Иногда этих капитанов-владельцев набивалось на яхту больше десятка.
Это было здорово: доставлять им радость и купаться в их веселье. Вот бы устроить так Землю, чтобы все люди были хорошими. Как бы я для них вкалывал!

***

Весьма полезными для моего развития оказались ежегодные практики. Даже переезды через весь Советский Союз на практику и обратно каждый раз приносили открытия.
Как-то я дожидался пересадки на поезд в Баку на железнодорожном вокзале в Ростове. И выручил нескольких цыганок, спас от побоев. Одна из них сразу предложила погадать. Из благодарности, но и, конечно, за рубль.
Взглянув на мою ладонь, она закричала:
– Вижу кровь! Вижу ужасную смерть! Если сядешь на этот поезд, не проживешь и дня.
А все другие цыганки стали говорить, что эта гадалка у них еще ни разу не ошиблась. И стояли на своем, хоть я вывернул карманы и показал, что отдал последний рубль.
А я же был деревенским. Не только вырос на преданиях, но и жил в легендах. В школьные годы я, как и все мои сверстники, был убежден, что тетка Рябчиха, живущая в конце улицы, превращается, когда захочет, в кошку, в собаку, а то и в колесо.
Другая знакомая колдунья смеялась надо мной и говорила, что Рябчиха не настоящая ведьма, а так себе. Намекая, что это она настоящая. Да я и так это знал. У меня же были глаза, я видел, что цветы наклоняются к ней и тянутся за ней, что вся ходячая живность бежит к ней изо всех ног, а все летающее летит к ней со всех крыльев. Кроме комаров, почему-то.
Конечно, хоть я и подозревал, что меня хотят заполучить в телохранители, все равно вусмерть испугался предсказания ростовской цыганки. Но все-таки чувство долга взяло верх, и я уехал.
Промучился весь день, но ничего не произошло. Было только голодно. На рубль тогда можно было купить семь буханок хлеба.
Зато я перестал верить в дешевую мистику. Правда, и на рожон не лез.

***

Флотские практики доставляли массу интересных впечатлений.
Однажды меня придавило полутонной шлюпкой, спускаемой со шлюпбалок. Я принял ее себе на плечи и держал минут пять, пока ее не убрали.
В Балаклаве ко мне прицепился курсант из одесской мореходки, споря, что я не прыгну в море с той высоты, с какой прыгнет он. Я бы не стал связываться с обалдуем, но была большая компания, девчонки. Прыгал он, прыгал за ним и я. Мы поднимались каждый раз всё выше на скалы. И вот он прыгнул и расшибся. Вытащили мы его, поломанного, положили на берегу, а я побежал наверх. Ребята за мной, зачем им второй калека? Бегу и пытаюсь решить: дать себя поймать или убиться? Забежал выше, чем мореход. Прыгнул, в полете просмотрел всю свою жизнь – и очень удивился, оставшись в живых.
В Балаклаве мы стажировались на странных подводных лодках, ходивших под водой под дизелями. Выхлопные газы дизелей очищались и подавались в отсеки лодки с повышением содержания кислорода. Помимо других интересных моментов, это часто приводило к пожарам: в сутки происходило два-три крупных пожара и с десяток мелких. Все на этих лодках так привыкли к таким пожарам, что почти не обращали на них внимания. Ну, загорелось. Ну, потушили. Обычное дело. Этот пожарный опыт, вплоть до привычки жить в огне, когда по тебе все время ползают зеленоватые огненные змейки, мне оказался очень кстати впоследствии при тушении больших и объемных пожаров на атомных подводных лодках.
Но самой насыщенной была штурманская практика в Полярном, на больших морских охотниках за подводными лодками. До сих пор не понимаю, почему их называют большими. Кажется, взойдешь на борт, а он не выдержит твоей тяжести и утонет.
Вот там служили моряки из моряков. Процентов семьдесят их жизни приходилось на море. Кораблики разбитые. Высота борта – один метр. А в Баренцевом море такой мелкой волны и не бывает, по-моему. В море в коридорах охотника всегда стоит вода. Постоянная жуткая качка. После трехмесячной практики на охотниках остальные тридцать лет службы на флоте стали для меня почти детской забавой.

***

По воскресеньям в Екатерининской гавани устраивались шлюпочные гонки. Гребцам победившей шлюпки давали краткосрочный отпуск. И я, если мы в воскресенье были в базе, брал в шлюпку трех матросов из команды своего охотника, сам садился загребным и почти всегда вытягивал шлюпку на первое место. Ко мне выстроилась громадная очередь желающих получить отпуск. И, понятно, я стал необыкновенно популярным. Мне сразу там стало разрешаться и прощаться абсолютно все.
Например, как-то перед майскими праздниками наш охотник вернулся в базу. Командир корабля капитан 3 ранга В. П. Дальгрен собрал экипаж в кубрике БЧ-5 и зачитал график караулов, вахт, дежурств и нарядов на праздники. По этому графику оказалось, что каждый матрос задействован каждый день праздников в чем-то, часто абсолютно бессмысленном, и никто не сможет сойти на берег в увольнение. А ведь каждый что-то на эти праздники планировал для себя и своих близких на берегу.
Дальгрен пытался снять с себя ответственность. Объяснил, что это злобное мерзопакостничество придумано не им, а командиром дивизиона капитаном 3 ранга Злобиным, чтобы избежать пьянок и прочих нарушений на берегу и нареканий по этому поводу вышестоящего начальства. Но объяснение не отвело от него гнев экипажа.
Матросы снялись с рундуков и набросились на Дальгрена. Его не разорвали на части мгновенно только потому, что мятежников было много, человек двадцать, и они мешали друг другу. И ещё потому, что Дальгрен первое время неожиданно ловко уворачивался (это с его-то немалыми габаритами), подставляя нападающим участки своего тела, наименее важные с точки зрения жизнеобеспечения. Лицо и те органы, которые у Дальгрена были спереди, остались неповрежденными.
Я бросился в эту кровожадную толпу и, раздавая оплеухи налево и направо, начал отрывать матросов от Дальгрена и разбрасывать их в стороны.
И здесь с каждым матросом происходило одно и то же. Сперва его бешенство обращалось на меня, но тут же происходило узнавание. Я ведь не Дальгрен, и меня, кумира, трогать нельзя. Мне пришлось вдруг самому стать Салкуцаном. У каждого матроса, обиженного мной и приведенного этим в чувство, появлялось на лице выражение, словно бы я отобрал у него мороженое, и он покорно плелся на свой рундук.
Загнав матросов на рундуки и выставив Дальгрена из кубрика, я объяснил команде, как надо действовать в таких случаях.
Был составлен новый график, в котором были учтены интересы службы и, в то же время, каждый мог сойти на берег, пусть и не в каждый день. «Женатиков» (официально женатых), благо было их немного, вообще удалось освободить на праздники полностью.
Затем я отнес новый график Дальгрену, он сходил с ним к командиру дивизиона Злобину и убедился, что его не образумить. Поэтому Дальгрен посадил Злобина, своего начальника, под арест в его же каюте, а сам де-факто принял командование дивизионом. По крайней мере, потом, пока я был на дивизионе, ни разу не видел, чтобы Злобин выходил из своей каюты. Он знал, что уж его бы я спасать не стал. Возмутился поведением Злобина и сплотился вокруг Дальгрена не только дивизион, нас поддержала и гражданская общественность в лице жены командира дивизиона, которая прибыла на территорию дивизиона и долго публично по-всякому ругала своего мужа.

---
Каспийское высшее военно-морское Краснознаменном училище им. С.М. Кирова (история, персоны);
Зых и зыхчане
Gelena
Модератор раздела

Gelena

Минск
Сообщений: 14224
На сайте с 2006 г.
Рейтинг: 1411
Волобуев Е.К. Штурмана не врут . — СПб.: Судостроение, 2012. - 384 с., ил.

ПРОДОЛЖЕНИЕ

***

Первого мая личный состав дивизиона во главе с Дальгреном в жуткую пургу, но с каким-то необычайным подъемом, сходил на парад в Полярном. Ни малейших замечаний за праздники на дивизионе не было. Да и служба на море стала гораздо толковее.
Как-то мы обнаружили на входе в Кольский залив американскую атомную подводную лодку типа «Скейт», шнырявшую там. За точность наименования не ручаюсь – лодка была под водой.
Командовал группой охотников, преследовавших лодку, конечно же, Дальгрен. Я сразу пристал к нему: «Утопим нахалов». Обосновал предложение известными мне, как специалисту, нормами международного морского права, а вовсе не желанием хвастаться потом перед девицами. Лодка была даже не в территориальных водах, а во внутренних.
Но Дальгрен, лихость из которого так и перла, загубивший уже один за другим два собственных корабля, которыми недавно командовал, за что он, капитан 3 ранга, и был назначен с большим понижением командиром охотника на должность старшего лейтенанта, вдруг засомневался. Истинно русская душа: своих топить можно, чужих – неудобно. Он связался по радио с командующим флота, тот послал его к Главкому, и так до Брежнева. Брежнев выслушал мое предложение, пересказанное ему Дальгреном, насчет утопить, и сказал: «Ждать!»
И мы ждали. Сутки, другие, третьи. За это время лодка поводила нас не только по Баренцеву морю, но увела и в Норвежское.
Мы давно вышли за пределы имевшихся на охотнике карт. Так как охотники считались кораблями прибрежного действия, то на них не выдавались карты на морские и океанские просторы.
Но пока мне было не до карт. Я работал на противолодочных планшетах. Наносил относительное положение лодки и охотников. Дальгрен висел надо мной и толстым корявым пальцем указывал на планшете: этого охотника туда, того – сюда. Я транслировал его указания. И охотники бежали в заданные им позиции: кто держал лодку в активном режиме гидролокации, кто в режиме шумопеленгования, кто бежал отрезать вероятные пути отхода лодки, а кто-то постоянно выходил в атаку. Вдруг Брежнев скажет: «Топи!». Утопили бы секунд за тридцать. И были бы в своем праве преследования нарушителя.
Потом нам дали отбой и приказали возвращаться. Дальгрен запрашивает у меня курс в базу. А я развожу руками. Карт нет. Только куча планшетов, в которых и за месяц не разберешься, чтобы применить письменное счисление. Где мы – непонятно. Ясно только, что где-то в Норвежском море.
Дальгрен скомандовал сбор офицеров. Охотники сцепились нос к носу очень красивой звездочкой, и офицеры прибыли к нам на борт.
Я доложил обстановку и спросил: «Нет ли у кого, случайно, карт на Норвежское море?»
Один обрадовано закричал, что есть, и побежал на свой корабль. Приносит Малый атлас мира. Норвежское море там было, но величиной с булавочную головку.
Дальгрен швырнул атлас за борт и снова схватил меня за грудки, ревя: «Штурман! Курс!».
Я вытянул руку и показал пальцем: «Туда!».
Кто-то из командиров подскочил к пеленгатору и засек направление, которое я показывал: 87,1 градуса.
Второй проверил и заспорил, что 93,4 градуса.
И начали они бегать вокруг меня и пеленгатора. Когда назвали курс, который был мне нужен, я убрал палец. Пошли и на вторые сутки вышли точнёхонько на родимый Рыбачий.
Дальгрен мне говорит: «А я и не сомневался в твоем пальце».
Я же от сомнений чуть с разума не съехал. Градус вправо – попали бы в гости в Норвегию. Градус влево – ушли бы на Новую Землю. С тех пор я никогда не расстаюсь с комплектом карт на весь мировой океан.
Это было первое применение методики объемного чтения в боевых условиях. Конечно, я знал курс. Но потребовали бы обоснование. И если бы я начал рассказывать про объемное чтение, то меня бы точно там утопили.
Впрочем, ещё неизвестно, кто над кем подшучивал. Уж очень быстро Дальгрен и другие командиры поверили в мой палец.
А через несколько лет, когда я уже служил на атомной подводной лодке и мы, будучи в международных водах, зашли в район, объявленный американцами закрытым, они по нам отбомбились за милую душу, наверняка не запрашивая добро у своего президента.

***

Практика была ценна и тем, что давала представление об условиях службы после окончания училища.
Закончивший училище первым мог выбрать конкретное место службы. Первому десятку был гарантирован выбор флота и вида: подводный или надводный. Пожелания остальных, в целом, выполнялись, но тут уж гарантий не существовало.
Так как я хотел служить на подводных лодках Северного флота, то держался в первом десятке. Но сомнения были и здесь. Меня привлекал и надводный флот, где было больше морского. Но зато на подводных лодках товарищество было крепче, чем даже на малых надводных кораблях.
Было очевидно, что в части товарищества Северный флот стоял выше Балтийского, а Балтийский – выше Черноморского. Наверное, потому, что в более суровых условиях сплоченность чаще становится залогом выживания. Поэтому и на подводных лодках, где в случае аварии зачастую гибнет весь экипаж, моряки почти всегда относятся друг к другу как друзья и товарищи до гроба. Жаль было расстаться с морскими просторами и жить в замкнутом объеме подводной лодки, но для меня важнее было качество коллектива.
Вот только вместо лодок я чуть было не загремел в «Альфу».
На старшем курсе у нас был абсолютно свободный режим. Делай, что хочешь. Это не означало, что у нас был бардак. Училищный режим мы создавали сами и воспринимали его осознанно, как наиважнейшее условие нашего развития.
Ведь в чем беда студента? В отсутствии режима. Любое правило он воспринимает как посягательство на свою свободу. В результате он болтается весь семестр, наслаждаясь свободой, а потом сидит ночами перед экзаменами. И никогда не понимает, где он находится в своей жизни. Штурмовщина, чередующаяся с бездельем, ни к чему хорошему не приводит.
У нас же этот режим был в крови. И если мы отклонялись от него, то это было редкостью, воспринималось с внутренней досадой и оправдывалось чем-либо действительно остро необходимым. И если кто-то отклонялся от заведенного порядка, к нему не бежали с вопросами: что случилось? Значит, так было надо, если нужно – скажет сам. Все уже были людьми взрослыми, имеющими самоуважение, уважающими других.

***


И вот однажды рано утром я убежал в город, сделав запись об этом в журнале дневального. За день устроил массу своих дел, в основном по очередной туристической вылазке: палатки и снаряжение, дрова и продукты. А вечером успел на балет. Заезжие французы давали «Жизель». В советское время было неимоверно трудно достать билет в театр, но для солдат, матросов и курсантов билеты были всегда.
Я считаю, что балет давно пора включить в школьную программу и сделать олимпийским видом спорта. Уверен, не включают балет в Олимпийские игры только потому, что тогда бы выявилось: в сравнении с ним все остальные виды спорта неинтересны, а все спортсмены против балерин – недотепы. Я взял лишь несколько десятков уроков балета, но это дало мне больше, чем сотни обычных спортивных тренировок. Мало что другое дает такое гармоничное развитие человеку. Я получил представление о координации движения. Оказывается, до этого я ходил не на ногах, а на «ходулях». Я не только узнал, что у меня есть мышцы, о которых раньше и понятия не имел, но и научился применять их. Я даже научился шевелить ушами! Представляете, каким бы уважением я пользовался, если бы умел делать это в детстве?! И пощупайте мышцы балерины, чтобы взять в толк, какой мощной может быть мускулатура человека. Только щупайте с разрешения балерины, иначе – смертельно опасно.
Из-за балета я опоздал на последний автобус, отходивший в училище от Сабунчинского садика. Прибежал к садику – пусто. Стою и думаю: то ли идти всю ночь без малого тридцать километров до училища пешком, то ли поспать до первого трамвая на скамейке в садике. То и другое я делал уже много раз, но так и не выбрал, что мне больше не нравилось.
Вдруг, слышу развязный оклик.
– Эй, ты! Курсант!
Присмотрелся. В глубине садика стоит с десяток крупных мужиков. Кричит – не самый крупный и одетый потемнее. Всегда почему-то так: в шайке главный – кто помельче. Сразу вспомнил, что когда убегал утром из училища, слышал краем уха новость, что в этом садике ограбили ночью немецкого офицера из нашего училища. «Ну и дела, – думаю, – каждую ночь грабят. Ну, ладно, иностранного офицера. Но что можно взять с русского курсанта?»
– Чего тебе, – спрашиваю.
– Дай закурить.
– Не курю.
– Ну, спички дай.
– И спичек нет.
– Ну, иди сюда, поговорить надо.
– Тебе надо, ты и иди.
Они не пошли, а побежали, охватывая меня с двух сторон, чтобы не дать мне уйти. Я же бросился навстречу, приложив и смяв того, кто беседовал со мной.
План был такой: сбить главаря и, когда его сподвижники бросятся посмотреть, что с ним и не надо ли чем помочь ему, поукладывать их в штабелёк рядом с ним.
Но стало твориться что-то непонятное. Толпа мужиков, через которую я пробился, развернулась и снова понеслась на меня, не обращая внимания на главного, распростертого на земле. Так могли действовать только бандиты, которым поставлена задача любой ценой взять меня. Появилась дурацкая мысль: «На органы берут». И еще раз прорезал их строй, пройдя навстречу. Еще кое-кому хорошо приложил.
На контркурсах удары чувствительны и неприятны. Мне, ленивому, всегда нравилось, когда бегут ко мне, когда мне не надо бегать за противником. Сам бежит, сам нарывается.
Пошла карусель. Я вожу их в экскурсии по садику, вглядываюсь, нет ли у них ножей, кастетов и пистолетов, чтобы отобрать их. Стараюсь избежать ближнего боя и, особенно, борьбы, не даю зайти себе за спину и бью, если кто подвернется, по мере возможности. Кручу свой рисунок боя, стараясь поменьше повторяться.
Через несколько минут мне стало ясно, что меня точно берут не на органы. Я пропустил несколько таких мощных ударов ногами по корпусу, что остался бы совсем без органов, если бы не владел объемным чтением. Один раз они меня так обработали, что я взлетел и парил.
Мне стало ясно, что это какие-то необычные бандиты, что я имею дело с профессиональными бойцами мирового уровня.
Только как можно собрать столько бойцов сразу? Я таких видел только поодиночке и очень редко. И зачем им это надо? Я же тут оказался абсолютно случайно. Прибежал бы раньше на две минуты – уехал бы в толпе курсантов в автобусе.
Вместе с тем, быстро выяснилось, что я на порядок лучше подготовлен физически. Если кто-то из них пытался обойти меня, у него не хватало на это скорости. Я легко отрывался и ждал, скучая, пока они, запыхавшиеся, меня догонят, чтобы вломить им очередную порцию и снова оторваться. Или делал вид, что отрываюсь, а потом бросался им навстречу, прорезая их, размётывая их в стороны.
У них была отработана одна, может, две пары. Но все вместе они не были сработаны. Или не были проинструктированы для этого случая. Поэтому они больше мешали друг другу, чем вредили мне. И я часто управлялся со стенкой из трех-пяти человек. То и дело кто-то из них пускался в авантюры, пытаясь сшибить меня своим личным напором, и немедленно бывал за это наказан. Один на один никто из них не был соперником для меня. Но воля у них была исключительная. Уложишь кого-то. Мы всей толпой потопчемся по нему, пока он отдыхает. Я, если успею, так еще и попинаю. Потом он вскакивает – и снова в бой, как и не лежал только что без сознания. И ни одного вскрика или стона. Только топот и звуки ударов.
Скоро мне стало ясно, что эти игры пора заканчивать. Убежать я не мог, так как был в военно-морской форме. Был таким молодым и наивным. Они не отстают и с такой подготовкой вполне могут поймать удачу. Как это ни было ужасно, я вынужден был идти на поражение. Решил начать с главаря. Он оставался на свету, на входе в садик, и давно уже пытался подняться, но смог лишь встать на колени и так и стоял, раскачиваясь. Наверняка получил сильное сотрясение мозга. Если удастся отвлечь кого-то из остальных бандитов на главаря, я смогу получить преимущество.
Уведя свою группу подальше в садик и оставив их там, я рванулся к главарю.
Удар ногой в нагнувшегося или поднимающегося человека, всегда чрезвычайно опасен. Мой удар был бы смертельным.
Главарь как-то почувствовал это. Я еще не успел пробить, когда он закричал:
– Стоять! Всем стоять! Я – полковник милиции!
А нога-то у меня уже пошла. И ее не остановить просто так. Прошел сильнейший управляющий импульс, пошли сокращаться мышцы, а у них есть своя инерция. Не успеть! И я запустил импульс в мышцы на возврат ноги, вкладывая всё, что у меня было в душе и за душой, чтобы остановить удар. Что может быть хуже, чем убить своего?
Нога взорвалась болью и остановилась в сантиметре от носа полковника.
Я отошел, прихрамывая.
Мужики вспомнили, наконец, про главаря-полковника. Подбежали к нему, поставили его на ноги.
Я отошел еще дальше, под фонарь, и скомандовал:
– Полковник ко мне! Остальные на месте!
Как же ему тяжело давалось идти. Но, через целую вечность, подошел. Сам. Показал документы. Точно. Начальник Центрального отделения милиции города Баку полковник Магомедов. Показал и я, не давая ему в руки, свое удостоверение.
– Пойдешь с нами? – спрашивает.
– Нет, – говорю, – не пойду.
– Поведем силой, – говорит.
Я чуть не расхохотался. Теперь, когда я почти знал, что это не бандиты, стало проще, стало легче на душе, потому что исчезла надобность убивать. А спортом я мог с ними заниматься сутки, двое или сколько им интересно. И я точно знал, без всяких «почти», что никогда не надо ни попадаться милиционерам, ни оборачиваться спиной к ним. Не стоит облегчать жизнь возможным «оборотням», услужливо подставляя им свой затылок. Дважды, по крайней мере, мое упрямство в этом отношении, спасало мне жизнь уже в теперешнее дикое время.
– Попробуйте еще раз.
И Магомедов вдруг отчего-то повеселел. Глаза заблестели. Махнул мне рукой:
– А! Иди!
Уходя, я посмотрел на остальных своих оппонентов, уже довольно близко подобравшихся к нам с полковником. Они, перешептываясь, сбились в плотную, круглую кучку: спина к спине, голова к голове. И эта пузатая кучка довольно быстро и слаженно двигалась маленькими шажками. Это они приготовились к моему прорыву. И где же они так сработались в игре в американский футбол? В СССР такому не научишься.
Но, что показательно, они перешли к защите. У них уже не было желания навалиться на меня всей толпой. Они были в курсе, что достанется всем.

***

Часа через два я уже подбегал к училищу. Нога промялась и не болела. Перемахнул через стену, пришел к себе в роту, снял форму, изорванную рантами ботинок друзей полковника. Сходил в душ – все тело было покрыто багровыми, начинающими синеть кровоподтеками и шрамами, но лицо было чистым. Переоделся в свежую, накрахмаленную, отутюженную смену одежды, перемахнул обратно через стену и снова вошел в училище, но уже как положено, через КПП.
Начал докладывать дежурному по училищу, но он сказал, что всё уже знает, и сам просветил меня.
Оказывается, о вчерашнем ночном происшествии с ограблением немецкого офицера утром доложили Хонеккеру. Тот позвонил Брежневу. Брежнев приказал разобраться и прекратить подобные безобразия. Из Москвы в Баку сразу же вылетел самолет с немецкими товарищами, во главе с атташе, и с нашими, от разных ведомств. В том числе и группа прославленных загранспециалистов Первого Управления КГБ. Эти спецы меня и брали.
Ясно, что прекратить бандитизм, или хотя бы найти конкретных виновников ограбления, за один день было невозможно. Но всегда можно найти косвенные причины и подставить под ответственность косвенно причастных.
На роль «стрелочника» больше всего подходил адмирал Г. П. Тимченко, временно исполнявший тогда обязанности начальника училища.
Москвичи изложили ему свою точку зрения: «В училище отсутствует контроль над передвижением военнослужащих. Вход и выход – кому как вздумается. Шастают даже по ночам, создавая предпосылки для происшествий».
Тимченко, понятно, уперся: иностранцы ему в передвижении в свое личное время не подчиняются. И, вообще, не подчиняются. Он их только обучает, по согласованной программе. Ограничивать же свободу своих подчиненных, по сравнению с иностранцами, он не станет. (Знали бы москвичи: кто в училище хозяин, кто устанавливает порядки?!)
Так они спорили до вечера.
Поздним вечером москвичи заявили, что улетают. А по дороге выловят одного курсанта, из длинного, как они выявили, списка отсутствующих, и заберут этого курсанта с собой в Москву, показать Брежневу. А Тимченко пусть берет билет на рейсовый самолет и летит за своим сокровищем, свободу передвижения которого так не желает ограничивать, к Брежневу.
Пошли отлавливать и напоролись на меня. Теперь все в госпитале.
На этом месте дежурный вдруг превратился в истукана с выпученными глазами. До него дошло, что команда самых выдающихся специалистов по дракам попала в госпиталь, а виновник этого даже пылинку на себя не посадил.
Я ушел, чрезвычайно довольный собой. Не зря прыгал через забор. Теперь дежурный всем будет рассказывать, как он своими глазами видел меня, вышедшего из боя без пылинки.
Яхту, которую я подарил училищу, разломали через пару лет. Зато я оставил самое лучшее, чем можно отблагодарить родное учебное заведение. Легенду.
Утром меня вызвали к Тимченко. Зашел, доложился, что прибыл по его приказанию. Тимченко меня не услышал. Погруженный в себя, он даже не ходил, а, казалось, летал, едва касаясь паркета, вдоль длинной стены своего кабинета. Ручки на животике, глаза полуприкрыты, на лице – блаженнейшая улыбка.
Доложился еще раз, погромче. Он услышал. С трудом вышел из блаженного состояния: «Да. Чего? Да нет, это не я. Это вон они чего-то хотят еще» – и пренебрежительно махнул рукой на мужчин в штатском, сидевших в глубине кабинета.
Можно понять наших провинциальных медиков, дежуривших в ту ночь в госпитале, когда на них свалилась такая необыкновенная ответственность: оказать помощь высокопоставленным москвичам. Постарались они на совесть. Всех укутали в бинты, залепили пластырем, измазали йодом и зеленкой. Одни щелочки глаз сверкают бешеной злобой. Стало понятно, почему они били меня только по корпусу. Покажи их теперь не мне, не нашему начальнику училища, а Брежневу, того бы кондрашка хватила.
Подошел и подсел к ним. Посыпались вопросы, где это я так научился драться.
Объяснил им, что в училище великолепно поставлен спорт. Тем более что это действительно было так. Не рассказывать же им про объемное чтение. Поспорили, поговорили и глаза у них стали нормальными. Им стало ясно, что подвоха тут не было.
Я спросил:
– Как полковник?
Они дружно смутились. Уже, очевидно, говорили между собой о том, что зря его подставляли. Было видно, что полковнику, который лежит в госпитале, они сочувствуют. Не то что мне. Я для них был пешкой в их игре.
На том и разошлись.

***

Но история имела продолжение.
Наверху поняли, что люди из КГБ – туфта, а вот если они соберут с десяток таких бойцов, как я, то смогут получить многое. И решили создать группу «Альфа». Под моим командованием.
И вот, все мои друзья разъехались после окончания училища по флотам, а я сижу, одинешенек, в училище и жду, когда утрясут штатные расписания нового подразделения. Надоело ждать, махнул на это дело рукой и уехал на флот, отказавшись от лестных предложений служить в Москве.
Куда конкретно меня посылали, меня уже не интересовало. Был уверен, что Тимченко подобрал самый выдающийся вариант.
Только через несколько лет у нас была создана группа «Альфа». Немцы, которые тоже были свидетелями схватки в Сабунчинском садике (оказывается, они там присутствовали и наблюдали за происходящим со стороны), развернулись гораздо быстрее.
Сегодня я рад, что меня миновала сомнительная слава «Альфы».

Продолжение читайте в книге.
---
Каспийское высшее военно-морское Краснознаменном училище им. С.М. Кирова (история, персоны);
Зых и зыхчане
Gelena
Модератор раздела

Gelena

Минск
Сообщений: 14224
На сайте с 2006 г.
Рейтинг: 1411
Мир творчества каспийцев-кировцев

Проект "История КВВМКУ в лицах... "


Пенязь Сергей Павлович

Капитан 2 ранга
Родился 11 мая 1952 г. в деревне Корытово Кержацкого района Владимирской области. Окончил среднюю школу №16 в г. Борисов (Белоруссия).
Выпускник химического факультета Каспийского ВВМКУ (1969-1974).
Служба продолжилась на Краснознаменном Северном флоте (1974-1997).

file.php?fid=318463&key=1704661131

Публикации

Является автором многих публикаций в периодической печати.

Пенязь, С. Дружба на всю жизнь // Каспиец: Ежедневная газета Краснознаменной Каспийской флотилии. – 1974. – 30 июня.

Пенязь, С. Убираем урожай: Стихи. – Борисов, 2007. – 20 с.

Пенязь, Сергей. Стихи // Стихи.ру. – Режим доступа: http://www.stihi.ru/avtor/goryachev52lis . – Дата доступа: 22.08.2017.
Произведений: 121
Получено рецензий: 14
Читателей: 3312


Мой город Борисов

Мой город Борисов,
тебе много лет.
Ты князя Бориса –
Великий завет.
Борисов, Борисов –
родные края,
Мой славный Борисов,
ты – гордость моя!

Мой город Борисов,
велик ты трудом.
Здесь школа моя
и родительский дом.
Ты помнишь победы
и ты помнишь бой.
Любимый Борисов,
Горжусь я тобой.

Тебе, мой Борисов,
я песню пою.
В стихах воспеваю
отвагу твою.
Пускай пролетают
в свершеньях года.
Я, славный Борисов,
с тобой – навсегда
© Copyright: Сергей Пенязь, 2016
Свидетельство о публикации №116121204774
http://www.stihi.ru/2016/12/12/4774


Город Борисов, вид с пешеходного моста

Воздух чистый здесь, полезный.
Благодать, души покой.
Рядом мост стоит железный
Над Березиной рекой.
А с моста, какое диво,
Посмотри скорей, мой друг,
Светит солнышко игриво,
Освещая все вокруг.

Вон дымок над хаткой вьется,
Рядышком еще дымок.
Место Дымками зовется.
Кто ж придумать это мог.
В тех деревьях ветер свищет,
Листву в горку поволок.
Место то зовут Лядище –
Сердцу милый уголок.
Глянь на север, край не близкий,
Путь – дорожка далека.
Вас проводит берег низкий
К темным водам Палика.

Посмотри, мой друг, направо,
Видишь домики те – вон.
Перед трудной переправой
Здесь грустил Наполеон.
Перед нами город старый,
Из веков глядит на нас.
Город доблести и славы
Побеждал в боях не раз.
Там стоит на пьедестале
Основатель – князь Борис.
Крепко держит меч из стали,
Смотрит гордо, сверху вниз.
Рядом храм девятиглавый,
Описать – не хватит слов.
Над долиной величавый
Слышен звон колоколов.
Возле церкви рынок главный
И торговые ряды.
Здесь товар отменный, славный,
Не захочешь – купишь ты.

А на юге мост бетонный
На железный мост глядит.
Под нагрузкой многотонной
То вздыхает, то гудит.
Он дорогу провожает
Убегающую в даль
И покорно разгружает
Основную магистраль.
Шла война. Трудна атака.
Бой тяжелый долго шел.
Танк героя Павла Рака
Здесь в историю вошел.
Танк стоит у магистрали,
Там, где принял смертный бой.
Сплаву мужества и стали
Мы поклонимся с тобой.

За мостом дома людские –
Белые блестят бока.
Дальше трубы заводские
Подпирают облака.
Перед нами город новый
Приглашает в гости нас.
Быв здесь, друг, захочешь снова
Побывать еще здесь раз.
По проспекту прогуляться
И по улицам пройти.
Долго будешь удивляться,
Как красиво на пути.
В парке много развлечений,
Хочешь – пой, рисуй с натуры.
Ищешь новых впечатлений –
Посети дворец культуры.
Если, вдруг, заняться нечем,
Прокатиться можешь в Печи.
Если солнышко пригреет,
Ждет тенек на Батареях.

Вновь посмотрим мы направо –
Заповедные места.
На охране переправы
Те редуты у моста.
Да, места здесь боевые,
Доложу вам без прикрас,
Батареи вековые
Охраняют мост и нас.

Берег левый, берег правый,
Течет время, как вода.
Город новый, город старый,
Вы со мною – НАВСЕГДА.
© Copyright: Сергей Пенязь, 2016
Свидетельство о публикации №116121204774
http://www.stihi.ru/2016/12/12/4774

Тельник

Не зовите меня в волны
Своим криком, чаечки.
Я живу – как ветер вольный
В полосатой маечке.

Жизнь в полоску, счастье – горе,
Зовут майку – тельником.
Стал твоим я, Бело море,
Другом и подельником.

Будет шторм наверняка.
Флаг на мачте гордо реет.
Шторм – пустяк для моряка,
Если тельник сердце греет.

Помаши ты мне рукой,
Милая красавица.
По душе мне непокой,
Шторм мне даже нравится.

На покой не заманить
Нас, братву усатую.
На пижаму не сменить
Душу полосатую.
© Copyright: Сергей Пенязь, 2017. Свидетельство о публикации №117012604885
http://www.stihi.ru/2017/01/26/4885


Красавице царице

Ты красавица – царица.
Ты, как солнце по весне.
Без тебя и мне не спится,
Рифмы я ищу во сне.

Без тебя душа скучает.
Без тебя сердечко ноет.
Даже ветер, замечаю,
Без тебя скулит и воет.

Без тебя погода злится.
Без тебя грустят цветочки.
Без тебя, краса – царица,
Засыхают лепесточки.

Есть для нас одна награда,
Есть причина веселиться,
Когда с нами, рядом – рядом,
Ты, красавица – царица.

Ты сияешь, как жар-птица,
Счастлив, что тебя нашел.
Я люблю тебя, царица,
Мне с тобою хорошо.

. . . . . . . . .

Ты красавица – царица.
Без тебя дела плохи.
Ты сияешь как жар-птица,
Вдохновляешь на стихи.
© Copyright: Сергей Пенязь, 2016
http://www.stihi.ru/2016/12/08/3616

file.php?fid=318468&key=1739784514

Прикрепленный файл: Пенязь.jpg
---
Каспийское высшее военно-морское Краснознаменном училище им. С.М. Кирова (история, персоны);
Зых и зыхчане
Gelena
Модератор раздела

Gelena

Минск
Сообщений: 14224
На сайте с 2006 г.
Рейтинг: 1411
Мир творчества каспийцев-кировцев

Проект "История КВВМКУ в лицах... "


Чернышев Михаил Георгиевич

Майор

Родился 27 марта 1955 г.
1972-1977 гг. - выпускник химического факультета Каспийского ВВМКУ им. С.М. Кирова
Служба: Храброво в/ч95034 ; Скульте в/ч22994

file.php?fid=328792&key=1459308681

file.php?fid=328794&key=201893268

file.php?fid=328795&key=539929671
---
Каспийское высшее военно-морское Краснознаменном училище им. С.М. Кирова (история, персоны);
Зых и зыхчане
Gelena
Модератор раздела

Gelena

Минск
Сообщений: 14224
На сайте с 2006 г.
Рейтинг: 1411
Мир творчества каспийцев-кировцев

Проект "История КВВМКУ в лицах... "


Киселев Виталий Андреевич

file.php?fid=330189&key=510303140


«Излучения не нужно бояться, но следует относиться к нему с должным уважением».
Сивинцев Ю.В. – эксперт МАГАТЭ



Ликвидация радиационных последствий аварии ядерного реактора пла К-431 в бухте Чажма


Атомный флот – зона повышенной секретности

Выпускники химического факультета Каспийского высшего военно-морского училища им. С.М. Кирова внесли существенный вклад в развитие и обеспечение радиационной и химической безопасности на кораблях и объектах ВМФ. К сожалению, работа офицеров-химиков по поддержанию безопасной эксплуатации кораблей с ЯЭУ в отечественной печати раскрыта недостаточно полно, а иногда и не совсем объективно. В силу ряда обстоятельств, в частности режима секретности, деятельность химиков флота в чрезвычайных ситуациях длительное время оставалась в тени. Одной из таких ситуаций является взрыв реактора на пла К-431 в 1985 году. Я посчитал своим долгом по возможности сосредоточить внимание на освещении роли отдельных офицеров химической службы Тихоокеанского флота в ликвидации последствий данной аварии. Фамилии выпускников химического факультета в тексте выделены жирным шрифтом.
Прошло более 30 лет с момента аварии на ядерном реакторе (ЯР) на атомной подводной лодке К-431 Тихоокеанского флота при плановой перезарядке его активной зоны у пирса №2 30 судоремонтного завода (срз) ВМФ в бухте Чажма. Что нам известно об этой аварии? К сожалению, все подлинные документы об аварии до сих пор недоступны. В прессе и в интернете полно слухов, вымыслов и непроверенных сообщений об этом трагическом событии. Командование флотом обвиняется в неспособности руководить ликвидацией радиационных последствий аварии, что привело, по мнению ряда авторов, к «якобы» необоснованному облучению личного состава кораблей, рабочих завода и населения близ лежащих населенных пунктов.
Большинство публикаций осуществлено журналистами со слов некоторых участников тех событий. Из должностных лиц Тихоокеанского флота, непосредственно принимавших участие в ликвидации последствий радиационной аварии в б. Чажма, заслуживает внимания статья «Почему ядерная катастрофа в Приморье не предупредила Чернобыль?» вице-адмирала в отставке Храмцова В.М., бывшего командующего 4 флотилией атомных подводных лодок, в состав которой входила пла К-431. (Военно-технический альманах "Тайфун", № 16 (1999 - 04)).
Несмотря на существовавшие запреты, Виктор Михайлович раскрыл некоторые детали этой аварии. В этой статье автор изложил свой взгляд на аварию со взрывом реактора и дал свой анализ причин, способствовавших аварии с трагическими последствиями.
По мнению Храмцова, перезарядку АЗ реактора выполняли высококлассные специалисты береговой технической базы. Он считает, что источником аварии явилась волна от прошедшего рядом с пирсом катера-торпедолова, от которой качнулась стрела пришвартованного к К-431 плавкрана с подвешенной к ней крышкой реактора. Виновником аварии Храмцов В.М. назначил Главное техническое управление ВМФ. Более того, Храмцов обвинил командование ВМФ в умышленном скрытии от Советского правительства факта взрыва реактора на К-431 и последствий радиационной аварии, что не позволило правительству принять превентивные меры по недопущению аварии на Чернобыльской АЭС.
Мне показались довольно странными высказывания Храмцова В.М., направленные на поверхностный анализ причин аварии и создание ложного впечатления у читателей о личном «героизме» автора, если можно назвать героизмом одновременный вывод из боевого состава ВМФ двух атомных подводных лодок К-431 и К-42.
Прежде чем рассматривать события во время аварии будет вполне уместным дать краткую характеристику объекта аварии - пла К-431.
Для своего времени это был корабль, способный с дистанции в несколько сот миль уничтожить авианосное соединение противника крылатыми ракетами П-6 по данным системы разведки и целеуказания, размещенной на самолетах-разведчиках Ту-16РЦ и Ту-95РЦ, а также при помощи КР П-5М уничтожать военно-морские базы, порты, промышленные и административные центры противника.
Энергетическая установка мощностью 35000 л. с. включала два реактора ВМ-А (2x70 мВт), две паровые турбины и два главных турбозубчатых агрегата 60-Д1.
Основное вооружение лодки - восемь крылатых ракет П-6 (4К88) - размещались в контейнерах, поднимающихся в стартовое положение на угол 14°. Стрельба была возможна только в надводном положении.
file.php?fid=330190&key=521766151

Несмотря на повышенную шумность лодки 675-го проекта активно использовались на Северном и Тихоокеанском флотах. Они несли боевую службу в Средиземном море и Индийском океане.
В марте 1984 года пла К-431 под командованием командира капитана 2 ранга Шепель В.Н. возвратилась с боевого похода продолжительностью 193 суток.
Кораблю в таком случае положен плановый ремонт с перезарядкой активной зоны. Пла была принята резервным 298 экипажем под командованием капитана 1 ранга Федчик Л.В. Ремонт проходил в бухте Чажма на 30 срз ВМФ. Работы по восстановлению технической готовности подходили к концу. На завершающей стадии перезарядки реактора произошел взрыв, вследствие которого флот потерял сразу две атомных подводных лодки.
Далее я буду описывать только те события, в которых лично участвовал. С первых часов аварии мне пришлось работать в составе комиссии по ликвидации радиационных последствий аварии в бухте Чажма. Первоочередными задачами химической службы флота были: недопущение непреднамеренного выноса (разноса) людьми и техникой выпавших радиоактивных веществ за пределы сформировавшейся зоны радиоактивного заражения, ведение радиационной разведки территории завода, автодорогах и рядом расположенных населенных пунктах, обозначение радиоактивного следа на местности и ограждение его знаками, понятными населению, руководство организацией измерения, учета и анализа индивидуальных доз облучения личного состава и других лиц, принимавших участие в работах дезактивация кораблей и судов, обеспечение радиационной безопасности при работах на загрязненной территории завода, сборе и захоронении радиоактивных отходов, эвакуации выявленных элементов разрушенной активной зоны реактора, радиационное обеспечение вывоза загрязнённого грунта с территории завода в могильники.
С позиций начальника химической службы ТОФ считаю необходимым дать оценку данной радиационной аварии и действий по ликвидации ее радиационных последствий. Известно, что радиационные аварии на кораблях сами по себе не возникают. Им предшествуют определённые события.
С развитием атомного флота на Дальнем Востоке была создана инфраструктура его обеспечения, в состав которой входили 30 и 49 судоремонтные заводы, которые находились, соответственно, в Приморье и на Камчатке. Эти заводы подчинялись Главному управлению судоремонтных заводов (ГУСРЗ) ВМФ. Значительный объём по ремонту атомных подводных лодок выполнялся также на судоремонтном заводе «Звезда» Минсудпрома СССР в п. Большой Камень.
Замену отработанного ядерного топлива в реакторах планировалось производить на специальных (береговых) технических базах флота (бтб). Одна из таких баз (375 бтб) дислоцировалась в бухте Сысоева в Приморье. Такая же база была и на Камчатке в бухте Горбушечья. Бтб являлась режимным объектом, для обеспечения ее функционирования были установлены дополнительные меры безопасности.
Комплекс инженерных сооружений и объектов бтб позволял производить выгрузку отработанных технологических каналов активных зон реакторов и загрузку свежих непосредственно в бухте Сысоева. В базе имелся собственный пирс, на котором был установлен стационарный кран для выполнения работ по погрузке свежих и выгрузке отработавших тепловыделяющих элементов (ТВЭЛ). На берегу были построены несколько подземных ёмкостей для приёма жидких радиоактивных отходов (ЖРО), могильники для хранения высокоактивных твёрдых радиоактивных отходов (ТРО), хранилища свежих и отработавших ТВЭЛ.
Отработавшие ТВЭЛы после их выдержки в водном бассейне (сооружение №5) в специальных транспортных контейнерах железнодорожным транспортом отправлялись на радиохимический комбинат «Маяк» для регенерации ядерного топлива.
Первоначальным проектом строительства бтб предусматривалось, что ТРО будут дезактивироваться, а ЖРО - утилизироваться путём их концентрирования с последующим битумированием и передачей в береговые могильники. По проекту строительства технологическое оснащение бтб практически исключало попадание радиоактивных отходов в море и в окружающую среду. Такая задумка была заложена разработчиками в проект создания береговой технической базы.
Кроме берегового комплекса в состав бтб входили плавучая техническая база (ПТБ) и технический танкер. Создание такой сложной инфраструктуры технических баз обеспечивало полную самостоятельность флотов по перезарядке реакторов АПЛ без участия предприятий промышленности в местах постоянного и рассредоточенного базирования.
Следует признать, что технология перезарядки реакторов с использованием только комплекса бтб была слишком затратной, требовала привлечения специалистов судоремонтного завода с необходимым технологическим оборудованием для выполнения большого объёма подготовительных работ.
На практике восторжествовала другая технология. Разрешалось перезарядку реакторов производить непосредственно в заводских условиях силами выездных бригад бтб и средствами плавтехбаз. При этом перезарядка реакторов совмещалась с плановым ремонтом корабля. Эту операцию разрешалось проводить как у пирса СРЗ, так и при нахождении корабля в доке.
Распределение работ между исполнителями осуществлялось следующим образом:
- завод – выполнение корпусных работ, демонтаж общекорабельных систем, ремонт ППУ;
- ПТБ – доставка перегрузочного оборудования и свежих зон, прием и хранение отработанного ядерного топлива, сбор и хранение жидких и твердых радиоактивных отходов с последующей передачей их на бтб;
- выездная команда бтб – вскрытие реактора, выгрузка ОТВС, профилактика аппарата, загрузка свежих ТВС, уплотнение реактора, физический пуск.
Взятие флотом на себя вопросов перезарядки атомных реакторов ПЛА, хотя теоретически и было правильным при рассредоточенной системе базирования, но на практике в 90-х гг. сыграло отрицательную роль. Воспользовавшись этой инициативой флота, промышленность почти полностью устранилась от вопросов перезарядки реакторов, оставив за собой лишь первую зарядку реактора при сдаче корабля Военно-морскому флоту.
За более чем 20 – летний период проведения работ по перезарядке реакторов организация обеспечения радиационной безопасности при перезарядке активных зон реакторов и взаимодействия служб радиационной безопасности 375 бтб и 30 срз была отработана основательно.
Вместе с тем, исходя из условий базирования, управление техническим базами имело ряд особенностей. Так, с момента создания 375 бтб в Приморье подчинялась начальнику технического управления флота, а на Камчатке - командующему 2 флотилии подводных лодок. Руководство проведением операций по перезарядке реакторов в специальном отношении возлагалось на один из отделов технического управления. После назначения на должность командующий Тихоокеанским флотом адмирал Спиридонов Э. Н. принял решение сделать управление процессом перезарядки единообразным, для чего предложил вывести 375 бтб из состава технического управления флота и подчинить ее непосредственно командующему 4 флпл, что соответствовало принятой в Министерстве обороны СССР новой системе технического обеспечения флотов.
В начале 90-х годов флоты были переведены на новую организационно-штатную структуру, в которой полномочия командующих объединениями атомных подводных лодок существенно расширялись, повышалась их ответственность за обеспечение боевой и технической готовности подчинённых сил. По предложению Главного штаба ВМФ директивой Начальника Генерального штаба ВС СССР Маршала Советского Союза Огаркова Н.В. береговые технические базы Военно-морского флота были подчинены непосредственно командующим флотилиями атомных подводных лодок. За техническими управлениями флотов сохранялись функции планирования, материального обеспечения и финансирования работ по перезарядке подводных лодок и руководства в специальном отношении береговыми техническими базами. Таким образом, на командующего 4 флотилией и его штаб были возложены дополнительные функции административного управления подчинённой бтб– поддержание в ней воинского порядка и дисциплины, обеспечения ядерной и радиационной безопасности, эксплуатации технических судов (ПТБ и спецтанкеров для сбора жидких и твёрдых РАО).

Продолжение следует.
---
Каспийское высшее военно-морское Краснознаменном училище им. С.М. Кирова (история, персоны);
Зых и зыхчане
← Назад    Вперед →Страницы: ← Назад 1 2 3 4 5 ... 13 14 15 16  17 18 19 20 21 Вперед →
Модератор: Gelena
Вверх ⇈